Все стихи Вячеслава Иванова

Снилось мне: сквозит завеса Меж землей и лицом небес. Небо — влажный взор Зевеса, И прозрачный грустит Зевес. Я прочел в склоненном взоре Голубеющую печаль. Вспухнет вал — и рухнет — в море; Наших весен ему не жаль. Возгрустил пустынник неба, Что ответный, отсветный лик Ах, лишь омутом Эреба Повторенный его двойник... Вечных сфер святой порядок И весь лик золотых Идей Яркой красочностью радуг Льнули к ночи его бровей,— Обвивали, развевали Ясной солнечностью печаль; Нерожденных солнц вставали За негаданной далью даль. Но печаль гасила краски... И вззвенел, одичав, тимпан; Взвыл кимвал: сатирам пляски Повелел хохотливый Пан. Их вскружился вихорь зыбкий, Надрывалась дуда звончей — И божественной улыбкой Прояснилась печаль очей.

А. С. Ященку Ты — что поток, чей буйственный задор Бежит в снегах. Как сталь студеной влаги, Тягчится, потемнев, твой жесткий взор В борении мыслительной отваги, Когда средь нас иль на поле бумаги Ты ринешься в миропобедный спор... Миг, и в лазури тонет кругозор, Пасутся овцы, за звездою маги Идут, и ты несешь венки олив И миру мир... с ярмом, о деспот-мистик, Казацкой вольности и казуистик Равно дитя,— всё в русском сердце слив!.. Верней оракул всех характеристик: Льдом не застынь, кто холодно бурлив!

Евг. К. Герцык Так долго с пророческим медом Мешал я земную полынь, Что верю деревьям и водам В отчаяньи рдяных пустынь,— Всем зеркальным фатаморганам, Всем былям воздушных сирен, Земли путеводным обманам И правде небесных измен. * Фата-моргана, мираж (лат.).— Ред.

Жизнь - истома и метанье, Жизнь - витанье Тени бедной Над плитой забытых рун; В глубине ночных лагун Отблеск бледный, Трепетанье Бликов белых, Струйных лун; Жизнь - полночное роптанье, Жизнь - шептанье Онемелых, чутких струн... Погребенного восстанье Кто содеет Ясным зовом? Кто владеет Властным словом? Где я? Где я? По себе я Возалкал! Я - на дне своих зеркал. Я - пред ликом чародея Ряд встающих двойников, Бег предлунных облаков. * Становлюсь, значит не есмь (лат.).- Ред.

Есть духи глаз. С куста не каждый цвет Они вплетут в венки своих избраний; И сорванный с их памятию ранней Сплетается. И суд их: Да иль: Нет. Хоть преломлен в их зрящих чашах свет, Но чист кристалл эфироносных граней. Они — глядят: молчанье — их завет. Но в глубях дали грезят даль пространней. Они — как горный вкруг души туман. В их снах правдив явления обман. И мне вестят их арфы у порога, Что радостен в росах и солнце луг; Что звездный свод — созвучье всех разлук; Что мир — обличье страждущего Бога.

Мария, Дева-Мать! Ты любишь этих гор Пещеры, и ключи, и пастбища над бором, И дани роз Твоих от пастырей, чьим взорам Являешься, надев их бедных дев убор. Пречистая, внемли! Не с ангельским собором, Клубящим по небу Твой звездный омофор, Когда за всенощной Тебя величит хор,— Владычицей Земли предстань родным просторам! Полей, исхоженных Христом, в годину кар Стена незримая, Ты, в пламени пожаров Неопалимая, гнала толпы татар. К струям святых озер, с крутых лесистых яров Сойди, влача лазурь,— коль нежной тайны дар И древлий Радонеж, и девий помнит Саров!

Средь стогн прославленных, где Беатриче Дант, Увидев: "Incipit,- воскликнул,- vita nova" **,- Наг, юноша-пастух, готов на жребий зова, Стоит с пращой, себя почуявший Гигант. Лев молодой пустынь, где держит твердь Атлант, Он мерит оком степь и мерит жертву лова... Таким его извел - из идола чужого - Сверхчеловечества немой иерофант! Мышц мужеских узлы, рук тяжесть необорных, И выя по главе, и крепость ног упорных, Весь скимна-отрока еще нестройный вид,- Всё в нем залог: и глаз мечи, что, медля, метят, И мудрость ждущих уст - они судьбам ответят!- Бог-дух на льва челе... О, верь праще, Давид! * Гигант (итал.).- Ред. ** Начинается новая жизнь (итал.).- Ред.

Вл. Н. Ивановскому Беспечный ученик скептического Юма! Питали злобой Гоббс и подозреньем Кант Твой непоседный ум: но в школе всех Ведант Твоя душа, поэт, не сделалась угрюма. Боюся: цеховой не станешь ты педант. Что перелетная взлюбила ныне дума? Уже наставник твой — не Юм — «суровый Дант»! Ты с корабля наук бежишь, как мышь из трюма. В ковчеге ль Ноевом всех факультетов течь Открылась, и в нее живая хлещет влага? Скажи, агностик мой, предтеча всех предтеч: Куда ученая потянется ватага? Ужели на Парнас?.. Затем что знанья — нет! Ты бросил в знанье сеть и выловил — сонет.

Покорный день сходил из облаков усталых, И, как сомкнутые покорные уста, Была беззвучна даль, и никла немота Зеленохвостых чащ и немощь листв увялых, И кроткою лилась истомой теплота На нищий блеск дубов, на купы пиний малых; И влажная земля, под тленьем кущ опалых, Была, как Смерть и Сев, смиренна и свята... Таким явился мне,- о мертвая Равенна!- Твой лес прославленный,- ты, в лепоте святынь, Под златом мозаик хранительных забвенна! И был таков твой сон и скорбь твоих пустынь, Где веет кротко Смерть, под миром Крыл лелея Мерцающую Жизнь, как бледный огнь елея. * Сосновый лес (итал.).- Ред.

Как бледная рука, приемля рок мечей, И жребий жертвенный, и вышней воли цепи, Чертит: "Се аз раба",- и горних велелепий Не зрит Венчанная, склонив печаль очей,- Так ты живописал бессмертных боль лучей, И долу взор стремил, и средь безводной степи Пленяли сени чар и призрачный ручей Твой дух мятущийся, о Сандро Филипепи! И Смерть ты лобызал, и рвал цветущий Тлен! С улыбкой страстною Весна сходила в долы: Желаний вечность - взор, уста - истомный плен... Но снились явственней забвенные глаголы, Оливы горние, и Свет, в ночи явлен, И поцелуй небес, и тень Савонаролы... * "Величит" (лат.).- Ред.

Dante, Inf., XXV, 4* Валерию Брюсову Уж я топчу верховный снег Алмазной девственной пустыни Под синью траурной святыни; Ты, в знойной мгле, где дух полыни,— Сбираешь яды горьких нег. В бесплотный облак и в эфир Глубокий мир внизу истаял... А ты — себя еще не чаял И вещей пыткой не изваял Свой окончательный кумир. Как День, ты новой мукой молод; Как Ночь, стара моя печаль. И я изведал горна голод, И на меня свергался молот, Пред тем как в отрешенный холод Крестилась дышащая сталь. И я был раб в узлах змеи, И в корчах звал клеймо укуса; Но огнь последнего искуса Заклял, и солнцем Эммауса Озолотились дни мои. Дуга страдальной Красоты Тебя ведет чрез преступленье. Еще, еще преодоленье, Еще смертельное томленье — И вот — из бездн восходишь ты! * Были змеи подругами моими. Данте, Ад, XXV, 4 (ит.).— Ред.

Я не знаю, где он рухнет, льдами вскормленный поток. Рок ли стройно движут струны? Или лирник — темный Рок? Знаю только: эти руны я пою не одинок. Что мне светит — звезды, очи ль — волны, лебеди ль — из тьмы? Сколько нас, пловцов полнощных, и куда отплыли мы? Слышу трепет крыльев мощных, за гребцами, у кормы. Я не знаю Нежной Тайны явных ликов и примет. Снятся ль знаменья поэту? Или знаменье — поэт? Знаю только: новой свету, кроме вещей, песни нет.

В чьи очи явственно взглянула Живая Тайна естества; Над кем вселенская листва С плодами звездными нагнула Колеблемую Духом сень; Кто видел елисейский день И кипарис, как тополь, белый; Кто — схимой Солнца облечен — На жертву Солнцу обречен, Как дуб, опутанный омелой,— Тот будет, хладный, души жечь И, как Земли магнитный полюс, Сердца держать и воли влечь,— Один в миру: in Mundo Solus¹.

Кто познал тоску земных явлений, Тот познал явлений красоту. В буйном вихре вожделений, Жизнь хватая на лету, Слепы мы на красоту явлений. Кто познал явлений красоту, Тот познал мечту гиперборея: Тишину и полноту В сердце сладостно лелея, Он зовет лазурь и пустоту. Вспоминая долгие эоны, Долгих нег блаженство и полон,— Улыбаясь, слышит звоны Теплых и прозрачных лон,— И нисходит на живые лона. * Тоска явлений (лат.).— Ред.

Снова в небе тихий серп Колдуньи Чертит «Здравствуй»,— выкованный уже Звонкого серпа, что режет злато. На небе сребро — на ниве злато. Уняло безвременье и стужи, Нам царя вернуло Новолунье. Долгий день ласкало Землю Солнце; В озеро вечернее реками Вылило расплавленное злато. Греб веслом гребец — и черпал злато. Персики зардели огоньками, Отразили зеркальцами Солнце. Но пока звала Колдунья стужи, Стал ленивей лучезарный владарь: Тучное раскидывает злато, Не считая: только жжется злато. Рано в терем сходит... Виноградарь Скоро, знать, запляшет в красной луже.

1 Ты царским поездом назвал Заката огненное диво. Еще костер не отпылал И розы жалят: сердце живо. Еще в венце моем горю. Ты ж, Феба список снежноликий, Куда летишь, с такой музыкой, С такими кликами?.. Смотрю На легкий поезд твой — с испугом Восторга! Лирник-чародей, Ты повернул к родимым вьюгам Гиперборейских лебедей! Они влекут тебя в лазури, Звончатым отданы браздам, Чрез мрак — туда, где молкнут бури, К недвижным ледяным звездам. 2 Пусть вновь — не друг, о мой любимый! Но братом буду я тебе На веки вечные в родимой Народной мысли и судьбе. Затем, что оба Соловьевым¹ Таинственно мы крещены; Затем, что обрученьем новым С Единою обручены. Убрус положен на икону: Незримо тайное лицо. Скользит корабль по синю лону: На темном дне горит кольцо.

Дух пламенный, алкаючи, вращает В поднебесьи свой солнцевидный глаз; Горит он всем исполниться зараз И целого, нецельный, не вмещает,— Вновь извергая вон, что поглощает,— Смарагд роняя, чтоб схватить алмаз: Так из пучин индийских водолаз Случайный перл, исторгнув, похищает. Спеша и задыхаясь, и дробя Единое, забвенью и изменам Мы рабствуем, и любим, полюбя, Не духа вечностью, но духа пленом. Мы нищими по россыпям пройдем, И что нас ищет глухо — не найдем.

Средь гор глухих я встретил пастуха, Трубившего в альпийский длинный рог. Приятно песнь его лилась; но, зычный, Был лишь орудьем рог, дабы в горах Пленительное эхо пробуждать. И всякий раз, когда пережидал Его пастух, извлекши мало звуков, Оно носилось меж теснин таким Неизреченно-сладостным созвучьем, Что мнилося: незримый духов хор, На неземных орудьях, переводит Наречием небес язык земли. И думал я: "О гений! Как сей рог, Петь песнь земли ты должен, чтоб в сердцах Будить иную песнь. Блажен, кто слышит". И из-за гор звучал отзывный глас: "Природа - символ, как сей рог. Она Звучит для отзвука; и отзвук - бог. Блажен, кто слышит песнь и слышит отзвук".

