Все стихи Андрея Белого

А вода? Миг - ясна... Миг - круги, ряби: рыбка... Так и мысль!.. Вот - она... Но она - глубина, Заходившая зыбко.

Посвящается современным арлекинам Мы шли его похоронить Ватагою беспутно сонной. И в бубен похоронный бить Какой-то танец похоронный Вдруг начали. Мы в колпаках За гробом огненным вопили И фимиам в сквозных лучах Кадильницами воскурили. Мы колыхали красный гроб; Мы траурные гнали дроги, Надвинув колпаки на лоб... Какой-то арлекин убогий - Седой, полуслепой старик,- Язвительным, немым вопросом Морщинистый воскинул лик С наклеенным картонным носом, Горбатился в сухой пыли. Там в одеянии убогом Надменно выступал вдали С трескучим, с вытянутым рогом - Герольд, предвозвещавший смерть; Там лентою вилась дорога; Рыдало и гремело в твердь Отверстие глухого рога. Так улиц полумертвых строй Процессия пересекала; Рисуясь роковой игрой, Паяц коснулся бледноалой - Камелии: и встал мертвец, В туман протягивая длани; Цветов пылающий венец Надевши, отошел в тумане: - Показывался здесь и там; Заглядывал - стучался в окна; Заглядывал - врывался в храм, Сквозь ладанные шел волокна. Предвозвещая рогом смерть, О мщении молил он бога: Гремело и рыдало в твердь Отверстие глухого рога. "Вы думали, что умер я - Вы думали? Я снова с вами. Иду на вас, кляня, грозя Моими мертвыми руками. Вы думали - я был шутом?.. Молю, да облак семиглавый Тяжелый опрокинет гром На род кощунственный, лукавый!"

(При прощании с ней) Лазурь бледна: глядятся в тень Громадин каменные лики: Из темной ночи в белый день Сверкнут стремительные пики. За часом час, за днями дни Соединяют нас навеки: Блестят очей твоих огни В полуопущенные веки. Последний, верный, вечный друг,- Не осуди мое молчанье; В нем - грусть: стыдливый в нем испуг, Любви невыразимой знанье.

Те же - приречные мрежи, Серые сосны и пни; Те же песчаники; те же - Сирые, тихие дни; Те же немеют с отвеса Крыши поникнувших хат; Синие линии леса Немо темнеют в закат. А над немым перелеском, Где разредились кусты, Там проясняешься блеском Неугасимым - Ты! Струями ярких рубинов Жарко бежишь по крови: Кроет крыло серафимов Пламенно очи мои. Бегом развернутых крылий Стала крылатая кровь. Давние, давние были Приоткрываются вновь. В давнем грядущие встречи; В будущем - давность мечты; Неизреченные речи, Неизъяснимая - Ты!

В золотистой дали облака, как рубины,- облака как рубины, прошли, как тяжелые, красные льдины. Но зеркальную гладь пелена из туманов закрыла, и душа неземную печать тех огней - сохранила. И, закрытые тьмой, горизонтов сомкнулись объятья. Ты сказал: "Океан голубой еще с нами, о братья!" Не бояся луны, прожигавшей туманные сети, улыбались - священной весны все задумчиво грустные дети. Древний хаос, как встарь, в душу крался смятеньем неясным. И луна, как фонарь, озаряла нас отсветом красным. Но ты руку воздел к небесам и тонул в ликовании мира. И заластился к нам голубеющий бархат эфира. * См. страницу Бальмонта

Посвящается А.С.Челищеву 1 "Вы шумите. Табачная гарь дымносиние стелет волокна. Золотой мой фонарь зажигает лучом ваши окна. Это я в заревое стекло к вам стучусь в час вечерний. Снеговое чело Разрывают, вонзаясь, иглы терний. Вот скитался я долгие дни и тонул в предвечерних туманах. Изболевшие ноги мои в тяжких ранах. Отворяют. Сквозь дымный угар задают мне вопросы. Предлагают, открыв портсигар, папиросы. Ах, когда я сижу за столом и, молясь, замираю в неземном, предлагают мне чаю... О, я полон огня, предо мною виденья сияют... Неужели меня никогда не узнают?.." 2 Помним все. Он молчал, просиявший, прекрасный. За столом хохотал кто-то толстый и красный. Мы не знали тогда ничего. От пирушки в восторге мы были. А его, как всегда, мы забыли. Он, потупясь, сидел с робким взором ребенка. Кто-то пел звонко. Вдруг он сказал, преисполненный муки, побеждая испуг, взявши лампу в дрожащие руки: "Се дарует нам свет Искупитель, я не болен, нет, нет: я - Спаситель..." Так сказав, наклонил он свой лик многодумный... Я в тоске возопил: "Он - безумный". 3 Здесь безумец живет. Среди белых сиреней. На террасу ведет ряд ступеней. За ограду на весь прогуляться безумец не волен... Да, ты здесь! Да, ты болен! Втихомолку, смешной, кто-то вышел в больничном халате, сам не свой, говорит на закате. Грусть везде... Усмиренный, хороший, пробираясь к воде, бьет в ладоши. Что ты ждешь у реки, еле слышно колебля тростники, горьких песен зеленого стебля? Что, в зеркальность глядясь, бьешь в усталую грудь ты тюльпаном? Всплеск, круги... И, смеясь, утопает, закрытый туманом. Лишь тюльпан меж осоки лежит весь измятый, весь алый... Из больницы служитель бежит и кричит, торопясь, запоздалый.

