Все стихи Николая Олейникова

О бублик, созданный руками хлебопека! Ты сделан для еды, но назначение твое высоко! Ты с виду прост, но тайное твое строение Сложней часов, великолепнее растения. Тебя пошляк дрожащею рукой разламывает. Он спешит. Ему не терпится. Его кольцо твое страшит, И дырка знаменитая Его томит, как тайна нераскрытая. А мы глядим на бублик и его простейшую фигуру, Его старинную тысячелетнюю архитектуру Мы силимся понять. Мы вспоминаем: что же, что же, На что это, в конце концов, похоже, Что значат эти искривления, окружность эта, эти пятна? Вотще! Значенье бублика нам непонятно.

(Стихотворение, бичующее разврат) Пришел я в гости, водку пил, Хозяйкин сдерживая пыл. Но водка выпита была. Меня хозяйка увлекла. Она меня прельщала так: «Раскинем с вами бивуак, Поверьте, насмешу я вас: Я хороша, как тарантас». От страсти тяжело дыша, Я раздеваюся, шурша. Вступив в опасную игру, Подумал я: «А вдруг помру?» Действительно, минуты не прошло, Как что-то из меня ушло. Душою было это что-то. Я умер. Прекратилась органов работа. И вот, отбросив жизни груз, Лежу прохладный, как арбуз. Арбуз разрезан. Он катился, Он жил — и вдруг остановился. В нем тихо дремлет косточка-блоха, И капает с него уха. А ведь не капала когда-то! Вот каковы они, последствия разврата.

Ты, Дева, друг любви и счастья, Не презирай, не презирай меня, Ни в радости, тем более ни в страсти Дурного обо мне не мня. Пускай уж я не тот! Но я еще красивый! Доколь в подлунной будет хоть один пиит¹, Еще не раз взыграет в нас гормон игривый. Пусть жертвенник разбит²! Пусть жертвенник разбит!

Однажды Склочник В Источник Плюнул с высоты. ...С тех пор Источник с ним на «ты».

Наливши квасу в нашатырь толченый, С полученной молекулой не может справиться ученый. Молекула с пятью подобными соединяется, Стреляет вверх, обратно падает и моментально уплотняется.

В чертогах смородины красной Живут сто семнадцать жуков, Зеленый кузнечик прекрасный, Четыре блохи и пятнадцать сверчков. Каким они воздухом дышат! Как сытно и чисто едят! Как пышно над ними колышет Смородина свой виноград!

С. Болдыревой¹ Маленькая рыбка, Маленький карась, Где ж ваша улыбка, Что была вчерась? Жареная рыба, Дорогой карась, Вы ведь жить могли бы, Если бы не страсть. Что же вас сгубило, Бросило сюда, Где не так уж мило, Где - сковорода? Помню вас ребенком: Хохотали вы, Хохотали звонко Под волной Невы. Карасихи-дамочки Обожали вас - Чешую, да ямочки, Да ваш рыбий глаз. Бюстики у рыбок - Просто красота! Трудно без улыбок В те смотреть места. Но однажды утром Встретилася вам В блеске перламутра Дивная мадам. Дама та сманила Вас к себе в домок, Но у той у дамы Слабый был умок. С кем имеет дело, Ах, не поняла! Соблазнивши, смело С дому прогнала. И решил несчастный Тотчас умереть. Ринулся он, страстный. Ринулся он в сеть. Злые люди взяли Рыбку из сетей, На плиту послали Просто, без затей. Ножиком вспороли, Вырвали кишки, Посолили солью, Всыпали муки... А ведь жизнь прекрасной Рисовалась вам. Вы считались страстными По промежду дам... Белая смородина, Черная беда! Не гулять карасику С милой никогда. Не ходить карасику Теплою водой, Не смотреть на часики, Торопясь к другой. Плавниками-перышками Он не шевельнет. Свою любу "корюшкою" Он не назовет. Так шуми же, мутная Невская вода! Не поплыть карасику Больше никуда.