М.Кузмину В румяна ль, мушки и дендизм, В поддевку ль нашего покроя, Певец и сверстник Антиноя, Ты рядишь свой анахронизм,- Старообрядческих кафизм Чтецом стоя пред аналоем Иль Дафнисам кадя и Хлоям, Ты всё - живой анахронизм. В тебе люблю, сквозь грани призм, Александрийца и француза Времен классических, чья муза - Двухвековой анахронизм. За твой единый галлицизм Я дам своих славизмов десять; И моде всей не перевесить Твой родовой анахронизм.

Вл. Н. Ивановскому Не Ding-an-sich¹ и не Явленье, вы, О царство третье, легкие Аспекты, Вы, лилии моей невинной секты, Не догматы учительной Совы, Но лишь зениц воззревших интеллекты, Вы, духи глаз (сказал бы Дант),— увы, Не теоремы темной головы, Blague² или блажь, аффекты иль дефекты Мышления, и «примысл» или миф, О спектры душ! — всё ж, сверстник мой старинный, Вас не отверг познанья критик чинный В те дни, когда плясал в Париже Скиф И прорицал, мятежным Вакхом болен, Что нет межей, что хаос прав и волен.

Мытарствами теней перегражденный Нил И неба синее горнило — Сон зодчего гробниц, что рано дух пленил,— Как память, сердце схоронило. Но бледным призраком из ночи гробовой Встает, что было встарь так ярко: Под вялым парусом, влекома бечевой, Плывет, поскрипывая, барка. И первый из семи, в упряжке бурлака, Еще не выступил невольник,— А в синеве желтел, над явором мыска, Ее воздушный треугольник. Вот, он загородил зыбей лазурный блеск; А те, всей грудью налегая На перевязь, прошли... О, тихий скрип и плеск! Оплечий смуглых мощь нагая! И глыб гранитный груз, что молот отгранил! Вы ль сны безветренного царства? Вы марево ль теней — богов небесный Нил И душ загробные мытарства?

1 Что порхало, что лучилось — Отзвенело, отлучилось, Отсверкавшей упало рекой... Мотыльком живое отлетело. И — как саван — укутал покой Опустелое тело. Но бессонные очи Испытуют лик Ночи: «Зачем лик Мира — слеп? Ослеп мой дух,— И слеп, и глух Мой склеп»... Белая, зажгись во тьме, звезда! Стань над ложем, близкая: «Ты волен»... А с отдаленных колоколен, Чу, медь поет: «Всему чреда»... Чу, ближе: «Рок»... — «Сон и страда»... — «Свой знают срок»... — «Встает звезда»... Ко мне гряди, сюда, сюда! 2 В комнате сонной мгла. Дверь, как бельмо, бела. Мысли пугливо-неверные, Как длинные, зыбкие тени, Неимоверные, Несоразмерные,— Крадутся, тянутся в пьяном от ночи мозгу, Упившемся маками лени. Скользят и маячат Царевны-рыбы И в могилы прячут Белые трупы. Их заступы тупы, И рыхлы глыбы На засыпчатом дне. «Я лгу — Не верь, Гробничной, мне!— Так шепчет дверь. — Я — гробничная маска, оттого я бела; Но за белой гробницей — темничная мгла». «И мне не верь,— Так шепчет тень. — Я редею, и таю, И тебе рождаю Загадку — день»... Ты помедли, белый день! Мне оставь ночную тень,— Мы играем в прятки. Ловит Жизнь иль Смерть меня? Чья-то ткется западня Паутиной шаткой... 3 Казни ль вестник предрассветный Иль бесплотный мой двойник — Кто ты, белый, что возник Предо мной, во мгле просветной, Весь обвитый Благолепным, Склепным Льном,— Тускл во мреяньи ночном? Мой судья? палач? игемон? Ангел жизни? смерти демон? Брат ли, мной из ночи гроба Изведенный? Мной убитый,— Присужденный На томительный возврат? Супостат — Или союзник? Мрачный стражник? бледный узник? Кто здесь жертва? — кто здесь жрец? Воскреситель и мертвец? Друг на друга смотрим оба... Ты ль, пришлец, восстал из гроба? Иль уводишь в гроб меня — В платах склепных, Благолепных Бело-мреющего дня?

Great is their love, who love in sin and fear. Byron Велика тех любовь, кто любят во грехе и страхе. Байрон День влажнокудрый досиял, Меж туч огонь вечерний сея. Вкруг помрачался, вкруг зиял Недвижный хаос Колизея. Глядели из стихийной тьмы Судеб безвременные очи... День бурь истомных к прагу ночи, День алчный провожали мы - Меж глыб, чья вечность роковая В грехе святилась и крови, Дух безнадежный предавая Преступным терниям любви, Стеснясь, как два листа, что мчит, Безвольных, жадный плен свободы, Доколь их слившей непогоды Вновь легкий вздох не разлучит...

М. М. Замятниной Как изваянная, висит во сне С плодами ветвь в саду моем — так низко... Деревья спят — и грезят?— при луне, И таинство их жизни — близко, близко... Пускай недостижимо нам оно — Его язык немотный всё ж понятен: Им нашей красотой сказать дано, Что мы — одно, в кругу лучей и пятен. И всякой жизни творческая дрожь В прекрасном обличается обличье; И мило нам раздельного различье Общеньем красоты. Ее примножь!— И будет мир, как этот сад застылый, Где внемлет всё согласной тишине: И стебль, и цвет Земле послушны милой; И цвет, и стебль прислушались к Луне.

...На отмели зыбучей, где начертал отлив немые письмена. «Кормчие звезды» Рудой ведун отливных рун, Я — берег дюн, что Бездна лижет; В час полных лун седой валун, Что, приливая, море движет. И малахитовая плеснь На мне не ляжет мягким мохом; И с каждым неутомным вздохом Мне памятней родная песнь. И всё скользит напечатленней По мне бурунов череда; И всё венчанней, всё явленней Встает из волн моя звезда... Рудой ведун глубинных рун, Я — старец дюн, что Бездна лижет; На взморье Тайн крутой валун, Что неусыпно Вечность движет.

Великое бессмертья хочет, А малое себе не прочит Ни долгой памяти в роду, Ни слав на Божием суду,- Иное вымолит спасенье От беспощадного конца: Случайной ласки воскресенье, Улыбки милого лица.

Валерию Брюсову Волшебник бледный Urbi пел et Orbi*: То - лев крылатый, ангел венетийский, Пел медный гимн. А ныне флорентийской Прозрачнозвонной внемлю я теорбе. Певец победный Urbi пел et Orbi: То - пела медь трубы капитолийской... Чу, барбитон ответно эолийский Мне о Патрокле плачет, об Эвфорбе. Из златодонных чаш заложник скорби Лил черный яд. А ныне черплет чары Медвяных солнц кристаллом ясногранным, Садился гордый на треножник скорби В литом венце... Но царственней тиары Венок заветный на челе избранном! * Граду и миру (лат.).- Ред.

Ленивым золотом текло Весь день и капало светило, Как будто влаги не вместило Небес прозрачное стекло. И клочья хмурых облак, тая, Кропили пегие луга. Смеялась влага золотая, Где млели бледные снега.

Liebereszahren, Liebesflammen. Fliesst zusammen! Novalis¹ Ветерок дохнет со взморья, Из загорья; Птица райская окликнет Вертоград мой вестью звонкой И душа, как стебель тонкий Под росинкой скатной, никнет... Никнет, с тихою хвалою, К аналою Той могилы, середь луга... Луг — что ладан. Из светлицы Милой матери-черницы Улыбается подруга. Сердце знает все приметы; Все приветы Угадает — днесь и вечно; Внемлет ласкам колыбельным И с биеньем запредельным Долу бьется в лад беспечно. Как с тобой мы неразлучны; Как созвучны Эти сны на чуткой лире С той свирелью за горами; Как меняемся дарами,— Не поверят в пленном мире! Не расскажешь песнью струнной: Облак лунный Как просвечен тайной нежной? Как незримое светило Алым сном озолотило Горной розы венчик снежный?

Заискрится ль звезда закатной полосы — Звездой ответной в поднебесье Восток затеплится: и Божье равновесье Поют двух пламеней Весы. И не вотще горит, в венце ночной красы, Над севом озимей созвездье, Что дух, знаменовав всемирное Возмездье, Нарек таинственно: Весы. Как ветр, колышущий зеленые овсы, Летят Победа и Обида По шатким бороздам, и держит Немезида Над жизнью Иго и Весы. Мы с солнцем шепчемся, цветя, под звон косы; Детей качаем над могилой; И жребий каждого в свой час к земле немилой Склонят бессмертные Весы. И никлый стебль живит наитие росы, И райский крин спалили грозы. Железа не тяжки: но тяжко весят — розы, И ровно зыблются Весы. Пусть, с пеной ярых уст, вся Скорбь, что рвет власы, Вас накреня, в рыданьях душных, На чаше виснет Зол, вы ж играм сильф воздушных Послушны, чуткие Весы! Совьются времена — в ничто; замрут часы; Ты станешь, маятник заклятья! Но стойкий ваш покой всё чертит крест Распятья, Неумолимые Весы!

Александре Васильевне Гольштейн Гость Севера! Когда твоя дорога Ведет к вратам единственного града, Где блещет храм, чья снежная громада, Эфирней гор, встает у их порога, Но Красота смиренствует, убога, Средь нищих стен, как бледная лампада, Туда иди из мраморного сада И гостем будь за вечерею бога! Дерзай! Здесь мира скорбь и желчь потира! Ты зришь ли луч под тайной бренных линий? И вызов Зла смятенным чадам Мира? Из тесных окон светит вечер синий: Се Красота из синего эфира, Тиха, нисходит в жертвенный триклиний.

Над смертью вечно торжествует, В ком память вечная живет. Любовь зовет, любовь предчует; Кто не забыл,- не отдает. Скиталец, в даль - над зримой далью Взор ясновидящий вперя, Идет, утешенный печалью... За ним - заря, пред ним - заря... Кольцо и посох - две святыни - Несет он верною рукой. Лелеет пальма средь пустыни Ночлега легкого покой.

С престола ледяных громад, Родных высот изгнанник вольный, Спрядает светлый водопад В теснинный мрак и плен юдольный. А облако, назад - горе - Путеводимое любовью, Как агнец, жертвенною кровью На снежном рдеет алтаре.

Вы, чей резец, палитра, мира, Согласных Муз одна семья, Вы нас уводите из мира В соседство инобытия. И чем зеркальней отражает Кристалл искусства лик земной, Тем явственней нас поражает В нем жизнь иная, свет иной. И про себя даемся диву, Что не приметили досель, Как ветерок ласкает ниву И зелена под снегом ель.

Душа, вчера недужная, На солнце — солнце новое — Раскрыла очи синие И видит, оробелая, Сквозь гроздие лиловое, Что в небе вьет глициния: Сверкает даль жемчужная, Летает чайка белая. И путь сребра чеканного Висит над гладью струйного; И вестью обновления Колокола доносятся: С хвалою аллилуйного В прибрежные селения Из плена светотканного Не души ль милых просятся?

