Все стихи Николая Некрасова

Великих зрелищ, мировых судеб Поставлены мы зрителями ныне: Исконные, кровавые враги, Соединясь, идут против России: Пожар войны полмира обхватил, И заревом зловещим осветились Деяния держав миролюбивых... Обращены в позорище вражды Моря и суша... медленно и глухо К нам двинулись громады кораблей, Хвастливо предрекая нашу гибель, И наконец приблизились - стоят Пред укрепленной русскою твердыней... И ныне в урне роковой лежат Два жребия... и наступает время, Когда Решитель мира и войны Исторгнет их всесильною рукой И свету потрясенному покажет.

Я покинул кладбище унылое, Но я мысль мою там позабыл,— Под землею в гробу приютилася И глядит на тебя, мертвый друг! Ты схоронен в морозы трескучие, Жадный червь не коснулся тебя, На лицо через щели гробовые Проступить не успела вода; Ты лежишь, как сейчас похороненный, Только словно длинней и белей Пальцы рук, на груди твоей сложенных, Да сквозь землю проникнувшим инеем Убелил твои кудри мороз, Да следы наложили чуть видные Поцелуи суровой зимы На уста твои плотно сомкнутые И на впалые очи твои...

Ах! что изгнанье, заточенье! Захочет - выручит судьба! Что враг!- возможно примиренье, Возможна равная борьба; Как гнев его ни беспределен, Он промахнется в добрый час... Но той руки удар смертелен, Которая ласкала нас!.. Один, один!.. А ту, кем полны Мои ревнивые мечты, Умчали роковые волны Пустой и милой суеты. В ней сердце жаждет жизни новой, Не сносит горестей оно И доли трудной и суровой Со мной не делит уж давно... И тайна всё: печаль и муку Она сокрыла глубоко? Или решилась на разлуку Благоразумно и легко? Кто скажет мне?.. Молчу, скрываю Мою ревнивую печаль, И столько счастья ей желаю, Чтоб было прошлого не жаль! Что ж, если сбудется желанье?.. О, нет! живет в душе моей Неотразимое сознанье, Что без меня нет счастья ей! Всё, чем мы в жизни дорожили, Что было лучшего у нас,- Мы на один алтарь сложили - И этот пламень не угас! У берегов чужого моря, Вблизи, вдали он ей блеснет В минуту сиротства и горя, И - верю я - она придет! Придет... и как всегда, стыдлива, Нетерпелива и горда, Потупит очи молчаливо. Тогда... Что я скажу тогда?.. Безумец! для чего тревожишь Ты сердце бедное свое? Простить не можешь ты ее - И не любить ее не можешь!..

(Из Гейне) Ах, были счастливые годы! Жил шумно и весело я, Имел я большие доходы, Со мной пировали друзья; Я с ними последним делился, И не было дружбы нежней, Но мой кошелек истощился - И нет моих милых друзей! Теперь у постели больного - Как зимняя вьюга шумит - В ночной своей кофте, сурово Старуха Забота сидит. Скрипя, раздирает мне ухо Ее табакерка порой. Как страшно кивает старуха Седою своей головой! Случается, снова мне снится То полное счастья житье, И станет отраднее биться Изнывшее сердце мое... Вдруг скрип, раздирающий ухо,- И мигом исчезла мечта! Сморкается громко старуха, Зевает и крестит уста.

Непобедимое страданье, Неутолимая тоска... Влечет, как жертву на закланье, Недуга черная рука. Где ты, о муза! Пой, как прежде! "Нет больше песен, мрак в очах; Сказать: умрем! конец надежде!- Я прибрела на костылях!" Костыль ли, заступ ли могильный Стучит... смолкает... и затих... И нет ее, моей всесильной, И изменил поэту стих. Но перед ночью непробудной Я не один... Чу! голос чудный! То голос матери родной: "Пора с полуденного зноя! Пора, пора под сень покоя; Усни, усни, касатик мой! Прими трудов венец желанный, Уж ты не раб - ты царь венчанный; Ничто не властно над тобой! Не страшен гроб, я с ним знакома; Не бойся молнии и грома, Не бойся цепи и бича, Не бойся яда и меча, Ни беззаконья, ни закона, Ни урагана, ни грозы, Ни человеческого стона, Ни человеческой слезы! Усни, страдалец терпеливый! Свободной, гордой и счастливой Увидишь родину свою, Баю-баю-баю-баю! Еще вчера людская злоба Тебе обиду нанесла; Всему конец, не бойся гроба! Не будешь знать ты больше зла! Не бойся клеветы, родимый, Ты заплатил ей дань живой, Не бойся стужи нестерпимой: Я схороню тебя весной. Не бойся горького забвенья: Уж я держу в руке моей Венец любви, венец прощенья, Дар кроткой родины твоей... Уступит свету мрак упрямый, Услышишь песенку свою Над Волгой, над Окой, над Камой, Баю-баю-баю-баю!.."

Безвестен я. Я вами не стяжал Ни почестей, ни денег, ни похвал, Стихи мои - плод жизни несчастливой, У отдыха похищенных часов, Сокрытых слез и думы боязливой; Но вами я не восхвалял глупцов, Но с подлостью не заключал союза,- Нет! свой венец терновый приняла Не дрогнув обесславленная Муза И под кнутом без звука умерла.

Блажен незлобливый поэт¹, В ком мало желчи, много чувства: Ему так искренен привет Друзей спокойного искусства; Ему сочувствие в толпе, Как ропот волн, ласкает ухо; Он чужд сомнения в себе - Сей пытки творческого духа; Любя беспечность и покой, Гнушаясь дерзкою сатирой, Он прочно властвует толпой С своей миролюбивой лирой. Дивясь великому уму, Его не гонят, не злословят, И современники ему При жизни памятник готовят... Но нет пощады у судьбы Тому, чей благородный гений Стал обличителем толпы², Ее страстей и заблуждений. Питая ненавистью грудь, Уста вооружив сатирой, Проходит он тернистый путь С своей карающею лирой. Его преследуют хулы: Он ловит звуки одобренья Не в сладком ропоте хвалы, А в диких криках озлобленья. И веря и не веря вновь Мечте высокого призванья, Он проповедует любовь Враждебным словом отрицанья,- И каждый звук его речей Плодит ему врагов суровых, И умных и пустых людей, Равно клеймить его готовых. Со всех сторон его клянут И, только труп его увидя, Как много сделал он, поймут, И как любил он - ненавидя!

Долго не сдавалась Любушка-соседка, Наконец шепнула: "Есть в саду беседка, Как темнее станет - понимаешь ты? .." Ждал я, исстрадался, ночки-темноты! Кровь-то молодая: закипит - не шутка! Да взглянул на небо - и поверить жутко! Небо обложилось тучами кругом... Полил дождь ручьями - прокатился гром! Брови я нахмурил и пошел угрюмый - "Свидеться сегодня лучше и не думай! Люба белоручка, Любушка пуглива, В бурю за ворота выбежать ей в диво; Правда, не была бы буря ей страшна, Если б... да настолько любит ли она?.." Без надежды, скучен прихожу в беседку, Прихожу и вижу - Любушку-соседку! Промочила ножки и хоть выжми шубку... Было мне заботы обсушить голубку! Да зато с той ночи я бровей не хмурю Только усмехаюсь, как заслышу бурю...

Вот и больница. Светя, показал В угол нам сонный смотритель. Трудно и медленно там угасал Честный бедняк сочинитель. Мы попрекнули невольно его, Что, заблуждавшись в столице, Не известил он друзей никого, А приютился в больнице... "Что за беда,- он шутя отвечал:- Мне и в больнице покойно. Я всё соседей моих наблюдал: Многое, право, достойно Гоголя кисти. Вот этот субъект, Что меж кроватями бродит - Есть у него превосходный проект, Только - беда! не находит Денег... а то бы давно превращал Он в бриллианты крапиву. Он покровительство мне обещал И миллион на разживу! Вот старикашка-актер: на людей И на судьбу негодует; Перевирая, из старых ролей Всюду двустишия сует; Он добродушен, задорен и мил Жалко - уснул (или умер?) - А то бы верно он вас посмешил... Смолк и семнадцатый нумер! А как он бредил деревней своей, Как, о семействе тоскуя, Ласки последней просил у детей, А у жены поцелуя! Не просыпайся же, бедный больной! Так в забытьи и умри ты... Очи твои не любимой рукой - Сторожем будут закрыты! Завтра дежурные нас обойдут, Саваном мертвых накроют, Счетом в мертвецкий покой отнесут, Счетом в могилу зароют. И уж тогда не являйся жена, Чуткая сердцем, в больницу - Бедного мужа не сыщет она, Хоть раскопай всю столицу! Случай недавно ужасный тут был: Пастор какой-то немецкий К сыну приехал - и долго ходил... "Вы поищите в мертвецкой",- Сторож ему равнодушно сказал; Бедный старик пошатнулся, В страшном испуге туда побежал, Да, говорят, и рехнулся! Слезы ручьями текут по лицу, Он между трупами бродит: Молча заглянет в лицо мертвецу, Молча к другому подходит... Впрочем, не вечно чужою рукой Здесь закрываются очи. Помню: с прошибленной в кровь головой К нам привели среди ночи Старого вора - в остроге его Буйный товарищ изранил. Он не хотел исполнять ничего, Только грозил и буянил. Наша сиделка к нему подошла, Вздрогнула вдруг - и ни слова... В странном молчаньи минута прошла: Смотрят один на другова! Кончилось тем, что угрюмый злодей, Пьяный, обрызганный кровью, Вдруг зарыдал - перед первой своей Светлой и честной любовью. (Смолоду знали друг друга они...) Круто старик изменился: Плачет да молится целые дни, Перед врачами смирился. Не было средства, однако, помочь... Час его смерти был странен (Помню я эту печальную ночь): Он уже был бездыханен, А всепрощающий голос любви, Полный мольбы бесконечной, Тихо над ним раздавался: "Живи, Милый, желанный, сердечный!" Всё, что имела она, продала - С честью его схоронила. Бедная! как она мало жила! Как она много любила! А что любовь ей дала, кроме бед, Кроме печали и муки? Смолоду - стыд, а на старости лет - Ужас последней разлуки!.. Есть и писатели здесь, господа. Вот, посмотрите: украдкой, Бледен и робок, подходит сюда Юноша с толстой тетрадкой. С юга пешком привела его страсть В дальнюю нашу столицу - Думал бедняга в храм славы попасть - Рад, что попал и в больницу! Всем он читал свой ребяческий бред - Было тут смеху и шуму! Я лишь один не смеялся... о, нет! Думал я горькую думу. Братья-писатели! в нашей судьбе Что-то лежит роковое: Если бы все мы, не веря себе, Выбрали дело другое - Не было б, точно, согласен и я, Жалких писак и педантов - Только бы не было также, друзья, Скоттов, Шекспиров и Дантов! Чтоб одного возвеличить, борьба Тысячи слабых уносит - Даром ничто не дается: судьба Жертв искупительных просит". Тут наш приятель глубоко вздохнул, Начал метаться тревожно; Мы посидели, пока он уснул - И разошлись осторожно...

1 Право, не клуб ли вороньего рода Около нашего нынче прихода? Вот и сегодня... ну просто беда! Глупое карканье, дикие стоны... Кажется, с целого света вороны По вечерам прилетают сюда. Вот и еще, и еще эскадроны... Рядышком сели на купол, на крест, На колокольне, на ближней избушке,- Вон у плетня покачнувшийся шест: Две уместились на самой верхушке, Крыльями машут... Все то же опять, Что и вчера... посидят, и в дорогу! Полно лениться! ворон наблюдать! Черные тучи ушли, слава богу, Ветер смирился: пройдусь до полей. С самого утра унылый, дождливый, Выдался нынче денек несчастливый: Даром в болоте промок до костей, Вздумал работать, да труд не дается, Глядь, уж и вечер - вороны летят... Две старушонки сошлись у колодца, Дай-ка послушаю, что говорят... 2 - Здравствуй, родная.- "Как можется, кумушка? Всё еще плачешь никак? Ходит, знать, по сердцу горькая думушка, Словно хозяин-большак?" - Как же не плакать? Пропала я, грешная! Душенька ноет, болит... Умер, Касьяновна, умер, сердешная, Умер и в землю зарыт! Ведь наскочил же на экую гадину! Сын ли мой не был удал? Сорок медведей поддел на рогатину - На сорок первом сплошал! Росту большого, рука что железная, Плечи - косая сажень; Умер, Касьяновна, умер, болезная,- Вот уж тринадцатый день! Шкуру с медведя-то содрали, продали; Деньги - семнадцать рублей - За душу бедного Савушки подали, Царство небесное ей! Добрая барыня Марья Романовна На панихиду дала... Умер, голубушка, умер, Касьяновна,- Чуть я домой добрела. Ветер шатает избенку убогую, Весь развалился овин... Словно шальная, пошла я дорогою: Не попадется ли сын? Взял бы топорик - беда поправимая,- Мать бы утешил свою... Умер, Касьяновна, умер, родимая,- Надо ль? топор продаю. Кто приголубит старуху безродную? Вся обнищала вконец! В осень ненастную, в зиму холодную Кто запасет мне дровец? Кто, как доносится теплая шубушка, Зайчиков новых набьет? Умер, Касьяновна, умер, голубушка,- Даром ружье пропадет! Веришь, родная: с тоской да с заботами Так опостылел мне свет! Лягу в каморку, покроюсь тенетами, Словно как саваном... Нет! Смерть не приходит... Брожу нелюдимая, Попусту жалоблю всех... Умер, Касьяновна, умер, родимая,- Эх! кабы только не грех... Ну, да и так... дай бог зиму промаяться, Свежей травы мне не мять! Скоро избенка совсем расшатается, Некому поле вспахать. В город сбирается Марья Романовна, По миру сил нет ходить... Умер, голубушка, умер, Касьяновна, И не велел долго жить! 3 Плачет старуха. А мне что за дело? Что и жалеть, коли нечем помочь?.. Слабо мое изнуренное тело, Время ко сну. Недолга моя ночь: Завтра раненько пойду на охоту, До свету надо крепче уснуть... Вот и вороны готовы к отлету, Кончился раут... Ну, трогайся в путь! Вот поднялись и закаркали разом. - Слушай, равняйся!- Вся стая летит: Кажется будто меж небом и глазом Черная сетка висит.

- Скучно? скучно!.. Ямщик удалой, Разгони чем-нибудь мою скуку! Песню, что ли, приятель, запой Про рекрутский набор и разлуку; Небылицей какой посмеши Или, что ты видал, расскажи,- Буду, братец, за все благодарен. "Самому мне невесело, барин: Сокрушила злодейка жена!.. Слышь ты, смолоду, сударь, она В барском доме была учена Вместе с барышней разным наукам, Понимаешь-ста, шить и вязать, На варгане играть¹ и читать - Всем дворянским манерам и штукам. Одевалась не то, что у нас На селе сарафанницы наши, А, примерно представить, в атлас; Ела вдоволь и меду и каши. Вид вальяжный² имела такой, Хоть бы барыне, слышь ты, природной, И не то что наш брат крепостной, Тоись, сватался к ней благородный (Слышь, учитель-ста врезамшись был, Баит кучер, Иваныч Торопка),- Да, знать, счастья ей бог не судил: Не нужна-ста в дворянстве холопка! Вышла замуж господская дочь, Да и в Питер... А справивши свадьбу, Сам-ат, слышь ты, вернулся в усадьбу, Захворал и на Троицу в ночь Отдал богу господскую душу, Сиротинкой оставивши Грушу... Через месяц приехал зятек - Перебрал по ревизии души³ И с запашки ссадил на оброк, А потом добрался и до Груши. Знать, она согрубила ему В чем-нибудь али напросто тесно Вместе жить показалось в дому, Понимаешь-ста, нам неизвестно,- Воротил он ее на село - Знай-де место свое ты, мужичка! Взвыла девка - крутенько пришло: Белоручка, вишь ты, белоличка! Как на грех, девятнадцатый год Мне в ту пору случись... посадили На тягло⁴ - да на ней и женили... Тоись, сколько я нажил хлопот! Вид такой, понимаешь, суровый... Ни косить, ни ходить за коровой!.. Грех сказать, чтоб ленива была, Да, вишь, дело в руках не спорилось! Как дрова или воду несла, Как на барщину шла - становилось Инда⁵ жалко подчас... да куды!- Не утешишь ее и обновкой: То натерли ей ногу коты⁶, То, слышь, ей в сарафане неловко. При чужих и туда и сюда, А украдкой ревет, как шальная... Погубили ее господа, А была бы бабенка лихая! На какой-то патрет все глядит Да читает какую-то книжку... Инда страх меня, слышь ты, щемит, Что погубит она и сынишку: Учит грамоте, моет, стрижет, Словно барченка, каждый день чешет, Бить не бьет - бить и мне не дает... Да недолго пострела потешит! Слышь, как щепка худа и бледна, Ходит, тоись, совсем через силу, В день двух ложек не съест толокна - Чай, свалим через месяц в могилу... А с чего?.. Видит бог, не томил Я ее безустанной работой... Одевал и кормил, без пути не бранил, Уважал, тоись, вот как, с охотой... А, слышь, бить - так почти не бивал, Разве только под пьяную руку..." - Ну, довольно, ямщик! Разогнал Ты мою неотвязную скуку!..

(Подражание Лермонтову¹) В неведомой глуши, в деревне полудикой Я рос средь буйных дикарей, И мне дала судьба, по милости великой, В руководители псарей. Вокруг меня кипел разврат волною грязной, Боролись страсти нищеты, И на душу мою той жизни безобразной Ложились грубые черты. И прежде чем понять рассудком неразвитым, Ребенок, мог я что-нибудь, Проник уже порок дыханьем ядовитым В мою младенческую грудь. Застигнутый врасплох, стремительно и шумно Я в мутный ринулся поток И молодость мою постыдно и безумно В разврате безобразном сжег... Шли годы. Оторвав привычные объятья От негодующих друзей, Напрасно посылал я поздние проклятья Безумству юности моей. Не вспыхнули в груди растраченные силы - Мой ропот их не пробудил; Пустынной тишиной и холодом могилы Сменился юношеский пыл, И в новый путь, с хандрой, болезненно развитой, Пошел без цели я тогда И думал, что душе, довременно убитой, Уж не воскреснуть никогда. Но я тебя узнал... Для жизни и волнений В груди проснулось сердце вновь: Влиянье ранних бурь и мрачных впечатлений С души изгладила любовь... Во мне опять мечты, надежды и желанья... И пусть меня не любишь ты, Но мне избыток слез и жгучего страданья Отрадней мертвой пустоты...

В полном разгаре страда деревенская... Доля ты!- русская долюшка женская! Вряд ли труднее сыскать. Не мудрено, что ты вянешь до времени, Всевыносящего русского племени Многострадальная мать! Зной нестерпимый: равнина безлесная, Нивы, покосы да ширь поднебесная - Солнце нещадно палит. Бедная баба из сил выбивается, Столб насекомых над ней колыхается, Жалит, щекочет, жужжит! Приподнимая косулю тяжелую, Баба порезала ноженьку голую - Некогда кровь унимать! Слышится крик у соседней полосыньки, Баба туда - растрепалися косыньки,- Надо ребенка качать! Что же ты стала над ним в отупении? Пой ему песню о вечном терпении, Пой, терпеливая мать!.. Слезы ли, пот ли у ней над ресницею, Право, сказать мудрено. В жбан этот, заткнутый грязной тряпицею, Канут они - всё равно! Вот она губы свои опаленные Жадно подносит к краям... Вкусны ли, милая, слезы соленые С кислым кваском пополам?..

В столицах шум, гремят витии, Кипит словесная война, А там, во глубине России,- Там вековая тишина. Лишь ветер не дает покою Вершинам придорожных ив, И выгибаются дугою, Целуясь с матерью землею, Колосья бесконечных нив...

В одном из переулков дальных Среди друзей своих печальных Поэт в подвале умирал И перед смертью им сказал: «Как я, назад тому семь лет Другой бедняк покинул свет, Таким же сокрушен недугом. Я был его ближайшим другом И братом по судьбе. Мы шли Одной тернистою дорогой И пересилить не могли Судьбы,— равно к обоим строгой. Он честно истине служил, Он духом был смелей и чище, Зато и раньше проложил Себе дорогу на кладбище... А ныне очередь моя... Его я пережил не много; Я сделал мало, волей бога Погибла даром жизнь моя, Мои страданья были люты, Но многих был я сам виной; Теперь, в последние минуты, Хочу я долг исполнить мой, Хочу сказать о бедном друге Все, что я видел, что я знал, И что в мучительном недуге Он честным людям завещал... Родился он почти плебеем (Что мы бесславьем разумеем, Что он иначе понимал). Его отец был лекарь жалкий, Он только пить любил, да палкой К ученью сына поощрял. Процесс развития — в России Не чуждый многим — проходя, Книжонки дельные, пустые Читало с жадностью дитя, Притом, как водится, украдкой... Тоска мечтательности сладкой Им овладела с малых лет... Какой прозаик иль поэт Помог душе его развиться, К добру и славе прилепиться — Не знаю я. Но в нем кипел Родник богатых сил природных — Источник мыслей благородных И честных, бескорыстных дел!.. С кончиной лекаря, на свете Остался он убог и мал; Попал в Москву, учиться стал В Московском университете; Но выгнан был, не доказав Каких-то о рожденье прав, Не удостоенный патентом,— И оставался целый век Недоучившимся студентом. (Один ученый человек Колол его неоднократно Таким прозванием печатно, Но, впрочем, Бог ему судья!..) Бедняк, терпя нужду и горе, В подвале жил — и начал вскоре Писать в журналах. Помню я: Писал он много... Мыслью новой, Стремленьем к истине суровой Горячий труд его дышал,— Его заметили... В ту пору Пришла охота прожектеру, Который барышей желал, Обширный основать журнал... Вникая в дело неглубоко, Искал он одного, чтоб тот, Кто место главное займет, Писал разборчиво — и срока В доставке своего труда Не нарушал бы никогда. Белинский как-то с ним списался И жить на Север перебрался... Тогда все глухо и мертво В литературе нашей было: Скончался Пушкин¹; без него Любовь к ней в публике остыла... В боренье пошлых мелочей Она, погрязнув, поглупела... До общества, до жизни ей Как будто не было и дела. В то время как в родном краю Открыто зло торжествовало, Ему лишь «баюшки-баю» Литература распевала. Ничья могучая рука Ее не направляла к цели; Лишь два задорных поляка На первом плане в ней шумели. Уж новый гений подымал Тогда главу свою меж нами, Но он один изнемогал, Тесним бесстыдными врагами; К нему под знамя приносил Запас идей, надежд и сил Кружок еще несмелый, тесный... Потребность сильная была В могучем слове правды честной, В открытом обличенье зла... И он пришел, плебей безвестный!.. Не пощадил он ни льстецов, Ни подлецов, ни идиотов, Ни в маске жарких патриотов Благонамеренных воров! Он все предания проверил, Без ложного стыда измерил Всю бездну дикости и зла, Куда, заснув под говор лести, В забвенье истины и чести, Отчизна бедная зашла! Он расточал ей укоризны За рабство — вековой недуг,— И прокричал врагом отчизны Его — отчизны ложный друг. Над ним уж тучи собирались, Враги шумели, ополчались. Но дикий вопль клеветника Не помешал ему пока... В нем силы пуще разгорались, И между тем как перед ним Его соратники редели, Смирялись, пятились, немели, Он шел один неколебим!.. О! сколько есть душой свободных Сынов у родины моей, Великодушных, благородных И неподкупно верных ей, Кто в человеке брата видит, Кто зло клеймит и ненавидит, Чей светел ум и ясен взгляд, Кому рассудок не теснят Преданья ржавые оковы,— Не все ль они признать готовы Его учителем своим?.. Судьбой и случаем храним, Трудился долго он — и много (Конечно, не без воли Бога) Сказать полезного успел И может быть бы уцелел... Но поднялась тогда тревога В Париже буйном — и у нас По-своему отозвалась... Скрутили бедную цензуру — Послушав, наконец, клевет, И разбирать литературу Созвали целый комитет. По счастью, в нем сидели люди Честней, чем был из них один, Палач науки Бутурлин. Который, не жалея груди, Беснуясь, повторял одно: «Закройте университеты, И будет зло пресечено!..» (О муж бессмертный! не воспеты Еще никем твои слова, Но твердо помнит их молва! Пусть червь тебя могильный гложет, Но сей совет тебе поможет В потомство перейти верней, Чем том истории твоей...) Почти полгода нас судили, Читали, справки наводили — И не остался прав никто... Как быть! спасибо и за то, Что не был суд бесчеловечен... Настала грустная пора, И честный сеятель добра Как враг отчизны был отмечен; За ним следили, и тюрьму Враги пророчили ему... Но тут услужливо могила Ему объятья растворила: Замучен жизнью трудовой И постоянной нищетой, Он умер... Помянуть печатно Его не смели... Так о нем Слабеет память с каждым днем И скоро сгибнет невозвратно!..» Поэт умолк. А через день Скончался он. Друзья сложились И над усопшим согласились Поставить памятник, но лень Исполнить помешала вскоре Благое дело, а потом Могила заросла кругом: Не сыщешь... Не велико горе! Живой печется о живом, А мертвый спи глубоким сном...

1 Не водись-ка на свете вина, Тошен был бы мне свет. И пожалуй - силен сатана!- Натворил бы я бед. Без вины меня барин посек, Сам не знаю, что сталось со мной? Я не то, чтоб большой человек, Да, вишь, дело-то было впервой. Как подумаю, весь задрожу, На душе все черней да черней. Как теперь на людей погляжу? Как приду к ненаглядной моей? И я долго лежал на печи, Все молчал, не отведывал щей; Нашептал мне нечистый в ночи Неразумных и буйных речей, И наутро я сумрачен встал; Помолиться хотел, да не мог, Ни словечка ни с кем не сказал И пошел, не крестясь, за порог. Вдруг: "Не хочешь ли, братик, вина?" Мне вослед закричала сестра. Целый штоф осушил я до дна И в тот день не ходил со двора. 2 Не водись-ка на свете вина, Тошен был бы мне свет. И пожалуй - силен сатана!- Натворил бы я бед. Зазнобила меня, молодца, Степанида, соседская дочь, Я посватал ее у отца - И старик, да и девка не прочь. Да, знать, старосте вплоть до земли Поклонился другой молодец, И с немилым ее повели Мимо окон моих под венец. Не из камня душа! Невтерпеж! Расходилась, что буря, она, Наточил я на старосту нож И для смелости выпил вина. Да попался Петруха, свой брат, В кабаке: назвался угостить; Даровому ленивый не рад - Я остался полштофа распить. А за первым - другой; в кураже От души невзначай отлегло, Позабыл я в тот день об ноже, А наутро раздумье пришло... 3 Не водись-ка на свете вина, Тошен был бы мне свет. И пожалуй - силен сатана!- Натворил бы я бед. Я с артелью взялся у купца Переделать все печи в дому, В месяц дело довел до конца И пришел за расчетом к нему. Обсчитал, воровская душа! Я корить, я судом угрожать: "Так не будет тебе ни гроша!" - И велел меня в шею прогнать. Я ходил к нему восемь недель, Да застать его дома не мог; Рассчитать было нечем артель, И меня, слышь, потянут в острог... Наточивши широкий топор, "Пропадай!" - сам себе я сказал; Побежал, притаился, как вор, У знакомого дома - и ждал. Да прозяб, а напротив кабак, Рассудил: отчего не зайти? На последний хватил четвертак, Подрался - и проснулся в части...

В армяке с открытым воротом, С обнаженной головой, Медленно проходит городом Дядя Влас - старик седой. На груди икона медная: Просит он на божий храм,- Весь в веригах, обувь бедная, На щеке глубокий шрам; Да с железным наконешником Палка длинная в руке... Говорят, великим грешником Был он прежде. В мужике Бога не было; побоями В гроб жену свою вогнал; Промышляющих разбоями, Конокрадов укрывал; У всего соседства бедного Скупит хлеб, а в черный год Не поверит гроша медного, Втрое с нищего сдерет! Брал с родного, брал с убогого, Слыл кащеем-мужиком; Нрава был крутого, строгого... Наконец и грянул гром! Власу худо; кличет знахаря - Да поможешь ли тому, Кто снимал рубашку с пахаря, Крал у нищего суму? Только пуще всё неможется. Год прошел - а Влас лежит, И построить церковь божится, Если смерти избежит. Говорят, ему видение Всё мерещилось в бреду: Видел света преставление, Видел грешников в аду; Мучат бесы их проворные, Жалит ведьма-егоза. Ефиопы - видом черные И как углие глаза, Крокодилы, змии, скорпии Припекают, режут, жгут... Воют грешники в прискорбии, Цепи ржавые грызут. Гром глушит их вечным грохотом, Удушает лютый смрад, И кружит над ними с хохотом Черный тигр-шестокрылат. Те на длинный шест нанизаны, Те горячий лижут пол... Там, на хартиях написаны, Влас грехи свои прочел... Влас увидел тьму кромешную И последний дал обет... Внял господь - и душу грешную Воротил на вольный свет. Роздал Влас свое имение, Сам остался бос и гол И сбирать на построение Храма божьего пошел. С той поры мужик скитается Вот уж скоро тридцать лет, Подаянием питается - Строго держит свой обет. Сила вся души великая В дело божие ушла, Словно сроду жадность дикая Непричастна ей была... Полон скорбью неутешною, Смуглолиц, высок и прям, Ходит он стопой неспешною По селеньям, городам. Нет ему пути далекого: Был у матушки Москвы, И у Каспия широкого, И у царственной Невы. Ходит с образом и с книгою, Сам с собой всё говорит И железною веригою Тихо на ходу звенит. Ходит в зимушку студеную, Ходит в летние жары, Вызывая Русь крещеную На посильные дары,- И дают, дают прохожие... Так из лепты трудовой Вырастают храмы божии По лицу земли родной...

Как вести о дороге трудной, Когда-то пройденной самим, Внимаю речи безрассудной, Надеждам розовым твоим. Любви безумными мечтами И я по-твоему кипел, Но я делить их не хотел С моими праздными друзьями. За счастье сердца моего Томим боязнию ревнивой, Не допускал я никого В тайник души моей стыдливой. Зато теперь, когда угас В груди тот пламень благодатный, О прошлом счастии рассказ Твержу с отрадой непонятной. Так проникаем мы легко И в недоступное жилище, Когда хозяин далеко Или почиет на кладбище.

Внимая ужасам войны, При каждой новой жертве боя Мне жаль не друга, не жены, Мне жаль не самого героя... Увы! утешится жена, И друга лучший друг забудет; Но где-то есть душа одна - Она до гроба помнить будет! Средь лицемерных наших дел И всякой пошлости и прозы Одни я в мир подсмотрел Святые, искренние слезы - То слезы бедных матерей! Им не забыть своих детей, Погибших на кровавой ниве, Как не поднять плакучей иве Своих поникнувших ветвей...

И здесь душа унынием объята. Не ласков был мне родины привет; Так смотрит друг, любивший нас когда-то, Но в ком давно уж прежней веры нет. Сентябрь шумел, земля моя родная Вся под дождем рыдала без конца, И черных птиц за мной летела стая, Как будто бы почуяв мертвеца! Волнуемый тоскою и боязнью, Напрасно гнал я грозные мечты, Меж тем как лес с какой-то неприязнью В меня бросал холодные листы, И ветер мне гудел неумолимо: Зачем ты здесь, изнеженный поэт? Чего от нас ты хочешь? Мимо! мимо! Ты нам чужой, тебе здесь дела нет! И песню я услышал в отдаленье. Знакомая, она была горька, Звучало в ней бессильное томленье, Бессильная и вялая тоска. С той песней вновь в душе зашевелилось, О чем давно я позабыл мечтать, И проклял я то сердце, что смутилось Перед борьбой - и отступило вспять!..

Вчерашний день, часу в шестом, Зашел я на Сенную¹; Там били женщину кнутом, Крестьянку молодую. Ни звука из ее груди², Лишь бич свистал, играя... И Музе я сказал: "Гляди! Сестра твоя родная!"

У него прекрасные манеры, Он не глуп, не беден и хорош, Что гадать? ты влюблена без меры, И судьбы своей ты не уйдешь. Я могу сказать и без гаданья: Если сердце есть в его груди - Ждут тебя, быть может, испытанья, Но и счастье будет впереди... Не из тех ли только он бездушных, Что в столице много встретишь ты, Одному лишь голосу послушных - Голосу тщеславной суеты? Что гордятся ровностью пробора, Щегольски обутою ногой, Потеряв сознание позора Жизни дикой, праздной и пустой? Если так - плоха порука счастью! Как бы чудно ты ни расцвела, Ни умом, ни красотой, ни страстью Не поправишь рокового зла. Он твои пленительные взоры, Нежность сердца, музыку речей - Всё отдаст за плоские рессоры И за пару кровных лошадей!

Где твое личико смуглое Нынче смеется, кому? Эх, одиночество круглое! Не посулю никому! А ведь, бывало, охотно Шла ты ко мне вечерком, Как мы с тобой беззаботно Веселы были вдвоем! Как выражала ты живо Милые чувства свои! Помнишь, тебе особливо Нравились зубы мои, Как любовалась ты ими, Как целовала, любя! Но и зубами моими Не удержал я тебя...

