Все стихи Максимилиана Волошина

1 В мирах любви неверные кометы, Сквозь горних сфер мерцающий стожар - Клубы огня, мятущийся пожар, Вселенских бурь блуждающие светы Мы вдаль несем... Пусть темные планеты В нас видят меч грозящих миру кар,- Мы правим путь свой к солнцу, как Икар, Плащом ветров и пламенем одеты. Но - странные,- его коснувшись, прочь Стремим свой бег: от солнца снова в ночь - Вдаль, по путям парабол безвозвратных... Слепой мятеж наш дерзкий дух стремит В багровой тьме закатов незакатных... Закрыт нам путь проверенных орбит! 2 Закрыт нам путь проверенных орбит, Нарушен лад молитвенного строя... Земным богам земные храмы строя, Нас жрец земли земле не причастит. Безумьем снов скитальный дух повит. Как пчелы мы, отставшие от роя!.. Мы беглецы, и сзади наша Троя, И зарево наш парус багрянит. Дыханьем бурь таинственно влекомы, По свиткам троп, по росстаням дорог Стремимся мы. Суров наш путь и строг. И пусть кругом грохочут глухо громы, Пусть веет вихрь сомнений и обид,- Явь наших снов земля не истребит! 3 Явь наших снов земля не истребит: В парче лучей истают тихо зори, Журчанье утр сольется в дневном хоре, Ущербный серп истлеет и сгорит, Седая рябь в алмазы раздробит Снопы лучей, рассыпанные в море, Но тех ночей, разверстых на Фаворе, Блеск близких Солнц в душе не победит. Нас не слепят полдневные экстазы Земных пустынь, ни жидкие топазы, Ни токи смол, ни золото лучей. Мы шелком лун, как ризами, одеты, Нам ведом день немеркнущих ночей,- Полночных Солнц к себе нас манят светы. 4 Полночных Солнц к себе нас манят светы... В колодцах труб пытливый тонет взгляд. Алмазный бег вселенные стремят: Системы звезд, туманности, планеты, От Альфы Пса до Веги и от Беты Медведицы до трепетных Плеяд - Они простор небесный бороздят, Творя во тьме свершенья и обеты. О, пыль миров! О, рой священных пчел! Я исследил, измерил, взвесил, счел, Дал имена, составил карты, сметы... Но ужас звезд от знанья не потух. Мы помним все: наш древний, темный дух, Ах, не крещен в глубоких водах Леты! 5 Ах, не крещен в глубоких водах Леты Наш звездный дух забвением ночей! Он не испил от Орковых ключей, Он не принес подземные обеты. Не замкнут круг. Заклятья недопеты... Когда для всех сапфирами лучей Сияет день, журчит в полях ручей,- Для нас во мгле слепые бродят светы, Шуршит тростник, мерцает тьма болот, Напрасный ветр свивает и несет Осенний рой теней Персефонеи, Печальный взор вперяет в ночь Пелид... Но он еще тоскливей и грустнее, Наш горький дух... И память нас томит. 6 Наш горький дух... (И память нас томит...) Наш горький дух пророс из тьмы, как травы, В нем навий яд, могильные отравы. В нем время спит, как в недрах пирамид. Но ни порфир, ни мрамор, ни гранит Не создадут незыблемой оправы Для роковой, пролитой в вечность лавы, Что в нас свой ток невидимо струит. Гробницы Солнц! Миров погибших Урна! И труп Луны и мертвый лик Сатурна - Запомнит мозг и сердце затаит: В крушеньях звезд рождалась жизнь и крепла, Но дух устал от свеянного пепла,- В нас тлеет боль внежизненных обид! 7 В нас тлеет боль внежизненных обид, Томит печаль и глухо точит пламя, И всех скорбей развернутое знамя В ветрах тоски уныло шелестит. Но пусть огонь и жалит и язвит Певучий дух, задушенный телами,- Лаокоон, опутанный узлами Горючих змей, напрягся... и молчит. И никогда - ни счастье этой боли, Ни гордость уз, ни радости неволи, Ни наш экстаз безвыходной тюрьмы Не отдадим за все забвенья Леты! Грааль скорбей несем по миру мы - Изгнанники, скитальцы и поэты! 8 Изгнанники, скитальцы и поэты - Кто жаждал быть, но стать ничем не смог... У птиц - гнездо, у зверя - темный лог, А посох - нам и нищенства заветы. Долг не свершен, не сдержаны обеты, Не пройден путь, и жребий нас обрек Мечтам всех троп, сомненьям всех дорог... Расплескан мед, и песни не допеты. О, в срывах воль найти, познать себя И, горький стыд смиренно возлюбя, Припасть к земле, искать в пустыне воду, К чужим шатрам идти просить свой хлеб, Подобным стать бродячему рапсоду - Тому, кто зряч, но светом дня ослеп. 9 Тому, кто зряч, но светом дня ослеп,- Смысл голосов, звук слов, событий звенья, И запах тел, и шорохи растенья - Весь тайный строй сплетений, швов и скреп Раскрыт во тьме. Податель света - Феб Дает слепцам глубинные прозренья. Скрыт в яслях бог. Пещера заточенья Превращена в Рождественский Вертеп. Праматерь ночь, лелея в темном чреве Скупым Отцом ей возвращенный плод, Свои дары избраннику несет - Тому, кто в тьму был Солнцем ввергнут в гневе, Кто стал слепым игралищем судеб, Тому, кто жив и брошен в темный склеп. 10 Тому, кто жив и брошен в темный склеп, Видны края расписанной гробницы: И Солнца челн, богов подземных лица, И строй земли: в полях маис и хлеб, Быки идут, жнет серп, бьет колос цеп, В реке плоты, спит зверь, вьют гнезда птицы,- Так видит он из складок плащаницы И смену дней, и ход людских судеб. Без радости, без слез, без сожаленья Следить людей непрасные волненья, Без темных дум, без мысли "почему?", Вне бытия, вне воли, вне желанья, Вкусив покой, неведомый тому, Кому земля - священный край изгнанья. 11 Кому земля - священный край изгнанья, Того простор полей не веселит, Но каждый шаг, но каждый миг таит Иных миров в себе напоминанья. В душе встают неясные мерцанья, Как будто он на камнях древних плит Хотел прочесть священный алфавит И позабыл понятий начертанья. И бродит он в пыли земных дорог - Отступник жрец, себя забывший бог, Следя в вещах знакомые узоры. Он тот, кому погибель не дана, Кто, встретив смерть, в смущенье клонит взоры, Кто видит сны и помнит имена. 12 Кто видит сны и помнит имена, Кто слышит трав прерывистые речи, Кому ясны идущих дней предтечи, Кому поет влюбленная волна; Тот, чья душа землей убелена, Кто бремя дум, как плащ, принял за плечи, Кто возжигал мистические свечи, Кого влекла Изиды пелена. Кто не пошел искать земной услады Ни в плясках жриц, ни в оргиях менад, Кто в чашу нег не выжал виноград, Кто, как Орфей, нарушив все преграды, Все ж не извел родную тень со дна,- Тому в любви не радость встреч дана. 13 Тому в любви не радость встреч дана, Кто в страсти ждал не сладкого забвенья, Кто в ласках тел не видел утоленья, Кто не испил смертельного вина. Страшится он принять на рамена Ярмо надежд и тяжкий груз свершенья, Не хочет уз и рвет живые звенья, Которыми связует нас Луна. Своей тоски - навеки одинокой, Как зыбь морей пустынной и широкой,- Он не отдаст. Кто оцет жаждал - тот И в самый миг последнего страданья Не мирный путь блаженства изберет, А темные восторги расставанья. 14 А темные восторги расставанья, А пепел грез и боль свиданий - нам. Нам не ступать по синим лунным льнам, Нам не хранить стыдливого молчанья. Мы шепчем всем ненужные признанья, От милых рук бежим к обманным снам, Не видим лиц и верим именам, Томясь в путях напрасного скитанья. Со всех сторон из мглы глядят на нас Зрачки чужих, всегда враждебных глаз. Ни светом звезд, ни солнцем не согреты, Стремим свой путь в пространствах вечной тьмы, В себе несем свое изгнанье мы - В мирах любви неверные кометы! 15 В мирах любви,- неверные кометы,- Закрыт нам путь проверенных орбит! Явь наших снов земля не исстребит,- Полночных Солнц к себе нас манят светы. Ах, не крещен в глубоких водах Леты Наш горький дух, и память нас томит. В нас тлеет боль внежизненных обид - Изгнанники, скитальцы и поэты! Тому, кто зряч, но светом дня ослеп, Тому, кто жив и брошен в темный склеп, Кому земля - священный край изгнанья, Кто видит сны и помнит имена,- Тому в любви не радость встреч дана, А темные восторги расставанья! * Звездный венок (лат.).- Ред.

Я — солнца древний путь от красных скал Тавриза До темных врат, где стал Гераклов град — Кадикс. Мной круг земли омыт, в меня впадает Стикс, И струйный столб огня на мне сверкает сизо. Вот рдяный вечер мой: с зубчатого карниза Ко мне склонился кедр и бледный тамариск. Широко шелестит фиалковая риза, Заливы черные сияют, как оникс. Люби мой долгий гул, и зыбких взводней змеи, И в хорах волн моих напевы Одиссеи. Вдохну в скитальный дух я власть дерзать и мочь, И обоймут тебя в глухом моем просторе И тысячами глаз взирающая Ночь, И тысячами уст глаголящее Море.