Чаровал я, волхвовал я, Бога Вакха зазывал я На речные быстрины, В чернолесье, в густосмолье, В изобилье, в пустодолье, На морские валуны. Колдовал я, волхвовал я, Бога Вакха вызывал я На распутия дорог, В час заклятый, час Гекаты, В полдень, чарами зачатый: Был невидим близкий бог. Снова звал я, призывал я, К богу Вакху воззывал я: "Ты, незримый, здесь, со мной! Что же лик полдневный кроешь? Сердце тайной беспокоишь? Что таишь свой лик ночной? Умились над злой кручиной. Под любой явись личиной, В струйной влаге иль в огне, Иль, как отрок запоздалый, Взор узывный, взор усталый Обрати в ночи ко мне. Я ль тебя не поджидаю И, любя, не угадаю Винных глаз твоих свирель? Я ль в дверях тебя не встречу И на зов твой не отвечу Дерзновеньем в ночь и хмель?" Облик стройный у порога... В сердце сладость и тревога... Нет дыханья... Света нет... Полуотрок, полуптица... Под бровями туч зарница Зыблет тусклый пересвет.... Демон зла иль небожитель, Делит он мою обитель, Клювом грудь мою клюет, Плоть кровавую бросает... Сердце тает, воскресает, Алый ключ лиет, лиет...

Л. Д. И—вой 1 Весна вошла в скит белый гор, В глухих снегах легла. Весь наг и черен мой бугор. Из глуби дышит мгла. Жизнь затаил прозрачный лес... О, робкий переклик! О, за туманностью завес Пленительность улик! О, переклик певучих душ, Протяжный, томный свист!.. И пусть дубов рыжеет сушь — Вот, вот младенец-лист! Теснясь, пронзают перегной Мечи стеблистых трав... Снег сизый стынет: день за мной Потух в зубцах дубрав. 2 Вы, розы Вознесения, Сияйте предо мной! Клубится мгла весенняя Глубинной пеленой. Вас сладко дремноокая Не возмутит Весна: На вас зима глубокая Недвижна и ясна. Плывет пыланье темное В медлительной крови, А сердце неистомное Стучит, стучит: живи! Душа скорбит, усталая, В ней кладези черней... Открыла снежность талая Оплечия корней. 3 В вас, сосенки зеленые, Хмель бродит бдящих сил! А кущи оголенные, Как выходцы могил, Сереющими тенями Прямы стоят и ждут, Что зорями весенними Судьбины напрядут,— Что власти чудотворные Навеют в пустынь гор,— К весне небес, покорные, На тайный приговор, Простерлися,— готовые Шумя зазеленеть, И славить солнца новые,— И в смерти костенеть... 4 «Кто снег мой лижет? Чья воля движет Мою истому? Вы сгиньте, обманы! Укройте, туманы, Храните глубокую дрему!» 5 Всклубясь, межегория зыбкий Туман застилает, как дым, Просвечен весенней улыбкой И полднем небес молодым,— Как будто волшбой беловейной Свидетеля тайны слепит, А долу котел чародейный В парах густоструйных кипит. 6 Вздыбились космы снеговые В медяном мареве гребней, Как гривы бурно-огневые Далече пышущих коней. Грозя, мерцает призрак горный Чрез сизый пепл и мрак завес. Чуть зрим во мгле предел озерный, Как бы за ним Аид воскрес, Как бы за вставшей Персефоной В лугах с подснежником весны — Погнал свой упряг медноконный Царь преисподней глубины. 7 И в тень удолий, опечалены, Нисходим от прозрачных нег... Вдруг, южным просветом ужалены, Измлели зимы, стаял снег... За дебрью синь сквозит глубинная, И смолью зноя пышет ель. Сплетенья вязов паутинные Небесный умиряют хмель. Пары жемчужные, лилейные Клубятся, сизы и белы... Кружите, силы световейные! Круглитесь, ясные стволы! Вторжений солнечных над гранию, На рубеже лучей и зим, Взыграем мы с весною раннею И огнь небес отобразим! Сплетем в венки плющи пурпурные, Что по корням ползут, виясь! Восславим пленности лазурные — Глубокой Смерти ипостась!

Да, сей пожар мы поджигали, И совесть правду говорит, Хотя предчувствия не лгали, Что сердце наше в нем сгорит. Гори ж, истлей на самосозданном, О сердце-Феникс, очаге И суд свой узнавай в нежданном, Тобою вызванном слуге. Кто развязал Эолов мех, Бурь не кори, не фарисействуй. Поет Трагедия: "Всё грех, Что действие", Жизнь: "Все за всех", А воля действенная: "Действуй!"

Высот недвижные озера - Отверстые зеницы гор - Мглой неразгаданного взора Небес глубоких мерят взор. Ты скажешь: в ясные глядится С улыбкой дикою Сатир,- Он, тайну мойр шепнувший в мир, Что жребий лучший - не родиться.

Ты запер меня в подземельный склеп, И в окно предлагаешь вино и хлеб, И смеешься в оконце: "Будь пьян и сыт! Ты мной обласкан и не забыт". И шепчешь в оконце: "Вот, ты видел меня: Будь же весел и пой до заката дня! Я приду на закате, чтоб всю ночь ты пел: Мне люб твой голос - и твой удел..." И в подземном склепе я про солнце пою. Про тебя, мое солнце,- про любовь мою, Твой, солнце, славлю победный лик... И мне подпевает мой двойник. "Где ты, темный товарищ? Кто ты, сшедший в склеп; Петь со мной мое солнце из-за ржавых скреп?" -"Я пою твое солнце, замурован в стене,- Двойник твой. Презренье - имя мне".

Облаки - парусы Влаги лазоревой - Облаки, облаки По небу плавают. Отсветы долгие Долу колышутся - Влаги лазоревой Облаки белые. С небом целуется Влага разливная... К небу ли вскинет Тихие взоры - Небом любуется Невеста небесная; Глянет ли долу - Небес не покинет, В ясно-текучих Ризах красуется, Сидючи, дивная, На ярах сыпучих Белых прилук... А по раздолу, В станах дремучих, Синие боры Стали, бесшумные,- Думы ль умильные Думают, думные, Думают, сильные, Чуда ли чают - Ветвьем качают, Клонят клобук... Где ты? Явись очам? Даль ты далекая, Даль поднебесная, Райская мать!.. Вот они, нагория Дальние синеются, Ясно пламенеются Пламенники божии: Станы златоверхие Воинства небесного, Града святокрестного Главы огнезарные...

Satis vixi vel vitae vel gloriae. C.J. Caesar Довольно жил я - в меру ли жизни, в меру ли славы. К. Ю. Цезарь Ты сердцу близко, Солнце вечернее, Не славой нимба, краше полуденной, Но тем, что коней огнегривых К Ночи стремишь в неудержном беге. "Помедли",- молит тучка багряная, "Помедли",- долы молят червленые, Мир, отягчен лучистым златом, Боготворит твой покой победный. И горы рдеют, как алтари твои; И рдеет море влажными розами, Сретая коней огнегривых: Ты ж их стремишь в неудержном беге. И мещешь в мир твой пламя венцов твоих, И мещешь в мир твой пурпур одежд твоих: Венец венцов тебе довлеет - Счастия легкий венец: "Довольно.

Звезда зажглась над сизой пеленой Вечерних гор. Стран утренних вершины Встают, в снегах, убелены луной. Колокола поют на дне долины. Отгулы полногласны. Мглой дыша, Тускнеет луг. Священный сумрак веет И дольняя звучащая душа, И тишина высот - благоговеет.

Над бездной ночи Дух, горя, Миры водил Любви кормилом; Мой дух, ширяясь и паря, Летал во сретенье светилам. И бездне - бездной отвечал; И твердь держал безбрежным лоном; И разгорался, и звучал С огнеоружным легионом. Любовь, как атом огневой, Его в пожар миров метнула; В нем на себя Она взглянула - И в Ней узнал он пламень свой.

В прозрачный, сумеречно-светлый час, В полутени сквозных ветвей, Она являет свой лик и проходит мимо нас - Невзначай,- и замрет соловей, И клики веселий умолкнут во мгле лугов На легкий миг - в жемчужный час, час мечты, Когда медленней дышат цветы,- И она, улыбаясь, проходит мимо нас Чрез тишину... Тишина таит богов. О тишина! Тайна богов! О полутень! О робкий дар! Улыбка распутий! Крылатая вечность скрестившихся чар! Меж тем, что - Ночь, и тем, что - День, Рей, молчаливая! Медли, благая! Ты, что держишь в руке из двух пламеней звездных весы! Теплится золото чаши в огнях заревой полосы, Чаша ночи восточной звездой занялась в поднебесье! О равновесье! Миг - и одна низойдет, и взнесется другая... О тишина! Тайна богов! О полутень! Меж тем, что - Ночь, и тем, что - День, Бессмертный лик остановив, Мглой и мерцаньем повей чело В час, как отсветом ночи небес светло Влажное сткло В сумраке сонном ив!

Прочь от треножника влача, Молчать вещунью не принудишь, И, жала памяти топча, Огней под пеплом не избудешь. Спит лютый сев в глуши твоей - И в логах дебри непочатой Зашевелится у корней, Щетиной вздыбится горбатой И в лес разлапый и лохматый Взрастит геенну красных змей. Свершилось: Феникс, ты горишь! И тщетно, легкий, из пожара Умчать в прохладу выси мнишь Перо, занявшееся яро. С тобой Жарбог шестикрылат; И чем воздушней воскрыленье, Тем будет огненней возврат, И долу молнийней стремленье, И неудержней в распаленье Твой возродительный распад.

Есть агница в базальтовой темнице Твоей божницы. Жрец! Настанет срок — С секирой переглянется восток,— И белая поникнет в багрянице. Крылатый конь и лань тебя, пророк, В зарницах снов влекут на колеснице: Поникнет лань, когда «Лети!» вознице Бичами вихря взвизгнет в уши Рок. Елей любви и желчь свершений черных Смесив в сосудах избранных сердец, Бог две души вдохнул противоборных — В тебя, пророк,— в тебя, покорный жрец! Одна влечет, другая не дерзает: Цветы лугов, приникнув, лобызает.

Лунная баллада Я стою в тени дубов священных, Страж твоих угодий сокровенных, Кормчая серебряных путей! И влачит по заводям озерным Белый челн, плывущий в небе черном, Тусклый плен божественных сетей. И влачатся, роясь под скалами, Змеи-волны белыми узлами; И в крылатых просветах ветвей, Дея чары и смыкая круги, Ты на звенья кованой кольчуги Сыплешь кольца девственных кудрей. Так я жду, святынь твоих придверник, В эту ночь придет ли мой соперник, Чистая, стяжавший ветвь твою, Золотой добычей торжествуя, Избранный, от чьей руки паду я, Кто мой скиптр и меч возьмет в бою. Обречен ли бранник твой, Диана, Новой кровью жадный дерн кургана Окропить и в битве одолеть? И сойдешь ты вновь, в одеждах белых, На устах пришельца омертвелых Поцелуй небес напечатлеть. И доколь, кто тайн твоих достоин, Не придет, я буду, верный воин, Жрец и жертва, лунный храм стеречь, Вещих листьев слушать легкий лепет И ловить твоих касаний трепет, Льющихся на мой отсветный меч.

Здесь тихая душа затаена в дубравах И зыблет колыбель растительного сна, Льнет лаской золота к волне зеленой льна И ленью смольною в медвяных льется травах. И в грустную лазурь глядит, осветлена, И медлит день тонуть в сияющих расплавах, И медлит ворожить на дремлющих купавах Над отуманенной зеркальностью луна. Здесь дышится легко, и чается спокойно, И ясно грезится; и всё, что в быстрине Мятущейся мечты нестрого и нестройно. Трезвится, умирясь в душевной глубине, И, как молчальник-лес под лиственною схимой, Безмолвствует с душой земли моей родимой.