Над рестораном сноп ракет Взвивается струею тонкой. Старик в отдельный кабинет Вон тащит за собой ребенка. Над лошадиною спиной Оголена, в кисейной пене,- Проносится - ко мне, за мной! Проносится по летней сцене. Прощелкает над ней жокей - Прощелкает бичом свистящим. Смотрю... Осанистый лакей С шампанским пробежал пьянящим. И пенистый бокал поднес... Вдруг крылья яркокрасной тоги Так кто-то над толпой вознес - Бежать бы: неподвижны ноги. Тяжелый камень стекла бьет - Позором купленные стекла. И кто-то в маске восстает Над мертвенною жизнью, блеклой. Волнуются: смятенье, крик. Огни погасли в кабинете;- Оттуда пробежал старик В полузастегнутом жилете,- И падает,- и пал в тоске С бокалом пенистым рейнвейна В протянутой, сухой руке У тиховейного бассейна;- Хрипит, проколотый насквозь Сверкающим, стальным кинжалом: Над ним склонилось, пролилось Атласами в сиянье алом - Немое домино: и вновь, Плеща крылом атласной маски, С кинжала отирая кровь, По саду закружилось в пляске.

Солнца контур старинный, золотой, огневой, апельсинный и винный над червонной рекой. От воздушного пьянства онемела земля. Золотые пространства, золотые поля. Озаренный лучом, я спускаюсь в овраг. Чернопыльные комья замедляют мой шаг. От всего золотого к ручейку убегу - холод ветра ночного на зеленом лугу. Солнца контур старинный, золотой, огневой, апельсинный и винный убежал на покой. Убежал в неизвестность. Над полями легла, заливая окрестность, бледносиняя мгла. Жизнь в безвременье мчится пересохшим ключом: все земное нам снится утомительным сном.

Я забыл. Я бежал. Я на воле. Бледным ливнем туманится даль. Одинокое, бедное поле, Сиротливо простертое вдаль. Не страшна ни печаль, ни тоска мне: Как терзали — я падал в крови: Многодробные, тяжкие камни Разбивали о кости мои. Восхожу в непогоде недоброй Я лицом, просиявшим как день. Пусть дробят приовражные ребра Мою черную, легкую тень! Пусть в колючих, бичующих прутьях Изодрались одежды мои. Почивают на жалких лоскутьях Поцелуи холодной зари. Над простором плету, неподвижен, Из колючей крапивы венок. От далеких поникнувших хижин Подымается тусклый дымок. Ветер, плачущий брат мой,— здесь тихо. Ты пролей на меня свою сонь. Исступленно сухая гречиха Мечет под ноги яркий огонь.

Пришли и видят — я брожу Средь иглистых чертополохов. И вот опять в стенах сижу. В очах — нет слез, в груди — нет вздохов. Мне жить в застенке суждено. О да — застенок мой прекрасен. Я понял всё. Мне всё равно. Я не боюсь. Мой разум ясен. Да,— я проклятие изрек Безумству ввысь взлетевших зданий. Вам не лишить меня вовек Зари текучих лобызаний. Моей мольбой, моим псалмом Встречаю облак семиглавый, Да оборвет взрыдавший гром Дух празднословия лукавый. Мне говорят, что я — умру, Что худ я и смертельно болен, Но я внимаю серебру Заклокотавших колоколен. Уйду я раннею весной В линючей, в пламенной порфире Воздвигнуть в дали ледяной Двузвездный, блещущий дикирий.

И огненный хитон принес, И маску черную в кардонке. За столиками гроздья роз Свой стебель изогнули тонкий. Бокалы осушал, молчал, Камелию в петлицу фрака Воткнул, и в окна хохотал Из душного, ночного мрака - Туда,- где каменный карниз Светился предрассветной лаской, И в рдяность шелковистых риз Обвился и закрылся маской, Прикидываясь мертвецом... И пенились - шипели вина. Возясь, перетащили в дом Кровавый гроб два арлекина. Над восковым его челом Крестились, наклонились оба - И полумаску молотком Приколотили к крышке гроба, Один - заголосил, завыл Над мертвым на своей свирели; Другой - цветами перевил Его мечтательных камелий. В подставленный сосуд вином Струились огненные росы, Как прободал ему жезлом Грудь жезлоносец длинноносый.

1 «Поздно уж, милая, поздно... усни: это обман... Может быть, выпадут лучшие дни. Мы не увидим их... Поздно... усни... Это — обман». Ветер холодный призывно шумит, холодно нам... Кто-то, огромный, в тумане бежит... Тихо смеется. Рукою манит. Кто это там? Сел за рекою. Седой бородой нам закивал и запахнулся в туман голубой. Ах, это, верно, был призрак ночной... Вот он пропал. Сонные волны бегут на реке. Месяц встает. Ветер холодный шумит в тростнике. Кто-то, бездомный, поет вдалеке, сонный поет. «Всё это бредни... Мы в поле одни. Влажный туман нас, как младенцев, укроет в тени... Поздно уж, милая, поздно. Усни. Это — обман...» Март 1901, Москва 2 Сергею Михайловичу Соловьеву Бедные дети устали: сладко заснули. Сонные тополи в дали горько вздохнули, мучимы вечным обманом, скучным и бедным... Ветер занес их туманом мертвенно-бледным. Там великан одинокий, низко согнувшись, шествовал к цели далекой, в плащ запахнувшись. Как он, блуждая, смеялся в эти минуты... Как его плащ развевался, ветром надутый. Тополи горько вздохнули. Абрис могучий, вдруг набежав, затянули бледные тучи. 3 Средь туманного дня, созерцая минувшие грезы, близ лесного ручья великан отдыхал у березы. Над печальной страной протянулись ненастные тучи. Бесприютной главой он прижался к березе плакучей. Горевал исполин. На челе были складки кручины. Он кричал, что один, что он стар, что немые годины надоели ему... Лишь заслышат громовые речи,— точно встретив чуму, все бегут и дрожат после встречи. Он — почтенный старик, а еще не видал теплой ласки. Ах, он только велик... Ах, он видит туманные сказки. Облака разнесли этот жалобный крик великана. Говорили вдали: «Это ветер шумит средь тумана». Проходили века. Разражались ненастные грозы На щеках старика заблистали алмазные слезы. 4 Потянуло грозой. Горизонт затянулся. И над знойной страной его плащ растянулся. Полетели, клубясь, грозно вздутые скалы. Замелькал нам, искрясь, из-за тучи платок его алый. Вот плеснул из ведра, грозно ухнув на нас для потехи: «Затопить вас пора... А ужо всем влетит на орехи!» Вот нога его грузным столбом где-то близко от нас опустилась, и потом вновь лазурь просветилась. «До свиданья! — кричал,— мы увидимся летними днями...» В глубину побежал, нам махнув своей шляпой с полями. 5 В час зари на небосклоне, скрывши лик хитоном белым, он стоит в своей короне замком грозно-онемелым. Солнце сядет. Всё притихнет. Он пойдет на нас сердито. Ветром дунет, гневом вспыхнет, сетью проволок повитый изумрудно-золотистых, фиолетово-пурпурных. И верхи дубов ветвистых зашумят в движеньях бурных. Не успев нас сжечь огнями, оглушить громовым ревом, разорвется облаками в небе темнобирюзовом.