Безумья и огня венец Над ней горел. И пламень муки, И ясновидящие руки, И глаз невидящих свинец, Лицо готической сивиллы, И строгость щек, и тяжесть век, Шагов ее неровный бег - Все было полно вещей силы. Ее несвязные слова, Ночным мерцающие светом, Звучали зовом и ответом. Таинственная синева Ее отметила средь живших... ...И к ней бежал с надеждой я От снов дремучих бытия, Меня отвсюду обступивших.

Александре Михайловне Петровой Быть черною землей. Раскрыв покорно грудь, Ослепнуть в пламени сверкающего ока И чувствовать, как плуг, вонзившийся глубоко В живую плоть, ведет священный путь. Под серым бременем небесного покрова Пить всеми ранами потоки темных вод. Быть вспаханной землей... И долго ждать, что вот В меня сойдет, во мне распнется Слово. Быть Матерью-Землей. Внимать, как ночью рожь Шуршит про таинства возврата и возмездья, И видеть над собой алмазных рун чертеж: По небу черному плывущие созвездья.

Снова дорога. И с силой магической Всё это: вновь охватило меня: Грохот, носильщики, свет электрический, Крики, прощанья, свистки, суетня... Снова вагоны едва освещенные, Тусклые пятна теней, Лица склоненные Спящих людей. Мерный, вечный, Бесконечный, Однотонный Шум колес. Шепот сонный В мир бездонный Мысль унес... Жизнь... работа... Где-то, кто-то Вечно что-то Всё стучит. Ти-та... то-та... Вечно что-то Мысли сонной Говорит. Так вот в ушах и долбит, и стучит это: Ти-та-та... та-та-та... та-та-та... ти-та-та... Мысли с рыданьями ветра сплетаются, Поезд гремит, перегнать их старается... Чудится, еду в России я... Тысячи верст впереди. Ночь неприютная, темная. Станция в поле... Огни ее - Глазки усталые, томные Шепчут: "Иди..." Страх это? Горе? Раздумье? Иль что ж это? Новое близится, старое прожито. Прожито - отжито. Вынуто - выпито... Ти-та-та... та-та-та... та-та-та... ти-та-та... Чудится степь бесконечная... Поезд по степи идет. В вихре рыданий и стонов Слышится песенка вечная. Скользкие стены вагонов Дождик сечет. Песенкой этой всё в жизни кончается, Ею же новое вновь начинается, И бесконечно звучит и стучит это: Ти-та-та... та-та-та... та-та-та... ти-та-та... Странником вечным В пути бесконечном Странствуя целые годы, Вечно стремлюсь я, Верую в счастье, И лишь в ненастье В шуме ночной непогоды Веет далекою Русью. Мысли с рыданьями ветра сплетаются, С шумом колес однотонным сливаются. И безнадежно звучит и стучит это: Ти-та-та... та-та-та... та-та-та... ти-та-та...

В неверный час тебя я встретил, И избежать тебя не мог - Нас рок одним клеймом отметил, Одной погибели обрек. И, не противясь древней силе, Что нас к одной тоске вела, Покорно обнажив тела, Обряд любви мы сотворили. Не верил в чудо смерти жрец, И жертва тайны не страшилась, И в кровь вино не претворилось Во тьме кощунственных сердец.

Андрею Белому Клоун в огненном кольце... Хохот мерзкий, как проказа, И на гипсовом лице Два горящих болью глаза. Лязг оркестра; свист и стук. Точно каждый озабочен Заглушить позорный звук Мокро хлещущих пощечин. Как огонь, подвижный круг... Люди - звери, люди - гады, Как стоглазый, злой паук, Заплетают в кольца взгляды. Все крикливо, все пестро... Мне б хотелось вызвать снова Образ бледного, больного, Грациозного Пьеро... В лунном свете с мандолиной Он поет в своем окне Песню страсти лебединой Коломбине и луне. Хохот мерзкий, как проказа; Клоун в огненном кольце. И на гипсовом лице Два горящих болью глаза...

В эту ночь я буду лампадой В нежных твоих руках... Не разбей, не дыши, не падай На каменных ступенях. Неси меня осторожней Сквозь мрак твоего дворца,- Станут биться тревожней, Глуше наши сердца... В пещере твоих ладоней - Маленький огонек - Я буду пылать иконней... Не ты ли меня зажег?

В янтарном забытье полуденных минут С тобою схожие проходят мимо жены, В душе взволнованной торжественно поют Фанфары Тьеполо и флейты Джорджионе. И пышный снится сон: и лавры, и акант По мраморам террас, и водные аркады, И парков замкнутых душистые ограды Из горьких буксусов и плющевых гирлянд. Сменяя тишину веселым звоном пира, Проходишь ты, смеясь, меж перьев и мечей, Меж скорбно-умных лиц и блещущих речей Шутов Веласкеса и дураков Шекспира... Но я не вижу их... Твой утомленный лик Сияет мне один на фоне Ренессанса, На дымном золоте испанских майолик, На синей зелени персидского фаянса...

Вещий крик осеннего ветра в поле. Завернувшись в складки одежды темной, Стонет бурный вечер в тоске бездомной, Стонет от боли. Раздирая тьму, облака, туманы, Простирая алые к Ночи руки, Обнажает Вечер в порыве муки Рдяные раны. Плачьте, плачьте, плачьте, безумцы-ветры, Над горой, над полем глухим, над пашней... Слышу в голых прутьях, в траве вчерашней Вопли Деметры.

Ек. Ал. Бальмонт Возлюби просторы мгновенья, Всколоси их звонкую степь, Чтобы мигов легкие звенья Не спаялись в трудную цепь. Ах, как тяжко бремя свободы, Как темны просторы степей! Кто вернет темничные своды И запястья милых цепей? Что рук не свяжете? Ног не подкосите? На темной пажити Меня не бросите? Не веют крылия Живых вестей Здесь, на развилии Слепых путей. Не зови того, кто уходит, Не жалей о том, что прошло: Дарит смерть, а жизнь лишь уводит.. Позабудь и знак, и число. Ах, как дики эти излоги! Как грустна вечерняя муть!.. Но иди: в полях без дороги Пусть неверен будет твой путь. Край одиночества, Земля молчания... Сбылись пророчества, Свершились чаянья. Под синей схимою Простерла даль Неотвратимую Печаль.

Возьми весло, ладью отчаль, И пусть в ладье вас будет двое. Ах, безысходность и печаль Сопровождают все земное.

1 Был долгий мир. Народы были сыты И лоснились: довольные собой, Обилием и общим миролюбьем. Лишь изредка, переглянувшись, все Кидались на слабейшего; и разом Его пожравши, пятились, рыча И челюсти ощеривая набок; И снова успокаивались. В мире Все шло как следует: Трильон колес Работал молотами, рычагами, Ковали сталь, Сверлили пушки, Химик Изготовлял лиддит и мелинит; Ученые изобретали способ За способом для истребленья масс; Политики чертили карты новых Колониальных рынков и дорог; Мыслители писали о всеобщем Ненарушимом мире на земле, А женщины качались в гибком танго И обнажали пудренную плоть. Манометр культуры достигал До высочайшей точки напряженья. 2 Тогда из бездны внутренних пространств Раздался голос, возвестивший: «Время Топтать точило ярости. За то, Что люди демонам, Им посланным служить, Тела построили И создали престолы, За то, что гневу Огня раскрыли волю В разбеге жерл и в сжатости ядра, За то, что безразличью Текущих вод и жаркого тумана Дали мускул Бегущих ног и вихри колеса, За то, что в своевольных Теченьях воздуха Сплели гнездо мятежным духам взрыва, За то, что жадность руд В рать пауков железных превратили, Неумолимо ткущих Сосущие и душащие нити,— За то освобождаю Плененных демонов От клятв покорности, А хаос, сжатый в вихрях вещества, От строя музыки! Даю им власть над миром, Покамест люди Не победят их вновь, В себе самих смирив и поборов Гнев, жадность, своеволье, безразличье». 3 И видел я: разверзлись двери неба В созвездьи Льва, и бесы На землю ринулись... Сгрудились люди по речным долинам, Означивши великих царств межи И вырывши в земле Ходы, змеиные и мышьи тропы, Пасли стада прожорливых чудовищ: Сами И пастыри и пища. 4 Время как будто опрокинулось И некрещенным водою потопа Казался мир: из тины выползали Огромные коленчатые гады, Железные кишели пауки, Змеи глотали молнии, Драконы извергали Снопы огня и жалили хвостом, В морях и реках рыбы Метали Икру смертельную, От ящеров крылатых Свет застилался, сыпались на землю Разрывные и огненные яйца, Тучи насекомых, Чудовищных строеньем и размером, В телах людей Горючие личинки оставляли,— И эти полчища исчадий, Получивших И гнев, и страсть, и злобу от людей, Снедь человечью жалили, когтили, Давили, рвали, жгли, жевали, пожирали, А города подобно жерновам Без устали вращались и мололи Зерно отборное Из первенцев семейств На пищу демонам. И тысячи людей Кидались с вдохновенным исступленьем И радостью под обода колес. Все новые и новые народы Сбегались и сплетались в хороводы Под гром и лязг ликующих машин, И никогда подобной пляски смерти Не видел исступленный мир! 5 Еще! еще! И все казалось мало... Тогда раздался новый клич: «Долой Войну племен, и армии, и фронты: Да здравствует гражданская война!» И армии, смешав ряды, в восторге С врагами целовались, а потом Кидались на своих, рубили, били, Расстреливали, вешали, пытали, Питались человечиной, Детей засаливали впрок,— Была разруха, Был голод. Наконец пришла чума. 6 Безглазые настали времена, Земля казалась шире и просторней, Людей же стало меньше, Но для них Среди пустынь недоставало места, Они горели только об одном: Скорей построить новые машины И вновь начать такую же войну. Так кончилась предбредовая схватка, Но в этой бойне не уразумели, Не выучились люди ничему.