Жена-кобыла — Для удовлетворенья пыла. Жена-корова — Для тихого семейного крова. Жена-стерва — Для раздраженья нерва. Жена-крошка — Всего понемножку.

Красавица, прошу тебя, говядины не ешь. Она в желудке пробивает брешь. Она в кишках кладет свои печати. Ее поевши, будешь ты пищати. Другое дело кролики. По калорийности они Напоминают солнечные дни.

Прими сей труд. Он красотой напоминает чай. Читай его. Скорби. Надейся. Изучай. Но пожалей несчастного меня, Смиренного редактора Макара¹, За то, что вместо пышного пучка огня² Я приношу тебе лишь уголь тлеющий из самовара. Сей самовар — мое к вам отношение, А уголь — данное стихотворение.

Среди белых полотенец На роскошном тюфяке Дремлет дамочка-младенец С погремушкою в руке. Ровно месяц эта дама Существует среди нас. В ней четыре килограмма, Это — девочка-алмаз. А теперь, друзья, взгляните На родителей Наташи¹: У нее папаша — Митя², Лидой звать ее мамашу. Поглядите, поглядите И бокалы поднимите.

Потерял я сон, Прекратил питание,- Очень я влюблен В нежное создание. То создание сидит На окне горячем¹. Для него мой страстный вид Ничего не значит. Этого создания Нет милей и краше, Нету многограннее Милой Лиды² нашей. Первый раз, когда я Вас Только лишь увидел, Всех красавиц в тот же час Я возненавидел... Кроме Вас. Мною было жжение У себя в груди замечено, И с тех пор у гения Сердце искалечено. Что-то в сердце лопнуло, Что-то оборвалось, Пробкой винной хлопнуло, В ухе отозвалось. И с тех пор я мучаюсь, Вспоминая Вас, Красоту могучую, Силу Ваших глаз. Ваши брови черные, Хмурые, как тучки, Родинки - смородинки, Ручки - поцелуйчики. В диком вожделении Провожу я ночь - Проводить в терпении Больше мне невмочь. Пожалейте, Лидия, Нового Овидия³. На мое предсердие Капни милосердия! Чтоб твое сознание Вдруг бы прояснилося, Чтоб мое питание Вновь восстановилося.

Пищит диванчик. Я с вами тут. У нас романчик - И вам капут. Вы так боялись Любить меня, Сопротивлялись В теченье дня. Я ваши губки Поцеловал, Я ваши юбки Пересчитал. Их оказалось - Всего одна. Тут завязалась Меж нами страсть! Но стало скучно Мне через час: Собственноручно Прикрыл я вас. Мне надоело Вас обнимать,- Я начал смело Отодвигать. Вы отвернулись, Я замолчал, Вы встрепенулись, Я засыпал. Потом под утро Смотрел на вас: Пропала пудра, Закрылся глаз. Вздохнул я страстно И вас обнял, И вновь ужасно Диван дрожал. Но это было Уж не любовь! Во мне бродила Лишь просто кровь. Ушел походкой В сияньи дня, Смотрели кротко Вы на меня. Вчера так крепко Я вас любил, Порвалась цепка,- Я вас забыл. Любовь такая Не для меня. Она святая Должна быть, да!

Я муху безумно любил! Давно это было, друзья, Когда еще молод я был, Когда еще молод был я. Бывало, возьмешь микроскоп, На муху направишь его — На щечки, на глазки, на лоб, Потом на себя самого. И видишь, что я и она, Что мы дополняем друг друга, Что тоже в меня влюблена Моя дорогая подруга. Кружилась она надо мной, Стучала и билась в стекло, Я с ней целовался порой, И время для нас незаметно текло. Но годы прошли, и ко мне Болезни сошлися толпой — В коленках, ушах и спине Стреляют одна за другой. И я уже больше не тот, И нет моей мухи давно. Она не жужжит, не поет, Она не стучится в окно. Забытые чувства теснятся в груди, И сердце мне гложет змея, И нет ничего впереди... О муха! О птичка моя!