Всё подсохло. И почки уж есть. Зацветут скоро ландыши, кашки. Вот плывут облачка, как барашки. Громче, громче весенняя весть. Я встревожен назойливым писком: Подоткнувшись, ворчливая Фекла, нависая над улицей с риском, протирает оконные стекла. Тут известку счищают ножом... Тут стаканчики с ядом... Тут вата... Грудь апрельским восторгом объята. Ветер пылью крутит за окном. Окна настежь — и крик, разговоры, и цветочный качается стебель, и выходят на двор полотеры босиком выколачивать мебель. Выполз кот и сидит у корытца, умывается бархатной лапкой. Вот мальчишка в рубашке из ситца, пробежав, запустил в него бабкой. В небе свет предвечерних огней. Чувства снова, как прежде, огнисты. Небеса всё синей и синей, Облачка, как барашки, волнисты. В синих далях блуждает мой взор. Все земные стремленья так жалки... Мужичонка в опорках на двор с громом ввозит тяжелые балки.

Точно взглядами, полными смысла, Просияли,- Мне ядом горя,- Просияли И тихо повисли Облаков златокарих края... И взогнят беспризорные выси Перелетным Болотным глазком; И - зарыскают быстрые рыси Над болотным,- Над черным - леском. Где в шершавые, ржавые травы Исчирикался летом Сверчок,- Просвещается злой и лукавый, Угрожающий светом Зрачок. И - вспылает Сквозное болото; Проиграет Сквозным серебром; И - за тучами примется кто-то Перекатывать медленный гром. Слышу - желтые хохоты рыси. Подползет; и - окрысится: "Брысь!"... И проискрится в хмурые Выси Желточерною шкурою Рысь.

Декабрь... Сугробы на дворе... Я помню вас и ваши речи; Я помню в снежном серебре Стыдливо дрогнувшие плечи. В марсельских белых кружевах Вы замечтались у портьеры: Кругом на низеньких софах Почтительные кавалеры. Лакей разносит пряный чай... Играет кто-то на рояли... Но бросили вы невзначай Мне взгляд, исполненный печали. И мягко вытянулись,- вся Воображенье, вдохновенье,- В моих мечтаньях воскреся Невыразимые томленья; И чистая меж нами связь Под звуки гайдновских мелодий Рождалась... Но ваш муж, косясь, Свой бакен теребил в проходе... __________ Один - в потоке снеговом... Но реет над душою бедной Воспоминание о том, Что пролетело так бесследно.

Посвящается Л. Д. Блок Задумчивый вид: Сквозь ветви сирени сухая известка блестит запущенных барских строений. Всё те же стоят у ворот чугунные тумбы. И нынешний год всё так же разбитые клумбы. На старом балкончике хмель по ветру качается сонный, да шмель жужжит у колонны. Весна. На кресле протертом из ситца старушка глядит из окна. Ей молодость снится. Всё помнит себя молодой — как цветиком ясным, лилейным гуляла весной вся в белом, в кисейном. Он шел позади, шепча комплименты. Пылали в груди ее сантименты. Садилась, стыдясь, она вон за те клавикорды. Ей в очи, смеясь, глядел он, счастливый и гордый. Зарей потянуло в окно. Вздохнула старушка: «Всё это уж было давно!..» Стенная кукушка, хрипя, кричала. А время, грустя, над домом бежало, бежало. Задумчивый хмель качался, как сонный, да бархатный шмель жужжал у колонны.

1 Куда ни глянет Ребенок в детстве, Кивая, встанет Прообраз бедствий. А кто-то, древний, Полночью душной Окрест в деревни Зарницы точит — Струей воздушной В окно бормочет: «В моем далеком Краю истают Годины. Кипя, слетают Потоком Мои седины: Несут, бросают Туда: Слетают Года — Туда, в стремнины...» Слетают весны. Слетают зимы. Вскипают сосны. Ты кто, родимый? — «Я — время...» 2 Много ему, родненькому, лет: Волосы седые, как у тучек. Здравствуй, дед! — Здравствуй, внучек! — Хочешь, дам тебе цветок: Заплету лазуревый венок. Аукается да смеется, Да за внучком, шамкая, плетется. Он ли утречком румяным — нам клюкою не грозит? Он ли ноченькою темной под окошком не стучит. Хата его кривенькая с краю: Прохожу — боюсь: чего — не знаю. 3 Как токи бури, Летят годины. Подкосит ноги Старик и сбросит В овраг глубокий, Не спросит. Власы в лазури — Как туч седины. Не серп двурогий — Коса взлетела И косит. Уносит зимы. Уносит весны. Уносит лето. С косой воздетой Укрылся в дымы: Летит, покрытый Туманным мохом. Коси, коси ты,— Коси ты, Старик родимый! Паду со вздохом Под куст ракиты. 4 Пусть жизни бремя (Как тьмой объяты) Нам путь означит, А Время, Старик косматый, Над нами плачет. Несутся весны. Несутся зимы. Коси, коси ты,— Коси ты, Старик родимый!