Выйди на кровлю. Склонись на четыре Стороны света, простерши ладонь... Солнце... Вода... Облака... Огонь...- Все, что есть прекрасного в мире... Факел косматый в шафранном тумане... Влажной парчою расплесканный луч... К небу из пены простертые длани... Облачных грамот закатный сургуч... Гаснут во времени, тонут в пространстве Мысли, событья, мечты, корабли... Я ж уношу в свое странствие станствий Лучшее из наваждений земли.

Див кличет по древию, велит послушати Волзе, Поморью, Посулью, Сурожу... Запал багровый день. Над тусклою водой Зарницы синие трепещут беглой дрожью. Шуршит глухая степь сухим быльем и рожью, Вся млеет травами, вся дышит душной мглой И тутнет, гулкая. Див кличет пред бедой Ардавде, Корсуню, Поморью, Посурожью,— Земле незнаемой разносит весть Стрибожью: Птиц стоном убуди и вста звериный вой. С туч ветр плеснул дождем и мечется с испугом По бледным заводям, по ярам, по яругам... Тьма прыщет молнии в зыбучее стекло... То, Землю древнюю тревожа долгим зовом, Обида вещая раскинула крыло Над гневным Сурожем и пенистым Азовом.

День молочно-сизый расцвел и замер, Побелело море, целуя отмель. Всхлипывают волны, роняют брызги Крылья тумана... Обнимает сердце покорность. Тихо... Мысли замирают. В саду маслина Простирает ветви к слепому небу Жестом рабыни...

Дети солнечно-рыжего меда И коричнево-красной земли - Мы сквозь плоть в темноте проросли, И огню наша сродна природа. В звездном улье века и века Мы, как пчелы у чресл Афродиты, Вьемся, солнечной пылью повиты, Над огнем золотого цветка.

1 Править поэму, как текст заокеанской депеши: Сухость, ясность, нажим — начеку каждое слово. Букву за буквой врубать на твердом и тесном камне: Чем скупее слова, тем напряженней их сила. Мысли заряд волевой равен замолчанным строфам. Вытравить из словаря слова «Красота», «Вдохновенье» — Подлый жаргон рифмачей... Поэту — понятья: Правда, конструкция, план, равносильность, сжатость и точность. В трезвом, тугом ремесле — вдохновенье и честь поэта: В глухонемом веществе заострять запредельную зоркость. 2 Творческий ритм от весла, гребущего против теченья, В смутах усобиц и войн постигать целокупность. Быть не частью, а всем; не с одной стороны, а с обеих. Зритель захвачен игрой — ты не актер и не зритель, Ты соучастник судьбы, раскрывающий замысел драмы. В дни революции быть Человеком, а не Гражданином: Помнить, что знамена, партии и программы То же, что скорбный лист для врача сумасшедшего дома. Быть изгоем при всех царях и народоустройствах: Совесть народа — поэт. В государстве нет места поэту.

Если сердце горит и трепещет, Если древняя чаша полна... — Горе! Горе тому, кто расплещет Эту чашу, не выпив до дна. В нас весенняя ночь трепетала, Нам таинственный месяц сверкал.. Не меня ты во мне обнимала, Не тебя я во тьме целовал. Нас палящая жажда сдружила, В нас различное чувство слилось: Ты кого-то другого любила, И к другой мое сердце рвалось. Запрокинулись головы наши, Опьянялись мы огненным сном, Расплескали мы древние чаши, Налитые священным вином.

Здесь был священный лес. Божественный гонец Ногой крылатою касался сих прогалин. На месте городов ни камней, ни развалин. По склонам бронзовым ползут стада овец. Безлесны скаты гор. Зубчатый их венец В зеленых сумерках таинственно печален. Чьей древнею тоской мой вещий дух ужален? Кто знает путь богов — начало и конец? Размытых осыпей, как прежде, звонки щебни, И море древнее, вздымая тяжко гребни, Кипит по отмелям гудящих берегов. И ночи звездные в слезах проходят мимо, И лики темные отвергнутых богов Глядят и требуют, зовут... неотвратимо.

Зеленый вал отпрянул и пугливо Умчался вдаль, весь пурпуром горя... Над морем разлилась широко и лениво Певучая заря. Живая зыбь как голубой стеклярус. Лиловых туч карниз. В стеклянной мгле трепещет серый парус. И ветр в снастях повис. Пустыня вод... С тревогою неясной Толкает челн волна. И распускается, как папоротник красный, Зловещая луна.

Я - глаз, лишенный век. Я брошено на землю, Чтоб этот мир дробить и отражать... И образы скользят. Я чувствую, я внемлю, Но не могу в себе их задержать. И часто в сумерках, когда дымятся трубы Над синим городом, а в воздухе гроза,- В меня глядят бессонные глаза И черною тоской запекшиеся губы. И комната во мне. И капает вода. И тени движутся, отходят, вырастая. И тикают часы, и капает вода, Один вопрос другим всегда перебивая. И чувство смутное шевелится на дне. В нем радостная грусть, в нем сладкий страх разлуки... И я молю его: "Останься, будь во мне,- Не прерывай рождающейся муки..." И вновь приходит день с обычной суетой, И бледное лицо лежит на дне - глубоко... Но время наконец застынет надо мной И тусклою плевой мое затянет око!

И будут огоньками роз Цвести шиповники, алея, И под ногами млеть откос Лиловым запахом шалфея, А в глубине мерцать залив Чешуйным блеском хлябей сонных, В седой оправе пенных грив И в рыжей раме гор сожженных. И ты с приподнятой рукой, Не отрывая взгляд от взморья, Пойдешь вечернею тропой С молитвенного плоскогорья... Минуешь овчий кошт, овраг... Тебя проводят до ограды Коров задумчивые взгляды И грустные глаза собак. Крылом зубчатым вырастая, Коснется моря тень вершин, И ты возникнешь, млея, тая, В полынном сумраке долин.

И был повергнут я судьбой В кипящий горн страстей народных - В сей град, что горькою звездой Упал на узел токов водных.

И было так, как будто жизни звенья Уж были порваны... успокоенье Глубокое... и медленный отлив Всех дум, всех сил... Я сознавал, что жив, Лишь по дыханью трав и повилики. Восход Луны встречали чаек клики... А я тонул в холодном лунном сне, В мерцающей лучистой глубине, И на меня из влажной бездны плыли Дожди комет, потоки звездной пыли...

И день и ночь шумит угрюмо, И день и ночь на берегу Я бесконечность стерегу Средь свиста, грохота и шума. Когда ж зеркальность тишины Сулит обманную беспечность, Сквозит двойная бесконечность Из отраженной глубины.

Балтрушайтису К твоим стихам меня влечет не новость, Не яркий блеск огней: В них чудится унылая суровость Нахмуренных бровей. В них чудится седое безразличье, Стальная дрема вод, Сырой земли угрюмое величье И горько сжатый рот.

Как Млечный Путь, любовь твоя Во мне мерцает влагой звездной, В зеркальных снах над водной бездной Алмазность пытки затая. Ты - слезный свет во тьме железной, Ты - горький звездный сок. А я - Я - помутневшие края Зари слепой и бесполезной. И жаль мне ночи... Оттого ль, Что вечных звезд родная боль Нам новой смертью сердце скрепит? Как синий лед мой день... Смотри! И меркнет звезд алмазный трепет В безбольном холоде зари.

Как мне близок и понятен Этот мир - зеленый, синий, Мир живых прозрачных пятен И упругих, гибких линий. Мир стряхнул покров туманов. Четкий воздух свеж и чист. На больших стволах каштанов Ярко вспыхнул бледный лист. Небо целый день моргает (Прыснет дождик, брызнет луч), Развивает и свивает Свой покров из сизых туч. И сквозь дымчатые щели Потускневшего окна Бледно пишет акварели Эта бледная весна.

Как некий юноша, в скитаньях без возврата Иду из края в край и от костра к костру... Я в каждой девушке предчувствую сестру И между юношей ищу напрасно брата. Щемящей радостью душа моя объята; Я верю в жизнь, и в сон, и в правду, и в игру, И знаю, что приду к отцовскому шатру, Где ждут меня мои и где я жил когда-то. Бездомный долгий путь назначен мне судьбой... Пускай другим он чужд... я не зову с собой - Я странник и поэт, мечтатель и прохожий. Любимое со мной. Минувшего не жаль. А ты, что за плечом,- со мною тайно схожий,- Несбыточной мечтой сильнее жги и жаль!