Да, наша жизнь текла мятежно, Полна тревог, полна утрат, Расстаться было неизбежно - И за тебя теперь я рад! Но с той поры как все кругом меня пустынно! Отдаться не могу с любовью ничему, И жизнь скучна, и время длинно, И холоден я к делу своему. Не знал бы я, зачем встаю с постели, Когда б не мысль: авось и прилетели Сегодня наконец заветные листы, В которых мне расскажешь ты: Здорова ли? что думаешь? легко ли Под дальним небом дышится тебе? Грустишь ли ты, жалея прежней доли, Охотно ль повинуешься судьбе? Желал бы я, чтоб сонное забвенье На долгий срок мне на душу сошло, Когда б мое воображенье Блуждать в прошедшем не могло... Прошедшее! его волшебной власти Покорствуя, переживаю вновь И первое движенье страсти, Так бурно взволновавшей кровь, И долгую борьбу с самим собою, И не убитую борьбою, Но с каждым днем сильней кипевшую любовь. Как долго ты была сурова, Как ты хотела верить мне, И как и верила, и колебалась снова, И как поверила вполне! (Счастливый день! Его я отличаю В семье обыкновенных дней; С него я жизнь мою считаю, Я праздную его в душе моей!) Я вспомнил все... одним воспоминаньем, Одним прошедшим я живу - И то, что в нем казалось нам страданьем, И то теперь я счастием зову... А ты?.. ты так же ли печали предана?.. И так же ли в одни воспоминанья Средь добровольного изгнанья Твоя душа погружена? Иль новая роскошная природа, И жизнь кипящая, и полная свобода Тебя навеки увлекли, И разлюбила ты вдали Все, чем мучительно и сладко так порою Мы были счастливы с тобою? Скажи! я должен знать... Как странно я люблю! Я счастия тебе желаю и молю, Но мысль, что и тебя гнетет тоска разлуки, Души моей смягчает муки...

Давно - отвергнутый тобою, Я шёл по этим берегам И, полон думой роковою, Мгновенно кинулся к волнам. Они приветливо яснели. На край обрыва я ступил - Вдруг волны грозно потемнели, И страх меня остановил! Поздней - любви и счастья полны, Ходили часто мы сюда. И ты благословляла волны, Меня отвергшие тогда. Теперь - один, забыт тобою, Чрез много роковых годов, Брожу с убитою душою Опять у этих берегов. И та же мысль приходит снова - И на обрыве я стою, Но волны не грозят сурово, А манят в глубину свою...

Где ты, мой старый мучитель, Демон бессонных ночей? Сбился я с толку, учитель, С братьей болтливой моей. Дуешь, бывало, на пламя - Пламя пылает сильней, Краше волнуется знамя Юности гордой моей. Прямо ли, криво ли вижу, Только душою киплю: Так глубоко ненавижу, Так бескорыстно люблю! Нынче я всё понимаю, Всё объяснить я хочу, Всё так охотно прощаю, Лишь неохотно молчу. Что же со мною случилось? Как разгадаю себя? Всё бы тотчас объяснилось, Да не докличусь тебя! Способа ты не находишь Сладить с упрямой душой? Иль потому не приходишь, Что уж доволен ты мной?

Я примирился с судьбой неизбежною, Нет ни охоты, ни силы терпеть Невыносимую муку кромешную! Жадно желаю скорей умереть. Вам же - не праздно, друзья благородные, Жить и в такую могилу сойти, Чтобы широкие лапти народные К ней проторили пути...

Сторона наша убогая, Выгнать некуда коровушку. Проклинай житье мещанское Да почесывай головушку. Спи, не спи — валяйся по печи, Каждый день не доедаючи, Трать задаром силу дюжую, Недоимку накопляючи. Уж как нет беды кручиннее Без работы парню маяться, А пойдешь куда к хозяевам — Ни один-то не нуждается! У купца у Семипалова Живут люди не говеючи, Льют на кашу масло постное Словно воду не жалеючи. В праздник — жирная баранина, Пар над щами тучей носится, В пол-обеда распояшутся — Вон из тела душа просится! Ночь храпят, наевшись до поту, День придет — работой тешутся... Эй! возьми меня в работники, Поработать руки чешутся! Повели ты в лето жаркое Мне пахать пески сыпучие, Повели ты в зиму лютую Вырубать леса дремучие,— Только треск стоял бы до неба, Как деревья бы валилися; Вместо шапки белым инеем Волоса бы серебрилися!

Душа мрачна, мечты мои унылы, Грядущее рисуется темно. Привычки, прежде милые, постыли, И горек дым сигары. Решено! Не ты горька, любимая подруга Ночных трудов и одиноких дум,- Мой жребий горек. Жадного недуга Я не избег. Еще мой светел ум, Еще в надежде глупой и послушной Не ищет он отрады малодушной, Я вижу всё... А рано смерть идет, И жизни жаль мучительно. Я молод, Теперь поменьше мелочных забот, И реже в дверь мою стучится голод: Теперь бы мог я сделать что-нибудь. Но поздно!.. Я, как путник безрассудный, Пустившийся в далекий, долгий путь, Не соразмерив сил с дорогой трудной: Кругом всё чуждо, негде отдохнуть, Стоит он, бледный, средь большой дороги. Никто его не призрел, не подвез: Промчалась тройка, проскрипел обоз - Всё мимо, мимо!.. Подкосились ноги, И он упал... Тогда к нему толпой Сойдутся люди - смущены, унылы, Почтят его ненужною слезой И подвезут охотно - до могилы...

Душно! без счастья и воли Ночь бесконечно длинна. Буря бы грянула, что ли? Чаша с краями полна! Грянь над пучиною моря, В поле, в лесу засвищи, Чашу вселенского горя Всю расплещи!..

Еду ли ночью по улице темной, Бури заслушаюсь в пасмурный день - Друг беззащитный, больной и бездомный, Вдруг предо мной промелькнет твоя тень! Сердце сожмется мучительной думой. С детства судьба невзлюбила тебя: Беден и зол был отец твой угрюмый, Замуж пошла ты - другого любя. Муж тебе выпал недобрый на долю: С бешеным нравом, с тяжелой рукой; Не покорилась - ушла ты на волю, Да не на радость сошлась и со мной... Помнишь ли день, как больной и голодный Я унывал, выбивался из сил? Б комнате нашей, пустой и холодной, Пар от дыханья волнами ходил. Помнишь ли труб заунывные звуки, Брызги дождя, полусвет, полутьму? Плакал твой сын, и холодные руки Ты согревала дыханьем ему. Он не смолкал - и пронзительно звонок Был его крик... Становилось темней; Вдоволь поплакал и умер ребенок... Бедная! слез безрассудных не лей! С горя да с голоду завтра мы оба Также глубоко и сладко заснем; Купит хозяин, с проклятьем, три гроба - Вместе свезут и положат рядком... В разных углах мы сидели угрюмо. Помню, была ты бледна и слаба, Зрела в тебе сокровенная дума, В сердце твоем совершалась борьба. Я задремал. Ты ушла молчаливо, Принарядившись, как будто к венцу, И через час принесла торопливо Гробик ребенку и ужин отцу. Голод мучительный мы утолили, В комнате темной зажгли огонек, Сына одели и в гроб положили... Случай нас выручил? Бог ли помог? Ты не спешила печальным признаньем, Я ничего не спросил, Только мы оба глядели с рыданьем, Только угрюм и озлоблен я был... Где ты теперь? С нищетой горемычной Злая тебя сокрушила борьба? Или пошла ты дорогой обычной, И роковая свершится судьба? Кто ж защитит тебя? Все без изъятья Именем страшным тебя назовут, Только во мне шевельнутся проклятья - И бесполезно замрут!..

Если, мучимый страстью мятежной, Позабылся ревнивый твой друг, И в душе твоей, кроткой и нежной, Злое чувство проснулося вдруг - Все, что вызвано словом ревнивым, Все, что подняло бурю в груди, Переполнена гневом правдивым, Беспощадно ему возврати. Отвечай негодующим взором, Оправданья и слезы осмей, Порази его жгучим укором - Всю до капли досаду излей! Но когда, отдохнув от волненья, Ты поймешь его грустный недуг И дождется минуты прощенья Твой безумный, но любящий друг - Позабудь ненавистное слово И упреком своим не буди Угрызений мучительных снова У воскресшего друга в груди! Верь: постыдный порыв подозренья Без того ему много принес Полных муки, тревог сожаленья И раскаянья позднего слез...

В а н я (в кучерском армячке). Папаша! кто строил эту дорогу? П а п а ш а (в пальто на красной подкладке), Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душенька! Разговор в вагоне 1 Славная осень! Здоровый, ядреный Воздух усталые силы бодрит; Лед неокрепший на речке студеной Словно как тающий сахар лежит; Около леса, как в мягкой постели, Выспаться можно - покой и простор! Листья поблекнуть еще не успели, Желты и свежи лежат, как ковер. Славная осень! Морозные ночи, Ясные, тихие дни... Нет безобразья в природе! И кочи, И моховые болота, и пни - Всё хорошо под сиянием лунным, Всюду родимую Русь узнаю... Быстро лечу я по рельсам чугунным, Думаю думу свою... 2 Добрый папаша! К чему в обаянии Умного Ваню держать? Вы мне позвольте при лунном сиянии Правду ему показать. Труд этот, Ваня, был страшно громаден Не по плечу одному! В мире есть царь: этот царь беспощаден, Голод названье ему. Водит он армии; в море судами Правит; в артели сгоняет людей, Ходит за плугом, стоит за плечами Каменотесцев, ткачей. Он-то согнал сюда массы народные. Многие - в страшной борьбе, К жизни воззвав эти дебри бесплодные, Гроб обрели здесь себе. Прямо дороженька: насыпи узкие, Столбики, рельсы, мосты. А по бокам-то всё косточки русские... Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты? Чу! восклицанья послышались грозные! Топот и скрежет зубов; Тень набежала на стекла морозные... Что там? Толпа мертвецов! То обгоняют дорогу чугунную, То сторонами бегут. Слышишь ты пение?.. "В ночь эту лунную Любо нам видеть свой труд! Мы надрывались под зноем, под холодом, С вечно согнутой спиной, Жили в землянках, боролися с голодом, Мерзли и мокли, болели цингой. Грабили нас грамотеи-десятники, Секло начальство, давила нужда... Всё претерпели мы, божии ратники, Мирные дети труда! Братья! Вы наши плоды пожинаете! Нам же в земле истлевать суждено... Всё ли нас, бедных, добром поминаете Или забыли давно?.." Не ужасайся их пения дикого! С Волхова, с матушки Волги, с Оки, С разных концов государства великого - Это всё братья твои - мужики! Стыдно робеть, закрываться перчаткою, Ты уж не маленький!.. Волосом рус, Видишь, стоит, изможден лихорадкою, Высокорослый больной белорус: Губы бескровные, веки упавшие, Язвы на тощих руках, Вечно в воде по колено стоявшие Ноги опухли; колтун в волосах; Ямою грудь, что на заступ старательно Изо дня в день налегала весь век... Ты приглядись к нему, Ваня, внимательно: Трудно свой хлеб добывал человек! Не разогнул свою спину горбатую Он и теперь еще: тупо молчит И механически ржавой лопатою Мерзлую землю долбит! Эту привычку к труду благородную Нам бы не худо с тобой перенять... Благослови же работу народную И научись мужика уважать. Да не робей за отчизну любезную... Вынес достаточно русский народ, Вынес и эту дорогу железную - Вынесет всё, что господь ни пошлет! Вынесет всё - и широкую, ясную Грудью дорогу проложит себе. Жаль только - жить в эту пору прекрасную Уж не придется - ни мне, ни тебе. 3 В эту минуту свисток оглушительный Взвизгнул - исчезла толпа мертвецов! "Видел, папаша, я сон удивительный,- Ваня сказал,- тысяч пять мужиков, Русских племен и пород представители Вдруг появились - и он мне сказал: "Вот они - нашей дороги строители!.." Захохотал генерал! "Был я недавно в стенах Ватикана, По Колизею две ночи бродил, Видел я в Вене святого Стефана, Что же... всё это народ сотворил? Вы извините мне смех этот дерзкий, Логика ваша немножко дика. Или для вас Аполлон Бельведерский Хуже печного горшка? Вот ваш народ - эти термы и бани, Чудо искусства - он всё растаскал!"- "Я говорю не для вас, а для Вани..." Но генерал возражать не давал: "Ваш славянин, англо-сакс и германец Не создавать - разрушать мастера, Варвары! дикое скопище пьяниц!.. Впрочем, Ванюшей заняться пора; Знаете, зрелищем смерти, печали Детское сердце грешно возмущать. Вы бы ребенку теперь показали Светлую сторону..." 4 Рад показать! Слушай, мой милый: труды роковые Кончены - немец уж рельсы кладет. Мертвые в землю зарыты; больные Скрыты в землянках; рабочий народ Тесной гурьбой у конторы собрался... Крепко затылки чесали они: Каждый подрядчику должен остался, Стали в копейку прогульные дни! Всё заносили десятники в книжку - Брал ли на баню, лежал ли больной: "Может, и есть тут теперича лишку, Да вот, поди ты!.." Махнули рукой... В синем кафтане - почтенный лабазник, Толстый, присадистый, красный, как медь, Едет подрядчик по линии в праздник, Едет работы свои посмотреть. Праздный народ расступается чинно... Пот отирает купчина с лица И говорит, подбоченясь картинно: "Ладно... нешто... молодца!.. молодца!.. С богом, теперь по домам,- проздравляю! (Шапки долой - коли я говорю!) Бочку рабочим вина выставляю И - недоимку дарю!.." Кто-то "ура" закричал. Подхватили Громче, дружнее, протяжнее... Глядь: С песней десятники бочку катили... Тут и ленивый не мог устоять! Выпряг народ лошадей - и купчину С криком "ура!" по дороге помчал... Кажется, трудно отрадней картину Нарисовать, генерал?..

"Смешно! нас веселит ручей, вдали журчащий, И этот темный дуб, таинственно-шумящий; Нас тешит песнею задумчивой своей, Как праздных юношей, вечерний соловей; Далекий свод небес, усеянный звездами, Нам кажется, простерт с любовию над нами; Любуясь месяцем, оглядывая даль, Мы чувствуем в душе ту тихую печаль, Что слаще радости... Откуда чувства эти? Чем так довольны мы?.. Ведь мы уже не дети! Ужель поденный труд наклонности к мечтам Еще в нас не убил?.. И нам ли, беднякам, На отвлеченные природой наслажденья Свободы краткие истрачивать мгновенья?" - Э! полно рассуждать! искать всему причин! Деревня согнала с души давнишний сплин. Забыта тяжкая, гнетущая работа, Докучной бедности бессменная забота - И сердцу весело... И лучше поскорей Судьбе воздать хвалу, что в нищете своей, Лишенные даров довольства и свободы, Мы живо чувствуем сокровища природы, Которых сильные и сытые земли Отнять у бедняков голодных не могли...

1 У бурмистра Власа бабушка Ненила Починить избенку лесу попросила. Отвечал: нет лесу, и не жди - не будет!" "Вот приедет барин - барин нас рассудит, Барин сам увидит, что плоха избушка, И велит дать лесу",- думает старушка. 2 Кто-то по соседству, лихоимец жадный, У крестьян землицы косячок изрядный Оттягал, отрезал плутовским манером. "Вот приедет барин: будет землемерам!- Думают крестьяне.- Скажет барин слово - И землицу нашу отдадут нам снова". 3 Полюбил Наташу хлебопашец вольный, Да перечит девке немец сердобольный, Главный управитель. "Погодим, Игнаша, Вот приедет барин!" - говорит Наташа. Малые, большие - дело чуть за спором - "Вот приедет барин!" - повторяют хором... 4 Умерла Ненила; на чужой землице У соседа-плута - урожай сторицей; Прежние парнишки ходят бородаты; Хлебопашец вольный угодил в солдаты, И сама Наташа свадьбой уж не бредит... Барина всё нету... барин всё не едет! 5 Наконец однажды середи дороги Шестернею цугом¹ показались дроги: На дрогах высокий гроб стоит дубовый, А в гробу-то барин; а за гробом - новый. Старого отпели, новый слезы вытер, Сел в свою карету - и уехал в Питер.

Замолкни, Муза мести и печали! Я сон чужой тревожить не хочу, Довольно мы с тобою проклинали. Один я умираю - и молчу. К чему хандрить, оплакивать потери? Когда б хоть легче было от того! Мне самому, как скрип тюремной двери, Противны стоны сердца моего. Всему конец. Ненастьем и грозою Мой темный путь недаром омрача, Не просветлеет небо надо мною, Не бросит в душу теплого луча... Волшебный луч любви и возрожденья! Я звал тебя - во сне и наяву, В труде, в борьбе, на рубеже паденья Я звал тебя,- теперь уж не зову! Той бездны сам я не хотел бы видеть, Которую ты можешь осветить... То сердце не научится любить, Которое устало ненавидеть.

Ах ты страсть роковая, бесплодная, Отвяжись, не тумань головы! Осмеет нас красавица модная, Вкруг нее увиваются львы: Поступь гордая, голос уверенный, Что ни скажут - их речь хороша, А вот я-то войду, как потерянный,- И ударится в пятки душа! На ногах словно гири железные, Как свинцом налита голова, Странно руки торчат бесполезные, На губах замирают слова. Улыбнусь - непроворная, жесткая, Не в улыбку улыбка моя, Пошутить захочу - шутка плоская: Покраснею мучительно я! Помещусь, молчаливо досадуя, В дальний угол... уныло смотрю И сижу неподвижен, как статуя, И судьбу потихоньку корю: "Для чего-де меня, горемычного, Дураком ты на свет создала? Ни умишка, ни виду приличного, Ни довольства собой не дала?.." Ах! судьба ль меня, полно, обидела? Отчего ж, как домой ворочусь (Удивилась бы, если б увидела), И умен и пригож становлюсь? Все припомню, что было ей сказано, Вижу: сам бы сказал не глупей... Нет! мне в божьих дарах не отказано, И лицом я не хуже людей! Малодушье пустое и детское, Не хочу тебя знать с этих пор! Я пойду в ее общество светское, Я там буду умен и остер! Пусть поймет, что свободно и молодо В этом сердце волнуется кровь, Что под маской наружного холода Бесконечная скрыта любовь... Полно роль-то играть сумасшедшего, В сердце искру надежды беречь! Не стряхнуть рокового прошедшего Мне с моих невыносливых плеч! Придавила меня бедность грозная, Запугал меня с детства отец. Бесталанная долюшка слезная Извела, доконала вконец! Знаю я: сожаленье постыдное, Что как червь копошится в груди, Да сознанье бессилья обидное Мне осталось одно впереди...

Идет-гудет Зеленый Шум*, Зеленый Шум, весенний шум! Играючи, расходится Вдруг ветер верховой: Качнет кусты ольховые, Поднимет пыль цветочную, Как облако: все зелено, И воздух и вода! Идет-гудет Зеленый Шум, Зеленый Шум, весенний шум! Скромна моя хозяюшка Наталья Патрикеевна, Водой не замутит! Да с ней беда случилася, Как лето жил я в Питере... Сама сказала глупая, Типун ей на язык! В избе сам друг с обманщицей Зима нас заперла, В мои глаза суровые Глядит — молчит жена. Молчу... а дума лютая Покоя не дает: Убить... так жаль сердечную! Стерпеть — так силы нет! А тут зима косматая Ревет и день и ночь: "Убей, убей, изменницу! Злодея изведи! Не то весь век промаешься, Ни днем, ни долгой ноченькой Покоя не найдешь. В глаза твои бесстыжие Сосвди наплюют!.." Под песню-вьюгу зимнюю Окрепла дума лютая - Припас я вострый нож... Да вдруг весна подкралася.. Идет-гудет Зеленый Шум, Зеленый Шум, весенний шум! Как молоком облитые, Стоят сады вишневые, Тихохонько шумят; Пригреты теплым солнышком, Шумят повеселелые Сосновые леса. А рядом новой зеленью Лепечут песню новую И липа бледнолистая, И белая березонька С зеленою косой! Шумит тростинка малая, Шумит высокий клен... Шумят они по-новому, По-новому, весеннему... Идет-гудет Зеленый Шум. Зеленый Шум, весенний шум! Слабеет дума лютая, Нож валится из рук, И все мне песня слышится Одна - и лесу, и лугу: "Люби, покуда любится, Терпи, покуда терпится Прощай, пока прощается, И - бог тебе судья!" * Так народ называет пробуждение природы весной. (Прим. Н.А.Некрасова.)

Двести уж дней, Двести ночей Муки мои продолжаются; Ночью и днем В сердце твоем Стоны мои отзываются, Двести уж дней, Двести ночей! Темные зимние дни, Ясные зимние ночи... Зина! закрой утомленные очи! Зина! усни!

Ты еще на жизнь имеешь право, Быстро я иду к закату дней. Я умру - моя померкнет слава, Не дивись - и не тужи о ней! Знай, дитя: ей долгим, ярким светом Не гореть на имени моем: Мне борьба мешала быть поэтом, Песни мне мешали быть бойцом. Кто, служа великим целям века, Жизнь свою всецело отдает На борьбу за брата-человека, Только тот себя переживет...

Знахарка в нашем живет околотке: На воду шепчет; на гуще, на водке Да на каких-то гадает травах. Просто наводит, проклятая, страх! Радостей мало — пророчит всё горе; Вздумал бы плакать — наплакал бы море, Да — Господь милостив!— русский народ Плакать не любит, а больше поет. Молвила ведьма горластому парню: «Эй! угодишь ты на барскую псарню!» И — поглядят — через месяц всего По лесу парень орет: «го-го-го!» Дяде Степану сказала: «Кичишься Больно ты сивкой, а сивки лишишься, Либо своей голове пропадать!» Стали Степана рекрутством пугать: Вывел коня на базар — откупился! Весь околоток колдунье дивился. «Сем-ка! и я понаведаюсь к ней!— Думает старый мужик Пантелей:— Что ни предскажет кому: разоренье, Убыль в семействе, глядишь — исполненье! Черт у ней, что ли, в дрожжах-то сидит?..» Вот и пришел Пантелей — и стоит, Ждет: у колдуньи была уж девица, Любо взглянуть — молода, полнолица, Рядом с ней парень — дворовый, кажись, Знахарка девке: «Ты с ним не вяжись! Будет твоя особливая доля: Милые слезы — и вечная воля!» Дрогнул дворовый, а ведьма ему: «Счастью не быть, молодец, твоему. Всё говорить?» — «Говори!» — «Ты зимою Высечен будешь, дойдешь до запою, Будешь небритый валяться в избе, Чертики прыгать учнут по тебе, Станут глумиться, тянуть в преисподню: Ты в пузыречек наловишь их сотню, Станешь его затыкать...» Пантелей Шапку в охапку — и вон из дверей. «Что же, старик? Погоди — погадаю!»— Ведьма ему. Пантелей: «Не желаю! Что нам гадать? Малолетков морочь, Я погожу пока, чертова дочь! Ты нам тогда предскажи нашу долю, Как от господ отойдем мы на волю!»

1 Парень был Ванюха ражий, Рослый человек,- Не поддайся силе вражей, Жил бы долгий век. Полусонный по природе, Знай зевал в кулак И название в народе Получил: вахлак! Правда, с ним случилось диво, Как в Грязной стоял: Ел он мало и лениво, По ночам не спал... Всё глядит, бывало в оба В супротивный дом: Там жила его зазноба - Кралечка лицом! Под ворота словно птичка Вылетит с гнезда, Белоручка, белоличка... Жаль одно: горда! Прокатив ее, учтиво Он ей раз сказал: "Вишь, ты больно тороплива",- И за ручку взял... Рассердилась: "Не позволю! Полно - не замай! Прежде выкупись на волю, Да потом хватай!" Поглядел за нею Ваня, Головой тряхнул: "Не про нас ты,- молвил,- Таня",- И рукой махнул... Скоро лето наступило, С барыней своей Таня в Тулу укатила. Ванька стал умней: Он по прежнему порядку Полюбил чаек, Наблюдал свою лошадку, Добывал оброк, Пил умеренно горелку, Знал копейке вес, Да какую же проделку Сочинил с ним бес!.. 2 Раз купец ему попался Из родимых мест; Ванька с ним с утра катался До вечерних звезд. А потом наелся плотно, Обрядил коня И улегся беззаботно До другого дня... Спит и слышит стук в ворота. Чу! шумят, встают... Не пожар ли? вот забота! Чу! к нему идут. Он вскочил, как заяц сгонный Видит: с фонарем Перед ним хозяин сонный С седоком-купцом. "Санки где твои, детина? Покажи ступай!"- Говорит ему купчина - И ведет в сарай... Помутился ум у Вани, Он как лист дрожал... Поглядел купчина в сани И, крестясь, сказал: "Слава богу! слава богу! Цел мешок-то мой! Не взыщите за тревогу - Капитал большой. Понимаете, с походом Будет тысяч пять..." И купец перед народом Деньги стал считать... И пока рубли звенели, Поднялся весь дом - Ваньки сонные глядели, Оступя кругом. "Цело всё!" - сказал купчина, Парня подозвал: "Вот на чай тебе полтина! Благо ты не знал: Серебро-то не бумажки, Нет приметы, брат; Мне ходить бы без рубашки, Ты бы стал богат,- Да господь-то справедливый Попугал шутя..." И ушел купец счастливый, Под мешком кряхтя... Над разиней поглумились И опять легли, А как утром пробудились И в сарай пришли, Глядь - и обмерли с испугу... Ни гу-гу - молчат; Показали вверх друг другу И пошли назад... Прибежал хозяин бледный, Вся сошлась семья: "Что такое?.." Ванька бедный - Бог ему судья!- Совладать с лукавым бесом, Видно, не сумел: Над санями под навесом На вожжах висел! А ведь был детина ражий, Рослый человек,- Не поддайся силе вражей, Жил бы долгий век...

Время-то есть, да писать нет возможности. Мысль убивающий страх: Не перейти бы границ осторожности, Голову держит в тисках! Утром мы наше село посещали, Где я родился и взрос. Сердце, подвластное старой печали, Сжалось; в уме шевельнулся вопрос: Новое время - свободы, движенья, Земства, железных путей. Что ж я не вижу следов обновленья В бедной отчизне моей? Те же напевы, тоску наводящие, С детства знакомые нам, И о терпении новом молящие, Те же попы по церквам. В жизни крестьянина, ныне свободного, Бедность, невежество, мрак. Где же ты, тайна довольства народного? Ворон в ответ мне прокаркал: "дурак!" Я обругал его грубым невежею. На телеграфную нить Он пересел. "Не донос ли депешею Хочет в столицу пустить?" Глупая мысль, но я, долго не думая, Метко прицелился. Выстрел гремит: Падает замертво птица угрюмая, Нить телеграфа дрожит...

Как ты кротка, как ты послушна, Ты рада быть его рабой, Но он внимает равнодушно, Уныл и холоден душой. А прежде... помнишь? Молода, Горда, надменна и прекрасна, Ты им играла самовластно, Но он любил, любил тогда! Так солнце осени - без туч Стоит, не грея, на лазури, А летом и сквозь сумрак бури Бросает животворный луч...

Надо мной певала матушка, Колыбель мою качаючи: "Будешь счастлив, Калистратушка, Будешь жить ты припеваючи!" И сбылось, по воле божией, Предсказанье моей матушки: Нет богаче, нет пригожее, Нет нарядней Калистратушки! В ключевой воде купаюся, Пятерней чешу волосыньки, Урожаю дожидаюся С непосеянной полосыньки! А хозяйка занимается На нагих детишек стиркою, Пуще мужа наряжается - Носит лапти с подковыркою!..

Дом - дворец роскошный, длинный, двухэтажный, С садом и с решеткой; муж - сановник важный. Красота, богатство, знатность и свобода - Всё ей даровали случай и природа. Только показалась - и над светским миром Солнцем засияла, вознеслась кумиром! Воин, царедворец, дипломат, посланник - Красоты волшебной раболепный данник; Свет ей рукоплещет, свет ей подражает. Властвует княгиня, цепи налагает, Но цепей не носит, прихоти послушна, Ни за что полюбит, бросит равнодушно: Ей чужое счастье ничего не стоит - Если и погибнет, торжество удвоит! Сердце ли в ней билось чересчур спокойно, Иль кругом всё было страсти недостойно, Только ни однажды в молодые лета Грудь ее любовью не была согрета. Годы пролетали. В вихре жизни бальной До поры осенней - пышной и печальной - Дожила княгиня... Тут супруг скончался... Труден был ей траур,- доктор догадался И нашел, чтоб воды были б ей полезны (Доктора в столицах вообще любезны). Если только русский едет за границу, Посылай в Палермо, в Пизу или Ниццу, Быть ему в Париже - так судьбам угодно! Год в столице моды шумно и спокойно Прожила княгиня; на второй влюбилась В доктора-француза - и сама дивилась! Не был он красавец, но ей было ново Страстно и свободно льющееся слово, Смелое, живое... Свергнуть иго страсти Нет и помышленья... да уж нет и власти! Решено! В Россию тотчас написали; Немец-управитель без большой печали Продал за бесценок в силу повеленья, Английские парки, русские селенья, Земли, лес и воды, дачу и усадьбу... Получили деньги - и сыграли свадьбу... Тут пришла развязка. Круто изменился Доктор-спекулятор; деспотом явился! Деньги, бриллианты - всё пустил в аферы, А жену тиранил, ревновал без меры, А когда бедняжка с горя захворала, Свез ее в больницу... Навещал сначала, А потом уехал - словно канул в воду! Скорбная, больная, гасла больше году В нищете княгиня... и тот год тяжелый Был ей долгим годом думы невеселой! Смерть ее в Париже не была заметна: Бедно нарядили, схоронили бедно... А в отчизне дальной словно были рады: Целый год судили - резко, без пощады, Наконец устали... И одна осталась Память: что с отличным вкусом одевалась! Да еще остался дом с ее гербами, Доверху набитый бедными жильцами, Да в строфах небрежных русского поэта Вдохновленных ею чудных два куплета, Да голяк-потомок отрасли старинной, Светом позабытый и ни в чем невинный.

Когда из мрака заблужденья Горячим словом убежденья Я душу падшую извлек, И, вся полна глубокой муки, Ты прокляла, ломая руки, Тебя опутавший порок; Когда забывчивую совесть Воспоминанием казня, Ты мне передавала повесть Всего, что было до меня; И вдруг, закрыв лицо руками, Стыдом и ужасом полна, Ты разрешилася слезами, Возмущена, потрясена,- Верь: я внимал не без участья, Я жадно каждый звук ловил... Я понял все, дитя несчастья! Я все простил и все забыл. Зачем же тайному сомненью Ты ежечасно предана? Толпы бессмысленному мненью Ужель и ты покорена? Не верь толпе - пустой и лживой, Забудь сомнения свои, В душе болезненно-пугливой Гнетущей мысли не таи! Грустя напрасно и бесплодно, Не пригревай змеи в груди И в дом мой смело и свободно Хозяйкой полною войди!

(Подражание Лермонтову¹) Спи, пострел, пока безвредный! Баюшки-баю. Тускло смотрит месяц медный В колыбель твою, Стану сказывать не сказки - Правду пропою; Ты ж дремли, закрывши глазки, Баюшки-баю. По губернии раздался Всем отрадный клик: Твой отец под суд попался - Явных тьма улик. Но отец твой - плут известный - Знает роль свою. Спи, пострел, покуда честный! Баюшки-баю. Подрастешь - и мир крещеный Скоро сам поймешь, Купишь фрак темно-зеленый И перо возьмешь. Скажешь: "Я благонамерен, За добро стою!" Спи - твой путь грядущий верен! Баюшки-баю. Будешь ты чиновник с виду И подлец душой, Провожать тебя я выду - И махну рукой! В день привыкнешь ты картинно Спину гнуть свою... Спи, пострел, пока невинный! Баюшки-баю. Тих и кроток, как овечка, И крепонек лбом, До хорошего местечка Доползешь ужом - И охулки не положишь На руку свою. Спи, покуда красть не можешь! Баюшки-баю. Купишь дом многоэтажный, Схватишь крупный чин И вдруг станешь барин важный, Русский дворянин. Заживешь - и мирно, ясно Кончишь жизнь свою... Спи, чиновник мой прекрасный! Баюшки-баю.