Я без слов: я не могу... Слов не надо мне. На пустынном берегу Я почил во сне. Не словам - молчанью - брат О внемли, внемли. Мы - сияющий закат Взвеянный с земли. Легких воздухов крутят Легкие моря. Днем и сумраком объят - Я, как ты, заря. Это я плесну волной Ветра в голубом. Говорю тебе одно, Но смеюсь - в другом. Пью закатную печаль - Красное вино. Знал - забыл - забыть не жаль - Все забыл: давно...

Вспомни: ароматным летом В сад ко мне, любя, Шла: восток ковровым светом Одевал тебя. Шла стыдливо,— вся в лазурных В полевых цветах — В дымовых, едва пурпурных, В летних облачках. Вспомни: нежный твой любовник, У ограды ждал. Легкий розовый шиповник В косы заплетал. Вспомни ласковые встречи — Вспомни: видит бог,— Эти губы, эти плечи Поцелуем жег. Страсти пыл неутоленной — Нет, я не предам!.. Вон ромашки пропыленной — Там — и там: и там — При дороге ветром взмыло Мертвые цветы. Ты не любишь: ты забыла — Всё забыла ты.

Говорят, что "я" и "ты" - Мы телами столкнуты. Тепленеет красный ком Кровопарным облаком. Мы - над взмахами косы Виснущие хаосы. Нет, неправда: гладь тиха Розового воздуха,- Где истаял громный век В легкий лепет ласточек,- Где, заяснясь, "я" и "ты" - Светлых светов яхонты,- Где и тела красный ком Духовеет облаком.

Солнце тонет. Ветер:- стонет, Веет, гонит Мглу. У околицы, Пробираясь к селу, Паренек вздыхает, молится На мглу. Паренек уходит во скитаньице; Белы-руки сложит на груди: "Мое горе,- Горе-гореваньице: Ты за мною, Горе, Не ходи!" Красное садится, злое око. Горе гложет Грудь, И путь - Далекий. Белы-руки сложит на груди: И не может Никуда идти: "Ты за мною, Горе, Не ходи". Солнце тонет. Ветер стонет, Ветер мглу Гонит. За избеночкой избеночка. Парень бродит По селу. Речь заводит Криворотый мужичоночка: "К нам - В хаты наши! Дам - Щей да каши..." - "Оставь: Я в Воронеж". - "Не ходи: В реке утонешь". - "Оставь: Я в Киев". - "Заходи - В хату мою: До зеленых змиев Напою". - "Оставь: Я в столицу". - "Придешь в столицу: Попадешь на виселицу..." Цифрами оскалились версты полосатые, Жалят ноги путника камни гребенчатые. Ходят тучи по небу, старые-косматые. Порют тело белое палки суковатые. Дорога далека: - Бежит века. За ним горе Гонится топотом. "Пропади ты, горе, Пропадом". Бежит на воле: Холмы, избенки, Кустарник тонкий Да поле. Распылалось в небе зарево. . . . . . . . . . . . . . . Как из сырости Да из марева Горю горькому не вырасти!

Вечной тучкой несется, улыбкой беспечной, улыбкой зыбкой смеется. Грядой серебристой летит над водою - - лучисто- волнистой грядою. Чистая, словно мир, вся лучистая - золотая заря, мировая душа. За тобой бежишь, весь горя, как на пир, как на пир спеша. Травой шелестишь: "Я здесь, где цветы... Мир вам..." И бежишь, как на пир, но ты - Там... Пронесясь ветерком, ты зелень чуть тронешь, ты пахнёшь холодком и, смеясь, вмиг в лазури утонешь, улетишь на крыльях стрекозовых. С гвоздик малиновых, с бледно-розовых кашек - ты рубиновых гонишь букашек.

Далекая, родная,- Жди меня... Далекая, родная: Буду - я... Твои глаза мне станут Две звезды. Тебе в тумане глянут - Две звезды. Мы в дали отстояний - Поглядим; И дали отстояний - Станут: дым. Меж нами, вспыхнувшими,- Лепет лет... Меж нами, вспыхнувшими, Светит свет.

Упал на землю солнца красный круг. И над землей, стремительно блистая, Приподнялась зеркальность золотая И в пятнах пепла тлела. Все вокруг вдруг стало: и — туманисто; и — серо... Стеклянно зеленеет бирюза, И яркая заяснилась слеза — Алмазная, алмазная Венера.

Посвящается О.М.Соловьевой Пусть на рассвете туманно - знаю - желанное близко... Видишь, как тает нежданно Образ вдали василиска? Пусть всё тревожно и странно... Пусть на рассвете туманно - знаю - желанное близко. Нежен восток побледневший Знаешь ли - ночь на исходе? Слышишь ли - вздох о свободе - вздох ветерка улетевший - весть о грядущем восходе? Спит кипарис онемевший. Знаешь ли - ночь на исходе? Белые к сердцу цветы я вновь прижимаю невольно. Эти мечты золотые, эти улыбки святые в сердце вонзаются больно... Белые к сердцу цветы я вновь прижимаю невольно.

Гляжу из окна я вдоль окон: здесь — голос мне слышится пылкий, и вижу распущенный локон... Там вижу в окне я бутылки... В бутылках натыкана верба. Торчат ее голые прутья. На дворике сохнут лоскутья... И голос болгара иль серба гортанный протяжно рыдает... И слышится: «Шум на Марица...» Сбежались. А сверху девица с деньгою бумажку бросает. Утешены очень ребята прыжками цепной обезьянки. Из вечно плаксивой Травьяты мучительный скрежет шарманки. Посмотришь на даль — огороды мелькнут перед взором рядами, заводы, заводы, заводы!.. Заводы блестят уж огнями. Собравшись пред старым забором, портные расселись в воротах. Забыв о тяжелых работах, орут под гармонику хором.

Поезд плачется. В дали родные Телеграфная тянется сеть. Пролетают поля росяные. Пролетаю в поля: умереть. Пролетаю: так пусто, так голо... Пролетают — вон там и вон здесь, Пролетают — за селами села, Пролетает — за весями весь; И кабак, и погост, и ребенок, Засыпающий там у грудей; Там — убогие стаи избенок, Там — убогие стаи людей. Мать-Россия! Тебе мои песни, О немая, суровая мать! Здесь и глуше мне дай и безвестней Непутевую жизнь отрыдать. Поезд плачется. Дали родные. Телеграфная тянется сеть — Там — в пространства твои ледяные — С буреломом осенним гудеть.