Е. С. Кругликовой Из страны, где солнца свет Льется с неба жгуч и ярок, Я привез себе в подарок Пару звонких кастаньет. Беспокойны, говорливы, Отбивая звонкий стих,- Из груди сухой оливы Сталью вырезали их. Щедро лентами одеты С этой южной пестротой: В них живет испанский зной, В них сокрыт кусочек света. И когда Париж огромный Весь оденется в туман, В мутный вечер, на диван Лягу я в мансарде темной, И напомнят мне оне И волны морской извивы, И дрожащий луч на дне, И узлистый ствол оливы, Вечер в комнате простой, Силуэт седой колдуньи, И красавицы плясуньи Стан и гибкий и живой, Танец быстрый, голос звонкий, Грациозный и простой, С этой южной, с этой тонкой Стрекозиной красотой. И танцоры идут в ряд, Облитые красным светом, И гитары говорят В такт трескучим кастаньетам. Словно щелканье цикад В жгучий полдень жарким летом.

1 Созвездьями мерцавшее чело, Над хаосом поднявшись, отразилось Обратной тенью в безднах нижних вод. Разверзлись два смеженных ночью глаза И брызнул свет. Два огненных луча, Скрестись в воде, сложились в гексаграмму. Немотные раздвинулись уста И поднялось из недр молчанья слово. И сонмы духов вспыхнули окрест От первого вселенского дыханья. Десница подняла материки, А левая распределила воды, От чресл размножилась земная тварь, От жил — растения, от кости — камень, И двойники — небесный и земной — Соприкоснулись влажными ступнями. Господь дохнул на преисподний лик, И нижний оборотень стал Адамом. Адам был миром, мир же был Адам. Он мыслил небом, думал облаками, Он глиной плотствовал, растеньем рос. Камнями костенел, зверел страстями, Он видел солнцем, грезил сны луной, Гудел планетами, дышал ветрами, И было всё — вверху, как и внизу — Исполнено высоких соответствий. 2 Вневременье распалось в дождь веков И просочились тысячи столетий. Мир конусообразною горой Покоился на лоне океана. С высоких башен, сложенных людьми, Из жирной глины тучных межиречий Себя забывший Каин разбирал Мерцающую клинопись созвездий. Кишело небо звездными зверьми Над храмами с крылатыми быками. Стремилось солнце огненной стезей По колеям ристалищ Зодиака. Хрустальные вращались небеса И напрягались бронзовые дуги, И двигались по сложным ободам Одна в другую вставленные сферы. И в дельтах рек — Халдейский звездочет И пастухи Иранских плоскогорий, Прислушиваясь к музыке миров, К гуденью сфер и к тонким звездным звонам, По вещим сочетаниям светил Определяли судьбы царств и мира. Все в преходящем было только знак Извечных тайн, начертанных на небе. 3 Потом замкнулись прорези небес, Мир стал ареной, залитою солнцем, Палестрою для Олимпийских игр Под куполом из черного эфира, Опертым на Атлантово плечо. На фоне винно-пурпурного моря И рыжих охр зазубренной земли Играя медью мускулов,— атлеты Крылатым взмахом умащенных тел Метали в солнце бронзовые диски Гудящих строф и звонких теорем. И не было ни индиговых далей, Ни уводящих в вечность перспектив: Все было осязаемо и близко — Дух мыслил плоть и чувствовал объем. Мял глину перст и разум мерил землю. Распоры кипарисовых колонн, Вощенный кедр закуренных часовен, Акрополи в звериной пестроте, Линялый мрамор выкрашенных статуй И смуглый мрамор липких алтарей, И ржа и бронза золоченых кровель, Чернь, киноварь, и сепия, и желчь — Цвета земли понятны были глазу, Ослепшему к небесной синеве, Забывшему алфавиты созвездий. Когда ж душа гимнастов и борцов В мир довременной ночи отзывалась И погружалась в исступленный сон — Сплетенье рук и напряженье связок Вязало торсы в стройные узлы Трагических метопов и эподов Эсхиловых и Фидиевых строф. Мир отвечал размерам человека, И человек был мерой всех вещей. 4 Сгустилась ночь. Могильники земли Извергли кости праотца Адама И Каина. В разрыве облаков Был виден холм и три креста — Голгофа. Последняя надежда бытия. Земля была недвижным темным шаром. Вокруг нее вращались семь небес, Над ними небо звезд и Первосилы, И все включал пресветлый Эмпирей. Из-под Голгофы внутрь земли воронкой Вел Дантов путь к сосредоточью зла. Бог был окружностью, а центром Дьявол, Распяленный в глубинах вещества. Неистовыми взлетами порталов Прочь от земли стремился человек. По ступеням империй и соборов, Небесных сфер и адовых кругов Шли кольчатые звенья иерархий И громоздились Библии камней — Отображенья десяти столетий: Циклоны веры, шквалы ересей, Смерчи народов — гунны и монголы, Набаты, интердикты и костры, Сто сорок пап и шестьдесят династий, Сто императоров, семьсот царей. И сквозь мираж расплавленных оконниц На золотой геральдике щитов — Труба Суда и черный луч Голгофы Вселенский дух был распят на кресте Исхлестанной и изъязвленной плоти. 5 Был литургийно строен и прекрасен Средневековый мир. Но Галилей Сорвал его, зажал в кулак и землю Взвил кубарем по вихревой петле Вокруг безмерно выросшего солнца. Мир распахнулся в центильоны раз. Соотношенья дико изменились, Разверзлись бездны звездных Галактей И только Богу не хватило места. Пытливый дух апостола Фомы Воскресшему сказавший:— «Не поверю, Покамест пальцы в раны не вложу»,— Разворотил тысячелетья веры. Он очевидность выверил числом, Он цвет и звук проверил осязаньем, Он взвесил свет, измерил бег луча, Он перенес все догмы богословья На ипостаси сил и вещества. Материя явилась бесконечной, Единосущной в разных естествах, Стал Промысел — всемирным тяготеньем, Стал вечен атом, вездесущ эфир: Всепроницаемый, всетвердый, скользкий - «Его ж никто не видел и нигде». Исчисленный Лапласом и Ньютоном Мир стал тончайшим синтезом колес, Эллипсов, сфер, парабол — механизмом, Себя заведшим раз и навсегда По принципам закона сохраненья Материи и Силы. Человек, Голодный далью чисел и пространства, Был пьян безверьем — злейшею из вер, А вкруг него металось и кишело Охваченное спазмой вещество. Творец и раб сведенных корчей тварей, Им выявленных логикой числа Из косности материи, он мыслил Вселенную как черный негатив: Небытие, лоснящееся светом, И сущности, окутанные тьмой. Таким бы точно осознала мир Сама себя постигшая машина. 6 Но неуемный разум разложил И этот мир, построенный наощупь Вникающим и мерящим перстом. Все относительно: и бред, и знанье. Срок жизни истин: двадцать — тридцать лет, Предельный возраст водовозной клячи. Мы ищем лишь удобства вычислений, А в сущности не знаем ничего: Ни емкости, ни смысла тяготенья, Ни масс планет, ни формы их орбит, На вызвездившем небе мы не можем Различить глазом «завтра» от «вчера». Нет вещества — есть круговерти силы; Нет твердости — есть натяженье струй; Нет атома — есть поле напряженья (Вихрь малых «не» вокруг большого «да»); Нет плотности, нет веса, нет размера — Есть функции различных скоростей. Все существует разницей давлений, Температур, потенциалов, масс; Струи времен текут неравномерно; Пространство — лишь разнообразье форм. Есть не одна, а много математик; Мы существуем в Космосе, где все Теряется, ничто не создается; Свет, электричество и теплота — Лишь формы разложенья и распада; Сам человек — могильный паразит,— Бактерия всемирного гниенья. Вселенная — не строй, не организм, А водопад сгорающих миров, Где солнечная заверть — только случай Посереди необратимых струй, Бессмертья нет, материя конечна, Число миров исчерпано давно. Все тридцать пять мильонов солнц возникли В единый миг и сгинут все зараз. Все бытие случайно и мгновенно. Явленья жизни — беглый эпизод Между двумя безмерностями смерти. Сознанье — вспышка молнии в ночи, Черта аэролита в атмосфере, Пролет сквозь пламя вздутого костра Случайной птицы, вырванной из бури И вновь нырнувшей в снежную метель. 7 Как глаз на расползающийся мир Свободно налагает перспективу Воздушных далей, облачных кулис И к горизонту сводит параллели, Внося в картину логику и строй,— Так разум среди хаоса явлений Распределяет их по ступеням Причинной связи времени, пространства И укрепляет сводами числа. Мы, возводя соборы космогонии, Не внешний в них отображаем мир, А только грани нашего незнанья. Системы мира — слепки древних душ, Зеркальный бред взаимоотражений Двух противопоставленных глубин. Нет выхода из лабиринта знанья, И человек не станет никогда Иным, чем то, во что он страстно верит. Так будь же сам вселенной и творцом, Сознай себя божественным и вечным И плавь миры по льялам душ и вер. Будь дерзким зодчим вавилонских башен Ты, заклинатель сфинксов и химер.

Любовь твоя жаждет так много, Рыдая, прося, упрекая... Люби его молча и строго, Люби его, медленно тая. Свети ему пламенем белым - Бездымно, безгрустно, безвольно. Люби его радостно телом, А сердцем люби его больно. Пусть призрак, творимый любовью, Лица не заслонит иного,- Люби его с плотью и кровью - Простого, живого, земного... Храня его знак суеверно, Не бойся врага в иноверце... Люби его метко и верно - Люби его в самое сердце!