Вот птичка жирная на дереве сидит. То дернет хвостиком, то хохолком пошевелит. Мой грубый глаз яйцеподобный В ней видел лишь предмет съедобный. И вдруг однажды вместо мяса, перьев и костей Я в ней увидел выражение божественных идей. Перемените же и Вы по случаю рождения Ко мне пренебрежительное отношение.

Генриху Левину¹ по поводу влюбления его в Шурочку Любарскую² Неприятно в океане Почему-либо тонуть. Рыбки плавают в кармане, Впереди - неясен путь. Так зачем же ты, несчастный, В океан страстей попал, Из-за Шурочки прекрасной Быть собою перестал?! Все равно надежды нету На ответную струю, Лучше сразу к пистолету Устремить мечту свою. Есть печальные примеры - Ты про них не забывай! - Как любовные химеры Привели в загробный край. Если ты посмотришь в сад, Там почти на каждой ветке Невеселые сидят, Будто запертые в клетки, Наши старые знакомые Небольшие насекомые: То есть пчелы, то есть мухи, То есть те, кто в нашем ухе Букву Ж изготовляли, Кто летали и кусали И тебя, и твою Шуру За роскошную фигуру. И бледна и нездорова, Там одна блоха сидит, По фамилии Петрова, Некрасивая на вид. Она бешенно влюбилась В кавалера одного! Помню, как она резвилась В предвкушении его. И глаза ее блестели, И рука ее звала, И близка к заветной цели Эта дамочка была. Она юбки надевала Из тончайшего пике, И стихи она писала На блошином языке: И про ножки, и про ручки, И про всякие там штучки Насчет похоти и брака... Оказалося, однако, Что прославленный милашка Не котеночек, а хам! В его органах кондрашка, А в головке тарарам. Он ее сменил на деву - Обольстительную мразь - И в ответ на все напевы Затоптал ногами в грязь. И теперь ей все постыло - И наряды, и белье, И под лозунгом "могила" Догорает жизнь ее. ...Страшно жить на этом свете, В нем отсутствует уют, - Ветер воет на рассвете, Волки зайчика грызут, Улетает птица с дуба, Ищет мяса для детей, Провидение же грубо Преподносит ей червей. Плачет маленький теленок Под кинжалом мясника, Рыба бедная спросонок Лезет в сети рыбака. Лев рычит во мраке ночи, Кошка стонет на трубе, Жук-буржуй и жук-рабочий Гибнут в классовой борьбе. Все погибнет, все исчезнет От бациллы до слона - И любовь твоя, и песни, И планеты, и луна. И блоха, мадам Петрова, Что сидит к тебе анфас, - Умереть она готова, И умрет она сейчас. Дико прыгает букашка С бесконечной высоты, Разбивает лоб бедняжка... Разобьешь его и ты!

Я ем сырые корешки, Питаюсь черствою корою И запиваю порошки Водопроводного водою. Нетрудно порошок принять, Но надобно его понять. Вот так и вас хочу понять я — И вас, и наши обоюдные объятья.

Когда ему выдали сахар и мыло, Он стал домогаться селедок с крупой. ...Типичная пошлость царила В его голове небольшой.

Однажды Витамин, Попавши в Тмин, Давай плясать и кувыркаться И сам с собою целоваться. «Кретин!» — Подумал Тмин.

Неуловимы, глухи, неприметны Слова, плывущие во мне,- Проходят стороной - печальны, бледные,- Не наяву, а будто бы во сне. Простой предмет - перо, чернильница,- Сверкая, свет прольют иной. И день шипит, как мыло в мыльнице, пленяя тусклой суетой. Чужой рукой моя рука водила: Я слышал то, о чем писать хотел, Что издавало звук шипенья мыла,- Цветок засохший чистотел.

Приятен вид тетради клетчатой: В ней нуль могучий помещен, А рядом нолик искалеченный Стоит, как маленький лимон. О вы, нули мои и нолики, Я вас любил, я вас люблю! Скорей лечитесь, меланхолики, Прикосновением к нулю! Нули - целебные кружочки, Они врачи и фельдшера, Без них больной кричит от почки, А с ними он кричит "ура". Когда умру, то не кладите, Не покупайте мне венок, А лучше нолик положите На мой печальный бугорок.