19 Обороняясь от кого-то, Заваливает дровами ворота Весь домовый комитет. Под железными воротами - Кто-то... Злая, лающая тьма Прилегла - Нападает Пулеметами На дома,- И на членов домового комитета. Обнимает Странными туманами Тела,- Злая, лающая тьма Нападает Из вне-времени - Пулеметами... 20 Из раздробленного Темени С переломленной Руки - Хлещут красными Фонтанами Ручьи... И какое-то ужасное Оно С мотающимися перекрученными Руками И неясными Пятнами впадин Глаз - Стремительно Проволокли - Точно желтую забинтованную Палку,- Под ослепительный Алмаз Стоящего вдали Автомобиля. 21 Это жалкое, желтое тело Пятнами впадин Глаз,- Провисая между двух перекладин, Из тьмы Вперяется В нас. Это жалкое, желтое тело Проволакиваем: Мы - в себя:- Во тьмы И в пещеры Безверия,- Не понимая, Что эта мистерия Совершается нами - в нас. Наше жалкое, желтое тело Пятнами впадин Глаз,- Провисая меж двух перекладин, Из тьмы Вперяется В нас.

Врубелю О, пусть тревожно разум бродит И замирает сердце - пусть, Когда в очах моих восходит Философическая грусть. Сажусь за стол... И полдень жуткий, И пожелтевший фолиант Заложен бледной незабудкой; И корешок, и надпись: Кант. Заткет узорной паутиной Цветную бабочку паук - Там, где над взвеянной гардиной Обвис сиренью спелый сук. Свет лучезарен. Воздух сладок... Роняя профиль в яркий день, Ты по стене из темных складок Переползаешь, злая тень. С угла свисает профиль строгий Неотразимою судьбой. Недвижно вычерчены ноги На тонком кружеве обой. Неуловимый, вечно зыбкий, Не мучай и подай ответ! Но сардонической улыбки Не выдал черный силуэт. Он тронулся и тень рассыпал. Он со стены зашелестел; И со стены бесшумно выпал, И просквозил, и просерел. В атласах мрачных легким локтем Склонясь на мой рабочий стол, Неотвратимо желтым ногтем Вдоль желтых строк мой взор повел. Из серебристых паутинок Сотканный грустью лик кивал, Как будто рой сквозных пылинок В полдневном золоте дрожал. В кудрей волнистых, золотистых Атласистый и мягкий лен Из незабудок росянистых Гирлянды заплетает он. Из легких трав восходят турьи Едва приметные рога. Холодные глаза - лазури,- Льют матовые жемчуга; Сковали матовую шею Браслеты солнечных огней... Взвивается, подобный змею, Весь бархатный, в шелку теней. Несущий мне и вихрь видений, И бездны изначальной синь, Мой звездный брат, мой верный гений, Зачем ты возникаешь? Сгинь! Ты возникаешь духом нежным, Клоня венчанную главу. Тебя в краю ином, безбрежном, Я зрел во сне и наяву. Но кто ты, кто? Гудящим взмахом Разбив лучей сквозных руно, Вскипел,- и праздно прыснул прахом В полуоткрытое окно. ______ С листа на лист в окошке прыснет, Переливаясь, бриллиант... В моих руках бессильно виснет Тяжеловесный фолиант. Любви не надо мне, не надо: Любовь над жизнью вознесу... В окне отрадная прохлада Струит перловую росу. Гляжу: - свиваясь вдоль дороги, Косматый прах тенит народ, А в небе бледный и двурогий, Едва замытый синью лед Серпом и хрупким, и родимым Глядится в даль иных краев, Окуреваем хладным дымом Чуть продышавших облаков. О, пусть тревожно разум бродит Над грудою поблеклых книг... И Люцифера лик восходит, Как месяца зеркальный лик.

Июльский день: сверкает строго Неовлажненная земля. Неперерывная дорога. Неперерывные поля. А пыльный полудневный пламень Немою глыбой голубой Упал на грудь, как мутный камень, Непререкаемой судьбой. Недаром исструились долы И облака сложились в высь. И каплей теплой и тяжелой, Заговорив, оборвались. С неизъяснимостью бездонной, Молочный, ломкий, молодой, Дробим волною темнолонной, Играет месяц над водой. Недостигаемого бега Недостигаемой волны Неописуемая нега Неизъяснимой глубины.

Травы одеты Перлами. Где-то приветы Грустные Слышу,- приветы Милые... Милая, где ты,- Милая? Вечера светы џсные,- Вечера светы Красные... Руки воздеты: Жду тебя... Милая, где ты,- Милая? Руки воздеты: Жду тебя. В струях Леты, Смытую Бледными Леты Струями... Милая, где ты,- Милая?

Н. А. Григоровой 1 Мне грустно... Подожди... Рояль, Как будто торопясь и споря, Приоткрывает окна в даль Грозой волнуемого моря. И мне, мелькая мимо, дни Напоминают пенной сменой, Что мы — мгновенные огни — Летим развеянною пеной. Воздушно брызжут дишканты В далекий берег прежней песней... И над роялем смотришь ты Неотразимей и чудесней. Твои огромные глаза! Твои холодные объятья! Но — незабытая гроза — Твое чернеющее платье. 2 Мы — роковые глубины, Глухонемые ураганы,— Упали в хлынувшие сны, В тысячелетние туманы. И было бешенство огней В водоворотах белой пены. И — возникали беги дней, Существований перемены. Мы были — сумеречной мглой, Мы будем — пламенные духи. Миров испепеленный слой Живет в моем проросшем слухе. 3 И знаю я; во мгле миров: Ты — злая, лающая Парка, В лесу пугающая сов, Меня лобзающая жарко. Ты — изливала надо мной Свои бормочущие были Под фосфорической луной, Серея вретищем из пыли. Ты, возникая из углов, Тянулась тенью чернорогой, Подняв мышиный шорох слов Над буквой рукописи строгой. И я безумствовал в ночи С тысячелетнею старухой; И пели лунные лучи В мое расширенное ухо. 4 Летучим фосфором валы Нам освещают окна дома. Я вижу молнии из мглы. И — морок мраморного грома. Твое лучистое кольцо Блеснет над матовою гаммой; И — ночи веют мне в лицо Своею черной орифламмой. И — возникают беги дней, Существований перемены, Как брызги бешеных огней В водоворотах белой пены. И знаю я: во мгле миров Ты — злая, лающая Парка, В лесу пугающая сов, Меня лобзающая жарко. 5 Приемлю молча жребий свой, Поняв душою безглагольной И моря рокот роковой, И жизни подвиг подневольный.