Опять я в деревне. Хожу на охоту, Пишу мои вирши — живется легко. Вчера, утомленный ходьбой по болоту, Забрел я в сарай и заснул глубоко. Проснулся: в широкие щели сарая Глядятся веселого солнца лучи. Воркует голубка; над крышей летал, Кричат молодые грачи; Летит и другая какая-то птица — По тени узнал я ворону как раз; Чу! шепот какой-то... а вот вереница Вдоль щели внимательных глаз! Всё серые, карие, синие глазки — Смешались, как в поле цветы. В них столько покоя, свободы и ласки, В них столько святой доброты! Я детского глаза люблю выраженье, Его я узнаю всегда. Я замер: коснулось души умиленье... Чу! шепот опять! П е р в ы й г о л о с Борода! В т о р о й А барин, сказали!.. Т р е т и й Потише вы, черти! В т о р о й У бар бороды не бывает — усы. П е р в ы й А ноги-то длинные, словно как жерди. Ч е т в е р т ы й А вона на шапке, гляди-тко,— часы! П я т ы й Ай, важная штука! Ш е с т о й И цепь золотая... С е д ь м о й Чай, дорого стоит? В о с ь м о й Как солнце горит! Д е в я т ы й А вона собака — большая, большая! Вода с языка-то бежит. П я т ы й Ружье! погляди-тко: стволина двойная, Замочки резные... Т р е т и й (с испугом) Глядит! Ч е т в е р т ы й Молчи, ничего! постоим еще, Гриша! Т р е т и й Прибьет... _______________ Испугались шпионы мои И кинулись прочь: человека заслыша, Так стаей с мякины летят воробьи. Затих я, прищурился — снова явились, Глазенки мелькают в щели. Что было со мною — всему подивились И мой приговор изрекли: — Такому-то гусю уж что за охота! Лежал бы себе на печи! И видно не барин: как ехал с болота, Так рядом с Гаврилой...— «Услышит, молчи!» _______________ О милые плуты! Кто часто их видел, Тот, верю я, любит крестьянских детей; Но если бы даже ты их ненавидел, Читатель, как «низкого рода людей»,— Я все-таки должен сознаться открыто, Что часто завидую им: В их жизни так много поэзии слито, Как дай Бог балованным деткам твоим. Счастливый народ! Ни науки, ни неги Не ведают в детстве они. Я делывал с ними грибные набеги: Раскапывал листья, обшаривал пни, Старался приметить грибное местечко, А утром не мог ни за что отыскать. «Взгляни-ка, Савося, какое колечко!» Мы оба нагнулись, да разом и хвать Змею! Я подпрыгнул: ужалила больно! Савося хохочет: «Попался спроста!» Зато мы потом их губили довольно И клали рядком на перилы моста. Должно быть, за подвиги славы мы ждали. У нас же дорога большая была: Рабочего звания люди сновали По ней без числа. Копатель канав вологжанин, Лудильщик, портной, шерстобит, А то в монастырь горожанин Под праздник молиться катит. Под наши густые старинные вязы На отдых тянуло усталых людей. Ребята обступят: начнутся рассказы Про Киев, про турку, про чудных зверей. Иной подгуляет, так только держися — Начнет с Волочка, до Казани дойдет' Чухну передразнит, мордву, черемиса, И сказкой потешит, и притчу ввернет: «Прощайте, ребята! Старайтесь найпаче На Господа Бога во всем потрафлять: У нас был Вавило, жил всех побогаче, Да вздумал однажды на Бога роптать,— С тех пор захудал, разорился Вавило, Нет меду со пчел, урожаю с земли, И только в одном ему счастие было, Что волосы из носу шибко росли...» Рабочий расставит, разложит снаряды — Рубанки, подпилки, долота, ножи: «Гляди, чертенята!» А дети и рады, Как пилишь, как лудишь — им все покажи. Прохожий заснет под свои прибаутки, Ребята за дело — пилить и строгать! Иступят пилу — не наточишь и в сутки! Сломают бурав — и с испугу бежать. Случалось, тут целые дни пролетали,— Что новый прохожий, то новый рассказ... Ух, жарко!.. До полдня грибы собирали. Вот из лесу вышли — навстречу как раз Синеющей лентой, извилистой, длинной, Река луговая; спрыгнули гурьбой, И русых головок над речкой пустынной Что белых грибов на полянке лесной! Река огласилась и смехом и воем: Тут драка — не драка, игра — не игра... А солнце палит их полуденным зноем. — Домой, ребятишки! обедать пора.— Вернулись. У каждого полно лукошко, А сколько рассказов! Попался косой, Поймали ежа, заблудились немножко И видели волка... у, страшный какой! Ежу предлагают и мух, и козявок, Корней молочко ему отдал свое — Не пьет! отступились... Кто ловит пиявок На лаве, где матка колотит белье, Кто нянчит сестренку, двухлетнюю Глашку, Кто тащит на пожню ведерко кваску, А тот, подвязавши под горло рубашку, Таинственно что-то чертит по песку; Та в лужу забилась, а эта с обновой: Сплела себе славный венок, Всё беленький, желтенький, бледно-лиловый Да изредка красный цветок. Те спят на припеке, те пляшут вприсядку. Вот девочка ловит лукошком лошадку — Поймала, вскочила и едет на ней. И ей ли, под солнечным зноем рожденной И в фартуке с поля домой принесенной, Бояться смиренной лошадки своей?.. Грибная пора отойти не успела, Гляди — уж чернехоньки губы у всех, Набили оскому: черница поспела! А там и малина, брусника, орех! Ребяческий крик, повторяемый эхом, С утра и до ночи гремит по лесам. Испугана пеньем, ауканьем, смехом, Взлетит ли тетеря, закокав птенцам, Зайчонок ли вскочит — содом, суматоха! Вот старый глухарь с облинялым крылом В кусту завозился... ну, бедному плохо! Живого в деревню тащат с торжеством... — Довольно, Ванюша! гулял ты немало, Пора за работу, родной!— Но даже и труд обернется сначала К Ванюше нарядной своей стороной: Он видит, как поле отец удобряет, Как в рыхлую землю бросает зерно, Как поле потом зеленеть начинает, Как колос растет, наливает зерно; Готовую жатву подрежут серпами, В снопы перевяжут, на ригу свезут, Просушат, колотят-колотят цепами, На мельнице смелют и хлеб испекут. Отведает свежего хлебца ребенок И в поле охотней бежит за отцом. Навьют ли сенца: «Полезай, постреленок!» Ванюша в деревню въезжает царем... Однако же зависть в дворянском дитяти Посеять нам было бы жаль. Итак, обернуть мы обязаны кстати Другой стороною медаль. Положим, крестьянский ребенок свободно Растет, не учась ничему, Но вырастет он, если Богу угодно, А сгибнуть ничто не мешает ему. Положим, он знает лесные дорожки, Гарцует верхом, не боится воды, Зато беспощадно едят его мошки, Зато ему рано знакомы труды... Однажды, в студеную зимнюю пору, Я из лесу вышел; был сильный мороз. Гляжу, поднимается медленно в гору Лошадка, везущая хворосту воз. И, шествуя важно, в спокойствии чинном, Лошадку ведет под уздцы мужичок В больших сапогах, в полушубке овчинном, В больших рукавицах... а сам с ноготок! — Здорово, парнище!— «Ступай себе мимо!» — Уж больно ты грозен, как я погляжу! Откуда дровишки?— «Из лесу, вестимо; Отец, слышишь, рубит, а я отвожу». (В лесу раздавался топор дровосека.) — А что, у отца-то большая семья? «Семья-то большая, да два человека Всего мужиков-то: отец мой да я...» — Так вон оно что! А как звать тебя?— «Власом». — А кой тебе годик?— «Шестой миновал... Ну, мертвая!» — крикнул малюточка басом, Рванул под уздцы и быстрей зашагал. На эту картину так солнце светило, Ребенок был так уморительно мал, Как будто все это картонное было, Как будто бы в детский театр я попал! Но мальчик был мальчик живой, настоящий, И дровни, и хворост, и пегонький конь, И снег, до окошек деревни лежащий, И зимнего солнца холодный огонь — Все, все настоящее русское было, С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы, Что русской душе так мучительно мило, Что русские мысли вселяет в умы, Те честные мысли, которым нет воли, Которым нет смерти — дави не дави, В которых так много и злобы и боли, В которых так много любви! Играйте же, дети! Растите на воле! На то вам и красное детство дано, Чтоб вечно любить это скудное поле, Чтоб вечно вам милым казалось оно. Храните свое вековое наследство, Любите свой хлеб трудовой — И пусть обаянье поэзии детства Проводит вас в недра землицы родной!.. _______________ Теперь нам пора возвратиться к началу. Заметив, что стали ребята смелей,— «Эй, воры идут!— закричал я Фингалу:— Украдут, украдут! Ну, прячь поскорей!» Фингалушка скорчил серьезную мину, Под сено пожитки мои закопал, С особым стараньем припрятал дичину, У ног моих лег — и сердито рычал. Обширная область собачьей науки Ему в совершенстве знакома была; Он начал такие выкидывать штуки, Что публика с места сойти не могла. Дивятся, хохочут! Уж тут не до страха! Командуют сами!— «Фингалка, умри!» — Не засти, Сергей! Не толкайся, Кузяха,— «Смотри — умирает — смотри!» Я сам наслаждался, валяясь на сене, Их шумным весельем. Вдруг стало темно В сарае: так быстро темнеет на сцене, Когда разразиться грозе суждено. И точно: удар прогремел над сараем, В сарай полилась дождевая река, Актер залился оглушительным лаем, А зрители дали стречка! Широкая дверь отперлась, заскрипела, Ударилась в стену, опять заперлась. Я выглянул: темная туча висела Над нашим театром как раз. Под крупным дождем ребятишки бежали Босые к деревне своей... Мы с верным Фингалом грозу переждали И вышли искать дупелей.

Тёмен вернулся с кладбища Трофим; Малые детки вернулися с ним, Сын да девочка. Домой-то без матушки Горько вернуться: дорогой ребятушки Ревма-ревели; а тятька молчал. Дома порылся, кубарь отыскал: «Нате, ребята!— играйте, сердечные!» И улыбнулися дети беспечные, Жжжж-жи! запустили кубарь у ворот... Кто ни проходит — жалеет сирот: «Нет у вас матушки!» — молвила Марьюшка. «Нету родимой!» — прибавила Дарьюшка. Дети широко раскрыли глаза, Стихли. У Маши блеснула слеза... «Как теперь будете жить, сиротиночки!» — И у Гришутки блеснули слезиночки. «Кто-то вас будет ласкать-баловать?» — Навзрыд заплакали дети опять. «Полно, не плачьте!» — сказала Протасьевна, «Уж не воротишь,— прибавила Власьевна.— Грешную душеньку боженька взял, Кости в могилушку поп закопал, То-то, чай, холодно, страшно в могилушке? Ну же, не плачьте! родные вы, милушки!..» Пуще расплакались дети. Трофим Крики услышал и выбежал к ним, Стал унимать как умел, а соседушки Ну помогать ему: «Полноте, детушки! Что уж тут плакать? Пора привыкать К доле сиротской; забудьте вы мать: Спели церковники память ей вечную, Чай, уж теперь ее гложет, сердечную, Червь подземельный!..» Трофим поскорей На руки взял — да в избенку детей! Целую ночь проревели ребятушки: «Нет у нас матушки! нет у нас матушки! Матушку на небо боженька взял!» Целую ночь с ними тятька не спал, У самого расходилися думушки... Ну, удружили досужие кумушки!

Ликует враг, молчит в недоуменье Вчерашний друг, качая головой, И вы, и вы отпрянули в смущенье, Стоявшие бессменно предо мной Великие, страдальческие тени, О чьей судьбе так горько я рыдал, На чьих гробах я преклонял колени И клятвы мести грозно повторял... Зато кричат безличные: "Ликуем!", Спеша в объятья к новому рабу И пригвождая жирным поцелуем Несчастного к позорному столбу.

Литература с трескучими фразами, Полная духа античеловечного, Администрация наша с указами О забирании всякого встречного,— Дайте вздохнуть!.. Я простился с столицами, Мирно живу средь полей, Но и крестьяне с унылыми лицами Не услаждают очей; Их нищета, их терпенье безмерное Только досаду родит... Что же ты любишь, дитя маловерное, Где же твой идол стоит?..

Она была исполнена печали, И между тем, как шумны и резвы Три отрока вокруг нее играли, Ее уста задумчиво шептали: "Несчастные! зачем родились вы? Пойдете вы дорогою прямою И вам судьбы своей не избежать!" Не омрачай веселья их тоскою, Не плачь над ними, мученица-мать! Но говори им с молодости ранней: Есть времена, есть целые века, В которые нет ничего желанней, Прекраснее - тернового венка...

Белый день занялся над столицей, Сладко спит молодая жена, Только труженик муж бледнолицый Не ложится - ему не до сна! Завтра Маше подруга покажет Дорогой и красивый наряд... Ничего ему Маша не скажет, Только взглянет... убийственный взгляд! В ней одной его жизни отрада, Так пускай в нем не видит врага: Два таких он ей купит наряда. А столичная жизнь дорога! Есть, конечно, прекрасное средство: Под рукою казенный сундук; Но испорчен он был с малолетства Изученьем опасных наук. Человек он был новой породы: Исключительно честь понимал, И безгрешные даже доходы Называл воровством, либерал! Лучше жить бы хотел он попроще, Не франтить, не тянуться бы в свет,- Да обидно покажется теще, Да осудит богатый сосед! Все бы вздор... только с Машей не сладишь, Не втолкуешь - глупа, молода! Скажет: "Так за любовь мою платишь!" Нет! упреки тошнее труда! И кипит-поспевает работа, И болит-надрывается грудь... Наконец наступила суббота: Вот и праздник - пора отдохнуть! Он лелеет красавицу Машу, Выпив полную чашу труда, Наслаждения полную чашу Жадно пьет... и он счастлив тогда! Если дни его полны печали, То минуты порой хороши, Но и самая радость едва ли Не вредна для усталой души. Скоро в гроб его Маша уложит, Проклянет свой сиротский удел, И - бедняжка!- ума не приложит: Отчего он так быстро сгорел?

Говорят, что счастье наше скользко,- Сам, увы! я то же испытал! На границе Юрьевец-Повольска В собственном селе я проживал. Недостаток внешнего движенья Заменив работой головы, Приминал я в лето, без сомненья, Десятин до двадцати травы; Я лежал с утра до поздней ночи При волшебном плеске ручейка И мечтал, поднявши к небу очи, Созерцая гордо облака. Вереницей чудной и беспечной Предо мной толпился ряд идей, И витал я в сфере бесконечной, Презирая мелкий труд людей. Я лежал, гнушаясь их тревогой, Не нуждаясь, к счастию, ни в чем, Но зато широкою дорогой В сфере мысли шел богатырем; Гордый дух мой рос и расширялся, Много тайн я совмещал в груди И поведать миру собирался; Но любовь сказала: погоди! Я давно в созданье идеала Погружен был страстною душой: Я желал, чтоб женщина предстала В виде мудрой Клии предо мной, Чтоб и свет, и танцы, и наряды, И балы не нужны были ей; Чтоб она на всё бросала взгляды, Добытые мыслию своей; Чтоб она не плакала напрасно, Не смеялась втуне никогда, Говоря восторженно и страстно, Вдохновенно действуя всегда; Чтоб она не в рюмки и подносы, Не в дела презренной суеты - Чтоб она в великие вопросы Погружала мысли и мечты... И нашел, казалось, я такую. Молода она еще была И свою натуру молодую Радостно развитью предала. Я читал ей Гегеля, Жан-Поля, Демосфена, Галича, Руссо, Глинку, Ричардсона, Декандоля, Волтера, Шекспира, Шамиссо, Байрона, Мильтона, Соутэя, Шеллинга, Клопштока, Дидеро... В ком жила великая идея, Кто любил науку и добро; Всех она, казалось, понимала, Слушала без скуки и тоски, И сама уж на ночь начинала Тацита читать, одев очки. Правда, легче два десятка кегель Разом сбить ей было, чем понять, Как велик и плодотворен Гегель; Но умел я вразумлять и ждать! Видел я: не пропадет терпенье - Даже мать красавицы моей, Бросивши варенье и соленье, Философских набралась идей. Так мы шли в развитьи нашем дружно, О высоком вечно говоря... Но не то ей в жизни было нужно! Раз, увы! в начале сентября Прискакал я поутру к невесте. Нет ее ни в зале, ни в саду. Где ж она? "Они на кухне вместе С маменькой" - и я туда иду. Тут предстала страшная картина... Разом столько горя и тоски! Растерзав на клочья Ламартина, На бумагу клала пирожки И сажала в печь моя невеста!! Я смотреть без ужаса не мог, Как она рукой месила тесто, Как потом отведала пирог. Я не верил зрению и слуху, Думал я, не перестать ли жить? А у ней еще достало духу Мне пирог проклятый предложить. Вот они - великие идеи! Вот они - развития плоды! Где же вы, поэзии затеи? Что из вас, усилья и плоды? Я рыдал. Сконфузилися обе, Видимо, перепугались вдруг; Я ушел в невыразимой злобе, Объявив, что больше им не друг. С той поры я верю: счастье скользко, Я без слез не проживаю дня; От Москвы до Юрьевец-Повольска Нет лица несчастнее меня!

Холодно, голодно в нашем селении. Утро печальное - сырость, туман, Колокол глухо гудит в отдалении, В церковь зовет прихожан. Что-то суровое, строгое, властное Слышится в звоне глухом, В церкви провел я то утро ненастное И не забуду о нем. Всё население, старо и молодо, С плачем поклоны кладет, О прекращении лютого голода Молится жарко народ. Редко я в нем настроение строже И сокрушенней видал! "Милуй народ и друзей его, боже!- Сам я невольно шептал.- Внемли моление наше сердечное О послуживших ему, Об осужденных в изгнание вечное, О заточенных в тюрьму, О претерпевших борьбу многолетнюю И устоявших в борьбе, Слышавших рабскую песню последнюю, Молимся, боже, тебе".

Посвящаю моей сестре Анне Алексеевне. Ты опять упрекнула меня, Что я с музой моей раздружился, Что заботам текущего дня И забавам его подчинился. Для житейских расчетов и чар Не расстался б я с музой моею, Но бог весть, не погас ли тот дар, Что, бывало, дружил меня с нею? Но не брат еще людям поэт, И тернист его путь, и непрочен, Я умел не бояться клевет, Не был ими я сам озабочен; Но я знал, чье во мраке ночном Надрывалося сердце с печали, И на чью они грудь упадали свинцом, И кому они жизнь отравляли. И пускай они мимо прошли, Надо мною ходившие грозы, Знаю я, чьи молитвы и слезы Роковую стрелу отвели... Да и время ушло,— я устал... Пусть я не был бойцом без упрека, Но я силы в себе сознавал, Я во многое верил глубоко, А теперь — мне пора умирать... Не затем же пускаться в дорогу, Чтобы в любящем сердце опять Пробудить роковую тревогу... Присмиревшую музу мою Я и сам неохотно ласкаю... Я последнюю песню пою Для тебя — и тебе посвящаю. Но не будет она веселей, Будет много печальнее прежней, Потому что на сердце темней И в грядущем еще безнадежней... Буря воет в саду, буря ломится в дом, Я боюсь, чтоб она не сломила Старый дуб, что посажен отцом, И ту иву, что мать посадила, Эту иву, которую ты С нашей участью странно связала, На которой поблекли листы В ночь, как бедная мать умирала... И дрожит и пестреет окно... Чу! как крупные градины скачут! Милый друг, поняла ты давно — Здесь одни только камни не плачут...

I Савраска увяз в половине сугроба,— Две пары промерзлых лаптей Да угол рогожей покрытого гроба Торчат из убогих дровней. Старуха, в больших рукавицах, Савраску сошла понукать. Сосульки у ней на ресницах, С морозу — должно полагать. II Привычная дума поэта Вперед забежать ей спешит: Как саваном, снегом одета, Избушка в деревне стоит, В избушке — теленок в подклети, Мертвец на скамье у окна; Шумят его глупые дети, Тихонько рыдает жена. Сшивая проворной иголкой На саван куски полотна, Как дождь, зарядивший надолго, Негромко рыдает она. III Три тяжкие доли имела судьба, И первая доля: с рабом повенчаться, Вторая — быть матерью сына раба, А третья — до гроба рабу покоряться, И все эти грозные доли легли На женщину русской земли. Века протекали — все к счастью стремилось, Все в мире по нескольку раз изменилось, Одну только бог изменить забывал Суровую долю крестьянки. И все мы согласны, что тип измельчал Красивой и мощной славянки. Случайная жертва судьбы! Ты глухо, незримо страдала, Ты свету кровавой борьбы И жалоб своих не вверяла,— Но мне ты их скажешь, мой друг! Ты с детства со мною знакома. Ты вся — воплощенный испуг, Ты вся — вековая истома! Тот сердца в груди не носил, Кто слез над тобою не лил! IV Однако же речь о крестьянке Затеяли мы, чтоб сказать, Что тип величавой славянки Возможно и ныне сыскать. Есть женщины в русских селеньях С спокойною важностью лиц, С красивою силой в движеньях, С походкой, со взглядом цариц,— Их разве слепой не заметит, А зрячий о них говорит: «Пройдет — словно солнце осветит! Посмотрит — рублем подарит!» Идут они той же дорогой, Какой весь народ наш идет, Но грязь обстановки убогой К ним словно не липнет. Цветет Красавица, миру на диво, Румяна, стройна, высока, Во всякой одежде красива, Ко всякой работе ловка. И голод и холод выносит, Всегда терпелива, ровна... Я видывал, как она косит: Что взмах — то готова копна! Платок у ней на ухо сбился, Того гляди косы падут. Какой-то парнек изловчился И кверху подбросил их, шут! Тяжелые русые косы Упали на смуглую грудь, Покрыли ей ноженьки босы, Мешают крестьянке взглянуть. Она отвела их руками, На парня сердито глядит. Лицо величаво, как в раме, Смущеньем и гневом горит... По будням не любит безделья. Зато вам ее не узнать, Как сгонит улыбка веселья С лица трудовую печать. Такого сердечного смеха, И песни, и пляски такой За деньги не купишь. «Утеха!» Твердят мужики меж собой. В игре ее конный не словит, В беде — не сробеет,— спасет; Коня на скаку остановит, В горящую избу войдет! Красивые, ровные зубы, Что крупные перлы, у ней, Но строго румяные губы Хранят их красу от людей — Она улыбается редко... Ей некогда лясы точить, У ней не решится соседка Ухвата, горшка попросить; Не жалок ей нищий убогий — Вольно ж без работы гулять! Лежит на ней дельности строгой И внутренней силы печать. В ней ясно и крепко сознанье, Что все их спасенье в труде, И труд ей несет воздаянье: Семейство не бьется в нужде, Всегда у них теплая хата, Хлеб выпечен, вкусен квасок, Здоровы и сыты ребята, На праздник есть лишний кусок. Идет эта баба к обедне Пред всею семьей впереди: Сидит, как на стуле, двухлетний Ребенок у ней на груди, Рядком шестилетнего сына Нарядная матка ведет... И по сердцу эта картина Всем любящим русский народ! V И ты красотою дивила, Была и ловка, и сильна, Но горе тебя иссушило, Уснувшего Прокла жена! Горда ты — ты плакать не хочешь, Крепишься, но холст гробовой Слезами невольно ты мочишь, Сшивая проворной иглой. Слеза за слезой упадает На быстрые руки твои. Так колос беззвучно роняет Созревшие зерна свои... VI В селе, за четыре версты, У церкви, где ветер шатает Подбитые бурей кресты, Местечко старик выбирает; Устал он, работа трудна, Тут тоже сноровка нужна — Чтоб крест было видно с дороги, Чтоб солнце играло кругом. В снегу до колен его ноги, В руках его заступ и лом, Вся в инее шапка большая, Усы, борода в серебре. Недвижно стоит, размышляя, Старик на высоком бугре. Решился. Крестом обозначил, Где будет могилу копать, Крестом осенился и начал Лопатою снег разгребать. Иные приемы тут были, Кладбище не то, что поля: Из снегу кресты выходили, Крестами ложилась земля. Согнув свою старую спину, Он долго, прилежно копал, И желтую мерзлую глину Тотчас же снежок застилал. Ворона к нему подлетела, Потыкала носом, прошлась: Земля как железо звенела — Ворона ни с чем убралась... Могила на славу готова,— «Не мне б эту яму копать! (У старого вырвалось слово.) Не Проклу бы в ней почивать, Не Проклу!..» Старик оступился, Из рук его выскользнул лом И в белую яму скатился, Старик его вынул с трудом. Пошел... по дороге шагает... Нет солнца, луна не взошла... Как будто весь мир умирает: Затишье, снежок, полумгла... VII В овраге, у речки Желтухи, Старик свою бабу нагнал И тихо спросил у старухи: «Хорош ли гробок-то попал?» Уста ее чуть прошептали В ответ старику: «Ничего». Потом они оба молчали, И дровни так тихо бежали, Как будто боялись чего... Деревня еще не открылась, А близко — мелькает огонь. Старуха крестом осенилась, Шарахнулся в сторону конь,— Без шапки, с ногами босыми, С большим заостренным колом, Внезапно предстал перед ними Старинный знакомец Пахом. Прикрыты рубахою женской, Звенели вериги на нем; Постукал дурак деревенский В морозную землю колом, Потом помычал сердобольно, Вздохнул и сказал: «Не беда! На вас он работал довольно, И ваша пришла череда! Мать сыну-то гроб покупала, Отец ему яму копал, Жена ему саван сшивала — Всем разом работу вам дал!..» Опять помычал — и без цели В пространство дурак побежал. Вериги уныло звенели, И голые икры блестели, И посох по снегу черкал. VIII У дома оставили крышу, К соседке свели ночевать Зазябнувших Машу и Гришу И стали сынка обряжать. Медлительно, важно, сурово Печальное дело велось: Не сказано лишнего слова, Наружу не выдано слез. Уснул, потрудившийся в поте! Уснул, поработав земле! Лежит, непричастный заботе, На белом сосновом столе, Лежит неподвижный, суровый, С горящей свечой в головах, В широкой рубахе холщовой И в липовых новых лаптях. Большие, с мозолями руки, Подъявшие много труда, Красивое, чуждое муки Лицо — и до рук борода... IX Пока мертвеца обряжали, Не выдали словом тоски И только глядеть избегали Друг другу в глаза бедняки. Но вот уже кончено дело, Нет нужды бороться с тоской, И что на душе накипело, Из уст полилося рекой. Не ветер гудит по ковыли, Не свадебный поезд гремит,— Родные по Прокле завыли, По Прокле семья голосит: «Голубчик ты наш сизокрылый! Куда ты от нас улетел? Пригожеством, ростом и силой Ты ровни в селе не имел, Родителям был ты советник, Работничек в поле ты был, Гостям хлебосол и приветник, Жену и детей ты любил... Что ж мало гулял ты по свету? За что нас покинул, родной? Одумал ты думушку эту, Одумал с сырою землей,— Одумал — а нам оставаться Велел во миру; сиротам, Не свежей водой умываться, Слезами горючими нам! Старуха помрет со кручины, Не жить и отцу твоему, Береза в лесу без вершины — Хозяйка без мужа в дому. Ее не жалеешь ты, бедной, Детей не жалеешь... Вставай! С полоски своей заповедной По лету сберешь урожай! Сплесни, ненаглядный, руками, Сокольим глазком посмотри, Тряхни шелковыми кудрями, Сахарны уста раствори! На радости мы бы сварили И меду, и браги хмельной, За стол бы тебя посадили — Покушай, желанный, родной! А сами напротив бы стали — Кормилец, надёжа семьи!— Очей бы с тебя не спускали, Ловили бы речи твои...» X На эти рыданья и стоны Соседи валили гурьбой: Свечу положив у иконы, Творили земные поклоны И шли молчаливо домой. На смену входили другие. Но вот уж толпа разбрелась, Поужинать сели родные — Капуста да с хлебушком квас. Старик бесполезной кручине Собой овладеть не давал: Подладившись ближе к лучине, Он лапоть худой ковырял. Протяжно и громко вздыхая, Старуха на печку легла, А Дарья, вдова молодая, Проведать ребяток пошла. Всю ноченьку, стоя у свечки, Читал над усопшим дьячок, И вторил ему из-за печки Пронзительным свистом сверчок. XI Сурово метелица выла И снегом кидала в окно, Невесело солнце всходило: В то утро свидетелем было Печальной картины оно. Савраска, запряженный в сани, Понуро стоял у ворот; Без лишних речей, без рыданий Покойника вынес народ. — Ну, трогай, саврасушка! трогай! Натягивай крепче гужи! Служил ты хозяину много, В последний разок послужи!.. В торговом селе Чистополье Купил он тебя сосунком, Взрастил он тебя на приволье, И вышел ты добрым конем. С хозяином дружно старался, На зимушку хлеб запасал, Во стаде ребенку давался, Травой да мякиной питался, А тело изрядно держал. Когда же работы кончались И сковывал землю мороз, С хозяином вы отправлялись С домашнего корма в извоз. Немало и тут доставалось — Возил ты тяжелую кладь, В жестокую бурю случалось, Измучась, дорогу терять. Видна на боках твоих впалых Кнута не одна полоса, Зато на дворах постоялых Покушал ты вволю овса. Слыхал ты в январские ночи Метели пронзительный вой И волчьи горящие очи Видал на опушке лесной, Продрогнешь, натерпишься страху, А там — и опять ничего! Да, видно, хозяин дал маху — Зима доконала его!.. XII Случилось в глубоком сугробе Полсуток ему простоять, Потом то в жару, то в ознобе Три дня за подводой шагать: Покойник на срок торопился До места доставить товар. Доставил, домой воротился — Нет голосу, в теле пожар! Старуха его окатила Водой с девяти веретен И в жаркую баню сводила, Да нет — не поправился он! Тогда ворожеек созвали — И поят, и шепчут, и трут — Все худо! Его продевали Три раза сквозь потный хомут, Спускали родимого в пролубь, Под куричий клали насест... Всему покорялся, как голубь,— А плохо — не пьет и не ест! Еще положить под медведя, Чтоб тот ему кости размял, Ходебщик сергачевский Федя — Случившийся тут — предлагал. Но Дарья, хозяйка больного, Прогнала советчика прочь; Испробовать средства иного Задумала баба: и в ночь Пошла в монастырь отдаленный (Верстах в десяти от села), Где в некой иконе явленной Целебная сила была. Пошла, воротилась с иконой — Больной уж безгласен лежал, Одетый как в гроб, причащенный. Увидел жену, простонал И умер... XIII ...Саврасушка, трогай, Натягивай крепче гужи! Служил ты хозяину много, В последний разок послужи! Чу! два похоронных удара! Попы ожидают — иди!.. Убитая, скорбная пара, Шли мать и отец впереди. Ребята с покойником оба Сидели, не смея рыдать, И, правя савраской, у гроба С вожжами их бедная мать Шагала... Глаза ее впали, И был не белей ее щек Надетый на ней в знак печали Из белой холстины платок. За Дарьей — соседей, соседок Плелась негустая толпа, Толкуя, что Прокловых деток Теперь незавидна судьба, Что Дарье работы прибудет, Что ждут ее черные дни. «Жалеть ее некому будет»,— Согласно решили они... XIV Как водится, в яму спустили, Засыпали Прокла землей; Поплакали, громко повыли, Семью пожалели, почтили Покойника щедрой хвалой. Сам староста, Сидор Иваныч, Вполголоса бабам подвыл И «мир тебе, Прокл Севастьяныч!— Сказал,— благодушен ты был, Жил честно, а главное: в сроки, Уж как тебя бог выручал, Платил господину оброки И подать царю представлял!» Истратив запас красноречья, Почтенный мужик покряхтел: «Да, вот она жизнь человечья!»— Прибавил — и шапку надел. «Свалился... а то-то был в силе!.. Свалимся... не минуть и нам!..» Еще покрестились могиле И с богом пошли по домам. Высокий, седой, сухопарый, Без шапки, недвижно-немой, Как памятник, дедушка старый Стоял на могиле родной! Потом старина бородатый Задвигался тихо по ней, Ровняя землицу лопатой Под вопли старухи своей. Когда же, оставивши сына, Он с бабой в деревню входил: «Как пьяных, шатает кручина! Гляди-тко!..» — народ говорил. XV А Дарья домой воротилась — Прибраться, детей накормить. Ай-ай! Как изба настудилась! Торопится печь затопить, Ан глядь — ни полена дровишек! Задумалась бедная мать: Покинуть ей жаль ребятишек, Хотелось бы их приласкать, Да времени нету на ласки, К соседке свела их вдова, И тотчас на том же савраске Поехала в лес, по дрова...