Все пуговки, все блохи, все предметы что-то значат. И неспроста одни ползут, другие скачут. Я различаю в очертаниях неслышный разговор: О чем-то сообщает хвост, на что-то намекает бритвенный прибор. Тебе селедку подали. Ты рад. Но не спеши ее отправить в рот Гляди, гляди! Она тебе сигналы подает.

Пойду я в контору "Известий", Внесу восемнадцать рублей И там навсегда распрощаюсь С фамилией прежней моей. Козловым я был Александром, А больше им быть не хочу. Зовите Орловым Никандром, За это я деньги плачу. Быть может, с фамилией новой Судьба моя станет иной, И жизнь потечет по-иному, Когда я вернуся домой. Собака при виде меня не залает, А только замашет хвостом, И в жакте меня обласкает Сердитый подлец управдом... . . . . . . . . . . . . . . Свершилось! Уже не Козлов я! Меня называть Александром нельзя. Меня поздравляют, желают здоровья Родные мои и друзья. Но что это значит? Откуда На мне этот синий пиджак? Зачем на подносе чужая посуда? В бутылке зачем вместо водки коньяк? Я в зеркало глянул стенное, И в нем отразилось чужое лицо. Я видел лицо негодяя, Волос напомаженный ряд, Печальные тусклые очи, Холодный уверенный взгляд. Тогда я ощупал себя, свои руки, Я зубы свои сосчитал, Потрогал суконные брюки - И сам я себя не узнал. Я крикнуть хотел - и не крикнул. Заплакать хотел - и не смог. "Привыкну,- сказал я,- привыкну!" - Однако привыкнуть не мог. Меня окружали привычные вещи, И все их значения были зловещи. Тоска мое сердце сжимала, И мне же моя же нога угрожала. Я шутки шутил! Оказалось, Нельзя было этим шутить. Сознанье мое разрывалось, И мне не хотелося жить. Я черного яду купил в магазине, В карман положил пузырек. Я вышел оттуда шатаясь. Ко лбу прижимая платок. С последним коротким сигналом¹ Пробьет мой двенадцатый час. Орлова не стало. Козлова не стало. Друзья, помолитесь за нас!

Половых излишеств бремя Тяготеет надо мной. Но теперь настало время Для тематики иной. Моя новая тематика - Это Вы и математика.

Ольге Михайловне¹ Блестит вода холодная в бутылке, Во мне поползновения блестят. И если я - судак, то ты подобна вилке, При помощи которой судака едят. Я страстию опутан, как катушка, Я быстро вяну, сам не свой, При появлении твоем дрожу, как стружка... Но ты отрицательно качаешь головой. Смешна тебе любви и страсти позолота - Тебя влечет научная работа. Я вижу, как глаза твои над книгами нависли. Я слышу шум. То знания твои шумят! В хорошенькой головке шевелятся мысли, Под волосами пышными они кишмя кишат. Так в роще куст стоит, наполненный движеньем. В нем чижик водку пьет, забывши стыд. В нем бабочка, закрыв глаза, поет в самозабвеньи, И все стремится и летит. И я хотел бы стать таким навек, Но я не куст, а человек. На голове моей орлы гнезда не вили, Кукушка не предсказывала лет... Люби меня, как все любили, За то, что гений я, а не клеврет! Я верю: к шалостям твой организм вернется. Бери меня, красавица, я - твой! В груди твоей пусть сердце повернется Ко мне своею лучшей стороной.

Без одежды и в одежде Я вчера Вас увидал, Ощущая то, что прежде Никогда не ощущал. Над системой кровеносной, Разветвленной, словно куст, Воробьев молниеносней Пронеслася стая чувств. Нет сомнения — не злоба, Отравляющая кровь, А несчастная, до гроба Нерушимая любовь. И еще другие чувства, Этим чувствам имя — страсть! — Лиза! Деятель искусства! Разрешите к Вам припасть!