Солнце жжет. Вдоль тротуара под эскортом пепиньерок вот идет за парой пара бледных, хмурых пансионерок. Цепью вытянулись длинной, идут медленно и чинно — в скромных, черненьких ботинках, в снежнобелых пелеринках... Шляпки круглые, простые, заплетенные косицы — точно всё не молодые, точно старые девицы. Глазки вылупили глупо, спины вытянули прямо. Взглядом мертвым, как у трупа, смотрит классная их дама. «Mademoiselle Nadine, tenez vous Droit...»* И хмурит брови строже. Внемлет скучному напеву обернувшийся прохожий... Покачает головою, удивленно улыбаясь... Пансион ползет, змеею между улиц извиваясь. * Мадмуазель Надин, держитесь прямо (франц.). — Ред.

Твоих очей голубизна Мне в душу ветерком пахнула: Тобой душа озарена... Вот вешним щебетом она В голубизну перепорхнула.

Был тихий час. У ног шумел прибой. Ты улыбнулась, молвив на прощанье: "Мы встретимся... До нового свиданья..." То был обман. И знали мы с тобой, что навсегда в тот вечер мы прощались. Пунцовым пламенем зарделись небеса. На корабле надулись паруса. Над морем крики чаек раздавались. Я вдаль смотрел, щемящей грусти полн. Мелькал корабль, с зарею уплывавший средь нежных, изумрудно-пенных волн, как лебедь белый, крылья распластавший. И вот его в безбрежность унесло. На фоне неба бледно-золотистом вдруг облако туманное взошло и запылало ярким аметистом.

В.Я.Брюсову Я в свисте временных потоков, мой черный плащ мятежно рвущих. Зову людей, ищу пророков, о тайне неба вопиющих. Иду вперед я быстрым шагом. И вот - утес, и вы стоите в венце из звезд упорным магом, с улыбкой вещею глядите. У ног веков нестройный рокот, катясь, бунтует в вечном сне. И голос ваш - орлиный клекот - растет в холодной вышине. В венце огня над царством скуки, над временем вознесены - застывший маг, сложивший руки, пророк безвременной весны.

Упала завеса: и - снова Сурово разъяты закаты - В горбатые, Старые Скаты - - И в синие Линии Леса. Упорным размеренным шагом Проходим над черным обрывом... Блеснуло - Бесплодным Зигзагом: - - Рвануло Холодным Порывом. Потухли,- как в пепле,- дороги; Засохли шершавые травы... Распухли Склоненные Ноги. Горят Воспаленные Веки... Оглохли, Ослепли - - Навеки!

Я вышел из бедной могилы. Никто меня не встречал — Никто: только кустик хилый Облетевшей веткой кивал. Я сел на могильный камень... Куда мне теперь идти? Куда свой потухший пламень — Потухший пламень... — нести. Собрала их ко мне — могила. Забыли все с того дня. И та, что — быть может — любила, Не узнает теперь меня. Испугаю их темью впадин; Постучусь — они дверь замкнут. А здесь — от дождя и градин Не укроет истлевший лоскут. Нет. — Спрячусь под душные плиты. Могила, родная мать, Ты одна венком разбитым Не устанешь над сыном вздыхать.

М. Я. Шику Пустеет к утру ресторан. Атласами своими феи Шушукают. Ревет орган. Тарелками гремят лакеи — Меж кабинетами. Как тень, Брожу в дымнотекущей сети. Уж скоро золотистый день Ударится об окна эти, Пересечет перстами гарь, На зеркале блеснет алмазом... Там: — газовый в окне фонарь Огнистым дозирает глазом. Над городом встают с земли,— Над улицами клубы гари. Вдали — над головой — вдали Обрывки безответных арий. И жил, и умирал в тоске, Рыдание не обнаружив. Там: — отблески на потолке Гирляндою воздушных кружев Протянутся. И всё на миг Зажжется желтоватым светом. Там — в зеркале — стоит двойник; Там вырезанным силуэтом — Приблизится, кивает мне, Ломает в безысходной муке В зеркальной, в ясной глубине Свои протянутые руки.

Был праздник: из мглы неслись крики пьяниц. Домов огибая углы, бесшумно скользил оборванец. Зловещий и черный, таская короткую лесенку, забегал фонарщик проворный, мурлыча веселую песенку. Багрец золотых вечеров закрыли фабричные трубы да пепельно-черных дымов застывшие клубы.

Сквозь пыльные, желтые клубы Бегу, распустивши свой зонт. И дымом фабричные трубы Плюют в огневой горизонт. Вам отдал свои я напевы - Грохочущий рокот машин, Печей раскаленные зевы! Все отдал; и вот - я один. Пронзительный хохот пролетки На мерзлой гремит мостовой. Прижался к железной решетке - Прижался: поник головой... А вихри в нахмуренной тверди Волокна ненастные вьют; - И клены в чугунные жерди Багряными листьями бьют. Сгибаются, пляшут, закрыли Окрестности с воплем мольбы, Холодной отравленной пыли - Взлетают сухие столбы.