XVI Морозно. Равнины белеют под снегом, Чернеется лес впереди, Савраска плетется ни шагом, ни бегом, Не встретишь души на пути. Как тихо! В деревне раздавшийся голос Как будто у самого уха гудет, О корень древесный запнувшийся полоз Стучит и визжит, и за сердце скребет. Кругом — поглядеть нету мочи, Равнина в алмазах блестит... У Дарьи слезами наполнились очи — Должно быть, их солнце слепит... XVII В полях было тихо, но тише В лесу и как будто светлей. Чем дале — деревья всё выше, А тени длинней и длинней. Деревья, и солнце, и тени, И мертвый, могильный покой... Но — чу! заунывные пени, Глухой, сокрушительный вой! Осилило Дарьюшку горе, И лес безучастно внимал, Как стоны лились на просторе, И голос рвался и дрожал, И солнце, кругло и бездушно, Как желтое око совы, Глядело с небес равнодушно На тяжкие муки вдовы. И много ли струн оборвалось У бедной крестьянской души, Навеки сокрыто осталось В лесной нелюдимой глуши. Великое горе вдовицы И матери малых сирот Подслушали вольные птицы, Но выдать не смели в народ... XVIII Не псарь по дубровушке трубит, Гогочет, сорвиголова,— Наплакавшись, колет и рубит Дрова молодая вдова. Срубивши, на дровни бросает — Наполнить бы их поскорей, И вряд ли сама замечает, Что слезы всё льют из очей: Иная с ресницы сорвется И на снег с размаху падет — До самой земли доберется, Глубокую ямку прожжет; Другую на дерево кинет, На плашку,— и смотришь, она Жемчужиной крупной застынет — Бела, и кругла, и плотна. А та на глазу поблистает, Стрелой по щеке побежит, И солнышко в ней поиграет... Управиться Дарья спешит, Знай, рубит,— не чувствует стужи, Не слышит, что ноги знобит, И, полная мыслью о муже, Зовет его, с ним говорит... XIX . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Голубчик! красавицу нашу Весной в хороводе опять Подхватят подруженьки Машу И станут на ручках качать! Станут качать, Кверху бросать, Маковкой звать, Мак отряхать!¹ Вся раскраснеется наша Маковым цветиком Маша С синими глазками, с русой косой! Ножками бить и смеяться Будет... а мы-то с тобой, Мы на нее любоваться Будем, желанный ты мой!.. XX Умер, не дожил ты веку, Умер и в землю зарыт! Любо весной человеку, Солнышко ярко горит. Солнышко все оживило, Божьи открылись красы, Поле сохи запросило, Травушки просят косы, Рано я, горькая, встала, Дома не ела, с собой не брала, До ночи пашню пахала, Ночью я косу клепала, Утром косить я пошла... Крепче вы, ноженьки, стойте! Белые руки, не нойте! Надо одной поспевать! В поле одной-то надсадно, В поле одной неповадно, Стану я милого звать! Ладно ли пашню вспахала? Выди, родимый, взгляни! Сухо ли сено убрала? Прямо ли стоги сметала?.. Я на граблях отдыхала Все сенокосные дни! Некому бабью работу поправить! Некому бабу на разум наставить. XXI Стала скотинушка в лес убираться, Стала рожь-матушка в колос метаться, Бог нам послал урожай! Нынче солома по грудь человеку, Бог нам послал урожай! Да не продлил тебе веку,— Хочешь не хочешь, одна поспевай!.. Овод жужжит и кусает, Смертная жажда томит, Солнышко серп нагревает, Солнышко очи слепит, Жжет оно голову, плечи, Ноженьки, рученьки жжет, Изо ржи, словно из печи, Тоже теплом обдает, Спинушка ноет с натуги, Руки и ноги болят, Красные, желтые круги Перед очами стоят... Жни-дожинай поскорее, Видишь — зерно потекло... Вместе бы дело спорее, Вместе повадней бы шло... XXII Сон мой был в руку, родная! Сон перед спасовым днем. В поле заснула одна я После полудня, с серпом; Вижу — меня оступает Сила — несметная рать,— Грозно руками махает, Грозно очами сверкает. Думала я убежать, Да не послушались ноги. Стала просить я помоги, Стала я громко кричать. Слышу, земля задрожала — Первая мать прибежала, Травушки рвутся, шумят — Детки к родимой спешат. Шибко без ветру не машет Мельница в поле крылом: Братец идет да приляжет, Свекор плетется шажком. Все прибрели, прибежали, Только дружка одного Очи мои не видали... Стала я кликать его: «Видишь, меня оступает Сила — несметная рать,— Грозно руками махает, Грозно очами сверкает: Что не идешь выручать?..» Тут я кругом огляделась — Господи! Что куда делось? Что это было со мной? Рати тут нет никакой! Это не люди лихие, Не бусурманская рать, Это колосья ржаные, Спелым зерном налитые, Вышли со мной воевать! Машут, шумят; наступают, Руки, лицо щекотят, Сами солому под серп нагибают — Больше стоять не хотят! Жать принялась я проворно, Жну, а на шею мою Сыплются крупные зерна — Словно под градом стою! Вытечет, вытечет за ночь Вся наша матушка-рожь... Где же ты, Прокл Севастьяныч? Что пособлять не идешь?.. Сон мой был в руку, родная! Жать теперь буду одна я. Стану без милого жать, Снопики крепко вязать, В снопики слезы ронять! Слезы мои не жемчужны, Слезы горюшки-вдовы, Что же вы господу нужны, Чем ему дороги вы?.. XXIII Долги вы, зимние ноченьки, Скучно без милого спать, Лишь бы не плакали оченьки, Стану полотна я ткать. Много натку я полотен, Тонких добротных новин, Вырастет крепок и плотен, Вырастет ласковый сын. Будет по нашему месту Он хоть куда женихом, Высватать парню невесту Сватов надежных пошлем... Кудри сама расчесала я Грише, Кровь с молоком наш сынок-первенец, Кровь с молоком и невеста... Иди же! Благослови молодых под венец!.. Этого дня мы, как праздника, ждали, Помнишь, как начал Гришуха ходить, Целую ноченьку мы толковали, Как его будем женить, Стали на свадьбу копить понемногу... Вот — дождались, слава богу! Чу, бубенцы говорят! Поезд вернулся назад, Выди навстречу проворно — Пава-невеста, соколик-жених!— Сыпь на них хлебные зерна, Хмелем осыпь молодых!..² XXIV Стадо у лесу у темного бродит, Лыки в лесу пастушонке дерет, Из лесу серый волчище выходит. Чью он овцу унесет? Черная туча, густая-густая, Прямо над нашей деревней висит, Прыснет из тучи стрела громовая, В чей она дом сноровит? Вести недобрые ходят в народе, Парням недолго гулять на свободе, Скоро — рекрутский набор! Наш-то молодчик в семье одиночка, Всех у нас деток — Гришуха да дочка. Да голова у нас вор — Скажет: мирской приговор! Сгибнет ни за что ни про что детина. Встань, заступись за родимого сына! Нет! не заступишься ты!.. Белые руки твои опустились, Ясные очи навеки закрылись... Горькие мы сироты!.. XXV Я ль не молила царицу небесную? Я ли ленива была? Ночью одна по икону чудесную Я не сробела — пошла. Ветер шумит, наметает сугробы. Месяца нет — хоть бы луч! На небо глянешь — какие-то гробы, Цепи да гири выходят из туч... Я ли о нем не старалась? Я ли жалела чего? Я ему молвить боялась, Как я любила его! Звездочки будут у ночи, Будет ли нам-то светлей?.. Заяц спрыгнул из-под ночи, Заинька, стой! не посмей Перебежать мне дорогу! В лес укатил, слава богу... К полночи стало страшней,— Слышу, нечистая сила Залотошила, завыла, Заголосила в лесу. Что мне до силы нечистой? Чур меня! Деве пречистой Я приношенье несу! Слышу я конское ржанье, Слышу волков завыванье, Слышу погоню за мной,— Зверь на меня не кидайся! Лих человек не касайся, Дорог наш грош трудовой! _____ Лето он жил работаючи, Зиму не видел детей, Ночи о нем помышляючи, Я не смыкала очей. Едет он, зябнет... а я-то, печальная, Из волокнистого льну, Словно дорога его чужедальная, Долгую — нитку тяну. Веретено мое прыгает, вертится, В пол ударяется. Проклушка пеш идет, в рытвине крестится, К возу на горочке сам припрягается. Лето за летом, зима за зимой, Этак-то мы раздобылись казной! Милостив буди к крестьянину бедному, Господи! всё отдаем, Что по копейке, по грошику медному Мы сколотили трудом!.. ХХVI Вся ты, тропина лесная! Кончился лес. К утру звезда золотая С божьих небес Вдруг сорвалась — и упала, Дунул господь на нее, Дрогнуло сердце мое: Думала я, вспоминала — Что было в мыслях тогда, Как покатилась звезда? Вспомнила! ноженьки стали, Силюсь идти, а нейду! Думала я, что едва ли Прокла в живых я найду... Нет! не попустит царица небесная! Даст исцеленье икона чудесная! Я осенилась крестом И побежала бегом... Сила-то в нем богатырская, Милостив бог, не умрет... Вот и стена монастырская! Тень уж моя головой достает До монастырских ворот. Я поклонилася земным поклоном, Стала на ноженьки, глядь — Ворон сидит на кресте золоченом, Дрогнуло сердце опять! XXVII Долго меня продержали — Схимницу сестры в тот день погребали. Утреня шла, Тихо по церкви ходили монашины, В черные рясы наряжены, Только покойница в белом была: Спит — молодая, спокойная, Знает, что будет в раю. Поцеловала и я, недостойная, Белую ручку твою! В личико долго глядела я: Всех ты моложе, нарядней, милей, Ты меж сестер словно горлинка белая Промежду сизых, простых голубей. В ручках чернеются четки, Писаный венчик на лбу. Черный покров на гробу — Этак-то ангелы кротки! Молви, касатка моя, Богу святыми устами, Чтоб не осталася я Горькой вдовой с сиротами! Гроб на руках до могилы снесли, С пеньем и плачем ее погребли. ХХVIII Двинулась с миром икона святая, Сестры запели, ее провожая, Все приложилися к ней. Много владычице было почету: Старый и малый бросали работу, Из деревень шли за ней. К ней выносили больных и убогих... Знаю, владычица! знаю: у многих Ты осушила слезу... Только ты милости к нам не явила! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Господи! сколько я дров нарубила! Не увезешь на возу...» XXIX Окончив привычное дело, На дровни поклала дрова, За вожжи взялась и хотела Пуститься в дорогу вдова. Да вновь пораздумалась, стоя, Топор машинально взяла И тихо, прерывисто воя, К высокой сосне подошла. Едва ее ноги держали, Душа истомилась тоской, Настало затишье печали — Невольный и страшный покой! Стоит под сосной чуть живая, Без думы, без стона, без слез. В лесу тишина гробовая — День светел, крепчает мороз. XXX Не ветер бушует над бором, Не с гор побежали ручьи, Мороз-воевода дозором Обходит владенья свои. Глядит — хорошо ли метели Лесные тропы занесли, И нет ли где трещины, щели, И нет ли где голой земли? Пушисты ли сосен вершины, Красив ли узор на дубах? И крепко ли скованы льдины В великих и малых водах? Идет — по деревьям шагает, Трещит по замерзлой воде, И яркое солнце играет В косматой его бороде. Дорога везде чародею, Чу! ближе подходит, седой. И вдруг очутился над нею, Над самой ее головой! Забравшись на сосну большую, По веточкам палицей бьет И сам про себя удалую, Хвастливую песню поет: XXXI «Вглядись, молодица, смелее, Каков воевода Мороз! Навряд тебе парня сильнее И краше видать привелось? Метели, снега и туманы Покорны морозу всегда, Пойду на моря-окияны — Построю дворцы изо льда. Задумаю — реки большие Надолго упрячу под гнет, Построю мосты ледяные, Каких не построит народ. Где быстрые, шумные воды Недавно свободно текли — Сегодня прошли пешеходы, Обозы с товаром прошли. Люблю я в глубоких могилах Покойников в иней рядить, И кровь вымораживать в жилах, И мозг в голове леденить. На горе недоброму вору, На страх седоку и коню, Люблю я в вечернюю пору Затеять в лесу трескотню. Бабенки, пеняя на леших, Домой удирают скорей. А пьяных, и конных, и пеших Дурачить еще веселей. Без мелу всю выбелю рожу, А нос запылает огнем, И бороду так приморожу К вожжам — хоть руби топором! Богат я, казны не считаю, А все не скудеет добро; Я царство мое убираю В алмазы, жемчуг, серебро. Войди в мое царство со мною И будь ты царицею в нем! Поцарствуем славно зимою, А летом глубоко уснем. Войди! приголублю, согрею, Дворец отведу голубой...» И стал воевода над нею Махать ледяной булавой. XXXII «Тепло ли тебе, молодица?» — С высокой сосны ей кричит. — Тепло!— отвечает вдовица, Сама холодеет, дрожит. Морозко спустился пониже, Опять помахал булавой И шепчет ей ласковей, тише: «Тепло ли?..» — Тепло, золотой! Тепло — а сама коченеет. Морозко коснулся ее: В лицо ей дыханием веет И иглы колючие сеет С седой бороды на нее. И вот перед ней опустился! «Тепло ли?» — промолвил опять, И в Проклушку вдруг обратился, И стал он ее целовать. В уста ее, в очи и в плечи Седой чародей целовал И те же ей сладкие речи, Что милый о свадьбе, шептал. И так-то ли любо ей было Внимать его сладким речам, Что Дарьюшка очи закрыла, Топор уронила к ногам, Улыбка у горькой вдовицы Играет на бледных губах, Пушисты и белы ресницы, Морозные иглы в бровях... XXXIII В сверкающий иней одета, Стоит, холодеет она, И снится ей жаркое лето — Не вся еще рожь свезена, Но сжата,— полегче им стало! Возили снопы мужики, А Дарья картофель копала С соседних полос у реки. Свекровь ее тут же, старушка, Трудилась; на полном мешке Красивая Маша-резвушка Сидела с морковкой в руке. Телега, скрипя, подъезжает,— Савраска глядит на своих, И Проклушка крупно шагает За возом снопов золотых. — Бог помочь! А где же Гришуха?— Отец мимоходом сказал. «В горохах»,— сказала старуха. — Гришуха!— отец закричал, На небо взглянул:— Чай, не рано? Испить бы...— Хозяйка встает И Проклу из белого жбана Напиться кваску подает. Гришуха меж тем отозвался: Горохом опутан кругом, Проворный мальчуга казался Бегущим зеленым кустом. — Бежит!.. у!.. бежит, постреленок, Горит под ногами трава!— Гришуха черен, как галчонок, Бела лишь одна голова. Крича, подбегает вприсядку (На шее горох хомутом). Попотчевал баушку, матку, Сестренку — вертится вьюном! От матери молодцу ласка, Отец мальчугана щипнул; Меж тем не дремал и савраска: Он шею тянул да тянул, Добрался,— оскаливши зубы, Горох аппетитно жует, И в мягкие добрые губы Гришухино ухо берет... XXXIV Машутка отцу закричала: — Возьми меня, тятька, с собой! Спрыгнула с мешка — и упала, Отец ее поднял. «Не вой! Убилась — неважное дело!.. Девчонок не надобно мне, Еще вот такого пострела Рожай мне, хозяйка, к весне! Смотри же!..» Жена застыдилась: — Довольно с тебя одного!— (А знала под сердцем уж билось Дитя...) «Ну! Машук, ничего!» И Проклушка, став на телегу, Машутку с собой посадил. Вскочил и Гришуха с разбегу, И с грохотом воз покатил. Воробушков стая слетела С снопов, над телегой взвилась. И Дарьюшка долго смотрела, От солнца рукой заслонясь, Как дети с отцом приближались К дымящейся риге своей, И ей из снопов улыбались Румяные лица детей... Чу, песня! знакомые звуки! Хорош голосок у певца... Последние признаки муки У Дарьи исчезли с лица, Душой улетая за песней, Она отдалась ей вполне... Нет в мире той песни прелестней, Которую слышим во сне! О чем она — бог ее знает! Я слов уловить не умел, Но сердце она утоляет, В ней дольнего счастья предел. В ней кроткая ласка участья, Обеты любви без конца... Улыбка довольства и счастья У Дарьи не сходит с лица. XXXV Какой бы ценой ни досталось Забвенье крестьянке моей, Что нужды? Она улыбалась. Жалеть мы не будем о ней. Нет глубже, нет слаще покоя, Какой посылает нам лес, Недвижно, бестрепетно стоя Под холодом зимних небес. Нигде так глубоко и вольно Не дышит усталая грудь, И ежели жить нам довольно, Нам слаще нигде не уснуть! XXXVI Ни звука! Душа умирает Для скорби, для страсти. Стоишь И чувствуешь, как покоряет Ее эта мертвая тишь. Ни звука! И видишь ты синий Свод неба, да солнце, да лес, В серебряно-матовый иней Наряженный, полный чудес, Влекущий неведомой тайной, Глубоко бесстрастный... Но вот Послышался шорох случайный — Вершинами белка идет. Ком снегу она уронила На Дарью, прыгнув по сосне, А Дарья стояла и стыла В своем заколдованном сне...

Нет, Музы ласково поющей и прекрасной Не помню над собой я песни сладкогласной! В небесной красоте, неслышимо, как дух, Слетая с высоты, младенческий мой слух Она гармонии волшебной не учила, В пеленках у меня свирели не забыла, Среди забав моих и отроческих дум Мечтой неясною не волновала ум И не явилась вдруг восторженному взору Подругой любящей в блаженную ту пору, Когда томительно волнуют нашу кровь Неразделимые и Муза и Любовь... Но рано надо мной отяготели узы Другой, неласковой и нелюбимой Музы, Печальной спутницы печальных бедняков, Рожденных для труда, страданья и оков,- Той Музы плачущей, скорбящей и болящей, Всечасно жаждущей, униженно просящей, Которой золото - единственный кумир... В усладу нового пришельца в божий мир, В убогой хижине, пред дымною лучиной, Согбенная трудом, убитая кручиной, Она певала мне - и полон был тоской И вечной жалобой напев ее простой. Случалось, не стерпев томительного горя, Вдруг плакала она, моим рыданьям вторя, Или тревожила младенческий мой сон Разгульной песнею... Но тот же скорбный стон Еще пронзительней звучал в разгуле шумном. Все слышалося в нем в смешении безумном: Расчеты мелочной и грязной суеты И юношеских лет прекрасные мечты, Погибшая любовь, подавленные слезы, Проклятья, жалобы, бессильные угрозы. В порыве ярости, с неправдою людской Безумная клялась начать упорный бой. Предавшись дикому и мрачному веселью, Играла бешено моею колыбелью, Кричала: мщение! и буйным языком На головы врагов звала господень гром! В душе озлобленной, но любящей и нежной Непрочен был порыв жестокости мятежной. Слабея медленно, томительный недуг Смирялся, утихал... и выкупалось вдруг Все буйство дикое страстей и скорби лютой Одной божественно-прекрасною минутой, Когда страдалица, поникнув головой, "Прощай врагам своим!" шептала надо мной... Так вечно плачущей и непонятной девы Лелеяли мой слух суровые напевы, Покуда наконец обычной чередой Я с нею не вступил в ожесточенный бой. Но с детства прочного и кровного союза Со мною разорвать не торопилась Муза: Чрез бездны темные Насилия и Зла, Труда и Голода она меня вела - Почувствовать свои страданья научила И свету возвестить о них благословила...

О муза! наша песня спета. Приди, закрой глаза поэта На вечный сон небытия, Сестра народа - и моя!

Мы с тобой бестолковые люди: Что минута, то вспышка готова! Облегченье взволнованной груди, Неразумное, резкое слово. Говори же, когда ты сердита, Все, что душу волнует и мучит! Будем, друг мой, сердиться открыто: Легче мир - и скорее наскучит. Если проза в любви неизбежна, Так возьмем и с нее долю счастья: После ссоры так полно, так нежно Возвращенье любви и участья...

Спит дряхлый мир, спит старец обветшалый, Под грустной тению ночного покрывала, Едва согрет остатками огня Уже давно погаснувшего дня. Спи, старец, спи!.. отрадного покоя Минуты усладят заботы седины Воспоминанием минувшей старины... И, может быть, в тебе зажжется ретивое Огнем страстей, погаснувших давно, И вспыхнет для тебя прекрасное былое!.. И, может быть, распустится зерно В тебе давно угасшей жизни силы, И новой жизнию заглохшие могилы, Печальный мир, повеют над тобой! И снова ты проснешься от дремоты, И снова, юноша с пылающей душой, Забудешь старые утраченные годы И будешь жить ты жизнью молодой, Как в первый день создания природы! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Нет! тот же всё проснулся ты, Такой же дряхлый, обветшалый, Еще дряхлей без покрывала... Скрой безобразье наготы Опять под мрачной ризой ночи! Поддельным блеском красоты Ты не мои обманешь очи!..

В печальной стороне, где родились мы с вами, Где все разумное придавлено тисками, Где все безмозглое отмечено звездами, Где силен лишь обман,— В стране бесправия, невежества и дичи — Не часто говорить приходится нам спичи В честь доблестных граждан. Прими простой привет, боец неустрашимый! Луч света трепетный, сомнительный, чуть зримый, Внезапно вспыхнувший над родиной любимой, Ты не дал погасить,— ты объявил войну Слугам не родины, а царского семейства, Науку мудрую придворного лакейства Изведавшим одну. Впервые чрез тебя до бедного народа Дошли великие слова: Наука, истина, отечество, свобода, Гражданские права. Вступила родина на новую дорогу. Господь! ее храни и укрепляй. Отдай нам труд, борьбу, тревогу, Ей счастие отдай.

(Детство Валежникова) 1 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Не торопись, мой верный пес! Зачем на грудь ко мне скакать? Еще успеем мы стрелять. Ты удивлен, что я прирос На Волге: целый час стою Недвижно, хмурюсь и молчу. Я вспомнил молодость мою И весь отдаться ей хочу Здесь на свободе. Я похож На нищего: вот бедный дом, Тут, может, подали бы грош. Но вот другой — богаче: в нем Авось побольше подадут. И нищий мимо; между тем В богатом доме дворник плут Не наделил его ничем. Вот дом еще пышней, но там Чуть не прогнали по шеям! И, как нарочно, все село Прошел — нигде не повезло! Пуста, хоть выверни суму. Тогда вернулся он назад К убогой хижине — и рад. Что корку бросили ему; Бедняк ее, как робкий пес, Подальше от людей унес И гложет... Рано пренебрег Я тем, что было под рукой, И чуть не детскою ногой Ступил за отческий порог. Меня старались удержать Мои друзья, молила мать, Мне лепетал любимый лес: Верь, нет милей родных небес! Нигде не дышится вольней Родных лугов, родных полей, И той же песенкою полн Был говор этих милых волн. Но я не верил ничему. Нет,— говорил я жизни той.— Ничем не купленный покой Противен сердцу моему... Быть может, недостало сил Или мой труд не нужен был, Но жизнь напрасно я убил, И то, о чем дерзал мечтать, Теперь мне стыдно вспоминать! Все силы сердца моего Истратив в медленной борьбе, Не допросившись ничего От жизни ближним и себе, Стучусь я робко у дверей Убогой юности моей: — О юность бедная моя! Прости меня, смирился я! Не помяни мне дерзких грез, С какими, бросив край родной, Я издевался над тобой! Не помяни мне глупых слез, Какими плакал я не раз, Твоим покоем тяготясь! Но благодушно что-нибудь, На чем бы сердцем отдохнуть Я мог, пошли мне! Я устал, В себя я веру потерял, И только память детских дней Не тяготит души моей... 2 Я рос, как многие, в глуши, У берегов большой реки, Где лишь кричали кулики, Шумели глухо камыши, Рядами стаи белых птиц, Как изваяния гробниц, Сидели важно на песке; Виднелись горы вдалеке, И синий бесконечный лес Скрывал ту сторону небес, Куда, дневной окончив путь, Уходит солнце отдохнуть. Я страха смолоду не знал, Считал я братьями людей И даже скоро перестал Бояться леших и чертей. Однажды няня говорит: «Не бегай ночью — волк сидит За нашей ригой, а в саду Гуляют черти на пруду!» И в ту же ночь пошел я в сад. Не то, чтоб я чертям был рад, А так — хотелось видеть их. Иду. Ночная тишина Какой-то зоркостью полна, Как будто с умыслом притих Весь божий мир — и наблюдал, Что дерзкий мальчик затевал! И как-то не шагалось мне В всезрящей этой тишине. Не воротиться ли домой? А то как черти нападут И потащат с собою в пруд, И жить заставят под водой? Однако я не шел назад. Играет месяц над прудом, И отражается на нем Береговых деревьев ряд. Я постоял на берегу, Послушал — черти ни гу-гу! Я пруд три раза обошел, Но черт не выплыл, не пришел! Смотрел я меж ветвей дерев И меж широких лопухов, Что поросли вдоль берегов, В воде: не спрятался ли там? Узнать бы можно по рогам. Нет никого! Пошел я прочь, Нарочно сдерживая шаг. Сошла мне даром эта ночь, Но если б друг какой иль враг Засел в кусту и закричал Иль даже, спугнутая мной, Взвилась сова над головой — Наверно б мертвый я упал! Так, любопытствуя, давил Я страхи ложные в себе И в бесполезной той борьбе Немало силы погубил. Зато, добытая с тех пор, Привычка не искать опор Меня вела своим путем, Пока рожденного рабом Самолюбивая судьба Не обратила вновь в раба! 3 О Волга! после многих лет Я вновь принес тебе привет. Уж я не тот, но ты светла И величава, как была. Кругом все та же даль и ширь, Все тот же виден монастырь На острову, среди песков, И даже трепет прежних дней Я ощутил в душе моей, Заслыша звон колоколов. Все то же, то же... только нет Убитых сил, прожитых лет... Уж скоро полдень. Жар такой, Что на песке горят следы, Рыбалки дремлют над водой, Усевшись в плотные ряды; Куют кузнечики, с лугов Несется крик перепелов. Не нарушая тишины Ленивой медленной волны, Расшива движется рекой. Приказчик, парень молодой, Смеясь, за спутницей своей Бежит по палубе; она Мила, дородна и красна. И слышу я, кричит он ей: «Постой, проказница, ужо — Вот догоню!..» Догнал, поймал,— И поцелуй их прозвучал Над Волгой вкусно и свежо. Нас так никто не целовал! Да в подрумяненных губах У наших барынь городских И звуков даже нет таких. В каких-то розовых мечтах Я позабылся. Сон и зной Уже царили надо мной. Но вдруг я стоны услыхал, И взор мой на берег упал. Почти пригнувшись головой К ногам, обвитым бечевой. Обутым в лапти, вдоль реки Ползли гурьбою бурлаки, И был невыносимо дик И страшно ясен в тишине Их мерный похоронный крик,— И сердце дрогнуло во мне. О Волга!.. колыбель моя! Любил ли кто тебя, как я? Один, по утренним зарям, Когда еще все в мире спит И алый блеск едва скользит По темно-голубым волнам, Я убегал к родной реке. Иду на помощь к рыбакам, Катаюсь с ними в челноке, Брожу с ружьем по островам. То, как играющий зверок. С высокой кручи на песок Скачусь, то берегом реки Бегу, бросая камешки, И песню громкую пою Про удаль раннюю мою... Тогда я думать был готов, Что не уйду я никогда С песчаных этих берегов. И не ушел бы никуда — Когда б, о Волга! над тобой Не раздавался этот вой! Давно-давно, в такой же час, Его услышав в первый раз. Я был испуган, оглушен. Я знать хотел, что значит он,— И долго берегом реки Бежал. Устали бурлаки. Котел с расшивы принесли, Уселись, развели костер И меж собою повели Неторопливый разговор. — Когда-то в Нижний попадем?— Один сказал: — Когда б попасть Хоть на Илью...— «Авось придем. Другой, с болезненным лицом, Ему ответил. — Эх, напасть! Когда бы зажило плечо, Тянул бы лямку, как медведь, А кабы к утру умереть — Так лучше было бы еще...» Он замолчал и навзничь лег. Я этих слов понять не мог, Но тот, который их сказал, Угрюмый, тихий и больной, С тех пор меня не покидал! Он и теперь передо мной: Лохмотья жалкой нищеты, Изнеможенные черты И, выражающий укор, Спокойно-безнадежный взор... Без шапки, бледный, чуть живой, Лишь поздно вечером домой Я воротился. Кто тут был — У всех ответа я просил На то, что видел, и во сне О том, что рассказали мне, Я бредил. Няню испугал: «Сиди, родименькой, сиди! Гулять сегодня не ходи!» Но я на Волгу убежал. Бог весть, что сделалось со мной? Я не узнал реки родной: С трудом ступает на песок Моя нога: он так глубок; Уж не манит на острова Их ярко-свежая трава, Прибрежных птиц знакомый крик Зловещ, пронзителен и дик, И говор тех же милых волн Иною музыкою полн! О, горько, горько я рыдал, Когда в то утро я стоял На берегу родной реки,— И в первый раз ее назвал Рекою рабства и тоски!.. Что я в ту пору замышлял, Созвав товарищей детей, Какие клятвы я давал — Пускай умрет в душе моей, Чтоб кто-нибудь не осмеял! Но если вы — наивный бред, Обеты юношеских лет, Зачем же вам забвенья нет? И вами вызванный упрек Так сокрушительно жесток?.. 4 Унылый, сумрачный бурлак! Каким тебя я в детстве знал, Таким и ныне увидал: Все ту же песню ты поешь, Все ту же лямку ты несешь, В чертах усталого лица Все та ж покорность без конца. Прочна суровая среда, Где поколения людей Живут и гибнут без следа И без урока для детей! Отец твой сорок лет стонал, Бродя по этим берегам, И перед смертию не знал, Что заповедать сыновьям. И, как ему,— не довелось Тебе наткнуться на вопрос: Чем хуже был бы твой удел, Когда б ты менее терпел? Как он, безгласно ты умрешь, Как он, безвестно пропадешь. Так заметается песком Твой след на этих берегах, Где ты шагаешь под ярмом Не краше узника в цепях, Твердя постылые слова, От века те же «раз да два!» С болезненным припевом «ой!» И в такт мотая головой...

Ты, старина, здешь живешь как в аду, Воля придет — чай, бежишь без оглядки? — Нашто мне воля? куда я пойду? Нету ни батьки, ни матки, Нету никем никого; Хлеб добывать не умею, Только и знаю кричать: «Го-го-го! Горе косому злодею!..»

Роскошны вы, хлеба заповедные Родимых нив - Цветут, растут колосья наливные, А я чуть жив! Ах, странно так я создан небесами, Таков мой рок, Что хлеб полей, возделанных рабами, Нейдет мне впрок!

Не предавайтесь особой унылости: Случай предвиденный, чуть не желательный. Так погибает по божией милости Русской земли человек замечательный С давнего времени: молодость трудная, Полная страсти, надежд, увлечения, Смелые речи, борьба безрассудная, Вслед за тем долгие дни заточения. Всё он изведал: тюрьму петербургскую, Справки, допросы, жандармов любезности, Всё - и раздольную степь Оренбургскую, И ее крепость. В нужде, в неизвестности Там, оскорбляемый каждым невеждою, Жил он солдатом с солдатами жалкими, Мог умереть он, конечно, под палками, Может, и жил-то он этой надеждою. Но, сократить не желая страдания, Поберегло его в годы изгнания Русских людей провиденье игривое. Кончилось время его несчастливое, Всё, чего с юности ранней не видывал, Милое сердцу, ему улыбалося. Тут ему бог позавидовал: Жизнь оборвалася.

1 ВОР Спеша на званый пир по улице прегрязной, Вчера был поражен я сценой безобразной: Торгаш, у коего украден был калач, Вздрогнув и побледнев, вдруг поднял вой и плач И, бросясь от лотка, кричал: "Держите вора!" И вор был окружен и остановлен скоро. Закушенный калач дрожал в его руке; Он был без сапогов, в дырявом сюртуке; Лицо являло след недавнего недуга, Стыда, отчаянья, моленья и испуга... Пришел городовой, подчаска подозвал, По пунктам отобрал допрос отменно строгий, И вора повели торжественно в квартал. Я крикнул кучеру: "Пошел своей дорогой!" - И богу поспешил молебствие принесть За то, что у меня наследственное есть... 2 ПРОВОДЫ Мать касатиком сына зовет, Сын любовно глядит на старуху, Молодая бабенка ревет И все просит остаться Ванюху; А старик непреклонно молчит: Напряженная строгость во взоре, Словно сам на себя он сердит За свое бесполезное горе. Сивка дернул дровнишки слегка - Чуть с дровней не свалилась старуха. Ну! нагрел же он сивке бока, Да помог старику и Ванюха... 3 ГРОБОК Вот идет солдат. Под мышкою Детский гроб несет детинушка. На глаза его суровые Слезы выжала кручинушка. А как было живо дитятко, То и дело говорилося: "Чтоб ты лопнуло, проклятое! Да зачем ты и родилося?" 4 ВАНЬКА Смешная сцена! Ванька дуралей, Чтоб седока промыслить побогаче, Украдкой чистит бляхи на своей Ободранной и заморенной кляче. Не так ли ты, продажная краса, Себе придать желая блеск фальшивый, Старательно взбиваешь волоса На голове давно полуплешивой? Но оба вы - извозчик дуралей И ты, смешно причесанная дама,- Вы пробуждаете не смех в душе моей Мерещится мне всюду драма.

Надрывается сердце от муки, Плохо верится в силу добра, Внемля в мире царящие звуки Барабанов, цепей, топора. Но люблю я, весна золотая, Твой сплошной, чудно-смешанный шум; Ты ликуешь, на миг не смолкая, Как дитя, без заботы и дум. В обаянии счастья и славы Чувству жизни ты вся предана,- Что-то шепчут зеленые травы, Говорливо струится волна; В стаде весело ржет жеребенок, Бык с землей вырывает траву, А в лесу белокурый ребенок - Чу! кричит: "Парасковья, ау!" По холмам, по лесам, над долиной Птицы севера вьются, кричат, Разом слышны - напев соловьиный И нестройные писки галчат, Грохот тройки, скрипенье подводы, Крик лягушек, жужжание ос, Треск кобылок,- в просторе свободы Всё в гармонию жизни слилось... Я наслушался шума инова... Оглушенный, подавленный им, Мать-природа! иду к тебе снова Со всегдашним желаньем моим - Заглуши эту музыку злобы! Чтоб душа ощутила покой И прозревшее око могло бы Насладиться твоей красотой.

Не рыдай так безумно над ним, Хорошо умереть молодым! Беспощадная пошлость ни тени Положить не успела на нем, Становись перед ним на колени, Украшай его кудри венком! Перед ним преклониться не стыдно, Вспомни, сколькие пали в борьбе, Сколько раз уже было тебе За великое имя обидно! А теперь его слава прочна: Под холодною крышкою гроба На нее не наложат пятна Ни ошибка, ни сила, ни злоба... Не хочу я сказать, что твой брат Не был гордою волей богат, Но, ты знаешь, кто ближнего любит Больше собственной славы своей, Тот и славу сознательно губит, Если жертва спасает людей. Но у жизни есть мрачные силы - У кого не слабели шаги Перед дверью тюрьмы и могилы? Долговечность и слава - враги. Русский гений издавна венчает Тех, которые мало живут, О которых народ замечает: "У счастливого недруги мрут, У несчастного друг умирает...".

Поздняя осень. Грачи улетели, Лес обнажился, поля опустели, Только не сжата полоска одна... Грустную думу наводит она. Кажется, шепчут колосья друг другу: "Скучно нам слушать осенную вьюгу, Скучно склоняться до самой земли, Тучные зерна купая в пыли! Нас, что ни ночь, разоряют станицы¹ Всякой пролетной прожорливой птицы, Заяц нас топчет, и буря нас бьет... Где же наш пахарь? чего еще ждет? Или мы хуже других уродились? Или недружно цвели-колосились? Нет! мы не хуже других - и давно В нас налилось и созрело зерно. Не для того же пахал он и сеял Чтобы нас ветер осенний развеял?.." Ветер несет им печальный ответ: - Вашему пахарю моченьки нет. Знал, для чего и пахал он и сеял, Да не по силам работу затеял. Плохо бедняге - не ест и не пьет, Червь ему сердце больное сосет, Руки, что вывели борозды эти, Высохли в щепку, повисли, как плети. Очи потускли, и голос пропал, Что заунывную песню певал, Как на соху, налегая рукою, Пахарь задумчиво шел полосою.

Ни стыда, ни состраданья, Кудри в мелких завитках, Стан, волнующийся гибко, И на чувственных губах Сладострастная улыбка.

Что новый год, то новых дум, Желаний и надежд Исполнен легковерный ум И мудрых и невежд. Лишь тот, кто под землей сокрыт, Надежды в сердце не таит!.. Давно ли ликовал народ И радовался мир, Когда рождался прошлый год При звуках чаш и лир? И чье суровое чело Лучом надежды не цвело? Но меньше ль видел он могил, Вражды и нищеты? В нем каждый день убийцей был Какой-нибудь мечты; Не пощадил он никого И не дал людям ничего! При звуках тех же чаш и лир, Обычной чередой Бесстрастный гость вступает в мир Бесстрастною стопой - И в тех лишь нет надежды вновь, В ком навсегда застыла кровь! И благо!.. С чашами в руках Да будет встречен гость, Да разлетится горе в прах, Да умирится злость - И в обновленные сердца Да снидет радость без конца! Нас давит времени рука, Нас изнуряет труд, Всесилен случай, жизнь хрупка, Живем мы для минут, И то, что с жизни взято раз, Не в силах рок отнять у нас! Пускай кипит веселый рок Мечтаний молодых - Им предадимся всей душой... А время скосит их?- Что нужды! Снова в свой черед В нас воскресит их новый год...

(Отрывок) Ночь. Успели мы всем насладиться. Что ж нам делать? Не хочется спать. Мы теперь бы готовы молиться, Но не знаем, чего пожелать. Пожелаем тому доброй ночи, Кто все терпит, во имя Христа, Чьи не плачут суровые очи, Чьи не ропщут немые уста, Чьи работают грубые руки, Предоставив почтительно нам Погружаться в искусства, в науки, Предаваться мечтам и страстям; Кто бредет по житейской дороге В безрассветной, глубокой ночи, Без понятья о праве, о боге, Как в подземной тюрьме без свечи...