Меня изумляет, меня восхищает Природы красивый наряд: И ветер, как муха, летает, И звезды, как рыбки, блестят. Но мух интересней, Но рыбок прелестней Прелестная Лиза моя — Она хороша, как змея! Возьми поскорей мою руку, Склонись головою ко мне, Доверься, змея, политруку — Я твой изнутри и извне! Мешают нам наши покровы, Сорвем их на страх подлецам! Чего нам бояться? Мы внешне здоровы, А стройностью торсов мы близки к орлам. Тому, кто живет как мудрец-наблюдатель, Намеки природы понятны без слов: Проходит в штанах обыватель, Летит соловей — без штанов. Хочу соловьем быть, хочу быть букашкой, Хочу над тобою летать, Отбросивши брюки, штаны и рубашку — Всё то, что мешает пылать. Коровы костюмов не носят. Верблюды без юбок живут. Ужель мы глупее в любовном вопросе, Чем тот же несчастный верблюд? Поверь, облаченье не скроет Того, что скрывается в нас, Особенно если под модным покроем Горит вожделенья алмаз. ...Ты слышишь, как кровь закипает? Моя полноценная кровь! Из наших объятий цветок вырастает По имени Наша Любовь.

Если птичке хвост отрезать — Она только запоет. Если сердце перерезать — Обязательно умрет! Ты не птичка, но твой локон — Это тот же птичий хвост: Он составлен из волокон, Из пружинок и волос. Наподобие петрушки Разукрашен твой овал, Покрывает всю макушку Волокнистый матерьял. А на самом на затылке Светлый высыпал пушок. Он хорошенькие жилки Покрывает на вершок. О, зови, зови скорее Парикмахера Матвея! Пусть означенный Матвей На тебя прольет елей¹. Пусть ножи его стальные И машинки застучат И с твоей роскошной выи Пух нежнейший удалят. Где же птичка, где же локон, Где чудесный птичий хвост, Где волос мохнатый кокон, Где пшеница, где овес? Где растительные злаки, Обрамлявшие твой лоб, Где волокна-забияки, Где петрушка, где укроп? Эти пышные придатки, Что сверкали час назад, В живописном беспорядке На полу теперь лежат. И дрожит Матвей прекрасный, Укротитель шевелюры, Обнажив твой лоб атласный И ушей архитектуру.

Два сердитые субъекта расставались на Расстанной¹, Потому что уходила их любови полоса. Был один субъект — девица, а другой был непрестанно Всем своим лицом приятным от серженья полосат. Почему же он сердился, коль в душе его потухли Искры страсти незабвенной или как их там еще? Я бы там на его месте перестал бы дуть на угли, Попрощался бы учтиво, приподняв свое плечо. Но мужчина тот холерик был, должно быть, по натуре, А девица — меланхолик, потому что не орет. И лицо его большое стало темным от натуги, Меланхолик же в испуге стыдно смотрит на народ. В чем же дело в этом деле? Что за дьявольская сила Их клещами захватила? Почему нейдут домой? На трамвай пятиалтынный, попрощавшись, попросил он, Но монеты больше нету, лишь последняя — самой! И решили эти люди, чтобы им идти не скучно, Ночевать у сей красотки, и обоим — чтоб пешком. И кончается довольно примитивно этот случай, И идут к ней на квартиру, в переулок, на Мошков². Ну а нам с тобой, поссорясь... нам похожими вещами Заниматься не придется — мы с тобою мудрецы: Если мы да при прощаньи на трамвай да не достанем, То пешком пойдем до дому. Но — в различные концы.