Как Зарница по поднебесью гуляла, Темной ночкой по широкому играла, Ей возговорит на небе черна Хмара: "Что ты рыщешь, Молонья - млада Зарница, Темной ночкой, одинокой, молодица? Что ты рыщешь, аль кого по свету ищешь? Ан где же, молодица, твой хозяин? Уж как был ни на пядень Гром неотступен, А и ныне Громовик не громыхает. Али братцу зла прилука прилучилась? Али ладе стар милой друг принаскучил?" Отвечает Молонья - млада Зарница: "Ой же Хмара ты, Золовушка-сестрица! Не прети мне по поднебесью гуляти, Втихомолку по привольному играти! Не буди ты государя - грозна братца! Как доволи я со Громом нашаталась, По весне ли со веселым наигралась: Порезвился ярый впору, притомился, И залег он в лютокаменных пещерах. Да меня ль, младу, в надземье не пускает, На постели со просонья обымает. А потеха молодице утаиться, Те железные затворы разомкнути, По степи ли по широкой промелькнути, С перекатной со звездой перемигнуться, В тихих заводях зеркальных оглянуться!"

Как, наливаясь, рдяной плод Полдневной кровию смуглеет, Как в брызгах огненных смелеет, Пред близким солнцем небосвод, Так ты, любовь, упреждена Зарей души, лучом-предтечей. Таинственно осветлена, На солнце зарится она, Пока слепительною встречей Не обомрет - помрачена.

Лунная мгла мне мила, Не серебро и не белые платы: Сладко глядеть в зеркала Смутной Гекаты. Видеть весь дол я могу В пепельном зареве томной лампады. Мнится: на каждом лугу — В кладезях клады... Лунную тусклость люблю: В ней невозможное стало возможным. Очерки все уловлю В свете тревожном,— Но не узнаю вещей, Словно мерцают в них тайные руды, Словно с нетленных мощей Подняты спуды. Снято, чем солнечный глаз Их облачал многоцветно и слепо. Тлеет душа, как алмаз В сумраке склепа. Вижу, как злато горит Грудой огня в замурованном своде; Знаю, что ключ говорит Горной породе... Бледный затеплив ночник, Зеркалом черным глухого агата Так вызывает двойник Мира — Геката. УСТА ЗАРИ Уста зари Как уста, заря багряная горит: Тайна нежная безмолвьем говорит. Слышишь слова золотого вещий мед?— Солнце в огненном безмолвии встает! Дан устам твоим зари румяный цвет, Чтоб уста твои родили слово — свет. Их завесой заревою затвори: Только золотом и медом говори.

Надмирные струи не гасят смертной жажды, Плеская из бадьи небесных коромысл. Мы знаки видели, всё те же, не однажды: Но вечно сердцу нов их обманувший смысл. Весь запад пламенел. Шептали мы: «Почто же Бог изменил? Пождем: сильней придет иной»... Купалася луна в широком водном ложе; Катилась в ночь волна — и вновь жила луной. Взнесен ли нежный серп, повисли ль гроздья ночи Дух молит небо: «Стань!» — и Миг: «Не умирай!..» Все, ждавшие вотще, в земле истлеют очи — А в небо будет млеть мимотекущий рай.

Я башню безумную зижду Высоко над мороком жизни. Где трем нам представится вновь, Что в древней светилось отчизне, Где нами прославится трижды В единственных гимнах любовь. Ты, жен осмугливший ланиты, Ты, выжавший рдяные грозды На жизненность девственных уст, Здесь конницей многоочитой Ведешь сопряженные звезды Узлами пылающих узд. Бог Эрос, дыханьем надмирным По лирам промчись многострунным. Дай ведать восторги вершин Прильнувшим к воскрыльям эфирным, И сплавь огнежалым перуном Три жертвы в алтарь триедин!

Di pensier in pensier, di monte in monte Mi quid Amor... Petrarca * 1 Лучами стрел Эрот меня пронзил, Влача на казнь, как связня Севастьяна; И, расточа горючий сноп колчана, С другим снопом примчаться угрозил. Так вещий сон мой жребий отразил В зеркальности нелживого обмана... И стал я весь - одна живая рана; И каждый луч мне в сердце водрузил Росток огня и корнем врос тягучим; И я расцвел - золотоцвет мечей - Одним из солнц, и багрецом текучим К ногам стекла волна моих ключей... Ты погребла в пурпурном море тело, И роза дня в струистой урне тлела. 2 Сон развернул огнеязычный свиток: Сплетясь, кружим - из ярых солнц одно - Я сам и та, чью жизнь с моей давно Плавильщик душ в единый сплавил слиток. И, мчась, лучим палящих сил избыток; И дальнее расторг Эрот звено,- И притяженной было суждено Звезде лететь в горнило страстных пыток. Но вихрь огня тончайших струн венцом Она, в эфире тая, облачала, Венчала нас Сатурновым кольцом. И страсть трех душ томилась и кричала,- И сопряженных так, лицо с лицом, Метель миров, свивая, разлучала. 3 Во сне предстал мне наг и смугл Эрот, Как знойного пловец Архипелага. С ночных кудрей текла на плечи влага; Вздымались перси; в пене бледный рот... "Тебе слугой была моя отвага, Тебе,- шепнул он,- дар моих щедрот; В индийский я нырнул водоворот, Утешного тебе искатель блага". И, сеткой препоясан, вынул он Жемчужину таинственного блеска. И в руку мне она скатилась веско... И схвачен в вир, и бурей унесен, Как Паоло, с тобой, моя Франческа, Я свил свой вихрь... Кто свеял с вежд мой сон? 4 Таинственная светится рука В девических твоих и вещих грезах, Где птицы солнца на янтарных лозах, Пьют грозднй сок, примчась издалека. И тени белых конниц - облака - Томят лазурь в неразрешенных грозах, И пчелы полдня зыблются на розах Тобой не доплетенного венка... И в сонной мгле, что шепчет безглагольно, Единственная светится рука И держит сердце радостно и больно. И ждет, и верит светлая тоска, И бьется сердце сладко-подневольно, Как сжатая теснинами река. 5 Ты в грезе сонной изъясняла мне Речь мудрых птиц, что с пеньем отлетели За гроздьем - в пищу нам; мы ж на постели Торжественной их ждали в вещем сне. Воздушных тел в божественной метели Так мы скитались, вверя дух волне Бесплотных встреч,- и в легкой их стране Нас сочетал Эрот, как мы хотели. Зане единый предызбрали мы Для светлого свиданья миг разлуки: И в час урочный из священной тьмы Соединились видящие руки. И надо мной таинственно возник Твой тихий лик, твой осветленный лик. 6 Та, в чьей руке златых запруд ключи, Чтоб размыкать волшебные Пактолы; Чей видел взор весны недольней долы И древних солнц далекие лучи; Чью розу гнут всех горних бурь Эолы, Чью лилию пронзают все мечи,- В мерцании Сивиллиной свечи Душ лицезрит сплетенья и расколы. И мне вещала: "Сердце! Рдяный сад, Где Тайная, под белым покрывалом Живых цветов вдыхает теплый яд!.. Ты с даром к ней подходишь огнеалым И шепчешь заговор: кто им заклят, Ужален тот любви цветущим жалом". 7 Венчанная крестом лучистым лань,- Подобие тех солнечных оленей, Что в дебрях воззывал восторг молений,- Глядится так сквозь утреннюю ткань В озерный сон, где заревая рань Купает жемчуг первых осветлений,- Как ты, глядясь в глаза моих томлений, Сбираешь умилений светлых дань, Росу любви, в кристаллы горных лилий И сердцу шепчешь: "Угаси пожар! Довольно полдни жадный дол палили..." И силой девственных и тихих чар Мне весть поет твой взор золото-карий О тронах ангельских и новой твари. 8 Держа в руке свой пламенник опасный, Зачем, дрожа, ты крадешься, Психея, Мой лик узнать? Запрет нарушить смея, Несешь в опочивальню свет напрасный? Желаньем и сомнением болея, Почто не веришь сердца вести ясной,- Лампаде тусклой веришь? Бог прекрасный - Я пред тобой, и не похож на змея. Но светлого единый миг супруга Ты видела... Отныне страстью жадной Пронзенная с неведомою силой, Скитаться будешь по земле немилой, Перстами заградив елей лампадный И близкого в разлуке клича друга. 9 Есть мощный звук: немолчною волной В нем море Воли мается, вздымая Из мертвой мглы все, что - Мара и Майя И в маревах мерцает нам - Женой. Уст матерних в нем музыка немая, Обманный мир, мечтаний мир ночной... Есть звук иной: в нем вир над глубиной Клокочет, волн гортани разжимая. Два звука в Имя сочетать умей; Нырни в пурпурный вир пучины южной, Где в раковине дремлет день жемчужный; Жемчужину схватить рукою смей,- И пред тобой, светясь, как Афродита, В морях горит - Сирена Маргарита. 10 Ad Lydiam ** Что в имени твоем пленит? Игра ль Лидийских флейт разымчивых, и лики Плясуний-дев? Веселий жадных клики - Иль в неге возрыдавшая печаль? Не солнц ли, солнц недвижных сердцу жаль? И не затем ли так узывно-дики Тимпан и систр, чтоб заглушить улики Колеблемой любви в ночную даль?.. И светочи полночные колышут Багряным полохом родные сны, И волны тканей теплой миррой дышат... А из окрестной горной тишины Глядят созвездий беспристрастных очи, Свидетели и судьи страстной ночи. 11 Как в буре мусикийский гул Гандарв, Как звон струны в безмолвьи полнолуний, Как в вешнем плеске клик лесных вещуний, Иль Гарпий свист в летейской зыби лавр,- Мне Память вдруг, одной из стрел-летуний Дух пронизав уклончивей, чем Парф, Разящий в бегстве,- крутолуких арф Домчит бряцанье и, под систр плясуний, Псалмодий стон,- когда твой юный лик, Двоясь волшебным отсветом эонов, Мерцает, так священственно велик, Как будто златокрылый Ра пилонов Был твой пестун и пред царевной ник Челом народ бессмертных фараонов. 12 Клан пращуров твоих взрастил Тибет, Твердыня тайн и пустынь чар индийских, И на челе покорном - солнц буддийских Напечатлел смиренномудрый свет. Но ты древней, чем ветхий их завет, Я зрел тебя средь оргий мусикийских, Подъемлющей, в толпе рабынь нубийских, Навстречу Ра лилеи нильской цвет. Пяти веков не отлетели сны, Как, деву-отрока, тебя на пире Лобзал я в танце легкой той Весны, Что пел Лоренцо на тосканской лире: Был на тебе, сапфиром осиян, В кольчуге золотых волос, тюрбан. 13 В слиянных снах, смыкая тело с телом, Нам сладко реять в смутных глубинах Эфирных бездн, иль на речных волнах, Как пена, плыть под небом потемнелым. То жаворонком в горних быстринах, То ласточкой по мглам отяжелелым - Двоих Эрот к неведомым пределам На окрыленных носит раменах... Однажды въяве Музой ясноликой Ты тела вес воздушный оперла Мне на ладонь, с кичливостью великой Эрот мне клекчет клекотом орла: "Я в руку дал тебе державной Никой - Ее, чьи в небе легких два крыла!" 14 Разлукой рок дохнул. Мой алоцвет В твоих перстах осыпал, умирая, Свой рдяный венчик. Но иного рая В горящем сердце солнечный обет Цвел на стебле. Так золотой рассвет Выводит день, багрянец поборая. Мы розе причащались, подбирая Мед лепестков, и горестных примет Предотвращали темную угрозу,- Паломники, Любовь, путей твоих,- И ели набожно живую розу... Так ты ушла. И в сумерках моих,- Прощальный дар - томительно белея, Благоухает бледная лилея. 15 Когда уста твои меня призвали Вожатым быть чрез дебрь, где нет дорог, И поцелуй мне стигмы в руку вжёг,- Ты помнишь лик страстной моей печали... Я больше мочь посмел, чем сметь я мог... Вдруг ожили свирельной песней дали; О гроздиях нам птицы щебетали; Нам спутником предстал крылатый бог. И след его по сумрачному лесу Тропою был, куда, на тайный свет, Меня стремил священный мой обет. Так он, подобный душ вождю, Гермесу,- Где нет путей и где распутий нет,- Нам за завесой раздвигал завесу. 16 Единую из золотых завес Ты подняла пред восхищенным взглядом, О Ночь-садовница! И щедрым садом Раздвинула блужданий зыбкий лес. Так, странствуя из рая в рай чудес, Дивится дух нечаянным отрядом, Как я хмелен янтарным виноградом И гласом птиц, поющих: "Ты воскрес". Эрот с небес, как огнеокий кречет, Упал в их сонм, что сладко так певуч; Жар-птицы перья треплет он и мечет. Одно перо я поднял; в зелот ключ Оно в руке волшебно обернулось... И чья-то дверь послушно отомкнулась. * От мысли к мысли, от горы к горе ведет меня Любовь... Петрарка (итал.).- Ред. ** К Лидии (лат.)- Ред.