1 Живя согласно с строгою моралью, Я никому не сделал в жизни зла. Жена моя, закрыв лицо вуалью, Под вечерок к любовнику пошла; Я в дом к нему с полицией прокрался И уличил... Он вызвал: я не дрался! Она слегла в постель и умерла, Истерзана позором и печалью... Живя согласно с строгою моралью, Я никому не сделал в жизни зла. 2 Имел я дочь; в учителя влюбилась И с ним бежать хотела сгоряча. Я погрозил проклятьем ей: смирилась И вышла за седого богача. Их дом блестящ и полон был, как чаша; Но стала вдруг бледнеть и гаснуть Маша И через год в чахотке умерла, Сразив весь дом глубокою печалью... Живя согласно с строгою моралью, Я никому не сделал в жизни зла... 3 Крестьянина я отдал в повара: Он удался; хороший повар - счастье! Но часто отлучался со двора И званью неприличное пристрастье Имел: любил читать и рассуждать. Я, утомясь грозить и распекать, Отечески посек его, каналью, Он взял да утопился: дурь нашла! Живя согласно с строгою моралью, Я никому не сделал в жизни зла. 4 Приятель в срок мне долга не представил. Я, намекнув по-дружески ему, Закону рассудить нас предоставил: Закон приговорил его в тюрьму. В ней умер он, не заплатив алтына, Но я не злюсь, хоть злиться есть причина! Я долг ему простил того ж числа, Почтив его слезами и печалью... Живя согласно с строгою моралью, Я никому не сделал в жизни зла.

О Муза! я у двери гроба! Пускай я много виноват, Пусть увеличит во сто крат Мои вины людская злоба - Не плачь! завиден жребий наш, Не наругаются над нами: Меж мной и честными сердцами Порваться долго ты не дашь Живому, кровному союзу! Не русский - взглянет без любви На эту бледную, в крови, Кнутом иссеченную Музу...

О письма женщины, нам милой! От вас восторгам нет числа, Но в будущем душе унылой Готовите вы больше зла. Когда погаснет пламя страсти Или послушаетесь вы Благоразумья строгой власти И чувству скажете: увы! Отдайте ей ее посланья Иль не читайте их потом, А то нет хуже наказанья, Чем задним горевать числом. Начнешь с усмешкою ленивой, Как бред невинный и пустой, А кончишь злобою ревнивой Или мучительной тоской... О ты, чьих писем много, много В моем портфеле берегу! Подчас на них гляжу я строго, Но бросить в печку не могу. Пускай время мне доказало, Что правды в них и проку мало, Как в праздном лепете детей. Но и теперь они мне милы - Поблекшие цветы с могилы Погибшей юности моей!

Не гулял с кистенем я в дремучем лесу, Не лежал я во рву в непроглядную ночь,- Я свой век загубил за девицу-красу, За девицу-красу, за дворянскую дочь. Я в немецком саду работал по весне, Вот однажды сгребаю сучки да пою, Глядь, хозяйская дочка стоит в стороне, Смотрит в оба да слушает песню мою. По торговым селам, по большим городам¹ Я недаром живал, огородник лихой, Раскрасавиц девиц насмотрелся я там, А такой не видал, да и нету другой. Черноброва, статна, словно сахар бела!.. Стало жутко, я песни своей не допел. А она - ничего, постояла, прошла, Оглянулась: за ней как шальной я глядел. Я слыхал на селе от своих молодиц, Что и сам я пригож, не уродом рожден,- Словно сокол гляжу, круглолиц, белолиц, У меня ль, молодца, кудри - чесаный лен... Разыгралась душа на часок, на другой... Да как глянул я вдруг на хоромы ее - Посвистал и махнул молодецкой рукой, Да скорей за мужицкое дело свое! А частенько она приходила с тех пор Погулять, посмотреть на работу мою И смеялась со мной и вела разговор: Отчего приуныл? что давно не пою? Я кудрями тряхну, ничего не скажу, Только буйную голову свешу на грудь... "Дай-ка яблоньку я за тебя посажу, Ты устал,- чай, пора уж тебе отдохнуть". - Ну, пожалуй, изволь, госпожа, поучись, Пособи мужику, поработай часок.- Да как заступ брала у меня, смеючись, Увидала на правой руке перстенек... Очи стали темней непогодного дня, На губах, на щеках разыгралася кровь. - Что с тобой, госпожа? Отчего на меня Неприветно глядишь, хмуришь черную бровь? "От кого у тебя перстенек золотой?" - Скоро старость придет, коли будешь всё знать. "Дай-ка я погляжу, несговорный какой!"- И за палец меня белой рученькой хвать! Потемнело в глазах, душу кинуло в дрожь, Я давал - не давал золотой перстенек... Я вдруг вспомнил опять, что и сам я пригож, Да не знаю уж как - в щеку девицу чмок!.. Много с ней скоротал невозвратных ночей Огородник лихой... В ясны очи глядел, Расплетал, заплетал русу косыньку ей, Целовал-миловал, песни волжские пел. Мигом лето прошло, ночи стали свежей, А под утро мороз под ногами хрустит. Вот однажды, как я крался в горенку к ней, Кто-то цап за плечо: "Держи вора!" - кричит. Со стыдом молодца на допрос привели, Я стоял да молчал, говорить не хотел... И красу с головы острой бритвой снесли, И железный убор на ногах зазвенел. Постегали плетьми, и уводят дружка От родной стороны и от лапушки прочь На печаль и страду!.. Знать, любить не рука Мужику-вахлаку да дворянскую дочь!

.......одинокий, потерянный, Я как в пустыне стою, Гордо не кличет мой голос уверенный Душу родную мою. Нет ее в мире. Те дни миновалися, Как на призывы мои Чуткие сердцем друзья отзывалися, Слышалось слово любви. Кто виноват — у судьбы не доспросишься, Да и не все ли равно? У моря бродишь: «Не верю, не бросишься!— Вкрадчиво шепчет оно.— Где тебе? Дружбы, любви и участия Ты еще жаждешь и ждешь. Где тебе, где тебе!— ты не без счастия, Ты не без ласки живешь... Видишь, рассеялась туча туманная, Звездочки вышли, горят? Все на тебя, голова бесталанная, Ласковым взором глядят».

День-деньской моя печальница, В ночь - ночная богомолица, Векова моя сухотница... (Из народной песни) Чуть живые, в ночь осеннюю Мы с охоты возвращаемся, До ночлега прошлогоднего, Слава богу, добираемся. - Вот и мы! Здорово, старая! Что насупилась ты, кумушка! Не о смерти ли задумалась? Брось! Пустая эта думушка! Посетила ли кручинушка? Молви - может, и размыкаю.- И поведала Оринушка Мне печаль свою великую. "Восемь лет сынка не видела, Жив ли, нет - не откликается, Уж и свидеться не чаяла, Вдруг сыночек возвращается. Вышло молодцу в бессрочные... Истопила жарко банюшку, Напекла блинов Оринушка, Не насмотрится на Ванюшку! Да недолги были радости. Воротился сын больнехонек, Ночью кашель бьет солдатика, Белый плат в крови мокрехонек! Говорит: "Поправлюсь, матушка!" Да ошибся - не поправился, Девять дней хворал Иванушка, На десятый день преставился..." Замолчала - не прибавила Ни словечка, бесталанная. - Да с чего же привязалася К парню хворость окаянная? Хилый, что ли, был с рождения?..- Встрепенулася Оринушка: "Богатырского сложения, Здоровенный был детинушка! Подивился сам из Питера Генерал на парня этого, Как в рекрутское присутствие Привели его раздетого... На избенку эту бревнышки Он один таскал сосновые... И вилися у Иванушки Русы кудри, как шелковые..." И опять молчит несчастная... - Не молчи - развей кручинушку! Что сгубило сына милого - Чай, спросила ты детинушку?- "Не любил, сударь, рассказывать Он про жизнь свою военную, Грех мирянам-то показывать Душу - богу обреченную! Говорить - гневить всевышнего, Окаянных бесов радовать... Чтоб не молвить слова лишнего, На врагов не подосадовать, Немота перед кончиною Подобает христианину. Знает бог, какие тягости Сокрушили силу Ванину! Я узнать не добивалася. Никого не осуждаючи, Он одни слова утешные Говорил мне, умираючи. Тихо по двору похаживал Да постукивал топориком, Избу ветхую обхаживал, Огород обнес забориком; Перекрыть сарай задумывал, Не сбылись его желания: Слег - и встал на ноги резвые Только за день до скончания! Поглядеть на солнце красное Пожелал,- пошла я с Ванею: Попрощался со скотинкою, Попрощался с ригой, с банею. Сенокосом шел - задумался, - Ты прости, прости, полянушка! Я косил тебя во младости!- И заплакал мой Иванушка! Песня вдруг с дороги грянула, Подхватил, что было голосу, "Не белы снежки", закашлялся, Задышался - пал на полосу! Не стояли ноги резвые, Не держалася головушка! С час домой мы возвращалися... Было время - пел соловушка! Страшно в эту ночь последнюю Было: память потерялася, Всё ему перед кончиною Служба эта представлялася. Ходит, чистит амуницию, Набелил ремни солдатские, Языком играл сигналики, Песни пел - такие хватские! Артикул ружьем выкидывал Так, что весь домишка вздрагивал: Как журавль стоял на ноженьке На одной - носок вытягивал. Вдруг метнулся... смотрит жалобно... Повалился - плачет, кается, Крикнул: "Ваше благородие! Ваше!.."- вижу - задыхается; Я к нему. Утих, послушался - Лег на лавку. Я молилася: Не пошлет ли бог спасение?.. К утру память воротилася, Прошептал: "Прощай, родимая! Ты опять одна осталася!.." Я над Ваней наклонилася, Покрестила, попрощалася, И погас он, словно свеченька Восковая, предыконная..." _______ Мало слов, а горя реченька, Горя реченька бездонная!..

Отпусти меня, родная, Отпусти, не споря! Я не травка полевая, Я взросла у моря. Не рыбацкий парус малый, Корабли мне снятся, Скучно! в этой жизни вялой Дни так долго длятся. Здесь, как в клетке, заперта я, Сон кругом глубокий, Отпусти меня, родная, На простор широкий, Где сама ты грудью белой Волны рассекала, Где тебя я гордой, смелой, Счастливой видала. Ты не с песнею победной К берегу пристала, Но хоть час из жизни бедной Торжество ты знала. Пусть и я сломлюсь от горя, Не жалей ты дочку! Коли вырастет у моря - Не спастись цветочку, Всё равно! сегодня счастье, Завтра буря грянет, Разыграется ненастье, Ветер с моря встанет, В день один песку нагонит На прибрежный цветик И навеки похоронит!.. Отпусти, мой светик!..

Отрадно видеть, что находит Порой хандра и на глупца, Что иногда в морщины сводит Черты и пошлого лица Бес благородный скуки тайной, И на искривленных губах Какой-то думы чрезвычайной Печать ложится; что в сердцах И тех, чьих дел позорных повесть Пройдет лишь в поздних племенах, Не все же спит мертвецки совесть, И, чуждый нас, не дремлет страх. Что всем одно в дали грядущей - Идем к безвестному концу, Что ты, подлец, меня гнетущий, Сам лижешь руки подлецу. Что лопнуть можешь ты, обжора! Что ты, великий человек, Чьего презрительного взора Не выносил никто вовек, Ты лоб, как говорится, медный, К кому все завистью полны,- Дрожишь, как лист на ветке бедной, Под башмаком своей жены.

(Перевод с французского: Trois mois dans la Patrie. Essais de Poesie et de Prose, suivis d'un Discours sur les moyens de parvenir au developpement, des forces morales de la Nation Russe et des richesses naturelles de cet Etat. Par un Russe, Comte de Garansky. 8 vol. in 4°. Paris. 1836)¹.

Я путешествовал недурно: русский край
Оригинальности имеет отпечаток;
Не то чтоб в деревнях трактиры были — рай,
Не то чтоб в городах писцы не брали взяток —
Природа нравится громадностью своей.
Такой громадности не встретите нигде вы:
Пространства широко раскинутых степей
Лугами здесь зовут; начнутся ли посевы —
Не ждите им конца! подобно островам,
Зеленые леса и серые селенья
Пестрят равнину их, и любо видеть вам
Картину сельского обычного движенья...
Подобно муравью, трудолюбив мужик;
Ни грубости их рук; ни лицам загорелым
Я больше не дивлюсь: я видеть их привык
В работах полевых чуть не по суткам целым.
Не только мужики здесь преданы труду,
Но даже дети их, беременные бабы —
Все терпят общую, по их словам, «страду»,
И грустно видеть, как иные бледны, слабы!
Я думаю, земель избыток и лесов
Способствует к труду всегдашней их охоте,
Но должно б вразумлять корыстных мужиков,
Что изнурительно излишество в работе.
Не такова ли цель — в немецких сюртуках
Особенных фигур, бродящих между ними?
Нагайки у иных заметил я в руках...
Как быть! не вразумишь их средствами другими,
Натуры грубые!..
              Какие реки здесь!
Какие здесь леса! Пейзаж природы русской
Со временем собьет, я вам ручаюсь, спесь
С природы рейнской, но только не с французской!
Во Франции провел я молодость свою;
Пред ней, как говорят в стихах, все клонит выю,
Но все ж по совести и громко признаю,
Что я не ожидал найти такой Россию!
Природа недурна: в том отдаю ей честь,—
Я славно ел и спал, подьячим не дал штрафа...
Да, средство странствовать и по России есть —
С французской кухнею и с русским титлом графа!..

Но только худо то, что каждый здесь мужик
Дворянский гонор мой, спокойствие и совесть
Безбожно возмущал; одну и ту же повесть
Бормочет каждому негодный их язык:
Помещик — лиходей! а если управитель,
То, верно,— живодер, отъявленный грабитель!
Спрошу ли ямщика: «Чей, братец, виден дом?»
— Помещика...— «Что, добр?» — Нешто, хороший барин,
Да только... — «Что, мой друг?» — С тяжелым кулаком,
Как хватит — год хворай.— «Неужто? вот татарин!»
— Э, нету, ничего! маненичко ретив,
А добрая душа, не тяготит оброком,
Почасту с мужиком и ласков, и правдив,
А то скулу свернет, вестимо, ненароком!
Куда б еще ни шло за барином таким,
А то и хуже есть. Вот памятное место:
Тут славно мужички расправились с одним...
«А что?» — Да сделали из барина-то тесто.—
«Как тесто?» — Да в куски живого изрубил
Один мужик... попал такому в лапы... —
«За что же?» — Да за то, что барин лаком был
На свой, примерно, гвоздь чужие вешать шляпы.—
«Как так?» — Да так, сударь, чуть женится мужик,
Веди к нему жену; проспит с ней перву ночку,
А там и к мужу в дом... да наш народец дик,
Сначала потерпел — не всяко лыко в строчку,—
А после и того... А вот, примерно, тут,
Извольте посмотреть — домок на косогоре,
Четыре барышни-сестрицы в нем живут,—
Так мужикам от них уж просто смех и горе:
Именья — семь дворов; так бедно, что с трудом
Дай бог своих детей прохарчить мужичонку,
А тут еще беда: что год, то в каждый дом
Сестрицы-барышни подкинут по ребенку.—
«Как, что ты говоришь?» — А то, что в восемь лет
Так тридцать три души прибавилось в именье.
Убытку барышням, известно дело, нет,
Да, судырь, мужичкам какое разоренье!

Ну, словом, все одно: тот с дворней выезжал
Разбойничать, тот затравил мальчишку,—
Таких рассказов здесь так много я слыхал,
Что скучно, наконец, записывать их в книжку.
Ужель помещики в России таковы?
Я к многим заезжал; иные, точно, грубы —
Муж ты своей жене, жена супругу вы,
Сивуха, черный хлеб, овчинные тулупы.
Но есть премилые: прилично убран дом,
У дочерей рояль, а чаще фортепьяно,
Хозяин с Францией и с Англией знаком,
Хозяйка не заснет без модного романа;
Ну, все, как водится у развитых людей,
Которые глядят прилично на предметы
И вряд ли мужиков трактуют, как свиней...

Я также наблюдал — в окно моей кареты —
И быт крестьянина: он нищеты далек!
По собственным моим владеньям проезжая,
Созвал я мужиков: составили кружок
И гаркнули «ура!..» С балкона наблюдая,
Спросил: довольны ли?.. кричат: «Довольны всем!»
— И управляющим? — «Довольны»... О работах
Я с ними говорил, поил их — и затем,
Бекаса подстрелив в наследственных болотах,
Поехал далее... Я мало с ними был,
Но видел, что мужик свободно ел и пил,
Плясал и песни пел; а немец-управитель
Казался между них отец и покровитель...

Чего же им еще?.. А если, точно, есть
Любители кнута, поборники тиранства,
Которые, забыв гуманность, долг и честь,
Пятнают родину и русское дворянство,—
Чего же медлишь ты, сатиры грозной бич?..
Я книги русские перебирал все лето:
Пустейшая мораль, напыщенная дичь —
И лучшие темны, как стертая монета!
Жаль, дремлет русский ум. А то, чего б верней?
Правительство казнит открытого злодея,
Сатира действует и шире, и смелей,
Как пуля находить виновного умея.
Сатире уж не раз обязана была
Европа (кажется, отчасти и Россия)
Услугой важною . . . . . . . . . .

Родился я в губернии Далекой и степной И прямо встретил тернии В юдоли сей земной. Мне будущность счастливую Отец приготовлял, Но жизнь трудолюбивую Сам в бедности скончал! Немытый, неприглаженный, Бежал я босиком, Как в церковь гроб некрашеный Везли большим селом; Я слезы непритворные Руками утирал, И волосенки черные Мне ветер развевал... Запомнил я сердитую Улыбку мертвеца И мать мою, убитую Кончиною отца. Я помню, как шепталися, Как в церковь гроб несли; Как с мертвым целовалися, Как бросили земли; Как сами мы лопатушкой Сравняли бугорок... Нам дядя с бедной матушкой Дал в доме уголок. К настойке страсть великую Сей человек питал, Имел наружность дикую И мне не потакал... Он часто, как страшилище, Пугал меня собой И порешил в училище Отправить с рук долой. Мать плакала, томилася, Не ела по три дня, Вздыхала и молилася, Просила за меня, Пешком идти до Киева Хотела, но слегла И с просьбой: «Не губи его!» — В могилу перешла. Мир праху добродетельной! Старик потосковал, Но тщетно благодетельной Я перемены ждал: Не изменил решение! Изрядно куликнул, Дал мне благословение, Полтинник в руку ткнул; Влепил с немым рыданием В уста мне поцелуй: «Учися с прилежанием, Не шляйся! не балуй!» — Сердечно, наставительно Сказал в последний раз, Махнул рукой решительно — И кляча поплелась...

В тоске по юности моей И в муках разрушенья Прошедших невозвратных дней Припомнив впечатленья, Одно из них я полюбил Будить в душе суровой, Одну из множества могил Оплакал скорбью новой... Я помню: занавесь взвилась, Толпа угомонилась - И ты на сцену в первый раз, Как светлый день, явилась. Театр гремел: и дилетант, И скептик хладнокровный Твое искусство, твой талант Почтили данью ровной. И точно, мало я видал Красивее головок; Твой голос ласково звучал, Твой каждый шаг был ловок; Дышали милые черты Счастливым детским смехом... Но лучше б воротилась ты Со сцены с неуспехом! Увы, наивна ты была, Вступая за кулисы - Ты благородно поняла Призвание актрисы: Исканья старых богачей И молодых нахалов, Куплеты бледных рифмачей И вздохи театралов - Ты всё отвергла... Заперлась Ты феей недоступной - И вся искусству предалась Душою неподкупной. И что ж? обижены тобой, Лишенные надежды, Отмстить решились клеветой Бездушные невежды! Переходя из уст в уста, Коварна и бесчестна, Крылатым змеем клевета Носилась повсеместно - И всё заговорило вдруг... Посыпались упреки, Стихи и письма, и подруг Нетонкие намеки... Душа твоя была нежна, Прекрасна, как и тело, Клевет не вынесла она, Врагов не одолела! Их говор лишь тогда затих, Как смерть тебя сразила... Ты до последних дней своих Со сцены не сходила. В сознанье светлой красоты И творческого чувства Восторг толпы любила ты, Любила ты искусство, Любила славу... Твой закат Был странен и прекрасен: Горел огнем глубокий взгляд, Пронзителен и ясен; Пылали щеки; голос стал Богаче страстью нежной... Увы! театр рукоплескал С тоскою безнадежной! Сама ты знала свой удел, Но до конца, как прежде Твой голос, погасая, пел О счастье и надежде. Не так ли звездочка в ночи, Срываясь, упадает И на лету свои лучи Последние роняет?..

Наивная и страстная душа, В ком помыслы прекрасные кипели, Упорствуя, волнуясь и спеша, Ты честно шел к одной высокой цели; Кипел, горел - и быстро ты угас! Ты нас любил, ты дружеству был верен - И мы тебя почтили в добрый час! Ты по судьбе печальной беспримерен: Твой труд живет и долго не умрет, А ты погиб, несчастлив и незнаем! И с дерева неведомого плод, Беспечные, беспечно мы вкушаем. Нам дела нет, кто возрастил его, Кто посвящал ему и труд и время, И о тебе не скажет ничего Своим потомкам сдержанное племя... И, с каждым днем окружена тесней, Затеряна давно твоя могила, И память благодарная друзей Дороги к ней не проторила...

Заунывный ветер гонит Стаю туч на край небес, Ель надломленная стонет, Глухо шепчет темный лес. На ручей, рябой и пестрый, За листком летит листок, И струей сухой и острой Набегает холодок. Полумрак на всё ложится; Налетев со всех сторон, С криком в воздухе кружится Стая галок и ворон. Над проезжей таратайкой Спущен верх, перед закрыт; И "пошел!" - привстав с нагайкой, Ямщику жандарм кричит...

"Стой, ямщик! жара несносная, Дальше ехать не могу!" Вишь, пора-то сенокосная - Вся деревня на лугу. У двора у постоялого Только нянюшка сидит, Закачав ребенка малого, И сама почти что спит; Через силу тянет песенку Да, зевая, крестит рот. Сел я рядом с ней на лесенку, Няня дремлет и поет: "Ниже тоненькой былиночки Надо голову клонить, Чтоб на свете сиротиночке Беспечально век прожить. Сила ломит и соломушку - Поклонись пониже ей, Чтобы старшие Еремушку В люди вывели скорей. В люди выдешь, все с вельможами Будешь дружество водить, С молодицами пригожими Шутки вольные шутить. И привольная, и праздная Жизнь покатится шутя..." Эка песня безобразная! - Няня! Дай-ка мне дитя! "На, родной! да ты откудова?" - Я проезжий, городской. "Покачай; а я покудова Подремлю... да песню спой!" - Как не спеть! спою, родимая, Только, знаешь, не твою. У меня своя, любимая... "Баю-баюшки-баю! В пошлой лени усыпляющий Пошлых жизни мудрецов, Будь он проклят, растлевающий Пошлый опыт - ум глупцов! В нас под кровлею отеческой Не запало ни одно Жизни чистой, человеческой Плодотворное зерно. Будь счастливей! Силу новую Благородных юных дней В форму старую, готовую Необдуманно не лей! Жизни вольным впечатлениям Душу вольную отдай, Человеческим стремлениям В ней проснуться не мешай. С ними ты рожден природою - Возлелей их, сохрани! Братством, Равенством, Свободою Называются они. Возлюби их! на служение Им отдайся до конца! Нет прекрасней назначения, Лучезарней нет венца. Будешь редкое явление, Чудо родины своей; Не холопское терпение Принесешь ты в жертву ей: Необузданную, дикую К угнетателям вражду И доверенность великую К бескорыстному труду. С этой ненавистью правою, С этой верою святой Над неправдою лукавою Грянешь божьею грозой... И тогда-то..." Вдруг проснулося И заплакало дитя. Няня быстро встрепенулася И взяла его, крестя. "Покормись, родимый, грудкою! Сыт?.. Ну, баюшки-баю!"- И запела над малюткою Снова песенку свою...

Равнодушно слушая проклятья В битве с жизнью гибнущих людей, Из-за них вы слышите ли, братья, Тихий плач и жалобы детей? «В золотую пору малолетства Всё живое счастливо живет, Не трудясь, с ликующего детства Дань забав и радости берет. Только нам гулять не довелося По полям, по нивам золотым: Целый день на фабриках колеса Мы вертим — вертим — вертим! Колесо чугунное вертится, И гудит, и ветром обдает, Голова пылает и кружится, Сердце бьется, всё кругом идет: Красный нос безжалостной старухи, Что за нами смотрит сквозь очки, По стенам гуляющие мухи, Стены, окна, двери, потолки,- Всё и все! Впадая в исступленье, Начинаем громко мы кричать: - Погоди, ужасное круженье! Дай нам память слабую собрать!- Бесполезно плакать и молиться, Колесо не слышит, не щадит: Хоть умри - проклятое вертится, Хоть умри - гудит - гудит - гудит! Где уж нам, измученным в неволе, Ликовать, резвиться и скакать! Если б нас теперь пустили в поле, Мы в траву попадали бы - спать. Нам домой скорей бы воротиться,- Но зачем идем мы и туда?.. Сладко нам и дома не забыться: Встретит нас забота и нужда! Там, припав усталой головою К груди бледной матери своей, Зарыдав над ней и над собою, Разорвем на части сердце ей...»

Весело бить вас, медведи почтенные, Только до вас добираться невесело,— Кочи, ухабины, ели бессменные! Каждое дерево ветви повесило, Каркает ворон над белой равниною, Нищий в деревне за дровни цепляется. Этой сплошной безотрадной картиною Сердце подавлено, взор утомляется. Ой! надоела ты, глушь новгородская! Ой! истомила ты, бедность крестьянская! То ли бы дело лошадка заводская, С полостью санки, прогулка дворянская?.. Даже церквей здесь почти не имеется. Вот наконец впереди развлечение: Что-то на белой поляне чернеется, Что-то дымится,— сгорело селение! Бедных, богатых не различающий, Шутку огонь подшутил презабавную: Только повсюду еще украшающий Освобожденную Русь православную Столб уцелел — и на нем сохраняются Строки: «Деревня помещика Вечева». С лаем собаки на нас не бросаются, Думают, видно: украсть вам тут нечего! (Так. А давно ли служили вы с верою, Лаяли, злились до самозабвения И на хребте своем шерсть черно-серую Ставили дыбом в защиту селения?..) Да на обломках стены штукатуренной Крайнего дома — должно быть, дворянского — Видны портреты: Кутузов нахмуренный, Блюхер бессменный и бок Забалканского. Лошадь дрожит у плетня почернелого, Куры бездомные с холоду ежатся, И на остатках жилья погорелого Люди, как черви на трупе, копошатся...

Поражена потерей невозвратной, Душа моя уныла и слаба: Ни гордости, ни веры благодатной - Постыдное бессилие раба! Ей всё равно - холодный сумрак гроба, Позор ли, слава, ненависть, любовь,- Погасла и спасительная злоба, Что долго так разогревала кровь. Я жду... но ночь не близится к рассвету, И мертвый мрак кругом... и та, Которая воззвать могла бы к свету,- Как будто смерть сковала ей уста! Лицо без мысли, полное смятенья, Сухие, напряженные глаза,- И, кажется, зарею обновленья В них никогда не заблестит слеза.

Меж высоких хлебов затерялося Небогатое наше село. Горе горькое по свету шлялося И на нас невзначай набрело. Ой, беда приключилася страшная! Мы такой не знавали вовек: Как у нас - голова бесшабашная - Застрелился чужой человек! Суд приехал... допросы...- тошнехонько! Догадались деньжонок собрать: Осмотрел его лекарь скорехонько И велел где-нибудь закопать. И пришлось нам нежданно-негаданно Хоронить молодого стрелка, Без церковного пенья, без ладана, Без всего, чем могила крепка... Без попов!.. Только солнышко знойное, Вместо ярого воску свечи, На лицо непробудно-спокойное Не скупясь наводило лучи; Да высокая рожь колыхалася, Да пестрели в долине цветы; Птичка божья на гроб опускалася И, чирикнув, летела в кусты. Поглядим: что ребят набирается! Покрестились и подняли вой... Мать о сыне рекой разливается, Плачет муж по жене молодой,- Как не плакать им? Диво велико ли? Своему-то они хороши! А по ком ребятишки захныкали, Тот, наверно, был доброй души! Меж двумя хлебородными нивами, Где прошел неширокий долок, Под большими плакучими ивами Успокоился бедный стрелок. Что тебя доконало, сердешного? Ты за что свою душу сгубил? Ты захожий, ты роду нездешнего, Но ты нашу сторонку любил: Только минут морозы упорные И весенних гостей налетит,- "Чу!- кричат наши детки проворные.- Прошлогодний охотник палит!" Ты ласкал их, гостинцу им нашивал, Ты на спрос отвечать не скучал. У тебя порошку я попрашивал, И всегда ты нескупо давал. Почивай же, дружок! Память вечная! Не жива ль твоя бедная мать? Или, может, зазноба сердечная Будет таять, дружка поджидать? Мы дойдем, повестим твою милую: Может быть, и приедет любя, И поплачет она над могилою, И расскажем мы ей про тебя. Почивай себе с миром, с любовию! Почивай! Бог тебе судия, Что обрызгал ты грешною кровию Неповинные наши поля! Кто дознает, какою кручиною Надрывалося сердце твое Перед вольной твоею кончиною, Перед тем, как спустил ты ружье?.. _____ Меж двумя хлебородными нивами, Где прошел неширокий долок, Под большими плакучими ивами Упокоился бедный стрелок. Будут песни к нему хороводные Из села по заре долетать, Будут нивы ему хлебородные Безгреховные сны навевать...