Мрак... Матерь... Смерть... созвучное единство... Здесь рокот внутренних пещер, там свист серпа в разрывах материнства: из мрака - смерч, гуденье дремных сфер. Из всех узлов и вязей жизни - узел сыновности и материнства - он теснее всех и туже напряжен: дверь к бытию водитель жизни сузил. Я узами твоих кровей томим, а ты, о мать,- найду ль для чувства слово? Ты каждый день меня рождаешь снова и мучима рождением моим. Кто нас связал и бросил в мир слепыми? Какие судьбы нами расплелись? Как неотступно требуешь ты: "Имя свое скажи мне! кто ты? назовись". Не помню имени... но знай: не весь я рожден тобой, и есть иная часть, и судеб золотые равновесья блюдет вершительная власть. Свобода и любовь в душе неразделимы, но нет любви, не налагавшей уз... Тягло земли - двух смертных тел союз... Как вихри мы сквозь вечности гонимы. Кто возлюбил другого для себя, плоть возжелав для плоти без возврата, тому в свершении расплата: чрез нас родятся те, кого, любя, связали мы желаньем неотступным. Двойным огнем ты очищалась, мать,- свершая все, что смела пожелать, ты вознесла в слиянье целокупном в себе самой возлюбленную плоть... Но как прилив сменяется отливом, так с этих пор твой каждый день господь отметил огненным разрывом. Дитя растет, и в нем растет иной, не женщиной рожденный, непокорный, но связанный твоей тоской упорной - твоею вязью родовой. Я знаю, мать, твой каждый час - утрата. Как ты во мне, так я в тебе распят. И нет любви твоей награды и возврата, затем, что в ней самой - награда и возврат!

Мир закутан плотно В сизый саван свой - В тонкие полотна Влаги дождевой. В тайниках сознанья Травки проросли. Сладко пить дыханье Дождевой земли. С грустью принимаю Тягу древних змей: Медленную Майю Торопливых дней. Затерявшись где-то, Робко верим мы В непрозрачность света И в прозрачность тьмы.

Мой пыльный пурпур был в лоскутьях, Мой дух горел: я ждал вестей, Я жил на людных перепутьях, В толпе базарных площадей. Я подходил к тому, кто плакал, Кто ждал, как я... Поэт, оракул - Я толковал чужие сны... И в бледных бороздах ладоней Читал о тайнах глубины И муках длительных агоний. Но не чужую, а свою Судьбу искал я в снах бездомных И жадно пил от токов темных, Не причащаясь бытию. И средь ладоней неисчетных Не находил еще такой, Узор которой в знаках четных С моей бы совпадал рукой.

Мы заблудились в этом свете. Мы в подземельях темных. Мы Один к другому, точно дети, Прижались робко в безднах тьмы. По мертвым рекам всплески весел; Орфей родную тень зовет. И кто-то нас друг к другу бросил, И кто-то снова оторвет... Бессильна скорбь. Беззвучны крики. Рука горит еще в руке. И влажный камень вдалеке Лепечет имя Эвридики.

Мысли поют: "Мы устали... мы стынем..." Сплю. Но мой дух неспокоен во сне. Дух мой несется по снежным пустыням В дальней и жуткой стране. Дух мой с тобою в качанье вагона. Мысли поют и поют без конца. Дух мой в России... Ведет Антигона Знойной пустыней слепца. Дух мой несется, к земле припадая, Вдоль по дорогам распятой страны. Тонкими нитями в сердце врастая, В мире клубятся кровавые сны. Дух мой с тобою уносится... Иней Стекла вагона заткал, и к окну, К снежной луне гиацинтово-синей Вместе с тобою лицом я прильну. Дух мой с тобою в качанье вагона. Мысли поют и поют без конца... Горной тропою ведет Антигона В знойной пустыне слепца...

Над головою поднимая Стопы цветов, с горы идет... Пришла и смотрит... Кто ты? - Майя. Благословляю твой приход. В твоих глазах безумство. Имя Звучит, как мира вечный сон... Я наважденьями твоими И зноем солнца ослеплен. Войди и будь. Я ждал от рока Вестей. И вот приносишь ты Подсолнечник и ветви дрока - Полудня жаркие цветы. Дай разглядеть себя... Волною Прямых, лоснящихся волос Прикрыт твой лоб, над головою Сиянье вихрем завилось. Твой детский взгляд улыбкой сужен, Недетской грустью тронут рот. И цепью маленьких жемчужин Над бровью выступает пот. Тень золотистого загара На разгоревшихся щеках... Так ты бежала... вся в цветах... Вся в нимбах белого пожара... Кто ты? дитя? царевна? паж? Тебя такой я принимаю: Земли полуденный мираж, Иллюзию, обманность... - Майю.

Поликсене С. Соловьевой Над горестной землей — пустынной и огромной,— Больной прерывистым дыханием ветров, Безумной полднями, облитой кровью темной Закланных вечеров,— Свой лик, бессмертною пылающий тоскою, Сын старший Хаоса, несешь ты в славе дня! Пустыни времени лучатся под стезею Всезрящего огня. Колючий ореол, гудящий в медных сферах, Слепящий вихрь креста — к закату клонишь ты И гасишь темный луч в безвыходных пещерах Вечерней пустоты. На грани диких гор ты пролил пурпур гневный, И ветры — сторожа покинутой земли — Кричат в смятении, и моря вопль напевный Теперь растет вдали. И стали видимы средь сумеречной сини Все знаки скрытые, лежащие окрест: И письмена дорог, начертанных в пустыне, И в небе числа звезд.

Над зыбкой рябью вод встает из глубины Пустынный кряж земли: хребты скалистых гребней, Обрывы черные, потоки красных щебней — Пределы скорбные незнаемой страны. Я вижу грустные, торжественные сны — Заливы гулкие земли глухой и древней, Где в поздних сумерках грустнее и напевней Звучат пустынные гекзаметры волны. И парус в темноте, скользя по бездорожью, Трепещет древнею, таинственною дрожью Ветров тоскующих и дышащих зыбей. Путем назначенным дерзанья и возмездья Стремит мою ладью глухая дрожь морей, И в небе теплятся лампады Семизвездья.

Не успокоена в покое, Ты вся ночная в нимбе дня... В тебе есть темное и злое, Как в древнем пламени огня. Твои негибкие уборы, Твоих запястий бирюза, И строгих девушек Гоморры Любовь познавшие глаза, Глухой и травный запах мирры - В свой душный замыкают круг... И емлют пальцы тонких рук Клинок невидимой секиры. Тебя коснуться и вдохнуть... Узнать по запаху ладоней, Что смуглая натерта грудь Тоскою древних благовоний.

Небо в тонких узорах Хочет день превозмочь, А в душе и в озерах Опрокинулась ночь. Что-то хочется крикнуть В эту черную пасть, Робким сердцем приникнуть, Чутким ухом припасть. И идешь и не дышишь... Холодеют поля. Нет, послушай... Ты слышишь? Это дышит земля. Я к траве припадаю. Быть твоим навсегда... "Знаю... знаю... все знаю",- Шепчет вода. Ночь темна и беззвездна. Кто-то плачет во сне. Опрокинута бездна На водах и во мне.

О, как чутко, о, как звонко Здесь шаги мои звучат! Легкой поступью ребенка Я вхожу в знакомый сад... Слышишь, сказки шелестят? После долгих лет скитанья Нити темного познанья Привели меня назад...

Гряды холмов отусклил марный иней. Громады туч по сводам синих дней Ввысь громоздят (всё выше, всё тесней) Клубы свинца, седые крылья пиний, Столбы снегов, и гроздьями глициний Свисают вниз... Зной глуше и тусклей. А по степям несется бег коней, Как темный лёт разгневанных Эринний. И сбросил Гнев тяжелый гром с плеча, И, ярость вод на долы расточа, Отходит прочь. Равнины медно-буры. В морях зари чернеет кровь богов. И дымные встают меж облаков Сыны огня и сумрака — Ассуры.

Обманите меня... но совсем, навсегда... Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда... Чтоб поверить обману свободно, без дум, Чтоб за кем-то идти в темноте наобум... И не знать, кто пришел, кто глаза завязал, Кто ведет лабиринтом неведомых зал, Чье дыханье порою горит на щеке, Кто сжимает мне руку так крепко в руке... А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман... Обманите и сами поверьте в обман.

Лидии Дм. Зиновьевой-Аннибал Уж много дней рекою Океаном Навстречу дню, расправив паруса, Мы бег стремим к неотвратимым странам. Усталых волн всё глуше голоса, И слепнет день, мерцая оком рдяным. И вот вдали синеет полоса Ночной земли и, слитые с туманом, Излоги гор и скудные леса. Наш путь ведет к божницам Персефоны, К глухим ключам, под сени скорбных рощ Раин и ив, где папоротник, хвощ И черный тисс одели леса склоны... Туда идем, к закатам темных дней Во сретенье тоскующих теней.