Посвящается П. Н. Батюшкову 1 Мелькают прохожие, санки... Идет обыватель из лавки, весь бритый, старинной осанки... Должно быть, военный в отставке. Калошей стучит по панели, мальчишкам мигает со смехом, в своей необъятной шинели, отделанной выцветшим мехом. 2 Он всюду, где жизнь,— и намедни Я встретил его у обедни. По церкви ходил он с тарелкой... Деньгою позвякивал мелкой... Все знают: про замысел вражий он мастер рассказывать страсти... Дьячки с ним дружатся — и даже квартальные Пресненской части. В мясной ему всё без прибавки — Не то, что другим — отпускают... И с ним о войне рассуждают хозяева ситцевой лавки... Приходит, садится у окон с улыбкой, приветливо ясный... В огромный фулярово-красный сморкается громко платок он. «Китаец дерется с японцем... В газетах об этом писали... Ох, что не творится под солнцем. Недавно... купца обокрали...» 3 Холодная, зимняя вьюга. Безрадостно-темные дали. Ищу незнакомого друга, исполненный вечной печали... Вот яростно с крыши железной рукав серебристый взметнулся, как будто для жалобы слезной незримый в хаосе проснулся,— как будто далекие трубы... Оставленный всеми, как инок, стоит он средь бледных снежинок, подняв воротник своей шубы... 4 Как часто средь белой метели, детей провожая со смехом, бродил он в старинной шинели, отделанной выцветшим мехом...

Кладбищенский убогий сад И зеленеющие кочки. Над памятниками дрожат, Потрескивают огонечки. Над зарослями из дерев, Проплакавши колоколами, Храм яснится, оцепенев В ночь вырезанными крестами. Серебряные тополя Колеблются из-за ограды, Разметывая на поля Бушующие листопады. В колеблющемся серебре Бесшумное возникновенье Взлетающих нетопырей,- Их жалобное шелестенье, О сердце тихое мое, Сожженное в полдневном зное,- Ты погружаешься в родное, В холодное небытие.

Посвящается Сергею Львовичу Кобылинскому Окна запотели. На дворе луна. И стоишь без цели у окна. Ветер. Никнет, споря, ряд седых берез. Много было горя... Много слез... И встает невольно скучный ряд годин. Сердцу больно, больно... Я один.

Мои пальцы из рук твоих выпали. Ты уходишь - нахмурила брови. Посмотри, как березки рассыпали Листья красные дождиком крови. Осень бледная, осень холодная, Распростертая в высях над нами. С горизонтов равнина бесплодная Дышит в ясную твердь облаками.

Лежу в цветах онемелых, Пунцовых,— В гиацинтах розовых и лиловых, И белых. Без слов Вознес мой друг — Меж искристых блесток Парчи — Малиновый пук Цветов — В жестокий блеск Свечи. Приходите, гостьи и гости,— Прошепчите «О боже», Оставляя в прихожей Зонты и трости: Вот — мои кости... Чтоб услышать мне смех истерический, Возложите венок металлический! Отпевание, рыдания В сквозных, в янтарных лучах: До свидания — В местах, Где нет ни болезни, ни воздыхания! Дьякон крякнул, Кадилом звякнул: «Упокой, господи, душу усопшего раба твоего...» Вокруг — Невеста, любовница, друг И цветов малиновый пук, А со мной — никого, Ничего. Сквозь горсти цветов онемелых, Пунцовых — Савана лопасти — Из гиацинтов лиловых И белых — Плещут в загробные пропасти.

Вот к дому, катя по аллеям, с нахмуренным Яшкой — с лакеем, подъехал старик, отставной генерал с деревяшкой. Семейство, чтя русский обычай, вело генерала для винного действа к закуске. Претолстый помещик, куривший сигару, напяливший в полдень поддевку, средь жару пил с гостем вишневку. Опять вдохновенный, рассказывал, в скатерть рассеянно тыча окурок, военный про турок: «Приехали в Яссы... Приблизились к Турции...» Вились вкруг террасы цветы золотые настурции. Взирая на девку блондинку, на хлеб полагая сардинку, кричал генерал: «И под хохот громовый проснувшейся пушки ложились костьми батальоны...» В кленовой аллее носились унылые стоны кукушки. Про душную страду в полях где-то пели так звонко. Мальчишки из саду сквозь ели, крича, выгоняли теленка. «Не тот, так другой погибал, умножались могилы»,— кричал, от вина огневой... Наливались на лбу его синие жилы. «Нам страх был неведом... Еще на Кавказе сжигали аул за аулом...» С коричневым пледом и стулом в аллее стоял, дожидаясь, надутый лакей его, Яшка. Спускаясь с террасы, военный по ветхим ступеням стучал деревяшкой.

Е. П. Безобразовой Веселый, искрометный лед. Но сердце - ледянистый слиток. Пусть вьюга белоцвет метет,- Взревет; и развернет свой свиток. Срывается: кипит сугроб, Пурговым кружевом клокочет, Пургой окуривает лоб, Завьется в ночь и прохохочет. Двойник мой гонится за мной; Он на заборе промелькает, Скользнет вдоль хладной мостовой И, удлинившись, вдруг истает. Душа, остановись - замри! Слепите, снеговые хлопья! Вонзайте в небо, фонари, Лучей наточенные копья! Отцветших, отгоревших дней Осталась песня недопета. Пляшите, уличных огней На скользких плитах иглы света!

3. Н. Гиппиус Довольно: не жди, не надейся - Рассейся, мой бедный народ! В пространство пади и разбейся За годом мучительный год! Века нищеты и безволья. Позволь же, о родина-мать, В сырое, в пустое раздолье, В раздолье твое прорыдать:- Туда, на равнине горбатой,- Где стая зеленых дубов Волнуется купой подъятой В косматый свинец облаков, Где по полю Оторопь рыщет, Восстав сухоруким кустом, И в ветер пронзительно свищет Ветвистым своим лоскутом, Где в душу мне смотрят из ночи. Поднявшись над сетью бугров, Жестокие, желтые очи Безумных твоих кабаков,- Туда,- где смертей и болезней Лихая прошла колея,- Исчезни в пространстве, исчезни, Россия, Россия моя!