Г р а ж д а н и н (входит) Опять один, опять суров, Лежит - и ничего не пишет. П о э т Прибавь: хандрит и еле дышит - И будет мой портрет готов. Г р а ж д а н и н Хорош портрет! Ни благородства, Ни красоты в нем нет, поверь, А просто пошлое юродство. Лежать умеет дикий зверь... П о э т Так что же? Г р а ж д а н и н Да глядеть обидно. П о э т Ну, так уйди. Г р а ж д а н и н Послушай: стыдно! Пора вставать! Ты знаешь сам, Какое время наступило; В ком чувство долга не остыло, Кто сердцем неподкупно прям, В ком дарованье, сила, меткость, Тому теперь не должно спать... П о э т Положим, я такая редкость, Но нужно прежде дело дать. Г р а ж д а н и н Вот новость! Ты имеешь дело, Ты только временно уснул, Проснись: громи пороки смело... П о э т А! знаю: "Вишь, куда метнул!"¹ Но я обстрелянная птица. Жаль, нет охоты говорить. (Берет книгу.) Спаситель Пушкин!- Вот страница: Прочти и перестань корить! Г р а ж д а н и н (читает) "Не для житейского волненья, Не для корысти, не для битв, Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв²". П о э т (с восторгом) Неподражаемые звуки!.. Когда бы с Музою моей Я был немного поумней, Клянусь, пера бы не взял в руки! Г р а ж д а н и н Да, звуки чудные... ура! Так поразительна их сила, Что даже сонная хандра С души поэта соскочила. Душевно радуюсь - пора! И я восторг твой разделяю, Но, признаюсь, твои стихи Живее к сердцу принимаю. П о э т Не говори же чепухи! Ты рьяный чтец, но критик дикий. Так я, по-твоему,- великий, Повыше Пушкина поэт? Скажи пожалуйста?!. Г р а ж д а н и н Ну, нет! Твои поэмы бестолковы, Твои элегии не новы, Сатиры чужды красоты, Неблагородны и обидны, Твой стих тягуч. Заметен ты, Но так без солнца звезды видны. В ночи, которую теперь Мы доживаем боязливо, Когда свободно рыщет зверь, А человек бредет пугливо,- Ты твердо светоч свой держал, Но небу было неугодно, Чтоб он под бурей запылал, Путь освещая всенародно; Дрожащей искрою впотьмах Он чуть горел, мигал, метался. Моли, чтоб солнца он дождался И потонул в его лучах! Нет, ты не Пушкин. Но покуда, Не видно солнца ниоткуда, С твоим талантом стыдно спать; Еще стыдней в годину горя Красу долин, небес и моря И ласку милой воспевать... Гроза молчит, с волной бездонной В сияньи спорят небеса, И ветер ласковый и сонный Едва колеблет паруса,- Корабль бежит красиво, стройно, И сердце путников спокойно, Как будто вместо корабля Под ними твердая земля. Но гром ударил; буря стонет, И снасти рвет, и мачту клонит,- Не время в шахматы играть, Не время песни распевать! Вот пес - и тот опасность знает И бешено на ветер лает: Ему другого дела нет... А ты что делал бы, поэт? Ужель в каюте отдаленной Ты стал бы лирой вдохновленной Ленивцев уши услаждать И бури грохот заглушать? Пускай ты верен назначенью, Но легче ль родине твоей, Где каждый предан поклоненью Единой личности своей? Наперечет сердца благие, Которым родина свята. Бог помочь им!.. а остальные? Их цель мелка, их жизнь пуста. Одни - стяжатели и воры, Другие - сладкие певцы, А третьи... третьи - мудрецы: Их назначенье - разговоры. Свою особу оградя, Они бездействуют, твердя: "Неисправимо наше племя, Мы даром гибнуть не хотим, Мы ждем: авось поможет время, И горды тем, что не вредим!" Хитро скрывает ум надменный Себялюбивые мечты, Но... брат мой! кто бы ни был ты, Не верь сей логике презренной! Страшись их участь разделить, Богатых словом, делом бедных, И не иди во стан безвредных, Когда полезным можешь быть! Не может сын глядеть спокойно На горе матери родной, Не будет гражданин достойный К отчизне холоден душой, Ему нет горше укоризны... Иди в огонь за честь отчизны, За убежденье, за любовь... Иди, и гибни безупрёчно. Умрешь не даром, дело прочно, Когда под ним струится кровь... А ты, поэт! избранник неба, Глашатай истин вековых, Не верь, что не имущий хлеба Не стоит вещих струн твоих! Не верь, чтоб вовсе пали люди; Не умер бог в душе людей, И вопль из верующей груди Всегда доступен будет ей! Будь гражданин! служа искусству, Для блага ближнего живи, Свой гений подчиняя чувству Всеобнимающей Любви; И если ты богат дарами, Их выставлять не хлопочи: В твоем труде заблещут сами Их животворные лучи. Взгляни: в осколки твердый камень Убогий труженик дробит, А из-под молота летит И брызжет сам собою пламень! П о э т Ты кончил?.. чуть я не уснул. Куда нам до таких воззрений! Ты слишком далеко шагнул. Учить других - потребен гений, Потребна сильная душа, А мы с своей душой ленивой, Самолюбивой и пугливой, Не стоим медного гроша. Спеша известности добиться, Боимся мы с дороги сбиться И тропкой торною идем, А если в сторону свернем - Пропали, хоть беги со света! Куда жалка ты, роль поэта! Блажен безмолвный гражданин: Он, Музам чуждый с колыбели, Своих поступков господин, Ведет их к благородной цели, И труд его успешен, спор... Г р а ж д а н и н Не очень лестный приговор. Но твой ли он? тобой ли сказан? Ты мог бы правильней судить: Поэтом можешь ты не быть, Но гражданином быть обязан.³ А что такое гражданин? Отечества достойный сын. Ах! будет с нас купцов, кадетов⁴, Мещан, чиновников, дворян, Довольно даже нам поэтов, Но нужно, нужно нам граждан! Но где ж они? Кто не сенатор, Не сочинитель, не герой, Не предводитель⁵, не плантатор⁶, Кто гражданин страны родной? Где ты? откликнись? Нет ответа. И даже чужд душе поэта Его могучий идеал! Но если есть он между нами, Какими плачет он слезами!!. Ему тяжелый жребий пал, Но доли лучшей он не просит: Он, как свои, на теле носит Все язвы родины своей. ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... Гроза шумит и к бездне гонит Свободы шаткую ладью, Поэт клянет или хоть стонет, А гражданин молчит и клонит Под иго голову свою. Когда же... Но молчу. Хоть мало, И среди нас судьба являла Достойных граждан... Знаешь ты Их участь?.. Преклони колени!.. Лентяй! смешны твои мечты И легкомысленные пени⁷! В твоем сравненье смыслу нет. Вот слово правды беспристрастной: Блажен болтающий поэт, И жалок гражданин безгласный! П о э т Не мудрено того добить, Кого уж добивать не надо. Ты прав: поэту легче жить - В свободном слове есть отрада. Но был ли я причастен ей? Ах, в годы юности моей, Печальной, бескорыстной, трудной, Короче - очень безрассудной, Куда ретив был мой Пегас! Не розы - я вплетал крапиву В его размашистую гриву И гордо покидал Парнас. Без отвращенья, без боязни Я шел в тюрьму и к месту казни, В суды, в больницы я входил. Не повторю, что там я видел... Клянусь, я честно ненавидел! Клянусь, я искренно любил! И что ж?.. мои послышав звуки, Сочли их черной клеветой; Пришлось сложить смиренно руки Иль поплатиться головой... Что было делать? Безрассудно Винить людей, винить судьбу. Когда б я видел хоть борьбу, Бороться стал бы, как ни трудно, Но... гибнуть, гибнуть... и когда? Мне было двадцать лет тогда! Лукаво жизнь вперед манила, Как моря вольные струи, И ласково любовь сулила Мне блага лучшие свои - Душа пугливо отступила... Но сколько б не было причин, Я горькой правды не скрываю И робко голову склоняю При слове "честный гражданин". Тот роковой, напрасный пламень Доныне сожигает грудь, И рад я, если кто-нибудь В меня с презреньем бросит камень. Бедняк! и из чего попрал Ты долг священный человека? Какую подать с жизни взял Ты - сын больной больного века?.. Когда бы знали жизнь мою, Мою любовь, мои волненья... Угрюм и полон озлобленья, У двери гроба я стою... Ах! песнею моей прощальной Та песня первая была! Склонила Муза лик печальный И, тихо зарыдав, ушла. С тех пор не часты были встречи: Украдкой, бледная, придет И шепчет пламенные речи, И песни гордые поет. Зовет то в города, то в степи, Заветным умыслом полна, Но загремят внезапно цепи - И мигом скроется она. Не вовсе я ее чуждался, Но как боялся! как боялся! Когда мой ближний утопал В волнах существенного горя - То гром небес, то ярость моря Я добродушно воспевал. Бичуя маленьких воришек Для удовольствия больших, Дивил я дерзостью мальчишек И похвалой гордился их. Под игом лет душа погнулась, Остыла ко всему она, И Муза вовсе отвернулась, Презренья горького полна. Теперь напрасно к ней взываю - Увы! Сокрылась навсегда. Как свет, я сам ее не знаю И не узнаю никогда. О Муза, гостьею случайной Являлась ты моей душе? Иль песен дар необычайный Судьба предназначала ей? Увы! кто знает? рок суровый Всё скрыл в глубокой темноте. Но шел один венок терновый К твоей угрюмой красоте...

Праздник жизни - молодости годы - Я убил под тяжестью труда И поэтом, баловнем свободы, Другом лени - не был никогда. Если долго сдержанные муки, Накипев, под сердце подойдут, Я пишу: рифмованные звуки Нарушают мой обычный труд. Всё ж они не хуже плоской прозы И волнуют мягкие сердца, Как внезапно хлынувшие слезы С огорченного лица. Но не льщусь, чтоб в памяти народной Уцелело что-нибудь из них... Нет в тебе поэзии свободной, Мой суровый, неуклюжий стих¹! Нет в тебе творящего искусства... Но кипит в тебе живая кровь, Торжествует мстительное чувство, Догорая, теплится любовь,- Та любовь, что добрых прославляет, Что клеймит злодея и глупца И венком терновым наделяет Беззащитного певца...

1 У хладных невских берегов, В туманном Петрограде, Жил некто господин Долгов С женой и дочкой Надей. Простой и добрый семьянин, Чиновник непродажный, Он нажил только дом один - Но дом пятиэтажный. Учась на медные гроши, Не ведал по-французски, Был добр по слабости души, Но как-то не по-русски: Есть русских множество семей, Они как будто добры, Но им у крепостных людей Считать не стыдно ребры. Не отличался наш Долгов Такой рукою бойкой И только колотить тузов Любил козырной двойкой. Зато господь его взыскал Своею благодатью: Он город за женою взял И породнился с знатью. Итак, жена его была Наклонна к этикету И дом как следует вела,- Под стать большому свету: Сама не сходит на базар И в кухню ни ногою; У дома их стоял швейцар С огромной булавою; Лакеи чинною толпой Теснилися в прихожей, И между ними ни одной Кривой и пьяной рожи. Всегда сервирован обед И чай весьма прилично, В парадных комнатах паркет Так вылощен отлично. Они давали вечера И даже в год два бала: Играли старцы до утра, А молодежь плясала; Гремела музыка всю ночь, По требованью глядя. Царицей тут была их дочь - Красивенькая Надя. 2 Ни преждевременным умом, Ни красотой нимало В невинном возрасте своем Она не поражала. Была ленивой в десять лет И милою резвушкой: Цветущ и ясен, божий свет Казался ей игрушкой. В семнадцать - сверстниц и сестриц Всех красотой затмила, Но наших чопорных девиц Собой не повторила: В глазах природный ум играл, Румянец в коже смуглой, Она любила шумный бал И не была там куклой. В веселом обществе гостей Жеманно не молчала И строгой маменьки своей Глазами не искала. Любила музыку она Не потому, что в моде; Не исключительно луна Ей нравилась в природе. Читать любила иногда И с книгой не скучала, Напротив, и гостей тогда И танцы забывала; Но также синего чулка В ней не было приметы: Не трактовала свысока Ученые предметы, Разбору строгому еще Не предавала чувство И не трещала горячо О святости искусства. Ну, словом, глядя на нее, Поэт сказал бы с жаром: "Цвети, цвети, дитя мое! Ты создана недаром!.." Уж ей врала про женихов Услужливая няня. Немало ей писал стихов Кузен какой-то Ваня. Мамаша повторяла ей: "Уж ты давно невеста". Но в сердце береглось у ней Незанятое место. Девичий сон еще был тих И крепок благотворно. А между тем давно жених К ней сватался упорно... 3 То был гвардейский офицер, Воитель черноокий. Блистал он светскостью манер И лоб имел высокий; Был очень тонкого ума, Воспитан превосходно, Читал Фудраса и Дюма И мыслил благородно; Хоть книги редко покупал, Но чтил литературу И даже анекдоты знал Про русскую цензуру. В Шекспире признавал талант За личность Дездемоны И строго осуждал Жорж Санд, Что носит панталоны. Был от Рубини без ума, Пел басом "Caro mio"¹ И к другу при конце письма Приписывал: "addio"². Его любимый идеал Был Александр Марлинский, Но он всему предпочитал Театр Александринский. Здесь пищи он искал уму, Отхлопывал ладони, И были по сердцу ему И Кукольник и Кони. Когда главою помавал, Как некий древний магик, И диким зверем завывал Широкоплечий трагик И вдруг влетала, как зефир, Воздушная Сюзета - Тогда он забывал весь мир, Вникая в смысл куплета. Следил за нею чуть дыша, Не отрывая взора, Казалось, вылетит душа С его возгласом: фора! В нем бурно поднимала кровь Все силы молодые. Счастливый юноша! любовь Он познавал впервые! Отрада юношеских лет, Подруга идеалам, О сцена, сцена! не поэт, Кто не был театралом, Кто не сдавался в милый плен, Не рвался за кулисы И не платил громадных цен За кресла в бенефисы, Кто по часам не поджидал Зеленую карету И водевилей не писал На бенефис "предмету"! Блажен, кто успокоил кровь Обычной чередою: Успехом увенчал любовь И завелся семьею; Но тот, кому не удались Исканья,- не в накладе: Прелестны грации кулис - Покуда на эстраде, Там вся поэзия души, Там места нет для прозы. А дома сплетни, барыши, Упреки, зависть, слезы. Так отдает внаймы другим Свой дом владелец жадный, А сам, нечист и нелюдим, Живет в конуре смрадной. Но ты, к кому души моей Летят воспоминанья,- Я бескорыстней и светлей Не видывал созданья! Блестящ и краток был твой путь... Но я на эту тему Вам напишу когда-нибудь Особую поэму... В младые годы наш герой К театру был прикован, Но ныне он отцвел душой - Устал, разочарован! Когда при тысяче огней В великолепной зале, Кумир девиц, гроза мужей, Он танцевал на бале, Когда являлся в маскарад Во всей парадной форме, Когда садился в первый ряд И дико хлопал "Норме", Когда по Невскому скакал С усмешкой губ румяных И кучер бешено кричал На пару шведок рьяных - Никто б, конечно, не узнал В нем нового Манфреда... Но, ах! он жизнию скучал - Пока лишь до обеда. Являл он Байрона черты В характере усталом: Не верил в книги и мечты, Не увлекался балом. Он знал: фортуны колесо Пленяет только младость; Он в ресторации Дюсо Давно утратил радость! Не верил истине в друзьях, Им верят лишь невежды,- С кием и с картами в руках Познал тщету надежды! Он буйно молодость убил, Взяв образец в Ловласе, И рано сердце остудил У Кессених в танцклассе! Расстроил тысячу крестьян, Чтоб как-нибудь забыться... Пуста душа и пуст карман - Пора, пора жениться! 4 Недолго в деве молодой Таилося раздумье... "Прекрасной партией такой Пренебрегать - безумье",- Сказала плачущая мать, Дочь по головке гладя, И не могла ей отказать Растроганная Надя. Их сговорили чередой И обвенчали вскоре. Как думаешь, читатель мой, На радость или горе?..

"...Вы в своей земле благословенной Парии - не знает вас народ, Светский круг, бездушный и надменный, Вас презреньем хладным обдает. И звучит бесцельно ваша лира, Вы певцами темной стороны - На любовь, на уваженье мира Не стяжавшей права - рождены!.." Камень в сердце русское бросая, Так о нас весь Запад говорит. Заступись, страна моя родная! Дай отпор!.. Но родина молчит...

По моей громадной толщине Люди ложно судят обо мне. Помню, раз четыре господина Говорили: "Вот идет скотина! Видно, нет заботы никакой - С каждым годом прет его горой!" Я совсем не так благополучен, Как румян и шаровидно тучен; Дочитав рассказ мой до конца, Содрогнутся многие сердца! Для поддержки бренной плоти нужен Мне обед достаточный и ужин, И чтоб к ним себя приготовлять, Должен я - гулять, гулять, гулять! Чуть проснусь, не выпив чашки чаю, "Одевай!"- командую Минаю (Адски глуп и копотлив Минай, Да зато повязывать мне шею Допускать его я не робею: Предан мне безмерно негодяй...) Как пройду я первые ступени, Подогнутся слабые колени; Стукотня ужасная в висках, Пот на лбу и слезы на глазах, Словно кто свистит и дует в ухо, И, как волны в бурю, ходит брюхо! Отошедши несколько шагов, Я совсем разбит и нездоров; Сел бы в грязь, так жутко и так тяжко, Да грозит чудовище Кондрашка И твердит, как Вечному Жиду, Всё: "Иди, иди, иди!.." Иду.. Кажется, я очень авантажен: Хорошо одет и напомажен, Трость в руке и шляпа набекрень... А терплю насмешки целый день! Из кареты высунется дама И в лицо мне засмеется прямо, Крикнет школьник с хохотом: "Ура! Посмотрите: катится гора!.." А дурак лакей, за мной шагая, Уваженье к барину теряя, Так и прыснет!.. Праздный балагур Срисовать в альбом карикатур Норовит, рекомендуя дамам Любоваться "сим гиппопотамом"! Кучера по-своему острят: "Этому,- мерзавцы говорят,- Если б в брюхо и попало дышло, Так насквозь, оно бы, чай, не вышло?.." Так, извне, насмешками язвим, Изнутри изжогою палим, Я бреду... Пальто, бурнусы, шляпки, Смех мужчин и дам нарядных тряпки, Экипажи, вывески,- друзья, Ничего не замечаю я!.. Наконец.. Счастливая минута!.. Скоро пять - неведомо откуда Силы вдруг возьмутся... Как зефир, Я лечу домой, или в трактир, Или в клуб... Теперь я жив и молод, Я легок: я ощущаю голод!.. Ах, поверьте, счастие не в том, Чтоб блистать чинами и умом, Наше счастье бродит меж холмами В бурой шкуре, с дюжими рогами!.. Впрочем, мне распространяться лень... Дней моих хранительная сень, Здравствуй, клуб!.. Почти еще ребенок, В первый раз, и сухощав и тонок, По твоим ступеням я всходил: Ты меня взлелеял и вскормил! Честь тебе, твоим здоровым блюдам!.. Если кто тебя помянет худом, Не сердись, не уличай во лжи: На меня безмолвно укажи! Уголок спокойный и отрадный! Сколько раз, в час бури беспощадной, Думал я, дремля у камелька: "Жизнь моя приятна и легка. Кто-нибудь теперь от стужи стонет, Кто-нибудь в сердитом море тонет, Кто-нибудь дрожит... а надо мной Ветерок не пролетит сквозной... Скольких ты пригрел и успокоил И в объеме, как меня, утроил! Для какого множества людей Заменил семейство и друзей!..." . . . . . . . . . . . . . . . .

Не говори: "Забыл он осторожность! Он будет сам судьбы своей виной!.." Не хуже нас он видит невозможность Служить добру, не жертвуя собой. Но любит он возвышенней и шире, В его душе нет помыслов мирских. "Жить для себя возможно только в мире, Но умереть возможно для других!" Так мыслит он - и смерть ему любезна. Не скажет он, что жизнь его нужна, Не скажет он, что гибель бесполезна: Его судьба давно ему ясна... Его еще покамест не распяли, Но час придет - он будет на кресте; Его послал бог Гнева и Печали Рабам земли напомнить о Христе.

Прости! Не помни дней паденья, Тоски, унынья, озлобленья,- Не помни бурь, не помни слез, Не помни ревности угроз! Но дни, когда любви светило Над нами ласково всходило И бодро мы свершали путь,- Благослови и не забудь!

Мы разошлись на полпути, Мы разлучились до разлуки И думали: не будет муки В последнем роковом "прости", Но даже плакать нету силы. Пиши - прошу я одного... Мне эти письма будут милы И святы, как цветы с могилы, - С могилы сердца моего!

Провидению было угодно создать человека так, что ему нужны внезапные потрясения, восторг, порыв и хотя мгновенное забвенье от житейских забот; иначе, в уединении, грубеет нрав и вселяются разные пороки. (Реутт. Псовая охота.) 1 Сторож вкруг дома господского ходит, Злобно зевает и в доску колотит. Мраком задернуты небо и даль, Ветер осенний наводит печаль; По небу тучи угрюмые гонит, По полю листья - и жалобно стонет... Барин проснулся, с постели вскочил, В туфли обулся и в рог затрубил. Вздрогнули сонные Ваньки и Гришки, Вздрогнули все - до грудного мальчишки. Вот, при дрожащем огне фонарей, Движутся длинные тени псарей. Крик, суматоха!.. ключи зазвенели, Ржавые петли уныло запели; С громом выводят, поят лошадей, Время не терпит - седлай поскорей! В синих венгерках на заячьих лапках, В остроконечных, неслыханных шапках Слуги толпой подъезжают к крыльцу. Любо глядеть - молодец к молодцу! Хоть и худеньки у многих подошвы - Да в сюртуках зато желтые прошвы, Хоть с толокна животы подвело - Да в позументах под каждым седло, Конь - загляденье, собачек две своры, Пояс черкесский, арапник и шпоры. Вот и помещик. Долой картузы! Молча он крутит седые усы, Грозен осанкой и пышен нарядом, Молча поводит властительным взглядом. Слушает важно обычный доклад: "Змейка [1] издохла, в забойке Набат, Сокол сбесился, Хандра захромала". Гладит, нагнувшись, любимца Нахала, И, сладострастно волнуясь, Нахал На спину лег и хвостом завилял. 2 В строгом порядке, ускоренным шагом Едут псари по холмам и оврагам. Стало светать; проезжают селом - Дым поднимается к небу столбом, Гонится стадо, с мучительным стоном Очеп [2] скрипит (запрещенный законом); Бабы из окон пугливо глядят, "Глянь-ко, собаки!" - ребята кричат... Вот поднимаются медленно в гору. Чудная даль открывается взору: Речка внизу под горою бежит, Инеем зелень долины блестит, А за долиной, слегка беловатой, Лес, освещенный зарей полосатой. Но равнодушно встречают псари Яркую ленту огнистой зари, И пробужденной природы картиной Не насладился из них не единый. "В Банники [3],- крикнул помещик,- набрось [4]!" Борзовщики [5] разъезжаются врозь, А предводитель команды собачьей, В острове скрылся крикун-доезжачий [6]. Горло завидное дал ему бог: То затрубит оглушительно в рог, То закричит: "Добирайся, собачки!" Да не давай ему, вору, потачки!" То заорет: "Го-го-го!- ту!-ту!!-ту!!!" Вот и нашли - залились на следу. Варом-варит [7] закипевшая стая, Внемлет помещик, восторженно тая, В мощной груди занимается дух, Дивной гармонией нежится слух! Однопомётников лай музыкальный Душу уносит в тот мир идеальный, Где ни уплат в Опекунский совет, Ни беспокойных исправников нет! Хор так певуч, мелодичен и ровен, Что твой Россини! что твой Бетховен! 3 Ближе и лай, и порсканье, и крик - Вылетел бойкий русак-материк! Гикнул помещик и ринулся в поле... То-то раздолье помещичьей воле! Через ручьи, буераки и рвы Бешено мчится: не жаль головы! В бурных движеньях - величие власти, Голос проникнут могуществом страсти, Очи горят благородным огнем - Чудное что-то свершилося в нем! Здесь он не струсит, здесь не уступит, Здесь его Крез за мильоны не купит! Буйная удаль не знает преград, Смерть иль победа - ни шагу назад! Смерть иль победа! (Но где ж, как не в буре, И развернуться славянской натуре?) Зверь отседает [8],- и в смертной тоске Плачет помещик, припавший к луке. Зверя поймали - он дико кричит, Мигом отпазончил [9], сам торочит[10], Гордый удачей любимой потехи, В заячий хвост отирает доспехи И замирает, главу преклоня К шее покрытого пеной коня. 4 Много травили, много скакали, Гончих из острова в остров бросали, Вдруг неудача: Свиреп и Терзай Кинулись в стадо, за ними Ругай, Следом за ними Угар и Замашка - И растерзали в минуту барашка! Барин велел возмутителей сечь, Сам же держал к ним суровую речь. Прыгали псы, огрызались и выли И разбежались, когда их пустили. Рёвма-ревет злополучный пастух, За лесом кто-то ругается вслух. Барин кричит: "Замолчи, животина!" Не унимается бойкий детина. Барин озлился и скачет на крик, Струсил - и валится в ноги мужик. Барин отъехал - мужик встрепенулся, Снова ругается; барин вернулся, Барин арапником злобно махнул - Гаркнул буян: "Караул, караул!" Долго преследовал парень побитый Барина бранью своей ядовитой: "Мы-ста тебя взбутетеним дубьем, Вместе с горластым твоим холуем!" Но уже барин сердитый не слушал, К стогу подсевши, он рябчика кушал, Кости Нахалу кидал, а псарям Передал фляжку, отведавши сам. Пили псари - и угрюмо молчали, Лошади сено из стога жевали, И в обагренные кровью усы Зайцев лизали голодные псы. 5 Так отдохнув, продолжают охоту, Скачут, порскают [11] и травят без счету. Время меж тем незаметно идет, Пес изменяет, и конь устает. Падает сизый туман на долину, Красное солнце зашло вполовину, И показался с другой стороны Очерк безжизненно-белой луны. Слезли с коней; поджидают у стога, Гончих сбивают, сзывают в три рога, И повторяются эхом лесов Дикие звуки нестройных рогов. Скоро стемнеет. Ускоренным шагом Едут домой по холмам и оврагам. При переправе чрез мутный ручей, Кинув поводья, поят лошадей - Рады борзые, довольны тявкуши: В воду залезли по самые уши! В поле завидев табун лошадей, Ржет жеребец под одним из псарей... Вот наконец добрались до ночлега. В сердце помещика радость и нега - Много загублено заячьих душ. Слава усердному гону тявкуш! [12] Из лесу робких зверей выбивая, Честно служила ты, верная стая! Слава тебе, неизменный Нахал - Ты словно ветер пустынный летал! Слава тебе, резвоножка Победка! Бойко скакала, ловила ты метко! Слава усердным и буйным коням! Слава выжлятнику, слава псарям! 6 Выпив изрядно, поужинав плотно, Барин отходит ко сну беззаботно, Завтра велит себя раньше будить. Чудное дело - скакать и травить! Чуть не полмира в себе совмещая, Русь широко протянулась, родная! Много у нас и лесов и полей, Много в отечестве нашем зверей! Нет нам запрета по чистому полю Тешить степную и буйную волю. Благо тому, кто предастся во власть Ратной забаве: он ведает страсть, И до седин молодые порывы В нем сохранятся, прекрасны и живы, Черная дума к нему не зайдет, В праздном покое душа не заснет. Кто же охоты собачьей не любит, Тот в себе душу заспит и погубит.

Пускай мечтатели осмеяны давно, Пускай в них многое действительно смешно, Но все же я скажу, что мне в часы разлуки Отраднее всего, среди душевной муки, Воспоминать о ней: усилием мечты Из мрака вызывать знакомые черты, В минуты горького раздумья и печали Бродить по тем местам, где вместе мы гуляли, И даже иногда вечернею порой, Любуясь бледною и грустною луной, Припоминать тот сад, ту темную аллею, Откуда мы луной пленялись вместе с нею, Но, больше нашею любовию полны, Чем тихим вечером и прелестью луны, Влюбленные глаза друг к другу обращали И в долгий поцелуй уста свои сливали...

Пышна в разливе гордая река, Плывут суда, колеблясь величаво, Просмолены их черные бока, Над ними флаг, на флаге надпись: "Слава!" Толпы народа берегом бегут, К ним приковав досужее вниманье, И, шляпами размахивая, шлют Пловцы родному берегу прощанье,- И вмиг оно подхвачено толпой, И дружно берег весь ему ответит. Но тут же, опрокинутый волной, Погибни челн - и кто его заметит? А если и раздастся дикий стон На берегу - внезапный, одинокой, За криками не будет слышен он И не дойдет до дна реки глубокой... Подруга темной участи моей! Оставь скорее берег, озаренный Горячим блеском солнечных лучей И пестрою толпою оживленный,- Чем солнце ярче, люди веселей, Тем сердцу сокрушенному больней!

Жизнь в трезвом положении Куда нехороша! В томительном борении Сама с собой душа, А ум в тоске мучительной... И хочется тогда То славы соблазнительной, То страсти, то труда. Все та же хата бедная - Становится бедней, И мать - старуха бледная - Еще бледней, бледней. Запуганный, задавленный, С поникшей головой, Идешь как обесславленный, Гнушаясь сам собой; Сгораешь злобой тайною... На скудный твой наряд С насмешкой неслучайною Все, кажется, глядят. Все, что во сне мерещится, Как будто бы назло, В глаза вот так и мечется Роскошно и светло! Все - повод к искушению, Все дразнит и язвит И руку к преступлению Нетвердую манит... Ах! если б часть ничтожную! Старушку полечить, Сестрам бы нероскошную Обновку подарить! Стряхнуть ярмо тяжелого, Гнетущего труда,- Быть может, буйну голову Сносил бы я тогда! Покинув путь губительный, Нашел бы путь иной И в труд иной - свежительный - Поник бы всей душой. Но мгла отвсюду черная Навстречу бедняку... Одна открыта торная Дорога к кабаку.

Вот парадный подъезд. По торжественным дням, Одержимый холопским недугом, Целый город с каким-то испугом Подъезжает к заветным дверям; Записав свое имя и званье¹, Разъезжаются гости домой, Так глубоко довольны собой, Что подумаешь - в том их призванье! А в обычные дни этот пышный подъезд Осаждают убогие лица: Прожектеры, искатели мест, И преклонный старик, и вдовица. От него и к нему то и знай по утрам Всё курьеры с бумагами скачут. Возвращаясь, иной напевает "трам-трам", А иные просители плачут. Раз я видел, сюда мужики подошли, Деревенские русские люди, Помолились на церковь и стали вдали, Свесив русые головы к груди; Показался швейцар. "Допусти",- говорят С выраженьем надежды и муки. Он гостей оглядел: некрасивы на взгляд! Загорелые лица и руки, Армячишка худой на плечах, По котомке на спинах согнутых, Крест на шее и кровь на ногах, В самодельные лапти обутых (Знать, брели-то долгонько они Из каких-нибудь дальних губерний). Кто-то крикнул швейцару: "Гони! Наш не любит оборванной черни!" И захлопнулась дверь. Постояв, Развязали кошли пилигримы², Но швейцар не пустил, скудной лепты не взяв, И пошли они, солнцем палимы, Повторяя: "Суди его бог!", Разводя безнадежно руками, И, покуда я видеть их мог, С непокрытыми шли головами... А владелец роскошных палат Еще сном был глубоким объят... Ты, считающий жизнью завидною Упоение лестью бесстыдною, Волокитство, обжорство, игру, Пробудись! Есть еще наслаждение: Вороти их! в тебе их спасение! Но счастливые глухи к добру... Не страшат тебя громы небесные, А земные ты держишь в руках, И несут эти люди безвестные Неисходное горе в сердцах. Что тебе эта скорбь вопиющая, Что тебе этот бедный народ? Вечным праздником быстро бегущая Жизнь очнуться тебе не дает. И к чему? Щелкоперов³ забавою Ты народное благо зовешь; Без него проживешь ты со славою И со славой умрешь! Безмятежней аркадской идиллии⁴ Закатятся преклонные дни. Под пленительным небом Сицилии, В благовонной древесной тени, Созерцая, как солнце пурпурное Погружается в море лазурное, Полосами его золотя,- Убаюканный ласковым пением Средиземной волны,- как дитя Ты уснешь, окружен попечением Дорогой и любимой семьи (Ждущей смерти твоей с нетерпением); Привезут к нам останки твои, Чтоб почтить похоронною тризною, И сойдешь ты в могилу... герой, Втихомолку проклятый отчизною, Возвеличенный громкой хвалой!.. Впрочем, что ж мы такую особу Беспокоим для мелких людей? Не на них ли нам выместить злобу?- Безопасней... Еще веселей В чем-нибудь приискать утешенье... Не беда, что потерпит мужик: Так ведущее нас провиденье Указало... да он же привык! За заставой, в харчевне убогой Всё пропьют бедняки до рубля И пойдут, побираясь дорогой, И застонут... Родная земля! Назови мне такую обитель, Я такого угла не видал, Где бы сеятель твой и хранитель, Где бы русский мужик не стонал? Стонет он по полям, по дорогам, Стонет он по тюрьмам, по острогам, В рудниках, на железной цепи; Стонет он под овином, под стогом, Под телегой, ночуя в степи; Стонет в собственном бедном домишке, Свету божьего солнца не рад; Стонет в каждом глухом городишке, У подъезда судов и палат. Выдь на Волгу: чей стон раздается Над великою русской рекой? Этот стон у нас песней зовется - То бурлаки идут бечевой!.. Волга! Волга!.. Весной многоводной Ты не так заливаешь поля, Как великою скорбью народной Переполнилась наша земля,- Где народ, там и стон... Эх, сердечный! Что же значит твой стон бесконечный? Ты проснешься ль, исполненный сил, Иль, судеб повинуясь закону, Всё, что мог, ты уже совершил,- Создал песню, подобную стону, И духовно навеки почил?..

И вот они опять, знакомые места, Где жизнь текла отцов моих, бесплодна и пуста, Текла среди пиров, бессмысленного чванства, Разврата грязного и мелкого тиранства; Где рой подавленных и трепетных рабов Завидовал житью последних барских псов, Где было суждено мне божий свет увидеть, Где научился я терпеть и ненавидеть, Но, ненависть в душе постыдно притая, Где иногда бывал помещиком и я; Где от души моей, довременно растленной, Так рано отлетел покой благословленный, И неребяческих желаний и тревог Огонь томительный до срока сердце жег... Воспоминания дней юности - известных Под громким именем роскошных и чудесных,- Наполнив грудь мою и злобой и хандрой, Во всей своей красе проходят предо мной... Вот темный, темный сад... Чей лик в аллее дальной Мелькает меж ветвей, болезненно-печальный? Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя! Кто жизнь твою сгубил... о! знаю, знаю я!.. Навеки отдана угрюмому невежде, Не предавалась ты несбыточной надежде - Тебя пугала мысль восстать против судьбы, Ты жребий свой несла в молчании рабы... Но знаю: не была душа твоя бесстрастна; Она была горда, упорна и прекрасна, И всё, что вынести в тебе достало сил, Предсмертный шепот твой губителю простил!.. И ты, делившая с страдалицей безгласной И горе и позор судьбы ее ужасной, Тебя уж также нет, сестра души моей! Из дома крепостных любовниц и царей Гонимая стыдом, ты жребий свой вручила Тому, которого не знала, не любила... Но, матери своей печальную судьбу На свете повторив, лежала ты в гробу С такой холодною и строгою улыбкой, Что дрогнул сам палач, заплакавший ошибкой. Вот серый, старый дом... Теперь он пуст и глух: Ни женщин, ни собак, ни гаеров, ни слуг,- А встарь?.. Но помню я: здесь что-то всех давило, Здесь в малом и большом тоскливо сердце ныло. Я к няне убегал... Ах, няня! сколько раз Я слезы лил о ней в тяжелый сердцу час; При имени ее впадая в умиленье, Давно ли чувствовал я к ней благоговенье?.. Ее бессмысленной и вредной доброты На память мне пришли немногие черты, И грудь моя полна враждой и злостью новой... Нет! в юности моей, мятежной и суровой, Отрадного душе воспоминанья нет; Но всё, что, жизнь мою опутав с детских лет, Проклятьем на меня легло неотразимым,- Всему начало здесь, в краю моем родимом!.. И с отвращением кругом кидая взор, С отрадой вижу я, что срублен темный бор - В томящий летний зной защита и прохлада,- И нива выжжена, и праздно дремлет стадо, Понурив голову над высохшим ручьем, И набок валится пустой и мрачный дом, Где вторил звону чаш и гласу ликованья Глухой и вечный гул подавленных страданий, И только тот один, кто всех собой давил, Свободно и дышал, и действовал, и жил...