Я описал кузнечика, я описал пчелу, Я птиц изобразил в разрезах полагающихся, Но где мне силу взять, чтоб описать смолу Твоих волос, на голове располагающихся? Увы, не та во мне уж сила, Которая девиц, как смерть, косила' И я не тот. Я перестал безумствовать и пламенеть, И прежняя в меня не лезет снедь. Давно уж не ночуют утки В моем разрушенном желудке. И мне не дороги теперь любовные страданья — Меня влекут к себе основы мирозданья. Я стал задумываться над пшеном, Зубные порошки меня волнуют, Я увеличиваю бабочку увеличительным стеклом — Строенье бабочки меня интересует. Везде преследуют меня — и в учреждении и на бульваре — Заветные мечты о скипидаре. Мечты о спичках, мысли о клопах, О разных маленьких предметах; Какие механизмы спрятаны в жуках, Какие силы действуют в конфетах. Я понял, что такое рожки, Зачем грибы в рассол погружены, Какой имеют смысл телеги, беговые дрожки И почему в глазах коровы отражаются окошки, Хотя они ей вовсе не нужны. Любовь пройдет. Обманет страсть. Но лишена обмана Волшебная структура таракана. О, тараканьи растопыренные ножки, которых шесть! Они о чем-то говорят, они по воздуху каракулями пишут, Их очертания полны значенья тайного... Да, в таракане что-то есть, Когда он лапкой двигает и усиком колышет. А где же дамочки, вы спросите, где милые подружки, Делившие со мною мой ночной досуг, Телосложением напоминавшие графинчики, кадушки,— Куда они девались вдруг? Иных уж нет. А те далече.¹ Сгорели все они, как свечи. А я горю иным огнем, другим желаньем — Ударничеством и соревнованьем! Зовут меня на новые великие дела Лесной травы разнообразные тела. В траве жуки проводят время в занимательной беседе. Спешит кузнечик на своем велосипеде. Запутавшись в строении цветка, Бежит по венчику ничтожная мурашка. Бежит, бежит... Я вижу резвость эту, и меня берет тоска, Мне тяжко! Я вспоминаю дни, когда я свежестью превосходил коня, И гложет тайный витамин меня И я молчу, сжимаю руки, Гляжу на травы не дыша... Но бьет тимпан²! И над служителем науки Восходит солнце не спеша.

Шумит земляника над мертвым жуком, В траве его лапки раскинуты. Он думал о том, и он думал о сем,— Теперь из него размышления вынуты. И вот он коробкой пустою лежит, Раздавлен копытом коня, И хрящик сознания в нем не дрожит, И нету в нем больше огня. Он умер, и он позабыт, незаметный герой, Друзья его заняты сами собой. От страшной жары изнывая, паук На нитке отдельной висит. Гремит погремушками лук, И бабочка в клюкве сидит. Не в силах от счастья лететь, Лепечет, лепечет она, Ей хочется плакать, ей хочется петь, Она вожделенья полна. Вот ягода падает вниз, И капля стучит в тишине, И тля муравьиная бегает близ, И мухи бормочут во сне. А там, где шумит земляника, Где свищет укроп-молодец, Не слышно ни пенья, ни крика — Лежит равнодушный мертвец.

(на рождение девочки) На хорошенький букетик Ваша девочка похожа. Зашнурована в пакетик Ее маленькая кожа. В этой крохотной канашке С восхищеньем замечаю Благородные замашки Ее папы-негодяя. Негодяя в лучшем смысле, Негодяя в смысле - гений, Потому что много мысли Он вложил в одно из самых Лучших своих произведений.

Возле ягоды морошки В галерее ботанической На короткой цветоножке Воссиял цветок тропический. Это Вы — цветок, Тамара, А морошка — это я. Вы виновница пожара, Охватившего меня.