И поэт чему-то учит, Но не мудростью своей: Ею он всего скорей Всех смутит иль всем наскучит. Жизнь сладка ль на вкус, горька ли, Сам ты должен распознать, И у всех свои печали: Учит он - воспоминать.

Божественная доброта Нам светит в доле и недоле, И тень вселенского креста На золотом простерта поле. Когда ж затмится сирый дол Голгофским сумраком — сквозь слезы Взгляни: животворящий ствол Какие обымают розы! Кто, мирных пристаней беглец, В широких океанах плавал, Тот знал, отчаянный пловец, Как душу делят Бог и дьявол: Кому ты сам пойдешь, кому Судьбы достанутся обломки; Он помнит бурь кромешных тьму И горший мрак — души потемки. Но лишь кто долгий жизни срок Глубоко жил и вечно ново, Поймет — не безутешный рок, Но утешение Иова: Как дар, что Бог назад берет, Упрямым сердцем не утрачен, Как новой из благих щедрот Возврат таинственный означен.

Пусть говорят: "Святыня - не от Жизни", Блюди елей у брачного чертога! Жених грядет: пожди еще немного, И уличной не внемли укоризне. То - странники в неузнанной отчизне, Сжигая храмы, мнят, что жгут в них бога, И веселятся на багровой тризне. Но ты блюди елей свой у порога! Блуждает Жизнь извивами Меандра, А Море ждет в недвижимом сосуде. На пепле Трои восстает Кассандра. Святой елей, рушенья в дымной груде, Ты новая затеплишь Александра И возвестишь о Фениксовом чуде.

И не ты ли в лесу родила Китовраса, козленка-певца. Чья звенящая песнь дотекла До вечернего слуха отца? С. Городецкий. "Ярь" Колобродя по рудам осенним, Краснолистным, темнохвойным пущам. Отзовись зашелестевшим пеням, Оглянись за тайно стерегущим! Я вдали, и я с тобой - незримый, За тобой, любимый, недалече, - Жутко чаемый и близко мнимый, Близко мнимый при безликой встрече. За тобой хожу и ворожу я, От тебя таясь и убегая; Неотвратно на тебя гляжу я,- Опускаю взоры, настигая: Чтобы взгляд мой властно не встревожил, Не нарушил звончатого гласа, Чтоб Эрот-подпасок не стреножил На рудах осенних Китовраса.

Над малой келией громов раскаты, И молотами ливень бьет по крыше. Вниз выгляни: вспухают выше, выше Из мутной мглы валы, грозой подъяты. На приступ, скажешь, лезут супостаты, Повыждав ночь и непогоду лише... Но брезжит свет; вздохнула буря тише; Над черным стадом — в серебре палаты. И дальше молнии; и громы глуше, Умолк и ливень; роща отдыхает; В лицо пахнет лугов живая нега. Потоп отхлынул, снится, от ковчега, И в млеке лунном сад благоухает — Новорожденный, на прощеной суше.

Кочевники Красоты — вы, художники. «Пламенники» Вам — пращуров деревья И кладбищ теснота! Вам вольные кочевья Сулила Красота. Вседневная измена, Вседневный новый стан: Безвыходного плена Блуждающий обман. О, верьте далей чуду И сказке всех завес, Всех весен изумруду, Всей широте небес! Художники, пасите Грез ваших табуны; Минуя, всколосите — И киньте — целины! И с вашего раздолья Низриньтесь вихрем орд На нивы подневолья, Где раб упрягом горд. Топчи их рай, Аттила,— И новью пустоты Взойдут твои светила, Твоих степей цветы.

Е. С. Кругликовой Кто знает край, где свой - всех стран школяр? Где молодость стопой стремится спешной, С огнем в очах, чела мечтой безгрешной И криком уст,- а уличный фигляр Толпу зевак собрал игрой потешной? Где вам венки, поэт, трибун, маляр, В дыму и визгах дев? Где мрак кромешный Дант юный числил, мыслил Абеляр? Где речь вольна и гении косматы? Где чаще всё, родных степей сарматы, Проходит сонм ваш, распрей обуян? Где ткет любовь меж мраморных Диан На солнце ткань, и Рима казематы Черны в луне?.. То - град твой, Юлиан!

Вечера павлины Небеса рядили. Двое нисходили Из глухой долины. Из глухих скитаний Озеро манило. Плесы наводнило Пламя трепетаний. Там судьба застигла Двух, себя обретших. На зарях рассветших Оснежились иглы. Чайка расплескалась; Парус мрел далёко; С рокотами рока Озеро ласкалось. Горные горбины Сумраки повили... Там остановили Беглецов судьбины: Ветра голосами Смерть - иль жизнь - вестили, Ужасая, льстили Шаткими весами. Им в тоске покорной Сердце внемля - ждало: "Да" и "Нет" рыдало Над пучиной черной. Сестры ночи ткали, И на скал устои Чередой прибои "Да" и "Нет" плескали. Руки рук искали На краю могилы, Вал за валом силы Темные толкали, Волей всеодержной Нудили разлуку И хватали руку Из руки удержной, И две груди тесных Разделить грозили... Меч их отразили Копья сил небесных! Жизни нерасцветшей Завязь поглотило, Парус распустило Над себя обретшей Вновь любовью робкой Вечное Начало,- И двоих промчало Над пучиной топкой! И два сердца жили Под лучом Пощады... А на скал громады Сумраки снежили...

Страстной чредою крестных вех, О сердце, был твой путь унылый! И стал безлирным голос милый, И бессвирельным юный смех. И словно тусклые повязки Мне сделали безбольной боль; И поздние ненужны ласки Под ветерком захолмных воль. В ночи, чрез терн, меж нами Лета Прорыла тихое русло, И медлит благовест рассвета Так погребально и светло.

Дрожат леса дыханьем ливней И жизнью жаждущей дрожат... Но всё таинственней и дивней Пестуньи мира ворожат. И влагу каждый лист впивает, И негой каждый лист дрожит; А сок небес не убывает, По жадным шепотам бежит. Листвой божественного древа Ветвясь чрез облачную хлябь,— Как страсть, что носит лики гнева,— Трепещет молнийная рябь.

Мы - два грозой зажженные ствола, Два пламени полуночного бора; Мы - два в ночи летящих метеора, Одной судьбы двужалая стрела! Мы - два коня, чьи держит удила Одна рука,- язвит их шпора; Два ока мы единственного взора, Мечты одной два трепетных крыла. Мы - двух теней скорбящая чета Над мрамором божественного гроба, Где древняя почиет Красота. Единых тайн двугласные уста, Себе самим мы - Сфинкс единой оба. Мы - две руки единого креста.

В этой призрачной Пальмире, В этом мареве полярном, О, пребудь с поэтом в мире, Ты, над взморьем светозарным Мне являвшаяся дивной Ариадной, с кубком рьяным, С флейтой буйно-заунывной Иль с узывчивым тимпаном,- Там, где в гроздьях, там, где в гимнах Рдеют Вакховы экстазы... В тусклый час, как в тучах дымных Тлеют мутные топазы, Закружись стихийной пляской С предзакатным листопадом И под сумеречной маской Пой, подобная менадам! В желто-серой рысьей шкуре, Увенчавшись хвоей ельной, Вихревейной взвейся бурей, Взвейся вьюгой огнехмельной!.. Ты стоишь, на грудь склоняя Лик духовный, лик страдальный. Обрывая и роняя В тень и мглу рукой печальной Лепестки прощальной розы, И в туманные волокна, Как сквозь ангельские слезы, Просквозили розой окна - И потухли... Всё смесилось, Погасилось в волнах сизых... Вот - и ты преобразилась Медленно... В убогих ризах Мнишься ты в ночи Сивиллой... Что, седая, ты бормочешь? Ты грозишь ли мне могилой? Или миру смерть пророчишь? Приложила перст молчанья Ты к устам - и я, сквозь шепот, Слышу медного скаканья Заглушенный тяжкий топот... Замирая, кликом бледным Кличу я: "Мне страшно, дева, В этом мороке победном Медноскачущего Гнева..." А Сивилла: "Чу, как тупо Ударяет медь о плиты... То о трупы, трупы, трупы Спотыкаются копыта..."

Помертвела белая поляна, Мреет бледно призрачностью снежной. Высоко над пологом тумана Алый венчик тлеет зорькой нежной. В лунных льнах, в гробу лежит царевна; Тусклый венчик над челом высоким... Месячно за облаком широким,- А в душе пустынно и напевно...

В ясном сиянии дна незримы бледные звезды: Долу таинственней тьма - ярче.

Л. Д. Зиновьевой-Аннибал В тайник богатой тишины От этих кликов и бряцаний, Подруга чистых созерцаний, Сойдем - под своды тишины, Где реют лики прорицаний, Как радуги в луче луны. Прильнув к божественным весам В их час всемирного качанья, Откроем души голосам Неизреченного молчанья! О, соизбранница венчанья, Доверим крылья небесам! Души глубоким небесам Порыв доверим безглагольный! Есть путь молитве к чудесам, Сивилла со свечою смольной! О, предадим порыв безвольный Души безмолвным небесам!

За мной - вершин лиловый океан; И крест, и дверь - в конце тропы нагорной, Где каменных дубов сомкнутый стан Над кручей скал листвой поникнул черной. Как стая змей, корней извив упорный, Проник утес в отверстья старых ран: Их сеть тверда, как их оплот опорный; Их сень вотще колеблет ураган. Вхожу. Со стен святые смотрят тени; Ведут во мглу подземную ступени; Вот жертвенник: над ним - пещерный свод. Вот вертоград: нависли скал угрозы; Их будит гром незримых дольних вод; А вкруг горят мистические розы.

Л. Д. Зиновьевой-Аннибал Пришелец, на башне притон я обрел С моею царицей - Сивиллой, Над городом-мороком - смурый орел С орлицей ширококрылой. Стучится, вскрутя золотой листопад, К товарищам ветер в оконца: "Зачем променяли свой дикий сад Вы, дети-отступники Солнца, Зачем променяли вы ребра скал, И шепоты вещей пещеры, И ропоты моря у гордых скал, И пламенноликие сферы - На тесную башню над городом мглы? Со мной, на родные уступы!.." И клекчет Сивилла: "Зачем орлы Садятся, где будут трупы?"

Сумеречно слепнут Луг, и лес, и нива; Облачные дива Лунной силой крепнут. Крепнут силой лунной Неба паутины, И затоны - тины Полны светорунной. Накренились горы К голубым расколам. Мгла владеет долом, В небе реют взоры. Крыльев лебединых Взмахом Греза реет Там, где вечереет На летучих льдинах; Лебедью садится У краев уклонных; В черноту бездонных Кладезей глядится,- В глубь, где ночь пустила Синею излукой Парус крутолукий Бледного светила.