Если пасмурен день, если ночь не светла, Если ветер осенний бушует, Над душой воцаряется мгла, Ум, бездействуя, вяло тоскует. Только сном и возможно помочь, Но, к несчастью, не всякому спится... Слава богу! морозная ночь - Я сегодня не буду томиться. По широкому полю иду, Раздаются шаги мои звонко, Разбудил я гусей на пруду, Я со стога спугнул ястребенка. Как он вздрогнул! как крылья развил! Как взмахнул ими сильно и плавно! Долго, долго за ним я следил, Я невольно сказал ему: славно! Чу! стучит проезжающий воз, Деготьком потянуло с дороги... Обоняние тонко в мороз, Мысли свежи, выносливы ноги. Отдаешься невольно во власть Окружающей бодрой природы; Сила юности, мужество, страсть И великое чувство свободы Наполняют ожившую грудь; Жаждой тела душа закипает, Вспоминается пройденный путь, Совесть песню свою запевает... Я советую гнать ее прочь - Будет время еще сосчитаться! В эту тихую, лунную ночь Созерцанию должно предаться. Даль глубоко прозрачна, чиста, Месяц полный плывет над дубровой, И господствуют в небе цвета Голубой, беловатый, лиловый. Воды ярко блестят средь полей, А земля прихотливо одета В волны белого лунного света И узорчатых, странных теней. От больших очертаний картины До тончайших сетей паутины Что как иней к земле прилегли,- Всё отчетливо видно: далече Протянулися полосы гречи, Красной лентой по скату прошли; Замыкающий сонные нивы, Лес сквозит, весь усыпан листвой; Чудны красок его переливы Под играющей, ясной луной; Дуб ли пасмурный, клен ли веселый - В нем легко отличишь издали; Грудью к северу; ворон тяжелый - Видишь - дремлет на старой ели! Всё, чем может порадовать сына Поздней осенью родина-мать: Зеленеющей озими гладь, Подо льном - золотая долина, Посреди освещенных лугов Величавое войско стогов - Всё доступно довольному взору... Не сожмется мучительно грудь, Если б даже пришлось в эту пору На родную деревню взглянуть: Не видна ее бедность нагая! Запаслася скирдами, родная, Окружилася ими она И стоит, словно полная чаша. Пожелай ей покойного сна - Утомилась, кормилица наша!.. Спи, кто может,- я спать не могу, Я стою потихоньку, без шуму На покрытом стогами лугу И невольную думаю думу. Не умел я с тобой совладать, Не осилил я думы жестокой... В эту ночь я хотел бы рыдать На могиле далекой, Где лежит моя бедная мать... В стороне от больших городов, Посреди бесконечных лугов, За селом, на горе невысокой, Вся бела, вся видна при луне, Церковь старая чудится мне, И на белой церковной стене Отражается крест одинокий. Да! я вижу тебя, божий дом! Вижу надписи вдоль по карнизу И апостола Павла с мечом, Облаченного в светлую ризу. Поднимается сторож-старик На свою колокольню-руину, На тени он громадно велик: Пополам пересек всю равнину. Поднимись!- и медлительно бей, Чтобы слышалось долго гуденье! В тишине деревенских ночей Этих звуков властительно пенье: Если есть в околотке больной, Он при них встрепенется душой И, считая внимательно звуки, Позабудет на миг свои муки; Одинокий ли путник ночной Их заслышит - бодрее шагает; Их заботливый пахарь считает И, крестом осенясь в полусне, Просит бога о ведреном дне. Звук за звуком гудя прокатился, Насчитал я двенадцать часов. С колокольни старик возвратился, Слышу шум его звонких шагов, Вижу тень его; сел на ступени, Дремлет, голову свесив в колени. Он в мохнатую шапку одет, В балахоне убогом и темном... Всё, чего не видал столько лет, От чего я пространством огромным Отделен,- всё живет предо мной, Всё так ярко рисуется взору, Что не верится мне в эту пору, Чтоб не мог увидать я и той, Чья душа здесь незримо витает, Кто под этим крестом почивает... Повидайся со мною, родимая! Появись легкой тенью на миг! Всю ты жизнь прожила нелюбимая, Всю ты жизнь прожила для других. С головой, бурям жизни открытою, Весь свой век под грозою сердитою Простояла,- грудью своей Защищая любимых детей. И гроза над тобой разразилася! Ты, не дрогнув, удар приняла, За врагов, умирая, молилася, На детей милость бога звала. Неужели за годы страдания Тот, кто столько тобою был чтим, Не пошлет тебе радость свидания С погибающим сыном твоим?.. Я кручину мою многолетнюю На родимую грудь изолью, Я тебе мою песню последнюю, Мою горькую песню спою. О прости! то не песнь утешения, Я заставлю страдать тебя вновь, Но я гибну - и ради спасения Я твою призываю любовь! Я пою тебе песнь покаяния, Чтобы кроткие очи твои Смыли жаркой слезою страдания Все позорные пятна мои! Чтоб ту силу свободную, гордую, Что в мою заложила ты грудь, Укрепила ты волею твердою И на правый поставила путь... Треволненья мирского далекая, С неземным выраженьем в очах, Русокудрая, голубоокая, С тихой грустью на бледных устах, Под грозой величаво-безгласная,- Молода умерла ты, прекрасная, И такой же явилась ты мне При волшебно светящей луне. Да! я вижу тебя, бледнолицую, И на суд твой себя отдаю. Не робеть перед правдой-царицею Научила ты музу мою: Мне не страшны друзей сожаления, Не обидно врагов торжество, Изреки только слово прощения, Ты, чистейшей любви божество! Что враги? пусть клевещут язвительней. Я пощады у них не прошу, Не придумать им казни мучительней Той, которую в сердце ношу! Что друзья? Наши силы неровные, Я ни в чем середины не знал, Что обходят они, хладнокровные, Я на всё безрассудно дерзал, Я не думал, что молодость шумная, Что надменная сила пройдет - И влекла меня жажда безумная, Жажда жизни - вперед и вперед! Увлекаем бесславною битвою, Сколько раз я над бездной стоял, Поднимался твоею молитвою, Снова падал - и вовсе упал!.. Выводи на дорогу тернистую! Разучился ходить я по ней, Погрузился я в тину нечистую Мелких помыслов, мелких страстей. От ликующих, праздно болтающих, Обагряющих руки в крови Уведи меня в стан погибающих За великое дело любви! Тот, чья жизнь бесполезно разбилася, Может смертью еще доказать, Что в нем сердце неробкое билося, Что умел он любить... . . . . . . . . . . . . . . . . . . (Утром, в постели) О мечты! о волшебная власть Возвышающей душу природы! Пламя юности, мужество, страсть И великое чувство свободы - Всё в душе угнетенной моей Пробудилось... но где же ты, сила? Я проснулся ребенка слабей. Знаю: день проваляюсь уныло, Ночью буду микстуру глотать, И пугать меня будет могила, Где лежит моя бедная мать. Всё, что в сердце кипело, боролось, Всё луч бледного утра спугнул, И насмешливый внутренний голос Злую песню свою затянул: "Покорись, о ничтожное племя! Неизбежной и горькой судьбе, Захватило нас трудное время Неготовыми к трудной борьбе. Вы еще не в могиле, вы живы, Но для дела вы мертвы давно, Суждены вам благие порывы, Но свершить ничего не дано..."

"Самодовольных болтунов, Охотников до споров модных, Где много благородных слов, А дел не видно благородных, Ты откровенно презирал: Ты не однажды предсказал Конец велеречивой сшибки И слово русский либерал Произносил не без улыбки. Ты силу собственной души Бессильем их надменно мерил И добродушно ей ты верил. И точно, были хороши Твои начальные порывы: Озолотил бы бедняка! Но дед и бабка были живы, И сам ты не имел куска. И долго спали сном позорным Благие помыслы твои, Как дремлют подо льдом упорным Речные вольные струи. Ты их лелеял на соломе И только применять их мог Ко псу, который в жалком доме Пожитки жалкие стерег. И правда: пес был сыт и жирен, И спал всё, дворнику назло. Теперь... теперь твой круг обширен! Взгляни: богатое село Лежит, обставлено скирдами, Спускаясь по горе к ручью, А избы полны мужиками..." Въезжая в отчину свою, Такими мыслями случайно Был Решетилов осажден. И побледнел необычайно, И долго, долго думал он... Потом - вступил он во владенье, Вопрос отложен и забыт. Увы! не наше поколенье Его по совести решит!

1 Словно как мать над сыновней могилой, Стонет кулик над равниной унылой, Пахарь ли песню вдали запоет - Долгая песня за сердце берет; Лес ли начнется - сосна да осина... Не весела ты, родная картина! Что же молчит мой озлобленный ум?.. Сладок мне леса знакомого шум, Любо мне видеть знакомую ниву - Дам же я волю благому порыву И на родимую землю мою Все накипевшие слезы пролью! Злобою сердце питаться устало - Много в ней правды, да радости мало; Спящих в могилах виновных теней Не разбужу я враждою моей. Родина-мать! я душою смирился, Любящим сыном к тебе воротился. Сколько б на нивах бесплодных твоих Даром не сгинуло сил молодых, Сколько бы ранней тоски и печали Вечные бури твои ни нагнали На боязливую душу мою - Я побежден пред тобою стою! Силу сломили могучие страсти, Гордую волю погнули напасти, И про убитою музу мою Я похоронные песни пою. Перед тобою мне плакать не стыдно, Ласку твою мне принять не обидно - Дай мне отраду объятий родных, Дай мне забвенье страданий моих! Жизнью измят я... и скоро я сгину... Мать не враждебна и к блудному сыну: Только что я ей объятья раскрыл - Хлынули слезы, прибавилось сил. Чудо свершилось: убогая нива Вдруг просветлела, пышна и красива, Ласковей машет вершинами лес, Солнце приветливей смотрит с небес. Весело въехал я в дом тот угрюмый, Что, осенив сокрушительной думой, Некогда стих мне суровый внушил... Как он печален, запущен и хил! Скучно в нем будет. Нет, лучше поеду, Благо не поздно, теперь же к соседу И поселюсь среди мирной семьи. Славные люди - соседи мои, Славные люди! Радушье их честно, Лесть им противна, а спесь неизвестна. Как-то они доживают свой век? Он уже дряхлый, седой человек, Да и старушка немногим моложе. Весело будет увидеть мне тоже Сашу, их дочь... Недалеко их дом. Всё ли застану по-прежнему в нем? 2 Добрые люди, спокойно вы жили, Милую дочь свою нежно любили. Дико росла, как цветок полевой, Смуглая Саша в деревне степной. Всем окружив ее тихое детство, Что позволяли убогие средства, Только развить воспитаньем, увы! Эту головку не думали вы. Книги ребенку - напрасная мука, Ум деревенский пугает наука; Но сохраняется дольше в глуши Первоначальная ясность души, Рдеет румянец и ярче и краше... Мило и молодо дитятко ваше,- Бегает живо, горит, как алмаз, Черный и влажный смеющийся глаз, Щеки румяны, и полны, и смуглы, Брови так тонки, а плечи так круглы! Саша не знает забот и страстей, А уж шестнадцать исполнилось ей... Выспится Саша, поднимется рано, Черные косы завяжет у стана И убежит, и в просторе полей Сладко и вольно так дышится ей. Та ли, другая пред нею дорожка - Смело ей вверится бойкая ножка; Да и чего побоится она?.. Всё так спокойно; кругом тишина, Сосны вершинами машут приветно,- Кажется, шепчут, струясь незаметно, Волны над сводом зеленых ветвей: "Путник усталый! бросайся скорей В наши объятья: мы добры и рады Дать тебе, сколько ты хочешь, прохлады". Полем идешь - всё цветы да цветы, В небо глядишь - с голубой высоты Солнце смеется... Ликует природа! Всюду приволье, покой и свобода; Только у мельницы злится река: Нет ей простора... неволя горька! Бедная! как она вырваться хочет! Брызжется пеной, бурлит и клокочет, Но не прорвать ей плотины своей. "Не суждена, видно, волюшка ей,- Думает Саша,- безумно роптанье..." Жизни кругом разлитой ликованье Саше порукой, что милостив бог... Саша не знает сомненья тревог. Вот по распаханной, черной поляне, Землю взрывая, бредут поселяне - Саша в них видит довольных судьбой Мирных хранителей жизни простой: Знает она, что недаром с любовью Землю польют они потом и кровью... Весело видеть семью поселян, В землю бросающих горсти семян; Дорого-любо, кормилица-нива Видеть, как ты колосишься красиво, Как ты, янтарным зерном налита Гордо стоишь высока и густа! Но веселей нет поры обмолота: Легкая дружно спорится работа; Вторит ей эхо лесов и полей, Словно кричит: "поскорей! поскорей!" Звук благодатный! Кого он разбудит, Верно весь день тому весело будет! Саша проснется - бежит на гумно. Солнышка нет - ни светло, ни темно, Только что шумное стадо прогнали. Как на подмерзлой грязи натоптали Лошади, овцы!.. Парным молоком В воздухе пахнет. Мотая хвостом, За нагруженной снопами телегой Чинно идет жеребеночек пегий, Пар из отворенной риги валит, Кто-то в огне там у печки сидит. А на гумне только руки мелькают Да высоко молотила взлетают, Не успевает улечься их тень. Солнце взошло - начинается день... Саша сбирала цветы полевые, С детства любимые, сердцу родные, Каждую травку соседних полей Знала по имени. Нравилось ей В пестром смешении звуков знакомых Птиц различать, узнавать насекомых. Время к полудню, а Саши всё нет. "Где же ты, Саша? простынет обед, Сашенька! Саша!.." С желтеющей нивы Слышатся песни простой переливы; Вот раздалося "ау" вдалеке; Вот над колосьями в синем венке Черная быстро мелькнула головка... "Вишь ты, куда забежала, плутовка! Э!... да никак колосистую рожь Переросла наша дочка!" - Так что ж? "Что? ничего! понимай как умеешь! Что теперь надо, сама разумеешь: Спелому колосу - серп удалой Девице взрослой - жених молодой!" - Вот еще выдумал, старый проказник! "Думай не думай, а будет нам праздник!" Так рассуждая, идут старики Саше навстречу; в кустах у реки Смирно присядут, подкрадутся ловко, С криком внезапным: "Попалась, плутовка!"... Сашу поймают и весело им Свидеться с дитятком бойким своим... В зимние сумерки нянины сказки Саша любила. Поутру в салазки Саша садилась, летела стрелой, Полная счастья, с горы ледяной. Няня кричит: "Не убейся, родная!" Саша, салазки свои погоняя, Весело мчится. На полном бегу На бок салазки - и Саша в снегу! Выбьются косы, растреплется шубка - Снег отряхает, смеется, голубка! Не до ворчанья и няне седой: Любит она ее смех молодой... Саше случалось знавать и печали: Плакала Саша, как лес вырубали, Ей и теперь его жалко до слез. Сколько тут было кудрявых берез! Там из-за старой, нахмуренной ели Красные грозды калины глядели, Там поднимался дубок молодой. Птицы царили в вершине лесной, Понизу всякие звери таились. Вдруг мужики с топорами явились - Лес зазвенел, застонал, затрещал. Заяц послушал - и вон побежал, В темную нору забилась лисица, Машет крылом осторожнее птица, В недоуменье тащат муравьи Что ни попало в жилища свои. С песнями труд человека спорился: Словно подкошен, осинник валился, С треском ломали сухой березняк, Корчили с корнем упорный дубняк, Старую сосну сперва подрубали, После арканом ее нагибали И, поваливши, плясали на ней, Чтобы к земле прилегла поплотней. Так, победив после долгого боя, Враг уже мертвого топчет героя. Много тут было печальных картин: Стоном стонали верхушки осин, Из перерубленной старой березы Градом лилися прощальные слезы И пропадали одна за другой Данью последней на почве родной. Кончились поздно труды роковые. Вышли на небо светила ночные, И над поверженным лесом луна Остановилась, кругла и ясна,- Трупы деревьев недвижно лежали; Сучья ломались, скрипели, трещали, Жалобно листья шумели кругом. Так, после битвы, во мраке ночном Раненый стонет, зовет, проклинает. Ветер над полем кровавым летает - Праздно лежащим оружьем звенит, Волосы мертвых бойцов шевелит! Тени ходили по пням беловатым, Жидким осинам, березам косматым; Низко летали, вились колесом Совы, шарахаясь оземь крылом; Звонко кукушка вдали куковала, Да, как безумная, галка кричала, Шумно летая над лесом... но ей Не отыскать неразумных детей! С дерева комом галчата упали, Желтые рты широко разевали, Прыгали, злились. Наскучил их крик - И придавил их ногою мужик. Утром работа опять закипела. Саша туда и ходить не хотела, Да через месяц - пришла. Перед ней Взрытые глыбы и тысячи пней; Только, уныло повиснув ветвями, Старые сосны стояли местами, Так на селе остаются одни Старые люди в рабочие дни. Верхние ветви так плотно сплелися, Словно там гнезда жар-птиц завелися, Что, по словам долговечных людей, Дважды в полвека выводят детей. Саше казалось, пришло уже время: Вылетит скоро волшебное племя, Чудные птицы посядут на пни, Чудные песни споют ей они! Саша стояла и чутко внимала, В красках вечерних заря догорала - Через соседний несрубленный лес, С пышно-румяного края небес Солнце пронзалось стрелой лучезарной, Шло через пни полосою янтарной И наводило на дальний бугор Света и теней недвижный узор. Долго в ту ночь, не смыкая ресницы, Думает Саша: что петь будут птицы? В комнате словно тесней и душней. Саше не спится,- но весело ей. Пестрые грезы сменяются живо, Щеки румянцем горят нестыдливо, Утренний сон ее крепок и тих... Первые зорьки страстей молодых, Полны вы чары и неги беспечной! Нет еще муки в тревоге сердечной; Туча близка, но угрюмая тень Медлит испортить смеющийся день, Будто жалея... И день еще ясен... Он и в грозе будет чудно прекрасен, Но безотчетно пугает гроза... Эти ли детски живые глаза, Эти ли полные жизни ланиты Грустно поблекнут, слезами покрыты? Эту ли резвую волю во власть Гордо возьмет всегубящая страсть?... Мимо идите, угрюмые тучи! Горды вы силой, свободой могучи: С вами ли, грозные, вынести бой Слабой и робкой былинке степной?... 3 Третьего года, наш край покидая, Старых соседей моих обнимая, Помню, пророчил я Саше моей Доброго мужа, румяных детей, Долгую жизнь без тоски и страданья... Да не сбылися мои предсказанья! В страшной беде стариков я застал. Вот что про Сашу отец рассказал: "В нашем соседстве усадьба большая Лет уже сорок стояла пустая; В третьем году наконец прикатил Барин в усадьбу и нас посетил, Именем: Лев Алексеич Агарин, Ласков с прислугой, как будто не барин, Тонок и бледен. В лорнетку глядел, Мало волос на макушке имел. Звал он себя перелетною птицей: - Был,- говорит,- я теперь за границей, Много видал я больших городов, Синих морей и подводных мостов,- Всё там приволье, и роскошь, и чудо, Да высылали доходы мне худо. На пароходе в Кронштадт я пришел, И надо мной всё кружился орел, Словно прочил великую долю.- Мы со старухой дивилися вволю, Саша смеялась, смеялся он сам... Начал он часто похаживать к нам, Начал гулять, разговаривать с Сашей Да над природой подтрунивать нашей: Есть-де на свете такая страна, Где никогда не проходит весна, Там и зимою открыты балконы, Там поспевают на солнце лимоны, И начинал, в потолок посмотрев, Грустное что-то читать нараспев. Право, как песня слова выходили. Господи! сколько они говорили! Мало того: он ей книжки читал И по-французски ее обучал. Словно брала их чужая кручина, Всё рассуждали: какая причина, Вот уж который теперича век Беден, несчастлив и зол человек? -Но,- говорит,- не слабейте душою: Солнышко правды взойдет над землею! И в подтвержденье надежды своей Старой рябиновкой чокался с ней. Саша туда же - отстать-то не хочет - Выпить не выпьет, а губы обмочит; Грешные люди - пивали и мы. Стал он прощаться в начале зимы: - Бил,- говорит,- я довольно баклуши, Будьте вы счастливы, добрые души, Благословите на дело... пора!- Перекрестился - и съехал с двора... В первое время печалилась Саша, Видим: скучна ей компания наша. Годы ей, что ли, такие пришли? Только узнать мы ее не могли, Скучны ей песни, гаданья и сказки. Вот и зима!- да не тешат салазки. Думает думу, как будто у ней Больше забот, чем у старых людей. Книжки читает, украдкою плачет. Видели: письма всё пишет и прячет. Книжки выписывать стала сама - И наконец набралась же ума! Что ни спроси, растолкует, научит, С ней говорить никогда не наскучит; А доброта... Я такой доброты Век не видал, не увидишь и ты! Бедные - все ей приятели-други: Кормит, ласкает и лечит недуги. Так девятнадцать ей минуло лет. Мы поживаем - и горюшка нет. Надо же было вернуться соседу! Слышим: приехал и будет к обеду. Как его весело Саша ждала! В комнату свежих цветов принесла; Книги свои уложила исправно, Просто оделась, да так-то ли славно; Вышла навстречу - и ахнул сосед! Словно оробел. Мудреного нет: В два-то последние года на диво Сашенька стала пышна и красива, Прежний румянец в лице заиграл. Он же бледней и плешивее стал... Всё, что ни делала, что ни читала, Саша тотчас же ему рассказала; Только не впрок угожденье пошло! Он ей перечил, как будто назло: - Оба тогда мы болтали пустое! Умные люди решили другое, Род человеческий низок и зол.- Да и пошел! и пошел! и пошел!.. Что говорил - мы понять не умеем, Только покоя с тех пор не имеем: Вот уж сегодня семнадцатый день Саша тоскует и бродит, как тень. Книжки свои то читает, то бросит, Гость навестит, так молчать его просит. Был он три раза; однажды застал Сашу за делом: мужик диктовал Ей письмецо, да какая-то баба Травки просила - была у ней жаба. Он поглядел и сказал нам шутя: - Тешится новой игрушкой дитя! Саша ушла - не ответила слова... Он было к ней; говорит: "Нездорова". Книжек прислал - не хотела читать И приказала назад отослать. Плачет, печалится, молится богу... Он говорит: "Я собрался в дорогу". Сашенька вышла, простилась при нас, Да и опять наверху заперлась. Что ж?.. он письмо ей прислал. Между нами: Грешные люди, с испугу мы сами Прежде его прочитали тайком: Руку свою предлагает он в нем. Саша сначала отказ отослала, Да уж потом нам письмо показала. Мы уговаривать: чем не жених? Молод, богат, да и нравом-то тих. "Нет, не пойду". А сама не спокойна; То говорит: "Я его недостойна", То: "Он меня недостоин: он стал Зол и печален и духом упал!" А как уехал, так пуще тоскует, Письма его потихоньку целует!.. Что тут такое? родной, объясни! Хочешь, на бедную Сашу взгляни. Долго ли будет она убиваться? Или уже ей не певать, не смеяться, И погубил он бедняжку навек? Ты нам скажи: он простой человек Или какой чернокнижник-губитель? Или не сам ли он бес-искуситель?.." 4 - Полноте, добрые люди, тужить! Будете скоро по-прежнему жить: Саша поправится - бог ей поможет. Околдовать никого он не может: Он... не могу приложить головы, Как объяснить, чтобы поняли вы... Странное племя, мудреное племя В нашем отечестве создало время! Это не бес, искуситель людской, Это, увы!- современный герой! Книги читает да по свету рыщет - Дела себе исполинское ищет, Благо, наследье богатых отцов Освободило от малых трудов, Благо, идти по дороге избитой Лень помешала да разум развитый. "Нет, я души не растрачу моей На муравьиной работе людей: Или под бременем собственной силы Сделаюсь жертвой ранней могилы, Или по свету звездой пролечу! Мир,- говорит,- осчастливить хочу!" Что ж под руками, того он не любит, То мимоходом без умыслу губит. В наши великие, трудные дни Книги не шутка: укажут они Всё недостойное, дикое, злое, Но не дадут они сил на благое, Но не научат любить глубоко... Дело веков поправлять не легко! В ком не воспитано чувство свободы, Тот не займет его; нужны не годы - Нужны столетия, и кровь, и борьба, Чтоб человека создать из раба. Всё, что высоко, разумно, свободно, Сердцу его и доступно, и сродно, Только дающая силу и власть, В слове и деле чужда ему страсть! Любит он сильно, сильней ненавидит, А доведись - комара не обидит! Да говорят, что ему и любовь Голову больше волнует - не кровь! Что ему книга последняя скажет, То на душе его сверху и ляжет: Верить, не верить - ему всё равно, Лишь бы доказано было умно! Сам на душе ничего не имеет, Что вчера сжал, то сегодня и сеет; Нынче не знает, что завтра сожнет, Только, наверное, сеять пойдет. Это в простом переводе выходит, Что в разговорах он время проводит; Если ж за дело возьмется - беда! Мир виноват в неудаче тогда; Чуть поослабнут нетвердые крылья, Бедный кричит: "Бесполезны усилья!" И уж куда как становится зол Крылья свои опаливший орел... Поняли?.. нет!.. Ну, беда небольшая! Лишь поняла бы бедняжка больная. Благо теперь догадалась она, Что отдаваться ему не должна, А остальное всё сделает время. Сеет он все-таки доброе семя! В нашей степной полосе, что ни шаг, Знаете вы,- то бугор, то овраг: В летнюю пору безводны овраги, Выжжены солнцем, песчаны и наги, Осенью грязны, не видны зимой, Но погодите: повеет весной С теплого края, оттуда, где люди Дышат вольнее - в три четверти груди,- Красное солнце растопит снега, Реки покинут свои берега,- Чуждые волны кругом разливая, Будет и дерзок, и полон до края Жалкий овраг... Пролетела весна - Выжжет опять его солнце до дна, Но уже зреет на ниве поемной, Что оросил он волною заемной, Пышная жатва. Нетронутых сил В Саше так много сосед пробудил... Эх! говорю я хитро, непонятно! Знайте и верьте, друзья: благодатна Всякая буря душе молодой - Зреет и крепнет душа под грозой. Чем неутешнее дитятко ваше, Тем встрепенется светлее и краше: В добрую почву упало зерно - Пышным плодом отродится оно!

В сумерки в церковь вхожу. Малолюдно, Светят лампады печально и скудно, Темны просторного храма углы; Длинные окна, то полные мглы, То озаренные беглым мерцаньем, Тихо колеблются с робким бряцаньем. В куполе темень такая висит, Что поглядеть туда - дрожь пробежит! С каменных плит и со стен полутемных Сыростью веет: на петлях огромных Словно заплакана тяжкая дверь... Нет богомольцев, не служба теперь - Свадьба. Венчаются люди простые. Вот у налоя стоят молодые: Парень-ремесленник фертом глядит, Красен с лица и с затылка подбрит - Видно: разгульного сорта детина! Рядом невеста: такая кручина В бледном лице, что глядеть тяжело... Бедная женщина! Что вас свело? Вижу я, стан твой немного полнее, Чем бы... Я понял! Стыдливо краснея И нагибаясь, свой длинный платок Ты на него потянула... Увлек, Видно, гуляка подарком да лаской, Песней, гитарой, да честною маской? Ты ему сердце свое отдала... Сколько ночей ты потом не спала! Сколько ты плакала!.. Он не оставил, Волей ли, нет ли, он дело поправил - Бог не без милости - ты спасена... Что же ты так безнадежно грустна? Ждет тебя много попреков жестоких, Дней трудовых, вечеров одиноких: Будешь ребенка больного качать, Буйного мужа домой поджидать, Плакать, работать - да думать уныло, Что тебе жизнь молодая сулила, Чем подарила, что даст впереди... Бедная! лучше вперед не гляди!

Родина мать! по равнинам твоим Я не езжал еще с чувством таким! Вижу дитя на руках у родимой, Сердце волнуется думой любимой: В добрую пору дитя родилось, Милостив бог! не узнаешь ты слез! С детства никем не запуган, свободен, Выберешь дело, к которому годен; Хочешь - останешься век мужиком, Сможешь - под небо взовьешься орлом! В этих фантазиях много ошибок: Ум человеческий тонок и гибок, Знаю, на место сетей крепостных Люди придумали много иных, Так!.. но распутать их легче народу. Муза! с надеждой приветствуй свободу!

(Опыт современной баллады) 1 В счастливой Москве, на Неглинной, Со львами, с решеткой кругом, Стоит одиноко старинный, Гербами украшенный дом. Он с роскошью барской построен, Как будто векам напоказ; А ныне в нем несколько боен И с юфтью просторный лабаз. Картофель да кочни капусты Растут перед ним на грядах; В нем лучшие комнаты пусты, И мебель, и бронза - в чехлах. Не ведает мудрый владелец Тщеславья и роскоши нег; Он в собственном доме пришелец Занявший в конуре ночлег. В его деревянной пристройке Свеча одиноко горит; Скупец умирает на койке И детям своим говорит: 2 "Огни зажигались вечерние, Выл ветер и дождик мочил, Когда из Полтавской губернии Я в город столичный входил. В руках была палка предлинная, Котомка пустая на ней, На плечах шубенка овчинная, В кармане пятнадцать грошей. Ни денег, ни званья, ни племени, Мал ростом и с виду смешон, Да сорок лет минуло времени - В кармане моем миллион! И сам я теперь благоденствую, И счастье вокруг себя лью: Я нравы людей совершенствую, Полезный пример подаю. Я сделался важной персоною, Пожертвовав тысячу в год: Имею и Анну с короною, И звание друга сирот. Но дни наступили унылые, Смерть близко - спасения нет! И время вам, детушки милые, Узнать мой великий секрет. Квартиру я нанял у дворника, Дрова к постояльцам таскал; Подбился к дочери шорника И с нею отца обокрал; Потом и ее, бестолковую, За нужное счел обокрасть И в практику бросился новую - Запрегся в питейную часть. Потом..." 3 Вдруг лицо потемнело, Раздался мучительный крик - Лежит, словно мертвое тело, И больше ни слова старик! Но, видно секрет был угадан, Сынки угодили в отца: Старик еще дышит на ладан И ждет боязливо конца, А дети гуляют с ключами. Вот старший в шкатулку проник! Старик осадил бы словами - Нет слов: непокорен язык! В меньшом родилось подозренье, И ссора кипит о ключах - Не слух бы тут нужен, не зренье, А сила в руках и ногах: Воспрянул бы, словно из гроба, И словом и делом могуч - Смирились бы дерзкие оба И отдали б старому ключ. Но брат поднимает на брата Преступную руку свою... И вот тебе, коршун, награда За жизнь воровскую твою!

Сеятель знанья на ниву народную! Почву ты, что ли, находишь бесплодную, Худы ль твои семена? Робок ли сердцем ты? слаб ли ты силами? Труд награждается всходами хилыми, Доброго мало зерна! Где ж вы, умелые, с бодрыми лицами, Где же вы, с полными жита кошницами? Труд засевающих робко, крупицами, Двиньте вперед! Сейте разумное, доброе, вечное, Сейте! Спасибо вам скажет сердечное Русский народ...

Скоро стану добычею тленья. Тяжело умирать, хорошо умереть; Ничьего не прошу сожаленья, Да и некому будет жалеть. Я дворянскому нашему роду Блеска лирой моей не стяжал; Я настолько же чуждым народу Умираю, как жить начинал. Узы дружбы, союзов сердечных - Всё порвалось: мне с детства судьба Посылала врагов долговечных, А друзей уносила борьба. Песни вещие их не допеты, Пали жертвою насилья, измен В цвете лет; на меня их портреты Укоризненно смотрят со стен.

О слезы женские, с придачей Нервических, тяжелых драм! Вы долго были мне задачей, Я долго слепо верил вам И много вынес мук мятежных. Теперь я знаю наконец: Не слабости созданий нежных,— Вы их могущества венец. Вернее закаленной стали Вы поражаете сердца. Не знаю, сколько в вас печали, Но деспотизму нет конца! Когда, бывало, предо мною Зальется милая моя, Наружно ласковость удвою, Но внутренно озлоблен я. Пока она дрожит и стонет, Лукавлю праздною душой: Язык лисит, а глаз шпионит И открывает... Боже мой! Зачем не мог я прежде видеть? Ее не стоило любить, Ее не стоит ненавидеть... О ней не стоит говорить... Скажи «спасибо» близорукой, Всеукрашающей любви И с головы с ревнивой мукой Волос седеющих не рви! Чем ты был пьян — вином поддельным Иль настоящим — все равно; Жалей о том, что сном смертельным Не усыпляет нас оно! ___________ Кто ей теперь флакон подносит, Застигнут сценой роковой? Кто у нее прощенья просит, Вины не зная за собой? Кто сам трясется в лихорадке, Когда она к окну бежит В преувеличенном припадке И «ты свободен!» говорит? Кто боязливо наблюдает, Сосредоточен и сердит, Как буйство нервное стихает И переходит в аппетит? Кто ночи трудные проводит, Один, ревнивый и больной, А утром с ней по лавкам бродит, Наряд торгуя дорогой? Кто говорит «Прекрасны оба» — На нежный спрос: «Который взять?» Меж тем как закипает злоба И к черту хочется послать Француженку с нахальным носом, С ее коварным: «C'est joli¹», И даже милую с вопросом... Кто молча достает рубли, Спеша скорей покончить муку, И, увидав себя в трюмо, В лице твоем читает скуку И рабства темное клеймо?...

Смолкли честные, доблестно павшие, Смолкли их голоса одинокие, За несчастный народ вопиявшие, Но разнузданы страсти жестокие. Вихорь злобы и бешенства носится Над тобою, страна безответная. Всё живое, всё доброе косится... Слышно только, о ночь безрассветная, Среди мрака, тобою разлитого, Как враги, торжествуя, скликаются, Как на труп великана убитого Кровожадные птицы слетаются, Ядовитые гады сползаются!

Украшают тебя добродетели, До которых другим далеко, И - беру небеса во свидетели - Уважаю тебя глубоко... Не обидишь ты даром и гадины, Ты помочь и злодею готов, И червонцы твои не украдены У сирот беззащитных и вдов. В дружбу к сильному влезть не желаешь ты, Чтоб успеху делишек помочь, И без умыслу с ним оставляешь ты С глазу на глаз красавицу дочь. Не гнушаешься темной породою: "Братья нам по Христу мужички!" И родню свою длиннобородою Не гоняешь с порога в толчки. Не спрошу я, откуда явилося, Что теперь в сундуках твоих есть; Знаю: с неба к тебе все свалилося За твою добродетель и честь!.. Украшают тебя добродетели, До которых другим далеко, И - беру небеса во свидетели - Уважаю тебя глубоко...

Неизбежные напасти, Бремя лет, трудов и зла Унесли из нашей страсти Много свету и тепла. Сердце - времени послушно - Бьется ровной чередой, Расстаемся равнодушно, Не торопимся домой. Что таиться друг от друга? Поседел я - видишь ты; И в тебе, моя подруга, Нету прежней красоты. Что ж осталось в жизни нашей? Ты молчишь... печальна ты... Не случилось ли с Парашей - Сохрани господь - беды?..

Стихи мои! Свидетели живые За мир пролитых слез! Родитесь вы в минуты роковые Душевных гроз И бьетесь о сердца людские, Как волны об утес.