Достоевский¹ Таракан сидит в стакане, Ножку рыжую сосет. Он попался. Он в капкане. И теперь он казни ждет. Он печальными глазами На диван бросает взгляд, Где с ножами, с топорами Вивисекторы² сидят. У стола лекпом³ хлопочет, Инструменты протирая, И под нос себе бормочет Песню "Тройка удалая"⁴. Трудно думать обезьяне, Мыслей нет - она поет. Таракан сидит в стакане, Ножку рыжую сосет. Таракан к стеклу прижался И глядит едва дыша... Он бы смерти не боялся, Если б знал, что есть душа. Но наука доказала, Что душа не существует, Что печенка, кости, сало - Вот что душу образует. Есть всего лишь сочлененья, А потом соединенья. Против выводов науки Невозможно устоять. Таракан, сжимая руки, Приготовился страдать. Вот палач к нему подходит, И, ощупав ему грудь, Он под ребрами находит То, что следует проткнуть. И проткнувши, набок валит Таракана, как свинью. Громко ржет и зубы скалит, Уподобленный коню. И тогда к нему толпою Вивисекторы спешат. Кто щипцами, кто рукою Таракана потрошат. Сто четыре инструмента Рвут на части пациента. От увечий и от ран Помирает таракан. Он внезапно холодеет, Его веки не дрожат... Тут опомнились злодеи И попятились назад. Все в прошедшем - боль, невзгоды. Нету больше ничего. И подпочвенные воды Вытекают из него. Там, в щели большого шкапа, Всеми кинутый, один, Сын лепечет: "Папа, папа!" Бедный сын! Но отец его не слышит, Потому что он не дышит. И стоит над ним лохматый Вивисектор удалой, Безобразный, волосатый, Со щипцами и пилой. Ты, подлец, носящий брюки, Знай, что мертвый таракан - Это мученик науки, А не просто таракан. Сторож грубою рукою Из окна его швырнет, И во двор вниз головою Наш голубчик упадет. На затоптанной дорожке Возле самого крыльца Будет он, задравши ножки, Ждать печального конца. Его косточки сухие Будет дождик поливать Его глазки голубые⁵ Будет курица клевать.

Чарльз Дарвин, известный ученый, Однажды синичку поймал. Ее красотой увлеченный, Он зорко за ней наблюдал. Он видел головку змеиную И рыбий раздвоенный хвост, В движениях - что-то мышиное И в лапах - подобие звезд. "Однако,- подумал Чарльз Дарвин,- Однако, синичка сложна. С ней рядом я просто бездарен. Пичужка, а как сложена! Зачем же меня обделила Природа своим пирогом? Зачем безобразные щеки всучила, И пошлые пятки, и грудь колесом?" ...Тут горько заплакал старик омраченный. Он даже стреляться хотел! Был Дарвин известный ученый, Но он красоты не имел.

	Чарльз Дарвин, великий ученый,
	Однажды синичку поймал.
	Ее красотой потрясенный,
	Он долго ее наблюдал.

(Баллада) Однажды, однажды Я вас увидал. Увидевши дважды, Я вас обнимал. А в сотую встречу Утратил я пыл. Тогда откровенно Я вам заявил: - Без хлеба и масла Любить я не мог. Чтоб страсть не погасла, Пеките пирог! Смотрите, как вяну Я день ото дня. Татьяна, Татьяна, Кормите меня. Поите, кормите Отборной едой, Пельмени варите, Горох с ветчиной. От мяса и кваса Исполнен огня, Любить буду нежно, Красиво, прилежно... Кормите меня! Татьяна выходит, На кухню идет, Котлету находит И мне подает. ...Исполнилось тело Желаний и сил, И черное дело Я вновь совершил. И снова котлета. Я снова любил. И так до рассвета Себя я губил. Заря занималась, Когда я уснул. Под окнами пьяный Кричал: караул! Лежал я в постели Три ночи, три дня, И кости хрустели Во сне у меня. Но вот я проснулся, Слегка застонал. И вдруг ужаснулся, И вдруг задрожал. Я ногу хватаю - Нога не бежит, Я сердце сжимаю - Оно не стучит. ...Тут я помираю. Зарытый, забытый В земле я лежу, Попоной покрытый, От страха дрожу. Дрожу от того я, Что начал я гнить, Но хочется вдвое Мне кушать и пить. Я пищи желаю, Желаю котлет. Красивого чаю, Красивых котлет. Любви мне не надо, Не надо страстей, Хочу лимонаду, Хочу овощей! Но нет мне ответа - Скрипит лишь доска, И в сердце поэта Вползает тоска. Но сердце застынет, Увы, навсегда, И желтая хлынет Оттуда вода, И мир повернется Другой стороной, И в тело вопьется Червяк гробовой.