Осень... Чуть солнце над лесом привстанет - Киноварь вспыхнет, зардеет багрец. По ветру гарью сладимой потянет... Светлый проглянет из облак борец: Озимь живая, хмурая ель, Стлань парчевая - бурая прель... Солнце в недолгом боренье стомится - Кто-то туманы прядет да прядет, Бором маячит, болотом дымится, Логом струится, лугом бредет, По перелесьям пугает коня, Темным безвестьем мает, стеня...

Слово скажу без прикрас прекрасное, если правдиво Слово мое; коли нет — други, напрасно я жил! Долгий прошел, заблуждался, путь, коли лживо то слово,— Смерть обольстила меня, и обманула Любовь. В сердце, разлуки кольцом, вписала Любовь благовестье; Смерть, возврата кольцом, запечатлела обет. Лгут уста и мечты; не обманчиво вещее сердце: Если я в жизни любил, знайте, что Тайна — нежна. Тайна нежна,— вот слово мое,— а жизнь колыбельна; Смерть — повитуха; в земле — новая нам колыбель. Тайна нежна: мир от вечности — брак, и творенье — невеста; Свадебный света чертог — Божья всезвездная Ночь. Тайна нежна! Всё целует Любовь, и лелеет Пощада. Всё, что ни вижу, венцом светлым объемлет Жених. Многих себя не обретших блаженств бродильная чаша, Каждую каплю хранит сладостной жизни кратэр. Всё, что знает блаженство свое, прозябнет, как семя, Цветом блаженства — и цвет Розе единой отдаст... Тайна, о братья, нежна: знаменуйте же Тайное Розой, Тихой улыбкой могил, милой печатью любви.

Чем устремительней живу И глубже в темный дол пройденный путь нисходит, Тем притягательней очей с меня не сводит Былое... Не жил я — лишь грезил наяву. «Мы — жили,— кладбище мне шепчет вслед — беги, От нас не убежишь! Ты грезил сны: мы — жили... — Стремился мимо ты: мы скрытно сторожили Твои шаги! Отраву наших слез ты пил из пирных чаш... — Ты нас похоронил: разрыли мы могилы... — Мы — спутники твои. Тебе мы были милы. Навек ты — наш! Мы не туман: узнай отринутых теней Из превзойденных бездн простертые объятья... — Не шелест осени у ног твоих: заклятья Поблекших дней! Я руку протянул тебе: ты был далече... — Я оттолкнул тебя от срыва: грезил ты... — Друг друга ждали мы: ты не узнал при встрече Своей мечты. Меня ты уронил в разымчивой метели; Живая, я сошла в медлительный сугроб... — Ты пел, меня сложив в глубокий, узкий гроб,— О колыбели»...

В поле гостьей запоздалой, Как Церера, в ризе алой, Ты сбираешь васильки; С их душою одичалой Говоришь душой усталой, Вяжешь детские венки. Вязью темно-голубою С поздней, огненной судьбою Золотые вяжешь дни, И над бездной роковою Этой жертвой полевою Оживляются они - Дни, когда в душе проснулось Всё, в чем сердце обманулось, Что вернулось сердцу вновь... Всё, в чем сердце обманулось, Ярче сердцу улыбнулось - Небо, нива и любовь. И над щедрою могилой Не Церерою унылой Ты о дочери грустишь: День исходит алой силой, Весть любви в лазури милой, Золотая в ниве тишь.

Млея в сумеречной лени, бледный день Миру томный свет оставил, отнял тень. И зачем-то загорались огоньки, И текли куда-то искорки реки. И текли навстречу люди мне, текли... Я вблизи тебя искал, ловил вдали. Вспоминал: ты в околдованном саду... Но твой облик был со мной, в моем бреду. Но твой голос мне звенел - манил, звеня... Люди встречные глядели на меня. И не знал я: потерял иль раздарил? Словно клад свой в мире светлом растворил, Растворил свою жемчужину любви... На меня посмейтесь, дальние мои! Нищ и светел, прохожу я и пою,- Отдаю вам светлость щедрую мою.

Моим новосельем Раздвинулся горный, над влагой лазурной, туман; И к праздничным кельям Склонился, разнежен смарагдным весельем, платан. И темных смоковниц Обильное лоно зачатьями Вакх утомил; И ладан любовниц Певца Соломона — роз алых — мой сад задымил. И сладостных лилий Пречистые чаши белеют у тесных оград; Сок новых вигилий, Хмель вечери нашей сулит на холме виноград. Гряди ж издалече, Царица желаний! Святая жилица, твой кров Разобран ко встрече; Гряди!.. Издалече — чу, поступь легчайших шагов... Идет, и лелеет В покрове незримом, как в зыбке небесной, дитя; И близко яснеет, В обличьи родимом, воскресной улыбкой светя.

Подруга, тонут дни! Где ожерелье Сафирных тех, тех аметистных гор? Прекрасное немило новоселье. Гимн отзвучал: зачем увенчан хор?.. О, розы пены в пляске нежных ор! За пиром муз в пустынной нашей келье - Близ волн морских вечернее похмелье! Далеких волн опаловый простор!.. И горних роз воскресшая победа! И ты, звезда зари! ты, рдяный град - Парений даль, маяк златого бреда! О, свет любви, ему же нет преград, И в лоно жизни зрящая беседа, Как лунный луч в подводный бледный сад?

Дальний лай — глубокой, Теплой ночью летней... Что звучит ответней Думе одинокой? Гулкий всхлип совиный — Вспомнилось родное Кладбище ночное С церковью старинной... Чу, орган налажен! Лишь коснись перстами, Лишь дохни устами У послушных скважин: Мусикийский шорох Матери откроет Всё, что Ночь покоит В сумрачных просторах. Наше сердце глухо, Наши персты грубы, И забыли губы Дуновенье духа. Гости неземные, Чьи бесплотны пальцы, Вам будить, скитальцы, Голоса ночные! Шелест рощ умильный, Рокот волн унылых — Всё доносит милых Шепот замогильный. И, как стон, протяжен, И томит загадкой Зов, волшебно-сладкий, Многоустых скважин.

Покров приподымает Ночь — А волны ропщут, как враги. Но слышу, Бездн Господних дочь, Твои бессмертные шаги!.. Отшедшие! Не так же ль вы Переступаете порог Стихий свирепых? И, как львы, Они лежат у ваших ног — И лижут длинный ваш покров... Их темный лик прозрачен вам: Вы низошли во львиный ров И поднялись, подобны львам! И в свете звездного венца Вы приближаетесь, как Ночь, Невеста вечная Отца, Им первоузнанная дочь. И, Ночи таинством дыша, Мы вами дышим: вас она В себе лелеет; и душа Раздельных вас — она одна. Амбросия усталых вежд! Сердец усталых цельный хмель! Сокровищница всех надежд! Всех воскресений колыбель! И всех рождений ложесна! Мы спим, как плод, зачатый в ней,— И лоно Матери со дна Горит мирьядами огней!.. Вы — родились. И свет иной Вы криком встретили давно. Но к нам склонились, в мир ночной, Затем что вы и Мать — одно.

Серебряно-матовым вырезом горы Об-он-пол обстали озеро мрачное... В заповедное, родное, прозрачное Уходят взоры! На берег, обвеянный смутою хмурой, Плюют буруны бешеной пеною... Долго ли ведаться сердцу с изменою Подо мглой понурой? Над лугом поблеклым деревья клонимы Бесснежною вьюгой — зябкие, голые... Там, в ясных зазубринах,— пурги веселые, Глубокие зимы!

Что лист упавший — дар червонный; Что взгляд окрест — багряный стих... А над парчою похоронной Так облик смерти ясно-тих. Так в золотой пыли заката Отрадно изнывает даль; И гор согласных так крылата Голуботусклая печаль. И месяц белый расцветает На тверди призрачной — так чист!.. И, как молитва, отлетает С немых дерев горящий лист...

Ал. Н. Чеботаревской Рощи холмов, багрецом испещренные, Синие, хмурые горы вдали... В желтой глуши на шипы изощренные Дикие вьются хмели. Луч кочевой серебром загорается... Словно в гробу, остывая, Земля Пышною скорбью солнц убирается... Стройно дрожат тополя. Ветра порывы... Безмолвия звонкие... Катится белым забвеньем река... Ты повилики закинула тонкие В чуткие сны тростника.

"Тайный!- звала моя сила.- Откликнись, если ты сущий!" Некто: "Откликнись, коль ты - сущий!"- ответствовал мне. И повторил мне: "Ты - сущий!.." И звал я, радостный: "Вот я!" Радостный, кто-то воззвал: "Вот я!"- и смолкнул. Я ждал. Гнев мой вскричал: "Тебя нет!"- "Тебя нет!"- прогремел мне незримый И презреньем отзыв запечатлел: "Тебя нет!.." "Маску сними!"- мой вызов кричал; и требовал кто-то: "Маску сними!"- от меня. Полночь ждала. Я немел. "Горе! Я кличу себя!"- обрело отчаянье голос: И, безнадежный, сказал кто-то: "Я кличу себя!.."

Налетной бурей был охвачен И тесный, и беспечный мир: Затмились волны; глянул, мрачен, Утес — и задрожал эфир. Я видел из укромной кущи: Кренясь, как острие весов, Ладья вдыхала вихрь бегущий Всей грудью жадных парусов. Ей дикий ветер был попутным, Она поймала удила — И мимо, в треволненьи мутном, Пустилась к цели, как стрела.

Гроздье, зрея, зеленеет; А у корня лист лозы Сквозь багряный жар синеет Хмелем крови и грозы. Брызнул первый пурпур дикий, Словно в зелени живой Бог кивнул мне, смуглоликий, Змеекудрой головой. Взор обжег и разум вынул, Ночью света ослепил И с души-рабыни скинул Всё, чем мир ее купил. И, в обличьи безусловном Обнажая бытие, Слил с отторгнутым и кровным Сердце смертное мое.

Будь жаворонок нив и пажитей — Вергилий, Иль альбатрос Бодлер, иль соловей Верлен Твоей ловитвою,— всё в чужеземный плен Не заманить тебе птиц вольных без усилий, Мой милый птицелов,— и, верно, без насилий Не обойдешься ты, поэт, и без измен, Хотя б ты другом был всех девяти камен, И зла ботаником, и пастырем идиллий. Затем, что стих чужой — что скользкий бог Протей: Не улучить его охватом ни отвагой. Ты держишь рыбий хвост, а он текучей влагой Струится и бежит из немощных сетей. С Протеем будь Протей, вторь каждой маске — маской! Милей досужий люд своей забавить сказкой.

Воистину всякий пред всеми за всех и за все виноват. Достоевский День белоогненный палил, Не молк цикады скрежет знойный, И кипарисов облак стройный Витал над мрамором могил. Я пал, сражен души недугом... Но к праху прах был щедр и добр: Пчела вилась над жарким лугом. И сох, благоухая, чобр... Укор уж сердца не терзал: Мой умер грех с моей гордыней,- И, вновь родним с родной святыней, Я Землю, Землю лобызал! Она ждала, она прощала - И сладок кроткий был залог; И всё, что дух сдержать не мог, Она смиренно обещала.

Я — Полдня вещего крылатая Печаль. Я грезой нисхожу к виденьям сонным Пана: И отлетевшего ему чего-то жаль, И безотзывное — в Элизии тумана. Я, похоронною лазурью осиянна, Шепчу в безмолвии, что совершилась даль. Я — Полдня белого небесная Печаль, Я — Исполнения глубокая Осанна. Из золотых котлов торжественной рекой Я знойных чар лию серебряные сплавы На моря синего струящийся покой, На снежной вечности сверкающие главы, На красные скалы, где солнечные славы Слагаешь ты, поэт, пронзен моей тоской.