Рдяны краски, Воздух чист; Вьется в пляске Красный лист,— Это осень, Далей просинь, Гулы сосен, Веток свист. Ветер клонит Ряд ракит, Листья гонит И вихрит Вихрей рати, И на скате Перекати- Поле мчит. Воды мутит, Гомит гам, Рыщет, крутит Здесь и там — По нагорьям, Плоскогорьям, Лукоморьям И морям. Заверть пыли Чрез поля Вихри взвили, Пепеля; Чьи-то руки Напружили, Точно луки, Тополя. В море прянет — Вир встает, Воды стянет, Загудёт, Рвет на части Лодок снасти, Дышит в пасти Пенных вод. Ввысь, в червленый Солнца диск — Миллионы Алых брызг! Гребней взвивы, Струй отливы, Коней гривы, Пены взвизг...

Отроком строгим бродил я По терпким долинам Киммерии печальной, И дух мой незрячий Томился Тоскою древней земли. В сумерках, в складках Глубоких заливов, Ждал я призыва и знака, И раз пред рассветом, Встречая восход Ориона, Я понял Ужас ослепшей планеты, Сыновность свою и сиротство... Бесконечная жалость и нежность Переполняют меня. Я безысходно люблю Человеческое тело. Я знаю Пламя, Тоскующее в разделенности тел. Я люблю держать в руках Сухие горячие пальцы И читать судьбу человека По линиям вещих ладоней. Но мне не дано радости Замкнуться в любви к одному: Я покидаю всех и никого не забываю. Я никогда не нарушил того, что растет, Не сорвал ни розу Нераспустившегося цветка: Я снимаю созревшие плоды, Облегчая отягощенные ветви. И если я причинял боль, То потому только, Что жалостлив был в те мгновенья, Когда надо быть жестоким, Что не хотел заиграть до смерти тех, Кто, прося о пощаде, Всем сердцем молили О гибели...

Он был из тех, в ком правда малых истин И веденье законов естества В сердцах не угашают созерцанья Творца миров во всех его делах. Сквозь тонкую завесу числ и формул Он Бога выносил лицом к лицу, Как все первоучители науки: Пастер и Дарвин, Ньютон и Паскаль. Его я видел изможденным, в кресле, С дрожащими руками и лицом Такой прозрачности, что он светился В молочном нимбе лунной седины. Обонпол слов таинственно мерцали Водяные литовские глаза, Навеки затаившие сиянья Туманностей и звездных Галактей. В речах его улавливало ухо Такую бережность к чужим словам, Ко всем явленьям преходящей жизни, Что умиление сжимало грудь. Таким он был, когда на Красной Пресне, В стенах Обсерватории — один Своей науки неприкосновенность Он защищал от тех и от других. Правительство, бездарное и злое, Как все правительства, прогнало прочь Ее зиждителя и воспретило Творцу творить, ученому учить. Российская усобица застигла Его в глухом прибрежном городке, Где он искал безоблачного неба Ясней, южней и звездней, чем в Москве. Была война, был террор, мор и голод... Кому был нужен старый звездочет? Как объяснить уездному завпроду Его права на пищевой паек? Тому, кто первый впряг в работу солнце, Кто новым звездам вычислил пути... По пуду за вселенную, товарищ!.. Даешь жиры астроному в паек? Высокая комедия науки В руках невежд, армейцев и дельцов... Разбитым и измученным на север Уехал он, чтоб дома умереть. И радостною грустью защемила Сердца его любивших — весть о том, Что он вернулся в звездную отчизну От тесных дней, от душных дел земли.

Пламенный истлел закат... Стелющийся дым костра, Тлеющего у шатра, Выкличет тебя назад... Жду тебя, дальний брат,- Брошенная сестра... Топот глухих копыт Чуткий мой ловит слух... Всадник летит, как дух, Взмыленный конь храпит... Дышит в темноте верблюд, Вздрагивают бубенцы, Тонкие свои венцы Звезды на песке плетут... Мысли мои - гонцы Вслед за конем бегут...

Плывущий за руном по хлябям диких вод И в землю сеющий драконьи зубы - вскоре Увидит в бороздах не озими, а всход Гигантов борющихся... Горе!

Валерию Брюсову По ночам, когда в тумане Звезды в небе время ткут, Я ловлю разрывы ткани В вечном кружеве минут. Я ловлю в мгновенья эти, Как свивается покров Со всего, что в формах, в цвете, Со всего, что в звуке слов. Да, я помню мир иной - Полустертый, непохожий, В вашем мире я - прохожий, Близкий всем, всему чужой. Ряд случайных сочетаний Мировых путей и сил В этот мир замкнутых граней Влил меня и воплотил. Как ядро к ноге прикован Шар земной. Свершая путь, Я не смею, зачарован, Вниз на звезды заглянуть. Что одни зовут звериным, Что одни зовут людским - Мне, который был единым, Стать отдельным и мужским! Вечность с жгучей пустотою Неразгаданных чудес Скрыта близкой синевою Примиряющих небес. Мне так радостно и ново Все обычное для вас - Я люблю обманность слова И прозрачность ваших глаз. Ваши детские понятья Смерти, зла, любви, грехов - Мир души, одетый в платье Из священных, лживых слов. Гармонично и поблёкло В них мерцает мир вещей, Как узорчатые стекла В мгле готических церквей... В вечных поисках истоков Я люблю в себе следить Жутких мыслей и пороков Нас связующую нить. Когда ж уйду я в вечность снова? И мне раскроется она, Так ослепительно ясна Так беспощадна, так сурова И звездным ужасом полна!

Травою жесткою, пахучей и седой Порос бесплодный скат извилистой долины. Белеет молочай. Пласты размытой глины Искрятся грифелем, и сланцем, и слюдой. По стенам шифера, источенным водой, Побеги каперсов; иссохший ствол маслины; А выше за холмом лиловые вершины Подъемлет Карадаг зубчатою стеной. И этот тусклый зной, и горы в дымке мутной, И запах душных трав, и камней отблеск ртутный, И злобный крик цикад, и клекот хищных птиц — Мутят сознание. И зной дрожит от крика... И там — во впадинах зияющих глазниц Огромный взгляд растоптанного Лика.

Костер мой догорал на берегу пустыни. Шуршали шелесты струистого стекла. И горькая душа тоскующей полыни В истомной мгле качалась и текла. В гранитах скал — надломленные крылья. Под бременем холмов — изогнутый хребет. Земли отверженной — застывшие усилья. Уста Праматери, которым слова нет! Дитя ночей призывных и пытливых, Я сам — твои глаза, раскрытые в ночи К сиянью древних звезд, таких же сиротливых, Простерших в темноту зовущие лучи. Я сам — уста твои, безгласные как камень! Я тоже изнемог в оковах немоты. Я свет потухших солнц, я слов застывший пламень, Незрячий и немой, бескрылый, как и ты. О, мать-невольница! На грудь твоей пустыни Склоняюсь я в полночной тишине... И горький дым костра, и горький дух полыни, И горечь волн — останутся во мне.

Я вся — тона жемчужной акварели, Я бледный стебель ландыша лесного, Я легкость стройная обвисшей мягкой ели, Я изморозь зари, мерцанье дна морского. Там, где фиалки и бледное золото Скованы в зори ударами молота, В старых церквах, где полет тишины Полон сухим ароматом сосны,— Я жидкий блеск икон в дрожащих струйках дыма, Я шелест старины, скользящей мимо, Я струйки белые угаснувшей метели, Я бледные тона жемчужной акварели.

1 Горн свой раздуй на горе, в пустынном месте над морем Человеческих множеств, чтоб голос стихии широко Душу крылил и качал, междометья людей заглушая. 2 Остерегайся друзей, ученичества шума и славы. Ученики развинтят и вывихнут мысли и строфы. Только противник в борьбе может быть истинным другом. 3 Слава тебя прикует к глыбам твоих же творений. Солнце мертвых — живым — она намогильный камень. 4 Будь один против всех: молчаливый, тихий и твердый. Воля утеса ломает развернутый натиск прибоя. Власть затаенной мечты покрывает смятение множеств. 5 Если тебя невзначай современники встретят успехом — Знай, что из них никто твоей не осмыслил правды. Правду оплатят тебе клеветой, ругательством, камнем. 6 В дни, когда Справедливость ослепшая меч обнажает, В дни, когда спазмы Любви выворачивают народы, В дни, когда пулемет вещает о сущности братства,— 7 Верь в человека. Толпы не уважай и не бойся. В каждом разбойнике чти распятого в безднах Бога.

Пройдемте по миру, как дети, Полюбим шуршанье осок, И терпкость прошедших столетий, И едкого знания сок. Таинственный рой сновидений Овеял расцвет наших дней. Ребенок - непризнанный гений Средь буднично-серых людей.

Пурпурный лист на дне бассейна Сквозит в воде, и день погас... Я полюбил благоговейно Текучий мрак печальных глаз. Твоя душа таит печали Пурпурных снов и горьких лет. Ты отошла в глухие дали,- Мне не идти тебе вослед. Не преступлю и не нарушу, Не разомкну условный круг. К земным огням слепую душу Не изведу для новых мук. Мне не дано понять, измерить Твоей тоски, но не предам - И буду ждать, и буду верить Тобой не сказанным словам.