Так это шутка? Милая моя, Как боязлив, как недогадлив я! Я плакал над твоим рассчитанно-суровым, Коротким и сухим письмом; Ни лаской дружеской, ни откровенным словом Ты сердца не порадовала в нем. Я спрашивал: не демон ли раздора Твоей рукой насмешливо водил? Я говорил: "Когда б нас разлучила ссора,- Но так тяжел, так горек, так уныл, Так нежен был последний час разлуки... Еще твой друг забыть его не мог, И вновь ему ты посылаешь муки Сомнения, догадок и тревог - Скажи, зачем?.. Не ложью ли пустою, Рассеянной досужей клеветою, Возмущена душа твоя была? И, мучима томительным недугом, Ты над своим отсутствующим другом Без оправданья суд произнесла? Или то был один каприз случайный, Иль давний гнев?.." Неразрешимой тайной Я мучился: я плакал и страдал, В догадках ум испуганный блуждал, Я жалок был в отчаянье суровом... Всему конец! своим единым словом Душе моей ты возвратила вновь И прежний мир, и прежнюю любовь; И сердце шлет тебе благословенья, Как вестнице нежданного спасенья... Так няня в лес ребенка заведет И спрячется сама за куст высокий; Встревоженный, он ищет и зовет, И мечется в тоске жестокой, И падает, бессильный, на траву... А няня вдруг: ау! ау! В нем радостью внезапной сердце бьется, Он все забыл: он плачет и смеется, И прыгает, и весело бежит, И падает - и няню не бранит, Но к сердцу жмет виновницу испуга, Как от беды избавившего друга...

- Так, служба! сам ты в той войне Дрался - тебе и книги в руки, Да дай сказать словцо и мне: Мы сами делывали штуки. Как затесался к нам француз Да увидал, что проку мало, Пришел он, помнишь ты, в конфуз И на попятный тотчас драло. Поймали мы одну семью, Отца да мать с тремя щенками. Тотчас ухлопали мусью, Не из фузеи - кулаками! Жена давай вопить, стонать, Рвет волоса,- глядим да тужим! Жаль стало: топорищем хвать - И протянулась рядом с мужем! Глядь: дети! Нет на них лица: Ломают руки, воют, скачут, Лепечут - не поймешь словца - И в голос, бедненькие, плачут. Слеза прошибла нас, ей-ей! Как быть? Мы долго толковали, Пришибли бедных поскорей Да вместе всех и закопали... Так вот что, служба! верь же мне: Мы не сидели сложа руки, И хоть не бились на войне, А сами делывали штуки!

1 Все рожь кругом, как степь живая, Ни замков, ни морей, ни гор... Спасибо, сторона родная, За твой врачующий простор! За дальним Средиземным морем, Под небом ярче твоего, Искал я примиренья с горем, И не нашел я ничего! Я там не свой: хандрю, немею, Не одолев свою судьбу, Я там погнулся перед нею, Но ты дохнул - и сумею, Быть может, выдержать борьбу! Я твой. Пусть ропот укоризны За мною по пятам бежал, Не небесам чужой отчизны - Я песни родине слагал! И ныне жадно поверяю Мечту любимую мою И в умиленье посылаю Всему привет... Я узнаю Суровость рек, всегда готовых С грозою выдержать войну, И ровный шум лесов сосновых, И деревенек тишину, И нив широкие размеры... Храм божий на горе мелькнул И детски чистым чувством веры Внезапно на душу пахнул. Нет отрицанья, нет сомненья, И шепчет голос неземной: Лови минуту умиленья, Войди с открытой головой! Как ни тепло чужое море, Как ни красна чужая даль, Не ей поправить наше горе, Размыкать русскую печаль! Храм воздыханья, храм печали - Убогий храм земли твоей: Тяжеле стонов не слыхали Ни римский Петр, ни Колизей! Сюда народ, тобой любимый, Своей тоски неодолимой Святое бремя приносил - И облегченный уходил! Войди! Христос наложит руки И снимет волею святой С души оковы, с сердца муки И язвы с совести больной... Я внял... я детски умилился... И долго я рыдал и бился О плиты старые челом, Чтобы простил, чтоб заступился, Чтоб осенил меня крестом Бог угнетенных, бог скорбящих, Бог поколений, предстоящих Пред этим скудным алтарем! 2 Пора! За рожью колосистой Леса сплошные начались, И сосен аромат смолистый До нас доходит... "Берегись!" Уступчив, добродушно смирен, Мужик торопится свернуть... Опять пустынно-тих и мирен Ты, русский путь, знакомый путь! Прибитая к земле слезами Рекрутских жен и матерей, Пыль не стоит уже столбами Над бедной родиной моей. Опять ты сердцу посылаешь Успокоительные сны, И вряд ли сам припоминаешь, Каков ты был во дни войны,- Когда над Русью безмятежной Восстал немолчный скрип тележный, Печальный, как народный стон! Русь поднялась со всех сторон, Все, что имела, отдавала И на защиту высылала Со всех проселочных путей Своих покорных сыновей. Войска водили офицеры, Гремел походный барабан, Скакали бешено курьеры; За караваном караван Тянулся к месту ярой битвы - Свозили хлеб, сгоняли скот. Проклятья, стоны и молитвы Носились в воздухе... Народ Смотрел довольными глазами На фуры с пленными врагами, Откуда рыжих англичан, Французов с красными ногами И чалмоносных мусульман Глядели сумрачные лица... И, все минуло... все молчит... Так мирных лебедей станица, Внезапно спугнута, летит И, с криком обогнув равнину Пустынных, молчаливых вод, Садится дружно на средину И осторожнее плывет... 3 Свершилось! Мертвые отпеты, Живые прекратили плач, Окровавленные ланцеты Очистил утомленный врач. Военный поп, сложив ладони, Творит молитву небесам. И севастопольские кони Пасутся мирно... Слава вам! Вы были там, где смерть летает, Вы были в сечах роковых И, как вдовец жену меняет, Меняли всадников лихих. Война молчит - и жертв не просит, Народ, стекаясь к алтарям, Хвалу усердную возносит Смирившим громы небесам. Народ-герой! в борьбе суровой Ты не шатнулся до конца, Светлее твой венец терновый Победоносного венца! Молчит и он... как труп безглавый, Еще в крови, еще дымясь; Не небеса, ожесточась, Его снесли огнем и лавой: Твердыня, избранная славой, Земному грому поддалась! Три царства перед ней стояло, Перед одной... таких громов Еще и небо не метало С нерукотворных облаков! В ней воздух кровью напоили, Изрешетили каждый дом И, вместо камня, намостили Ее свинцом и чугуном. Там по чугунному помосту И море под стеной течет. Носили там людей к погосту, Как мертвых пчел, теряя счет... Свершилось! Рухнула твердыня, Войска ушли... кругом пустыня, Могилы... Люди в той стране Еще не верят тишине, Но тихо... В каменные раны Заходят сизые туманы, И черноморская волна Уныло в берег славы плещет... Над всею Русью тишина, Но - не предшественница сна: Ей солнце правды в очи блещет, И думу думает она. 4 А тройка все летит стрелой. Завидев мост полуживой, Ямщик бывалый, парень русский, В овраг спускает лошадей И едет по тропинке узкой Под самый мост... оно верней! Лошадки рады: как в подполье, Прохладно там... Ямщик свистит И выезжает на приволье Лугов... родной, любимый вид... Там зелень ярче изумруда, Нежнее шелковых ковров, И, как серебряные блюда, На ровной скатерти лугов Стоят озера... Ночью темной Мы миновали луг поемный, И вот уж едем целый день Между зелеными стенами Густых берез. Люблю их тень И путь, усыпанный листами! Здесь бег коня неслышно тих, Легко в их сырости приятной, И веет на душу от них Какой-то глушью благодатной. Скорей туда - в родную глушь! Там можно жить, не обижая Ни божьих, ни ревижских душ И труд любимый довершая. Там стыдно будет унывать И предаваться грусти праздной, Где пахарь любит сокращать Напевом труд однообразный. Его ли горе не скребет?- Он бодр, он за сохой шагает. Без наслажденья он живет, Без сожаленья умирает. Его примером укрепись, Сломившийся под игом горя! За личным счастьем не гонись И богу уступай - не споря...

Что ты жадно глядишь на дорогу В стороне от весёлых подруг? Знать, забило сердечко тревогу - Всё лицо твоё вспыхнуло вдруг. И зачем ты бежишь торопливо За промчавшейся тройкой вослед?.. На тебя, подбоченясь красиво, Загляделся проезжий корнет. На тебя заглядеться не диво, Полюбить тебя всякий не прочь: Вьётся алая лента игриво В волосах твоих, чёрных как ночь; Сквозь румянец щеки твоей смуглой Пробивается лёгкий пушок, Из-под брови твоей полукруглой Смотрит бойко лукавый глазок. Взгляд один чернобровой дикарки, Полный чар, зажигающих кровь, Старика разорит на подарки, В сердце юноши кинет любовь. Поживёшь и попразднуешь вволю, Будет жизнь и полна и легка... Да не то тебе пало на долю: За неряху пойдёшь мужика. Завязавши под мышки передник, Перетянешь уродливо грудь, Будет бить тебя муж-привередник И свекровь в три погибели гнуть. От работы и чёрной и трудной Отцветёшь, не успевши расцвесть, Погрузишься ты в сон непробудный, Будешь няньчить, работать и есть. И в лице твоём, полном движенья, Полном жизни - появится вдруг Выраженье тупого терпенья И бессмысленный, вечный испуг. И схоронят в сырую могилу, Как пройдёшь ты тяжёлый свой путь, Бесполезно угасшую силу И ничем не согретую грудь. Не гляди же с тоской на дорогу И за тройкой вослед не спеши, И тоскливую в сердце тревогу Поскорей навсегда заглуши! Не нагнать тебе бешеной тройки: Кони крепки и сыты и бойки,- И ямщик под хмельком, и к другой Мчится вихрем корнет молодой...

Прощай! Завидую тебе - Твоей поездке, не судьбе: Я гордостью, ты знаешь, болен И не сменяю ни на чью Судьбу плачевную мою, Хоть очень ею недоволен. Ты счастлив. Ты воскреснешь вновь; В твоей душе проснется живо Всё, чем терзает прихотливо И награждает нас любовь,- Пора наград, улыбок ясных, Простых, как молодость, речей Ночей таинственных и страстных И полных сладкой лени дней! Ты знал ее?.. Нет лучшей доли! Живешь легко, глядишь светлей, Не жалко времени и воли, Не стыдно праздности своей, Душа тоскливо вдаль не рвется И вся блаженна перед той, Чье сердце ласковое бьется Одним биением с тобой... Счастливец! из доступных миру Ты наслаждений взять умел Всё, чем прекрасен наш удел: Бог дал тебе свободу, лиру И женской любящей душой Благословил твой путь земной...

Ты всегда хороша несравненно, Но когда я уныл и угрюм, Оживляется так вдохновенно Твой веселый, насмешливый ум; Ты хохочешь так бойко и мило, Так врагов моих глупых бранишь, То, понурив головку уныло, Так лукаво меня ты смешишь; Так добра ты, скупая на ласки, Поцелуй твой так полон огня, И твои ненаглядные глазки Так голубят и гладят меня,- Что с тобой настоящее горе Я разумно и кротко сношу, И вперед - в это темное море - Без обычного страха гляжу...

Тяжелый год - сломил меня недуг, Беда застигла,- счастье изменило,- И не щадит меня ни враг, ни друг, И даже ты не пощадила! Истерзана, озлоблена борьбой, С своими кровными врагами! Страдалица! стоишь ты предо мной Прекрасным призраком с безумными глазами! Упали волосы до плеч, Уста горят, румянцем рдеют щеки, И необузданная речь Сливается в ужасные упреки, Жестокие, неправые... Постой! Не я обрек твои младые годы На жизнь без счастья и свободы, Я друг, я не губитель твой! Но ты не слушаешь. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Тяжелый крест достался ей на долю: Страдай, молчи, притворствуй и не плачь; Кому и страсть, и молодость, и волю - Всё отдала - тот стал ее палач! Давно ни с кем она не знает встречи; Угнетена, пуглива и грустна, Безумные, язвительные речи Безропотно выслушивать должна: "Не говори, что молодость сгубила Ты, ревностью истерзана моей; Не говори!.. близка моя могила, А ты цветка весеннего свежей! Тот день, когда меня ты полюбила И от меня услышала: люблю - Не проклинай! близка моя могила: Поправлю всё, всё смертью искуплю! Не говори, что дни твои унылы, Тюремщиком больного не зови: Передо мной - холодный мрак могилы, Перед тобой - объятия любви! Я знаю: ты другого полюбила, Щадить и ждать наскучило тебе... О, погоди! близка моя могила - Начатое и кончить дай судьбе!.." Ужасные, убийственные звуки!.. Как статуя прекрасна и бледна, Она молчит, свои ломая руки... И что сказать могла б ему она?..

1 Беспокойная ласковость взгляда, И поддельная краска ланит, И убогая роскошь наряда — Все не в пользу ее говорит. Но не лучше ли, прежде чем бросим Мы в нее приговор роковой, Подзовем-ка ее да расспросим: «Как дошла ты до жизни такой?» Не длинен и не нов рассказ: Отец ее, подьячий бедный, Таскался писарем в Приказ, Имел порок дурной и вредный — Запоем пил — и был буян, Когда домой являлся пьян. Предвидя роковую схватку, Жена малютку уведет, Уложит наскоро в кроватку И двери поплотней припрет. Но бедной девочке не спится! Ей чудится: отец бранится, Мать плачет. Саша на кровать, Рукою подпершись, садится, Стучит в ней сердце... где тут спать? Раздвинув завесы цветные, Глядит на двери запертые, Откуда слышится содом, Не шевелится и не дремлет. Так птичка в бурю под кустом Сидит — и чутко буре внемлет. Но как ни буен был отец, Угомонился наконец, И стало без него им хуже. Мать умерла в тоске по муже, А девочку взяла «Мадам» И в магазине поселила. Не очень много шили там, И не в шитье была там сила... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2 «Впрочем, что ж мы? нас могут заметить,— Рядом с ней?!» И отхлынули прочь... Нет! тебе состраданья не встретить, Нищеты и несчастия дочь! Свет тебя предает поруганью И охотно прощает другой, Что торгует собой по призванью, Без нужды, без борьбы роковой; Что, поднявшись с позорного ложа, Разоденется, щеки притрет И летит, соблазнительно лежа В щегольском экипаже, в народ — В эту улицу роскоши, моды, Офицеров, лореток и бар, Где с полугосударства доходы Поглощает заморский товар. Говорят, в этой улице милой Все, что модного выдумал свет, Совместилось с волшебною силой, Ничего только русского нет — Разве Ванька проедет унылый. Днем и ночью на ней маскарад, Ей недаром гордится столица. На французский, на английский лад Исковеркав нерусские лица, Там гуляют они, пустоты вековой И наследственной праздности дети, Разодетой, довольной толпой... Ну, кому же расставишь ты сети? Вышла ты из коляски своей И на ленте ведешь собачонку; Стая модных и глупых людей Провожает тебя вперегонку. У прекрасного пола тоска, Чувство злобы и зависти тайной. В самом деле, жена бедняка, Позавидуй! эффект чрезвычайный! Бриллианты, цветы, кружева, Доводящие ум до восторга, И на лбу роковые слова: «Продается с публичного торга!» Что, красавица, нагло глядишь? Чем гордишься? Вот вся твоя повесть: Ты ребенком попала в Париж, Потеряла невинность и совесть, Научилась белиться и лгать И явилась в наивное царство: Ты слыхала, легко обирать Наше будто богатое барство. Да, нетрудно! Но должно входить В этот избранный мир с аттестатом. Красотой нас нельзя победить, Удивить невозможно развратом. Нам известность, нам мода нужна. Ты красивей была и моложе, Но, увы! неизвестна, бедна И нуждалась сначала... О боже! Твой рассказ о купце разрывал Нам сердца: по натуре бурлацкой, Он то ноги твои целовал, То хлестал тебя плетью казацкой. Но, по счастию, этот дикарь, Слабоватый умом и сердечком, Принялся за французский букварь, Чтоб с тобой обменяться словечком. Этим временем ты завела Рысаков, экипажи, наряды И прославилась — в моду вошла! Мы знакомству скандальному рады. Что за дело, что вся дочиста Предалась ты постыдной продаже, Что поддельна твоя красота, Как гербы на твоем экипаже, Что глупа ты, жадна и пуста — Ничего! знатоки вашей нации Порешили разумным судом, Что цинизм твой доходит до грации, Что геройство в бесстыдстве твоем! Ты у бога детей не просила, Но ты женщина тоже была, Ты со скрежетом сына носила И с проклятьем его родила; Он подрос — ты его нарядила И на Невский с собой повезла. Ничего! Появленье малютки Не смутило души никому, Только вызвало милые шутки, Дав богатую пищу уму. Удивлялась вся гвардия наша (Да и было чему, не шутя), Что ко всякому с словом «папаша» Обращалось наивно дитя... И не кинул никто, негодуя, Комом грязи в бесстыдную мать! Чувством матери нагло торгуя, Пуще стала она обирать. Бледны, полны тупых сожалений Потерявшие шик молодцы,— Вон по Невскому бродят, как тени, Разоренные ею глупцы! И пример никому не наука, Разорит она сотни других: Тупоумие, праздность и скука За нее... Но умолкни, мой стих! И погромче нас были витии, Да не сделали пользы пером... Дураков не убавим в России, А на умных тоску наведем.

(Посвящается неизвестному другу, приславшему мне стихотворение "Не может быть") Умру я скоро. Жалкое наследство, О родина! оставлю я тебе. Под гнетом роковым провел я детство И молодость - в мучительной борьбе. Недолгая нас буря укрепляет, Хоть ею мы мгновенно смущены, Но долгая - навеки поселяет В душе привычки робкой тишины. На мне года гнетущих впечатлений Оставили неизгладимый след. Как мало знал свободных вдохновений, О родина! печальный твой поэт! Каких преград не встретил мимоходом С своей угрюмой музой на пути?.. За каплю крови, общую с народом, И малый труд в заслугу мне сочти! Не торговал я лирой, но, бывало, Когда грозил неумолимый рок, У лиры звук неверный исторгала Моя рука.. Давно я одинок; Вначале шел я с дружною семьею, Но где они, друзья мои, теперь? Одни давно рассталися со мною, Перед другими сам я запер дверь; Те жребием постигнуты жестоким, А те прешли уже земной предел... За то, что я остался одиноким, Что я ни в ком опоры не имел, Что я, друзей теряя с каждым годом, Встречал врагов всё больше на пути - За каплю крови, общую с народом, Прости меня, о родина! прости! Я призван был воспеть твои страданья, Терпеньем изумляющий народ! И бросить хоть единый луч сознанья На путь, которым бог тебя ведет, Но, жизнь любя, к ее минутным благам Прикованный привычкой и средой, Я к цели шел колеблющимся шагом, Я для нее не жертвовал собой, И песнь моя бесследно пролетела, И до народа не дошла она, Одна любовь сказаться в ней успела К тебе, моя родная сторона! За то, что я, черствея с каждым годом, Ее умел в душе моей спасти, За каплю крови, общую с народом, Мои вины, о родина! прости!..

Ты грустна, ты страдаешь душою: Верю - здесь не страдать мудрено. С окружающей нас нищетою Здесь природа сама заодно. Бесконечно унылы и жалки Эти пастбища, нивы, луга, Эти мокрые, сонные галки, Что сидят на вершине стога; Эта кляча с крестьянином пьяным, Через силу бегущая вскачь В даль, сокрытую синим туманом, Это мутное небо... Хоть плачь! Но не краше и город богатый: Те же тучи по небу бегут; Жутко нервам - железной лопатой Там теперь мостовую скребут. Начинается всюду работа; Возвестили пожар с каланчи; На позорную площадь кого-то Провезли - там уж ждут палачи. Проститутка домой на рассвете Поспешает, покинув постель; Офицеры в наемной карете Скачут за город: будет дуэль. Торгаши просыпаются дружно И спешат за прилавки засесть: Целый день им обмеривать нужно, Чтобы вечером сытно поесть. Чу! из крепости грянули пушки! Наводненье столице грозит... Кто-то умер: на красной подушке Первой степени Анна лежит. Дворник вора колотит - попался! Гонят стадо гусей на убой; Где-то в верхнем этаже раздался Выстрел - кто-то покончил с собой.

Частию по глупой честности, Частию по простоте, Пропадаю в неизвестности, Пресмыкаюсь в нищете. Место я имел доходное, А доходу не имел: Бескорыстье благородное! Да и брать-то не умел. В Провиянтскую комиссию Поступивши, например, Покупал свою провизию - Вот какой миллионер! Не взыщите! честность ярая Одолела до ногтей; Даже стыдно вспомнить старое - Ведь имел уж и детей! Сожалели по Житомиру: "Ты-де нищим кончишь век И семейство пустишь по миру, Беспокойный человек!" Я не слушал. Сожаления В недовольство перешли, Оказались упущения, Подвели - и упекли! Совершилося пророчество Благомыслящих людей: Холод, голод, одиночество, Переменчивость друзей - Всё мы, бедные, изведали, Чашу выпили до дна: Плачут дети - не обедали,- Убивается жена, Проклинает поведение, Гордость глупую мою; Я брожу, как привидение, Но - свидетель бог - не пью! Каждый день встаю ранехонько, Достаю насущный хлеб... Так мы десять лет, ровнехонько Бились, волею судеб. Вдруг - известье незабвенное!- Получаю письмецо, Что в столице есть отменное, Благородное лицо; Муж, которому подобного, Может быть, не знали вы, Сердца ангельски-незлобного И умнейшей головы. Славен не короной графскою, Не приездом ко двору, Не звездою станиславскою, А любовию к добру,- О народном просвещении Соревнуя, генерал В популярном изложении Восемь томов написал. Продавал в большом количестве Их дешевле пятака, Вразумить об электричестве В них стараясь мужика. Словно с равными беседуя, Он и с нищими учтив, Нам терпенье проповедуя, Как Сократ, красноречив. Он мое же поведение Мне как будто объяснил, И ко взяткам отвращение Я тогда благословил; Перестал стыдиться бедности: Да! лохмотья нищеты Не свидетельство зловредности, А скорее правоты! Снова благородной гордости (Человек самолюбив), Упования и твердости Я почувствовал прилив. "Нам господь послал спасителя,- Говорю тогда жене,- Нашим крошкам покровителя!" И бедняжка верит мне. Горе мы забвенью предали, Сколотили сто рублей, Всё как следует разведали И в столицу поскорей. Прикатили прямо к сроднику, Не пустил - я в нумера... Вся семья моя угоднику В ночь молилась. Со двора Вышел я чем свет. Дорогою, Чтоб участие привлечь, Я всю жизнь свою убогую Совместил в такую речь: "Оттого-де ныне с голоду Умираю словно тварь, Что был глуп и честен смолоду, Знал, что значит бог и царь. Не скажу: по справедливости (Не велик я генерал), По ребяческой стыдливости Даже с правого не брал - И погиб... Я горе мыкаю, Я работаю за двух, Но не чаркой - вашей книгою Подкрепляю слабый дух, Защитите!.." Не заставили Ждать минуты не одной. Вот в приемную поставили, Доложили чередой. Вот идут - остановилися, Я сробел, чуть жив стою; Замер дух, виски забилися, И забыл я речь свою! Тер и лоб и переносицу, В потолок косил глаза, Бормотал лишь околёсицу, А о деле - ни аза! Изумились, брови сдвинули: "Что вам нужно?" - говорят. - Нужно мне...- Тут слезы хлынули Совершенно невпопад. Просто вещь непостижимая Приключилася со мной: Грусть, печаль неудержимая Овладела всей душой. Всё, чем жизнь богата с младости Даже в нищенском быту - Той поры счастливой радости, Попросту сказать: мечту - Всё, что кануло и сгинуло В треволненьях жизни сей, Всё я вспомнил, всё прихлынуло К сердцу... Жалкий дуралей! Под влиянием прошедшего, В грудь ударив кулаком, Взвыл я вроде сумасшедшего Пред сиятельным лицом!.. Все такие обстоятельства И в мундиришке изъян Привели его сиятельство К заключенью, что я пьян. Экзекутора, холопа ли Попрекнули, что пустил, И ногами так затопали... Я лишился чувств и сил! Жаль, одним не осчастливили - Сами не дали пинка... Пьяницу с почетом вывели Два огромных гайдука. Словно кипятком ошпаренный, Я бежал, не слыша ног, Мимо лавки пивоваренной, Мимо погребальных дрог, Мимо магазина швейного, Мимо бань, церквей и школ, Вплоть до здания питейного - И уж дальше не пошел! Дальше нечего рассказывать! Минет сорок лет зимой, Как я щеку стал подвязывать, Отморозивши хмельной. Чувства словно как заржавели, Одолела страсть к вину; Дети пьяницу оставили, Схоронил давно жену. При отшествии к родителям, Хоть кротка была весь век, Попрекнула покровителем. Точно: странный человек! Верст на тысячу в окружности Повестят свой добрый нрав, А осудят по наружности: Неказист - так и неправ! Пишут, как бы свет весь заново К общей пользе изменить, А голодного от пьяного Не умеют отличить...

В позднюю ночь над усталой деревнею Сон непробудный царит, Только старуху столетнюю, древнюю Не посетил он.— Не спит, Мечется по печи, охает, мается, Ждет — не поют петухи! Вся-то ей долгая жизнь представляется, Все-то грехи да грехи! «Охти-мне! часто владыку небесного Я искушала грехом: Нутко-се! с ходу-то, с ходу-то крестного Раз я ушла с пареньком В рощу... Вот то-то! мы смолоду дурочки, Думаем: милостив Бог! Раз у соседки взяла из-под курочки Пару яичек... ох! ох! В страдную пору больной притворилася — Мужа в побывку ждала... С Федей солдатиком чуть не слюбилася... С мужем под праздник спала. Охти-мне... ох! угожу в преисподнюю! Раз, как забрили сынка, Я возроптала на благость господнюю, В пост испила молока,— То-то я грешница! то-то преступница! С горя валялась пьяна... Божия матерь! Святая заступница! Вся-то грешна я, грешна!..»

Что ни год - уменьшаются силы, Ум ленивее, кровь холодней... Мать-отчизна! дойду до могилы, Не дождавшись свободы твоей! Но желал бы я знать, умирая, Что стоишь ты на верном пути, Что твой пахарь, поля засевая, Видит ведреный день впереди; Чтобы ветер родного селенья Звук единый до слуха донес, Под которым не слышно кипенья Человеческой крови и слез.

Что ты, сердце мое расходилося?.. Постыдись! Уж про нас не впервой Снежным комом прошла - прокатилася Клевета по Руси по родной. Не тужи! пусть растет, прибавляется, Не тужи! как умрем, Кто-нибудь и об нас проболтается Добрым словцом.

Чуть-чуть не говоря: "Ты сущая ничтожность!", Стихов моих печатный судия Советует большую осторожность В употребленьи буквы "я". Винюсь: ты прав, усердный мой ценитель И общих мест присяжный расточитель,- Против твоей я публики грешу, Но только я не для нее пишу. Увы! писать для публики, для света - Удел не русского поэта... Друзья мои по тяжкому труду, По Музе гордой и несчастной, Кипящей злобою безгласной! Мою тоску, мою беду Пою для вас... Не правда ли, отрадно Несчастному несчастие в другом? Кто болен сам, тот весело и жадно Внимает вести о больном...

- Ну, пошел же, ради бога! Небо, ельник и песок - Невеселая дорога... Эй! садись ко мне, дружок! Ноги босы, грязно тело, И едва прикрыта грудь... Не стыдися! что за дело? Это многих славный путь. Вижу я в котомке книжку. Так учиться ты идешь... Знаю: батька на сынишку Издержал последний грош. Знаю: старая дьячиха Отдала четвертачок, Что проезжая купчиха Подарила на чаек. Или, может, ты дворовый Из отпущенных?.. Ну, что ж! Случай тоже уж не новый - Не робей, не пропадешь! Скоро сам узнаешь в школе, Как архангельский мужик По своей и божьей воле Стал разумен и велик¹. Не без добрых душ на свете - Кто-нибудь свезет в Москву, Будешь в университете - Сон свершится наяву! Там уж поприще широко: Знай работай да не трусь... Вот за что тебя глубоко Я люблю, родная Русь! Не бездарна та природа, Не погиб еще тот край, Что выводит из народа Столько славных то и знай,- Столько добрых, благородных, Сильных любящей душой, Посреди тупых, холодных И напыщенных собой!

А.Н.Е[рако]ву Пускай нам говорит изменчивая мода, Что тема старая "страдания народа" И что поэзия забыть ее должна. Не верьте, юноши! не стареет она. О, если бы ее могли состарить годы! Процвел бы божий мир!... Увы! пока народы Влачатся в нищете, покорствуя бичам, Как тощие стада по скошенным лугам, Оплакивать их рок, служить им будет муза, И в мире нет прочней, прекраснее союза!... Толпе напоминать, что бедствует народ, В то время, как она ликует и поет, К народу возбуждать вниманье сильных мира - Чему достойнее служить могла бы лира?... Я лиру посвятил народу своему. Быть может, я умру неведомый ему, Но я ему служил - и сердцем я спокоен... Пускай наносит вред врагу не каждый воин, Но каждый в бой иди! А бой решит судьба... Я видел красный день: в России нет раба! И слезы сладкие я пролил в умиленье... "Довольно ликовать в наивном увлеченье,- Шепнула Муза мне.- Пора идти вперед: Народ освобожден, но счастлив ли народ?.. Внимаю ль песни жниц над жатвой золотою, Старик ли медленный шагает за сохою, Бежит ли по лугу, играя и свистя, С отцовским завтраком довольное дитя, Сверкают ли серпы, звенят ли дружно косы - Ответа я ищу на тайные вопросы, Кипящие в уме: "В последние года Сносней ли стала ты, крестьянская страда? И рабству долгому пришедшая на смену Свобода наконец внесла ли перемену В народные судьбы? в напевы сельских дев? Иль так же горестен нестройный их напев?.." Уж вечер настает. Волнуемый мечтами, По нивам, по лугам, уставленным стогами, Задумчиво брожу в прохладной полутьме, И песнь сама собой слагается в уме, Недавних, тайных дум живое воплощенье: На сельские труды зову благословенье, Народному врагу проклятия сулю, А другу у небес могущества молю, И песнь моя громка!.. Ей вторят долы, нивы, И эхо дальних гор ей шлет свои отзывы, И лес откликнулся... Природа внемлет мне, Но тот, о ком пою в вечерней тишине, Кому посвящены мечтания поэта, Увы! не внемлет он - и не дает ответа...

Я за то глубоко презираю себя, Что живу - день за днем бесполезно губя; Что я, силы своей не пытав ни на чем, Осудил сам себя беспощадным судом, И, лениво твердя: я ничтожен, я слаб! Добровольно всю жизнь пресмыкался как раб; Что, доживши кой-как до тридцатой весны, Не скопил я себе хоть богатой казны, Чтоб глупцы у моих пресмыкалися ног, Да и умник подчас позавидовать мог! Я за то глубоко презираю себя, Что потратил свой век, никого не любя¹, Что любить я хочу... что люблю я весь мир, А брожу дикарем - бесприютен и сир, И что злоба во мне и сильна, и дика, А хватаюсь за нож - замирает рука!

Я не люблю иронии твоей. Оставь ее отжившим и не жившим, А нам с тобой, так горячо любившим, Еще остаток чувства сохранившим,- Нам рано предаваться ей! Пока еще застенчиво и нежно Свидание продлить желаешь ты, Пока еще кипят во мне мятежно Ревнивые тревоги и мечты - Не торопи развязки неизбежной! И без того она не далека: Кипим сильней, последней жаждой полны, Но в сердце тайный холод и тоска... Так осенью бурливее река, Но холодней бушующие волны...

Я посетил твое кладбище, Подруга трудных, трудных дней! И образ твой светлей и чище Рисуется душе моей. Бывало, натерпевшись муки, Устав и телом и душой, Под игом молчаливой скуки Встречался грустно я с тобой. Ни смех, ни говор твой веселый Не прогоняли темных дум: Они бесили мой тяжелый, Больной и раздраженный ум. Я думал: нет в душе беспечной Сочувствия душе моей, И горе в глубине сердечной Держалось дольше и сильней... Увы, то время невозвратно! В ошибках юность не вольна: Без слез ей горе непонятно, Без смеху радость не видна... Ты умерла... Смирились грозы. Другую женщину я знал, Я поминутно видел слезы И часто смех твой вспоминал. Теперь мне дороги и милы Те грустно прожитые дни,- Как много нежности и силы Душевной вызвали они! Твержу с упреком и тоскою: "Зачем я не ценил тогда?" Забудусь, ты передо мною Стоишь - жива и молода: Глаза блистают, локон вьется, Ты говоришь: "Будь веселей!" И звонкий смех твой отдается Больнее слез в душе моей...

Я рано встал, недолги были сборы, Я вышел в путь, чуть занялась заря; Переходил я пропасти и горы, Переплывал я реки и моря; Боролся я, один и безоружен, С толпой врагов; не унывал в беде И не роптал. Но стал мне отдых нужен - И не нашел приюта я нигде! Не раз, упав лицом в сырую землю, С отчаяньем, голодный, я твердил: "По силам ли, о боже! труд подъемлю?"- И снова шел, собрав остаток сил. Всё ближе и знакомее дорога, И пройдено всё трудное в пути! Главы церквей сияют впереди - Недалеко до отчего порога! Насмешливо сгибаясь и кряхтя Под тяжестью сумы своей дырявой, Алчбы и жажды бедное дитя, Голодный труд, попутчик мой лукавый, Уж прочь идет: теперь нам розный путь. Вперед, вперед! Но изменили силы - Очнулся я на рубеже могилы... И некому и нечем помянуть! Настанет утро - солнышко осветит Бездушный труп... Всё будет решено! И в целом мире сердце лишь одно - И то едва ли - смерть мою заметит...

Я сегодня так грустно настроен, Так устал от мучительных дум, Так глубоко, глубоко спокоен Мой истерзанный пыткою ум,- Что недуг, мое сердце гнетущий, Как-то горько меня веселит,- Встречу смерти, грозящей, идущей, Сам пошел бы... Но сон освежит - Завтра встану и выбегу жадно Встречу первому солнца лучу: Вся душа встрепенется отрадно, И мучительно жить захочу! А недуг, сокрушающий силы, Будет так же и завтра томить И о близости темной могилы Так же внятно душе говорить...