Неизгладимая печать На два чела легла. И двум - один удел: молчать О том, что ночь спряла. Что из ночей одна спряла. Спряла и распряла. Двоих сопряг одним ярмом Водырь глухонемой, Двоих клеймил одним клеймом И метил знаком: Мой. И стал один другому - Мой... Молчи! Навеки - Мой.

Когда труды и дни Аскрейский лебедь пел, Шел, наг, с нагим рабом, за плугом земледел И, в рыхлые бразды зерно златое сея, Молился, наг, твой сын, тебе раскрытой, Гея! А ныне вижу я на пажитях чужбин, Как поздний человек работает один Лицом к лицу с тобой, тебя не постигая И плод насильственный в молчаньи вымогая. И вспоминаются родимые поля, Земля умильная, пахучая земля, И литургия нив — страда мирским собором, И песня дружная над ласковым простором.

Снега, зарей одеты В пустынях высоты, Мы - Вечности обеты В лазури Красоты. Мы - всплески рдяной пены Над бледностью морей. Покинь земные плены, Воссядь среди царей! Не мни: мы, в небе тая, С землей разлучены,- Ведет тропа святая В заоблачные сны.

Эта каменная глыба, как тиара, возлегла На главу в толпе шеломов, и над ней клубится мгла. Этой церкви ветхий остов (плющ зеленый на стенах)— Пред венчанным исполином испостившийся монах. И по всем путям — обетных, тонких тополей четы; На урочищах — Мадонны, у распутия — Христы. Что ни склон — голгофа Вакха: крест объятий простерев, Виноград распяли мощи обезглавленных дерев. Пахнет мятой; под жасмином быстрый ключ бежит с холма, И зажмурились от солнца, в розах, старые дома. Здесь, до края вод озерных, — осязаемый предел; Там — лазурь одна струится, мир лазурью изомлел. Я не знаю, что сулит мне, но припомнилась родной Сень столетняя каштанов над кремнистой крутизной; И с высот знакомых вижу вновь раздельным водосклон Рек души, текущих в вечность — и в земной, старинный сон.

Братья, недолго Светлую Мать Темному пологу У нас отымать! Братья, не вечно Дева Кольца Будет, невстречена, Стоять у дворца. Всё, что предельно,— Сердцу тюрьма,— Лето ли зелено, Бела ли зима. Мните ль, что камни Возопиют? Ищете ль знамений? Они не придут. В сумраке тайный Папортник есть: Вестью нечаянной В нас должен расцвесть. Знаю поляну: Там, над плитой, В полночь Иванову Огнь золотой. Светоч победный Свод озарит: Путь заповеданный Открыт и горит. День в подземелье, Свадебный пир: Другу веселие И встречи и мир. Древнее солнце Стынет вверху: Время исполнится — Восстать Жениху. Братья! Не вечно Дева Кольца Будет, невстречена, Стучаться в сердца.

Людских судеб коловорот В мой берег бьет неутомимо: Тоскует каждый, и зовет, И — алчущий — проходит мимо. И снова к отмели родной, О старой памятуя встрече, Спешит — увы, уже иной! А тот, кто был, пропал далече... Возврат — утрата!.. Но грустней Недвижность доли роковая, Как накипь пены снеговая, Всё та ж — у черных тех камней. В круговращеньях обыдённых, Ты скажешь, что прошла насквозь Чрез участь этих пригвожденных Страданья мировая ось.

От братии прилежной Апостола Луки Икону Тайны Нежной Писать — мне испытанье. Перенесу ль мечтанье На кипарис доски? Мне снилось: Цвет Единый Возрос из тайника, Где Корень свит змеиный, В эфир листвою сочной; И Агнец непорочный На пурпуре Цветка. Меж Солнцем и Землею, Меж Корнем и Венцом, Меж Агнцем и Змеею — Посредник голубиный Летает над долиной, С таинственным Кольцом. Под Вестником крылатым, На зелени стебля, Лучась волнистым златом, Алеет лал Потира. И гранями сафира Огранена Земля. В дали лазурной, слева,— Нагорный Назарет: Склонясь, приемлет Дева Под аркою келейной Посла привет лилейный, Архангельский привет. Лужайка — что кошница, Направо, в горных льдах; Отверстая гробница Цветет красой Сарона; Успения корона — В мерцающих звездах... Икону Тайны Нежной, Келейник Красоты, Я кистию прилежной Так написать замыслил, Так на доске расчислил Священные черты. И в золото, и в миний Я кисти обмакнул, Чертя примерных линий На хартии разводы,— Когда распались своды И синий свет сверкнул... Сквозит родной могилой Прозрачный фимиам, И Роза дивной силой Струит с Распятья зори... Но кто, поникший в горе На светлый холм? — Я сам!.. Не та ль за ним, чье тело Под этот дерн легло?.. Что ж сердце сиротело?.. С каким она ребенком Стоит, в сияньи тонком? Что так глядит светло?.. Что говорит?.. «Напрасно Те сны живописать, Что лицезришь неясно,— Тебе, кто Тайны Нежной В судьбе своей мятежной Изведал благодать. Взгляни: вот Розы сладость На горечи Креста; Под ним — могилы радость, И я, в заре воскресной, Простерла дар небесный За ласкою Христа».

Прозрачность! Купелью кристальной Ты твердь улегчила - и тонет Луна в среброзарности сизой. Прозрачность! Ты лунною ризой Скользнула на влажные лона, Пленила дыхания мая, И звук отдаленного лая, И призраки тихого звона. Что полночь в твой сумрак уронит, В бездонности тонет зеркальной. Прозрачность! Колдуешь ты с солнцем, Сквозной раскаленностью тонкой Лелея пожар летучий; Колыша под влагой зыбучей, Во мгле голубых отдалений, По мхам малахитным узоры; Граня снеговерхие горы Над смутностью дольних селений; Простор раздражая звонкий Под дальним осенним солнцем. Прозрачность! Воздушною лаской Ты спишь на челе Джоконды, Дыша покрывалом стыдливым. Прильнула к устам молчаливым - И вечностью веешь случайной; Таящейся таешь улыбкой, Порхаешь крылатостью зыбкой, Бессмертною, двойственной тайной. Прозрачность! Божественной маской Ты реешь в улыбке Джоконды. Прозрачность! Улыбчивой сказкой Соделай видения жизни, Сквозным - покрывало Майи! Яви нам бледные раи За листвою кущ осенних; За радугой легкой - обеты, Вечерние скорбные светы - За цветом садов весенних! Прозрачность! Божественной маской Утишь изволения жизни.

Та, что любит эти горы, Та, что видит эти волны И спасает в бурю челны Этих бедных рыбаков,— От земного праха взоры Мне омыла ливнем струйным, Осушила ветром буйным, Весть прислала с облаков. В небе радуга сомкнулась Меж пучиной и стремниной. Мрачный пурпур за долиной Обнял хаос горных груд. Ткань эфира улыбнулась И, как тонкий дым алтарный, Окрылила светозарный Ближних склонов изумруд. И тогда предстала радость В семицветной Божьей двери — Не очам, единой вере,— Ибо в миг тот был я слеп (Лишь теперь душа всю сладость Поняла, какой горела!),— Та предстала, что согрела Розой дня могильный склеп. Золотистый, розовея, Выбивался в вихре волос, И звучал мне звонкий голос: «Милый! приходи скорей!» И виссон клубился, вея, И бездонной глубиною Солнце, ставшее за мною, Пили солнца двух очей.

Как и шаги звучат волшебно, И стук колес во тьме ночей!.. И как вперение враждебно Слепых предутренних очей! Всё, дрогнув, вдруг отяжелело. К ярму и тяготе спеша, В свое дневное входит тело Ночная вольная душа. И жизнь по стогнам громыхает, Как никлых связней кандалы... И гений розы отряхает В могилы мутной, белой мглы.

Твоя душа глухонемая В дремучие поникла сны, Где бродят, заросли ломая, Желаний темных табуны. Принес я светоч неистомный В мой звездный дом тебя манить, В глуши пустынной, в пуще дремной Смолистый сев похоронить. Свечу, кричу на бездорожье, А вкруг немеет, зов глуша, Не по-людски и не по-божьи Уединенная душа.

Своеначальный, жадный ум,- Как пламень, русский ум опасен Так он неудержим, так ясен, Так весел он - и так угрюм. Подобный стрелке неуклонной, Он видит полюс в зыбь и муть, Он в жизнь от грезы отвлеченной Пугливой воле кажет путь. Как чрез туманы взор орлиный Обслеживает прах долины, Он здраво мыслит о земле, В мистической купаясь мгле.

Рыбарей Господних Неводы, раздранные ловом... Cor Ardens, I, Повечерие. Поразвешены сети по берегу... В сердце память, как дар, берегу Об уловом разорванных неводах И о Встретившем нас на водах. И ладья моя в сумрак отчалена. Видишь огненный след от челна? Лов зачну, как всё небо повызвездит, Что помочь ты сошла — возвестит. Солнце мрежи мне сушит по берегу; В сердце память весь день берегу О закинутых с вечера неводах, О подруге в звездах на водах.

Люблю за крайней из лачуг Уже померкшего селенья В час редких звезд увидеть вдруг, Застылый в трепете томленья, Полувоздушный сон зыбей, Где затонуло небо, тая... И за четою тополей Мелькнет раскиданная стая На влаге спящих челноков; И крест на бледности озерной Под рубищем сухих венков Напечатлеет вырез черный. Чуть вспыхивают огоньки У каменного водоема, Где отдыхают рыбаки. Здесь — тень, там — светлая истома... Люблю сей миг: в небесной мгле Мерцаний медленных несмелость И на водах и на земле Всемирную осиротелость.

Отчетливость больницы В сентябрьской тишине. Чахоточные лица Горят на полотне. Сиделка сердобольно Склонилась, хлопоча; И верится невольно В небесного врача. Он, в белом балахоне, Пошепчется с сестрой,— На чистом небосклоне Исчезнет за горой. Всё медленно остынет До первых снежных пург,— Как жар недужный вынет Из бредных лоз хирург.

М. А. Бородаевской Как речь славянская лелеет Усладу жен! Какая мгла Благоухает, лунность млеет В медлительном глагольном ла! Воздушной лаской покрывала, Крылатым обаяньем сна Звучит о женщине: она, Поет о ней: очаровала.