Монмартр... Внизу ревет Париж - Коричневато-серый, синий... Уступы каменистых крыш Слились в равнины темных линий. То купол зданья, то собор Встает из синего тумана. И в ветре чуется простор Волны соленой океана... Но мне мерещится порой, Как дальних дней воспоминанье, Пустыни вечной и немой Ненарушимое молчанье. Раскалена, обнажена, Под небом, выцветшим от зноя, Весь день без мысли и без сна В полубреду лежит она, И нет движенья, нет покоя... Застывший зной. Устал верблюд. Пески. Извивы желтых линий. Миражи бледные встают - Галлюцинации Пустыни. И в них мерещатся зубцы Старинных башен. Из тумана Горят цветные изразцы Дворцов и храмов Тамерлана. И тени мертвых городов Уныло бродят по равнине Неостывающих песков, Как вечный бред больной Пустыни. Царевна в сказке,- словом властным Степь околдованная спит, Храня проклятой жабы вид Под взглядом солнца, злым и страстным. Но только мертвый зной спадет И брызнет кровь лучей с заката - Пустыня вспыхнет, оживет, Струями пламени объята. Вся степь горит - и здесь, и там, Полна огня, полна движений, И фиолетовые тени Текут по огненным полям. Да одиноко городища Чернеют жутко средь степей: Забытых дел, умолкших дней Ненарушимые кладбища. И тлеет медленно закат, Усталый конь бодрее скачет, Копыта мерно говорят, Степной джюсан звенит и плачет. Пустыня спит, и мысль растет... И тихо всё во всей Пустыне, Широкий звездный небосвод Да аромат степной полыни...

Равнина вод колышется широко, Обведена серебряной каймой. Мутится мыс, зубчатою стеной Ступив на зыбь расплавленного тока. Туманный день раскрыл златое око, И бледный луч, расплесканный волной, Скользит, дробясь над мутной глубиной, То колос дня от пажитей востока. В волокнах льна златится бледный круг Жемчужных туч, и солнце, как паук, Дрожит в сетях алмазной паутины. Вверх обрати ладони тонких рук — К истоку дня! Стань лилией долины, Стань стеблем ржи, дитя огня и глины!

Раскрыв ладонь, плечо склонила... Я не видал еще лица, Но я уж знал, какая сила В чертах Венерина кольца... И раздвоенье линий воли Сказало мне, что ты как я, Что мы в кольце одной неволи - В двойном потоке бытия. И если суждены нам встречи (Быть может, топоты погонь), Я полюблю не взгляд, не речи, А только бледную ладонь.

Бальмонту В душе моей мрак грозовой и пахучий... Там вьются зарницы, как синие птицы... Горят освещенные окна... И тянутся длинны, Протяжно-певучи Во мраке волокна... О, запах цветков, доходящий до крика! Вот молния в белом излучии... И сразу все стало светло и велико... Как ночь лучезарна! Танцуют слова, чтобы вспыхнуть попарно В влюбленном созвучии. Из недра сознанья, со дна лабиринта Теснятся виденья толпой оробелой... И стих расцветает цветком гиацинта, Холодный, душистый и белый.

Священных стран Вечерние экстазы. Сверканье лат Поверженного Дня! В волнах шафран, Колышутся топазы, Разлит закат Озерами огня. Как волоса, Волокна тонких дымов, Припав к земле, Синеют, лиловеют, И паруса, Что крылья серафимов, В закатной мгле Над морем пламенеют. Излом волны Сияет аметистом, Струистыми Смарагдами огней... О, эти сны О небе золотистом! О, пристани Крылатых кораблей!..

Себя покорно предавая сжечь, Ты в скорбный дол сошла с высот слепою. Нам темной было суждено судьбою С тобою на престол мучений лечь. Напрасно обоюдоострый меч, Смиряя плоть, мы клали меж собою: Вкусив от мук, пылали мы борьбою И гасли мы, как пламя пчельных свеч... Невольник жизни дольней - богомольно Целую край одежд твоих. Мне больно С тобой гореть, еще больней - уйти. Не мне и не тебе елей разлуки Излечит раны страстного пути: Минутна боль - бессмертна жажда муки!

Да будет благословен приход твой - Бич Бога, Которому я служу, и не мне останавливать тебя. Слова Св. Лу, архиепископа Труаского, обращенные к Аттиле

Расплясались, разгулялись бесы По России вдоль и поперек - Рвет и крутит снежные завесы Выстуженный Северовосток. Ветер обнаженных плоскогорий, Ветер тундр, полесий и поморий, Черный ветер ледяных равнин, Ветер смут, побоищ и погромов, Медных зорь, багровых окоемов, Красных туч и пламенных годин. Этот ветер был нам верным другом На распутье всех лихих дорог: Сотни лет мы шли навстречу вьюгам С юга вдаль - на Северовосток. Войте, вейте, снежные стихии, Заметая древние гроба; В этом ветре вся судьба России - Страшная, безумная судьба. В этом ветре - гнет веков свинцовых, Русь Малют, Иванов, Годуновых, Хищников, опричников, стрельцов, Свежевателей живого мяса - Чертогона, вихря, свистопляса - Быль царей и явь большевиков. Что менялось? Знаки и возглавья? Тот же ураган на всех путях: В комиссарах - дурь самодержавья, Взрывы Революции - в царях. Вздеть на виску, выбить из подклетья, И швырнуть вперед через столетья Вопреки законам естества - Тот же хмель и та же трын-трава. Ныне ль, даве ль?- все одно и то же: Волчьи морды, машкеры и рожи, Спертый дух и одичалый мозг, Сыск и кухня Тайных Канцелярий, Пьяный гик осатанелых тварей, Жгучий свист шпицрутенов и розг, Дикий сон военных поселений, Фаланстер, парадов и равнений, Павлов, Аракчеевых, Петров, Жутких Гатчин, страшных Петербургов, Замыслы неистовых хирургов И размах заплечных мастеров. Сотни лет тупых и зверских пыток, И еще не весь развернут свиток, И не замкнут список палачей, Бред Разведок, ужас Чрезвычаек - Ни Москва, ни Астрахань, ни Яик Не видали времени горчей. Бей в лицо и режь нам грудь ножами, Жги войной, усобьем, мятежами - Сотни лет навстречу всем ветрам Мы идем по ледяным пустыням - Не дойдем... и в снежной вьюге сгинем Иль найдем поруганным наш храм - Нам ли весить замысел Господний, Все поймем, все вынесем любя - Жгучий ветр полярной Преисподней - Божий Бич!- приветствую тебя!

Влачился день по выжженным лугам. Струился зной. Хребтов синели стены. Шли облака, взметая клочья пены На горный кряж. (Доступный чьим ногам?) Чей голос с гор звенел сквозь знойный гам Цикад и ос? Кто мыслил перемены? Кто, с узкой грудью, с профилем гиены, Лик обращал навстречу вечерам? Теперь на дол ночная пала птица, Край запада лудою распаля. И персть путей блуждает и томится... Чу! В теплой мгле (померкнули поля...) Далеко ржет и долго кобылица. И трепетом ответствует земля.

Сквозь сеть алмазную зазеленел восток. Вдаль по земле, таинственной и строгой, Лучатся тысячи тропинок и дорог. О, если б нам пройти чрез мир одной дорогой! Все видеть, все понять, все знать, все пережить, Все формы, все цвета вобрать в себя глазами. Пройти по всей земле горящими ступнями, Все воспринять и снова воплотить.

Склоняясь ниц, овеян ночи синью, Доверчиво ищу губами я Сосцы твои, натертые полынью, О мать земля! Я не просил иной судьбы у неба, Чем путь певца: бродить среди людей И растирать в руках колосья хлеба Чужих полей. Мне не отказано ни в заблужденьях, Ни в слабости, и много раз Я угасал в тоске и в наслажденьях, Но не погас. Судьба дала мне в жизни слишком много; Я ж расточал, что было мне дано: Я только гроб, в котором тело бога Погребено. Добра и зла не зная верных граней, Бескрылая изнемогла мечта... Вином тоски и хлебом испытаний Душа сыта. Благодарю за неотступность боли Путеводительной: я в ней сгорю. За горечь трав земных, за едкость соли - Благодарю!

Святое око дня, тоскующий гигант! Я сам в своей груди носил твой пламень пленный, Пронизан зрением, как белый бриллиант, В багровой тьме рождавшейся вселенной. Но ты, всезрящее, покинуло меня, И я внутри ослеп, вернувшись в чресла ночи. И вот простерли мы к тебе - истоку Дня - Земля - свои цветы и я - слепые очи. Невозвратимое! Ты гаснешь в высоте, Лучи призывные кидая издалека. Но я в своей душе возжгу иное око И землю поведу к сияющей мечте!

Сочилась желчь шафранного тумана. Был стоптан стыд, притуплена любовь... Стихала боль. Дрожала зыбко бровь. Плыл горизонт. Глаз видел четко, пьяно. Был в свитках туч на небе явлен вновь Грозящий стих закатного Корана... И был наш день — одна большая рана, И вечер стал — запекшаяся кровь. В тупой тоске мы отвратили лица. В пустых сердцах звучало глухо: «Нет!» И, застонав, как раненая львица, Вдоль по камням влача кровавый след, Ты на руках ползла от места боя, С древком в боку, от боли долго воя...

Спустилась ночь. Погасли краски. Сияет мысль. В душе светло. С какою силой ожило Всё обаянье детской ласки, Поблекший мир далеких дней, Когда в зеленой мгле аллей Блуждали сны, толпились сказки, И время тихо, тихо шло, Дни развивались и свивались, И всё, чего мы ни касались, Благоухало и цвело. И тусклый мир, где нас держали, И стены пасмурной тюрьмы Одною силой жизни мы Перед собою раздвигали.