1. Valerio vati¹ S.² Здесь вал, мутясь, непокоривой У ног мятежится тоской: А там на мыс — уж белогривый Высоко прянул конь морской. Тебе несу подснежник ранний Я с воскресающих полей,— А ты мне: «Милый, чу, в тумане — Перекликанье журавлей!» 2. Ему же Твой правый стих, твой стих победный, Как неуклонный наш язык, Облекся наготою медной, Незыблем, как латинский зык! В нем слышу клект орлов на кручах И ночи шелестный Аверн, И зов мятежный мачт скрипучих, И молвь субур, и хрип таверн. Взлетит и прянет зверь крылатый, Как оный идол медяной Пред венетийскою палатой,— Лик благовестия земной. Твой зорок стих, как око рыси, И сам ты — духа страж, Линкей, Елену уследивший с выси, Мир расточающий пред ней. Ты — мышц восторг и вызов буйный, Языкова прозябший хмель. Своей отравы огнеструйной Ты сам не разгадал досель. Твоя тоска, твое взыванье — Свист тирса,— тирсоносца ж нет... Тебе в Иакхе целованье, И в Дионисе мой привет. 3. Sole sato³ S. Cui palmamque fero sacramque laurum? Balmonti, tibi: nam quod incohasti Spirat molle melos novisque multis Bacchatum modulans Camena carmen Devinxit numeris modisque saeclum Sensumque edocuit vaga intimum aevi.⁴

Я помню сон, Всех воронов души черней, Всех вестников верней: Посол чистилища, он в ней — Как похоронный звон. Зачем дано Мне жалом ласковым губить, Коль рок любви — убить? Но всею волей полюбить — Как ключ пойти на дно! Всё спит. Крадусь К покинутой, в убогий дом. Балкон скрипит. Тайком, Как тать, ступаю. Огоньком Мерцает щель. Стучусь. Узнала стук... Таит дыхание, дрожа... Так, отсветы ножа И тень убийцы сторожа, Мы притаимся вдруг. Я дверь, как вор, Приотворил. Ко мне, бледна, Метнулася она, Смертельным ужасом пьяна, Вперив в убийцу взор... Есть, Фауст, казнь: В очах возлюбленной прочесть Не гнев, не суд, не месть, Но чуждый блеск — безумья весть И дикую боязнь. «Сгинь!— слышу крик.— Еще ль тебе мой сладок плач, Полунощный палач? Ты, знаю, дьявол,— как ни прячь Рога в его двойник!..» А я крещу Ее рукой, моля: «Прости! Меня перекрести! Я сам пришел. Ты ж не грусти, Как по тебе грущу...» В мой взор глядит Чужого неба бирюза... Застылая слеза Пустые стеклянит глаза... Глядит. Молчит. Глядит...

Журчливый садик, и за ним Твои нагие мощи, Рим! В нем лавр, смоковница и розы, И в гроздиях тяжелых лозы. Над ним, меж книг, единый сон Двух сливших за рекой времен Две памяти молитв созвучных,- Двух спутников, двух неразлучных... Сквозь сон эфирный лицезрим Твои нагие мощи, Рим! А струйки, в зарослях играя, Поют свой сон земного рая.

Волшба ли ночи белой приманила Вас маревом в полон полярных див, Два зверя-дива из стовратных Фив? Вас бледная ль Изида полонила? Какая тайна вам окаменила Жестоких уст смеющийся извив? Полночных волн немеркнущий разлив Вам радостней ли звезд святого Нила? Так в час, когда томят нас две зари И шепчутся лучами, дея чары, И в небесах меняют янтари,- Как два серпа, подъемля две тиары, Друг другу в очи - девы иль цари - Глядите вы, улыбчивы и яры.

Солнце, сияя, теплом излучается: Счастливо сердце, когда расточается. Счастлив, кто так даровит Щедрой любовью, что светлому чается, Будто со всем он живым обручается. Счастлив, кто жив и живит. Счастье не то, что годиной случается И с мимолетной годиной кончается: Счастья не жди, не лови. Дух, как на царство, на счастье венчается, В счастье, как в солнце, навек облачается: Счастье - победа любви.

Пускай невнятно будет миру, О чем пою! Звончатую он слышит лиру; Но тайну нежную мою — Я затаю. Пускай не верует виденью Моих очей! Внимая звонких струй паденью, О, кто не рад, во тьме ночей, Тебе, ручей? Пой, соловей, над розой тайной! Своей тропой Пройдет любовник: друг случайный Вздохнет с тобой... А ты, слепой, О розе пой!

Так, вся на полосе подвижной Отпечатлелась жизнь моя Прямой уликой, необлыжной Мной сыгранного жития. Но на себя, на лицедея, Взглянуть разок из темноты, Вмешаться в действие не смея, Полюбопытствовал бы ты? Аль жутко?.. А гляди, в начале Мытарств и демонских расправ Нас ожидает в темной зале Загробный кинематограф.

За мглой Авзонии восток небес алей; Янтарный всходит дым над снеговерхой Этной; Снег рдеет и горит, и пурпур одноцветный Течет с ее главы, как царственный елей. На склоны тихие дубрав, на мир полей И рощей масличных, и берег предрассветный, Где скоро смутный понт голубизной просветной Сверкнет в развалинах священных пропилей. В обломках спит феатр, орхестра онемела; Но вечно курится в снегах твоя фимела, Грядый в востоке дня и в торжестве святынь! И с твоего кремля, как древле, Мельпомена Зрит, Эвий, скорбная, волшебный круг пустынь И Тартар, дышащий под вертоградом плена.

Кипарисов строй зубчатый — Стражей черных копия. Твердь сечет луны серпчатой Крутокормая ладья. Медной грудью сонно дышит Зыби тусклой пелена; Чутких игол не колышет Голубая тишина. Душен свет благоуханный, Ночь недвижна и нема; Бледноликой, бездыханной Прочь бегут и день и тьма. Мне два кладезя — два взора — Тьму таят и солнце дней. К ним тянусь я из дозора Мертвой светлости моей. Рока кладези, две бездны, Уронил на ваше дно Я любви залог железный — Пленной вечности звено. Вы кольцо мое таите: Что ж замершие уста Влагой жизни не поите?.. Тьма ли в вас, как свет, пуста? «Милый, милый!..» О, родная! Я поверил, я приник: Вижу — блещет глубь ночная, Зыблет смутно мой двойник. Мне ж замкнут тайник бездонный, Мне не пить глубоких волн... В небе кормщик неуклонный, Стоя, правит бледный челн...

В глухой стене проломанная дверь, И груды развороченных камней, И брошенный на них железный лом, И глубина, разверстая за ней, И белый прах, развеянный кругом,- Всё - голос Бога: "Воскресенью верь". * См. Блок.

День бледнеет утомленный, И бледнеет робкий вечер: Длится миг смущенной встречи, Длится миг разлуки томной... В озаренье светлотенном Фиолетового неба Сходит, ясен, отблеск лунный, И ясней мерцает Веспер, И всё ближе даль синеет... Гаснут краски, молкнут звуки... Полугрустен, полусветел, Мир почил в усталом сердце, И почило безучастье... С золотистой лунной лаской Сходят робкие виденья Милых дней... с улыбкой бледной. Влажными глядят очами, Легкокрылые... и меркнут. Меркнут краски, молкнут звуки... Но, как дальний город шумный, Всё звучит в усталом сердце, Однозвучно-тихо ропщет День прожитый, день далекий... Усыпляют, будят звуки И вливают в сердце горечь Полусознанной разлуки - И дрожит, и дремлет сердце...

Недаром облако крутится Над оной выспренней главой Гребней рогатых: грозовой Орел, иль демон, там гнездится, Нахохлится; сверкнут зрачки; Ущелья рокотом ответят; Туманов кочевых клочки Руном косматым дол осетят... Я помню, с гор клубилась мгла; Ширялся тучей зрак орла; На миг упало оперенье: Разверзлась, мертвенно бела, Как бы расщеплена, скала, И в нестерпимом озаренье Блеснули — белизна чела, Слепые, ярые зеницы... И в мраке белой огневицы Переломилася стрела.

Неутомный голод темный, Горе, сердцу как избыть? Сквозь ресницы ели дремной Светит ласковая нить. Сердце, где твой сон безбрежий? Сердце, где тоска неволь? Над озерной зыбью свежей Дышит утренняя смоль. Снова в твой сосуд кристальный Животворный брызжет ключ: Ты ль впустило в мрак страдальный, В скит затворный гордый луч? Или здесь — преодоленье, И твой сильный, смольный хмель — Утоленье, и целенье, И достигнутая цель?.. Чу, склонился бог целебный, Огневейный бог за мной,— Очи мне застлал волшебной, Златоструйной пеленой. Нет в истомной неге мочи Оглянуться; духа нет Встретить пламенные очи И постигнуть их завет...

Вошел — и царь челом поник. Запел — и пир умолк. Исчез... «Царя позвал двойник»,— Смущенный слышен толк. Догнать певца Царь шлет гонца... В долине воет волк. Царевых вежд дрема бежит; Он бродит, сам не свой: Неотразимо ворожит Напев, еще живой... Вся дебрь ясна: Стоит луна За сетью плющевой. Что вещий загадал напев, Пленительно-уныл? Кто растерзал, как лютый лев, Чем прежде счастлив был?.. В душе без слов, Заветный зов,— А он забыл, забыл... И царь пошел на смутный зов, Тайком покинул двор. Широкошумных голосов Взманил зыбучий хор. И всё родней — О ней, о ней!— Поет дремучий бор. И день угас; и в плеске волн, Где лунною игрой Спит, убаюкан, легкий челн,— Чья песнь звенит порой? Челнок плывет, Она зовет За острой той горой. На бреге том — мечта иль явь?— Чертога гость, певец: Он знает путь!— и к брегу вплавь Кидается пловец... Где омут синь, Там сеть закинь — И выловишь венец.

Константину Сомову Замер синий сад в испуге... Брызнув в небо, змеи-дуги Огневые колесят, Миг — и сумрак оросят: Полночь пламенные плуги Нивой звездной всколосят... Саламандры ль чары деют? Сени ль искристые рдеют? В сенях райских гроздья зреют!.. Не Жар-птицы ль перья реют, Опахалом алым веют, Ливнем радужным висят? Что же огненные лозы, Как плакучие березы, Как семья надгробных ив, Косы длинные развив, Тая, тлеют — сеют слезы — И, как светляки в траве, Тонут в сонной синеве? Тускнут чары, тухнут грезы В похоронной синеве... И недвижные созвездья Знаком тайного возмездья Выступают в синеве.

Пышные угрозы Сулицы тугой, Осыпая розы, Гонят сонм нагой; Машут девы-птицы Тирсами в погоне; С гор сатиры скачут В резвости вакхальной. Вейтесь, плющ и лозы! Вижу сонм другой: Спугнутых менад Ввысь сатиры гонят, И под их ногой Умирают розы. Плющ и виноград Тирсы тяжко клонят... Беглые зарницы Тускло в сонном лоне Лунной мглы маячат: Промелькнут на юг С севера небес — И на полдень вдруг В заводи зеркальной, Дрогнув, свет блеснет... К солнцу рвется сад, Где свой сев уронят Духи вешних чар, Страстной пылью вея: Тесен вертоград, Стебли стебли клонят... Творческий пожар В вечность мчит Идея. И за кругом круг Солнечных чудес Следом жарких дуг Обращают, блеща, Сферы — и клубятся Сны миров толпою; В вечность не уснет Огнеокий бред... Взвейте светоч яр! В славу Прометея Смоляной пожар, По ветру лелея, В бешенстве погони Мчат Афин эфебы Чрез уснувший луг, Чрез священный лес... В сумраках округ, День мгновенный меща, Зарева дробятся... Гулкою тропою Мчат любимцы Гебы Дар святой, и в пене Огненосцы — кони... Свет умрет, гоним,— Вспыхнет свет за ним В солнцеокой смене... Кто из вас спасет Веющее знамя, Прометея пламя К мете донесет, Сверстники побед?

Чуковский, Аристарх прилежный, Вы знаете — люблю давно Я вашей злости голос нежный, Ваш ум, веселый, как вино. И полной сладким ядом прозы Приметливую остроту, И брошенные на лету Зоилиады и занозы, Полу-цинизм, полу-лиризм, Очей притворчивых лукавость, Речей сговорчивых картавость И молодой авантюризм. * См. К.Чуковский.

Родная речь певцу земля родная: В ней предков неразменный клад лежит, И нашептом дубравным ворожит Внушенным небом песен мать земная. Как было древле, глубь заповедная Зачатий ждет, и дух над ней кружит... И сила недр, полна, в лозе бежит, Словесных гроздий сладость наливная. Прославленная, светится, звеня С отгулом сфер, звучащих издалеча, Стихия светом умного огня. И вещий гимн - их свадебная встреча, Как угль, в алмаз замкнувший солнце дня,- Творенья духоносного предтеча.