Старинным золотом и желчью напитал Вечерний свет холмы. Зардели красны, буры Клоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры. В огне кустарники и воды как металл. А груды валунов и глыбы голых скал В размытых впадинах загадочны и хмуры, В крылатых сумерках — намеки и фигуры... Вот лапа тяжкая, вот челюсти оскал, Вот холм сомнительный, подобный вздутым ребрам. Чей согнутый хребет порос, как шерстью, чобром? Кто этих мест жилец: чудовище? титан? Здесь душно в тесноте... А там — простор, свобода, Там дышит тяжело усталый Океан И веет запахом гниющих трав и иода.

А. В. Гальштейн Я люблю усталый шелест Старых писем, дальних слов... В них есть запах, в них есть прелесть Умирающих цветов. Я люблю узорный почерк — В нем есть шорох трав сухих. Быстрых букв знакомый очерк Тихо шепчет грустный стих. Мне так близко обаянье Их усталой красоты... Это дерева Познанья Облетевшие цветы.

Ступни горят, в пыли дорог душа... Скажи: где путь к невидимому граду? - Остановись. Войди в мою ограду И отдохни. И слушай не дыша, Как ключ журчит, как шелестят вершины Осокорей, звенят в воде кувшины... Учись внимать молчанию садов, Дыханью трав и запаху цветов.

Судьба замедлила сурово На росстани лесных дорог... Я ждал и отойти не мог, Я шел и возвращался снова... Смирясь, я все ж не принимал Забвенья холод неминучий И вместе с пылью пепел жгучий Любви сгоревшей собирал. И с болью помнил профиль бледный, Улыбку древних змийных губ,- Так сохраняет горный дуб До новых почек лист свой медный.

Тихо, грустно и безгневно Ты взглянула. Надо ль слов? Час настал. Прощай, царевна! Я устал от лунных снов. Ты живешь в подводной сини Предрассветной глубины, Вкруг тебя в твоей пустыне Расцветают вечно сны. Много дней с тобою рядом Я глядел в твое стекло. Много грез под нашим взглядом Расцвело и отцвело. Все, во что мы в жизни верим, Претворялось в твой кристалл. Душен стал мне узкий терем, Сны увяли, я устал... Я устал от лунной сказки, Я устал не видеть дня. Мне нужны земные ласки, Пламя алого огня. Я иду к разгулам будней, К шумам буйных площадей, К ярким полымям полудней, К пестроте живых людей... Не царевич я! Прохожий На него, я был иной... Ты ведь знала: я - Прохожий, Близкий всем, всему чужой. Тот, кто раз сошел с вершины, С ледяных престолов гор, Тот из облачной долины Не вернется на простор. Мы друг друга не забудем. И, целуя дольний прах, Отнесу я сказку людям О царевне Таиах.

Так странно, свободно и просто Мне выявлен смысл бытия, И скрытое в семени "я", И тайна цветенья и роста. В растенье и в камне - везде, В горах, в облаках, над горами И в звере, и в синей звезде, Я слышу поющее пламя.

Смертный, избранный богиней, Чтобы свергнуть гнет оков, Проклинает мир прекрасный Светлых эллинских богов. Гордый лик богини гневной, Бури яростный полет. Полный мрак. Раскаты грома... И исчез Венерин грот. И певец один на воле, И простор лугов окрест, И у ног его долина, Перед ним высокий крест. Меркнут розовые горы, Веет миром от лугов, Веет миром от старинных Острокрыших городков. На холмах в лучах заката Купы мирные дерев, И растет спокойный, стройный, Примиряющий напев. И чуть слышен вздох органа В глубине резных церквей, Точно отблеск золотистый Умирающих лучей.

Темны лики весны. Замутились влагой долины, Выткали синюю даль прутья сухих тополей. Тонкий снежный хрусталь опрозрачил дальние горы. Влажно тучнеют поля. Свивши тучи в кудель и окутав горные щели, Ветер, рыдая, прядет тонкие нити дождя. Море глухо шумит, развивая древние свитки Вдоль по пустынным пескам.

Теперь я мертв. Я стал строками книги В твоих руках... И сняты с плеч твоих любви вериги, Но жгуч мой прах. Меня отныне можно в час тревоги Перелистать, Но сохранят всегда твои дороги Мою печать. Похоронил я сам себя в гробницы Стихов моих, Но вслушайся - ты слышишь пенье птицы? Он жив - мой стих! Не отходи смущенной Магдалиной - Мой гроб не пуст... Коснись единый раз на миг единый Устами уст.

То в виде девочки, то в образе старушки, То грустной, то смеясь - ко мне стучалась ты: То требуя стихов, то ласки, то игрушки И мне даря взамен и нежность, и цветы. То горько плакала, уткнувшись мне в колени, То змейкой тонкою плясала на коврах... Я знаю детских глаз мучительные тени И запах ладана в душистых волосах. Огонь какой мечты в тебе горит бесплодно? Лампада ль тайная? Смиренная свеча ль? Ах, все великое, земное безысходно... Нет в мире радости светлее, чем печаль!

Фиалки волн и гиацинты пены Цветут на взморье около камней. Цветами пахнет соль... Один из дней, Когда не жаждет сердце перемены И не торопит преходящий миг, Но пьет так жадно златокудрый лик Янтарных солнц, просвеченный сквозь просинь. Такие дни под старость дарит осень...

Чем глубже в раковины ночи Уходишь внутренней тропой, Тем строже светит глаз слепой, А сердце бьется одиноче...

Эта светлая аллея В старом парке — по горе, Где проходит тень Орфея Молчаливо на заре. Весь прозрачный — утром рано, В белом пламени тумана Он проходит, не помяв Влажных стеблей белых трав. Час таинственных наитий. Он уходит в глубь аллей, Точно струн, касаясь нитей Серебристых тополей. Кто-то вздрогнул в этом мире. Щебет птиц. Далекий ключ. Как струна на чьей-то лире Зазвенел по ветке луч. Всё распалось. Мы приидем Снова в мир, чтоб видеть сны. И становится невидим Бог рассветной тишины.

Я быть устал среди людей, Мне слышать стало нестерпимо Прохожих свист и смех детей... И я спешу, смущаясь, мимо, Не подымая головы, Как будто не привыкло ухо К враждебным ропотам молвы, Растущим за спиною глухо; Как будто грязи едкий вкус И камня подлого укус Мне не привычны, не знакомы... Но чувствовать еще больней Любви незримые надломы И медленный отлив друзей, Когда, нездешним сном томима, Дичась, безлюдеет душа И замирает не дыша Клубами жертвенного дыма.

Я глазами в глаза вникал, Но встречал не иные взгляды, А двоящиеся анфилады Повторяющихся зеркал. Я стремился чертой и словом Закрепить преходящий миг. Но мгновенно плененный лик Угасает, чтоб вспыхнуть новым. Я боялся, узнав - забыть... Но в стремлении нет забвенья. Чтобы вечно сгорать и быть - Надо рвать без печали звенья. Я пленен в переливных снах, В завивающихся круженьях, Раздробившийся в отраженьях, Потерявшийся в зеркалах.

Маргарите Васильевне Сабашниковой Я ждал страданья столько лет Всей цельностью несознанного счастья. И боль пришла, как тихий синий свет, И обвилась вкруг сердца, как запястье. Желанный луч с собой принес Такие жгучие, мучительные ласки. Сквозь влажную лучистость слез По миру разлились невиданные краски. И сердце стало из стекла, И в нем так тонко пела рана: "О, боль, когда бы ни пришла, Всегда приходит слишком рано".

Я иду дорогой скорбной в мой безрадостный Коктебель... По нагорьям терн узорный и кустарники в серебре. По долинам тонким дымом розовеет внизу миндаль, И лежит земля страстная в черных ризах и орарях. Припаду я к острым щебням, к серым срывам размытых гор, Причащусь я горькой соли задыхающейся волны, Обовью я чобром, мятой и полынью седой чело. Здравствуй, ты, в весне распятый, мой торжественный Коктебель!

Я узнаю себя в чертах Отриколийского кумира По тайне благостного мира На этих мраморных устах. О, вещий голос темной крови! Я знаю этот лоб и нос, И тяжкий водопад волос, И эти сдвинутые брови... Я влагой ливней нисходил На грудь природы многолицей, Плодотворя ее... я был Быком, и облаком, и птицей... В своих неизреченных снах Я обнимал и обнимаю Семелу, Леду и Данаю, Поя бессмертьем смертный прах. И детский дух, землей томимый, Уносит царственный орел На олимпийский мой престол Для радости неугасимой...

Одилону Рэдону Я шел сквозь ночь. И бледной смерти пламя Лизнуло мне лицо и скрылось без следа... Лишь вечность зыблется ритмичными волнами. И с грустью, как во сне, я помню иногда Угасший метеор в пустынях мирозданья, Седой кристалл в сверкающей пыли, Где Ангел, проклятый проклятием всезнанья, Живет меж складками морщинистой земли.

Я, полуднем объятый, Точно терпким вином, Пахну солнцем и мятой, И звериным руном; Плоть моя осмуглела, Стан мой крепок и туг, Потом горького тела Влажны мускулы рук. В медно-красной пустыне Не тревожь мои сны - Мне враждебны рабыни Смертно-влажной Луны, Запах лилий и гнили, И стоячей воды, Дух вербены, ванили И глухой лебеды.