С. А. Полякову Проходят толпы с фабрик прочь. Отхлынули в пустые дали. Над толпами знамена в ночь Кровавою волной взлетали. Мы ехали. Юна, свежа, Плеснула перьями красотка. А пуля плакала, визжа, Над одинокою пролеткой. Нас обжигал златистый хмель Отравленной своей усладой. И сыпалась - вон там - шрапнель Над рухнувшею баррикадой. В "Aquarium'е" с ней шутил Я легкомысленно и метко. Свой профиль теневой склонил Над сумасшедшею рулеткой, Меж пальцев задрожавших взяв Благоуханную сигару, Взволнованно к груди прижав Вдруг зарыдавшую гитару. Вокруг широкого стола, Где бражничали в тесной куче, Венгерка юная плыла, Отдавшись огненной качуче. Из-под атласных, темных вежд Очей метался пламень жгучий; Плыла: - и легкий шелк одежд За ней летел багряной тучей. Не дрогнул юный офицер, Сердито в пол палаш ударив, Как из раздернутых портьер Лизнул нас сноп кровавых зарев. К столу припав, заплакал я, Провидя перст судьбы железной: "Ликуйте, пьяные друзья, Над распахнувшеюся бездной. Луч солнечный ужо взойдет; Со знаменем пройдет рабочий: Безумие нас заметет - В тяжелой, в безысходной ночи. Заутра брызнет пулемет Там в сотни возмущенных грудей; Чугунный грохот изольет, Рыдая, злая пасть орудий. Метелицы же рев глухой Нас мертвенною пляской свяжет,- Заутра саван ледяной, Виясь, над мертвецами ляжет, Друзья мои..." И банк метал В разгаре пьяного азарта; И сторублевики бросал; И сыпалась за картой карта. И, проигравшийся игрок, Я встал: неуязвимо строгий, Плясал безумный кэк-уок, Под потолок кидая ноги. Суровым отблеском покрыв, Печалью мертвенной и блеклой На лицах гаснущих застыв, Влилось сквозь матовые стекла - Рассвета мертвое пятно. День мертвенно глядел и робко. И гуще пенилось вино, И щелкало взлетевшей пробкой.

Твои очи, сестра, остеклели: Остеклели — глядят, не глядят. Слушай! Ели, ветвистые ели Непогодой студеной шумят. Что уставилась в дальнюю просинь Ты лицом, побелевшим, как снег. Я спою про холодную осень,— Про отважный спою я побег. Как в испуге, схватившись за палку, Крикнул доктор: «Держи их, держи!» Как спугнули голодную галку, Пробегая вдоль дальней межи — Вдоль пустынных, заброшенных гумен. Исхлестали нас больно кусты. Но, сестра: говорят, я безумен; Говорят, что безумна и ты. Про осеннюю мертвую скуку На полях я тебе пропою. Дай мне бледную, мертвую руку — Помертвевшую руку свою: Мы опять убежим; и заплещут Огневые твои лоскуты. Закружатся, заплещут, заблещут, Затрепещут сухие листы. Я бегу... А ты?

Взор убегает вдаль весной: Лазоревые там высоты... Но "Критики" передо мной - Их кожаные переплеты... Вдали - иного бытия Звездоочитые убранства... И, вздрогнув, вспоминаю я Об иллюзорности пространства.

Заснувший дом. Один, во мгле Прошел с зажженною лучиною. На бледном, мертвенном челе Глухая скорбь легла морщиною. Поджег бумаги. Огонек Заползал синей, жгучей пчелкою. Он запер двери на замок, Объятый тьмой студеной, колкою. Команда в полночь пролетит Над мостовой сырой и тряскою; - И факел странно зачадит Над золотой, сверкнувшей каскою. Вот затянуло серп луны. Хрустальные стрекочут градины. Из белоструйной седины Глядят чернеющие впадины. Седины бьются на челе. Проходит улицей пустынною... На каланче в туманной мгле Взвивается звезда рубинная.

Поет облетающий лес нам голосом старого барда. У склона воздушных небес протянута шкура гепарда. Не веришь, что ясен так день, что прежнее счастье возможно. С востока приблизилась тень тревожно. Венок возложил я, любя, из роз - и он вспыхнул огнями. И вот я смотрю на тебя, смотрю, зачарованный снами. И мнится - я этой мечтой всю бездну восторга измерю. Ты скажешь - восторг тот святой... Не верю! Поет облетающий лес нам голосом старого барда. На склоне воздушных небес сожженная шкура гепарда.

Пока над мертвыми людьми Один ты не уснул, дотоле Цепями ржавыми греми Из башни каменной о воле. Да покрывается чело,- Твое чело, кровавым потом. Глаза сквозь мутное стекло - Глаза - воздетые к высотам. Нальется в окна бирюза, Воздушное нальется злато. День - жемчуг матовый - слеза - Течет с восхода до заката. То серый сеется там дождь, То - небо голубеет степью. Но здесь ты, заключенный вождь, Греми заржавленною цепью. Пусть утро, вечер, день и ночь - Сойдут - лучи в окно протянут: Сойдут - глядят: несутся прочь. Прильнут к окну - и в вечность канут.

Средь каменьев меня затерзали: Затерзали пророка полей. Я на кость — полевые скрижали — Проливаю цветочный елей. Облечен в лошадиную кожу, Песью челюсть воздев на чело, Ликованьем окрестность встревожу,— Как прошло: всё прошло — отошло. Разразитесь, призывные трубы, Над раздольем осенних полей! В хмурый сумрак оскалены зубы Величавой короны моей. Поле — дом мой. Песок — мое ложе. Полог — дым росянистых полян. Загорбатится с палкой прохожий — Приседаю покорно в бурьян. Ныне, странники, с вами я: скоро ж Дымным дымом от вас пронесусь — Я — просторов рыдающих сторож, Исходивший великую Русь.

Толпы рабочих в волнах золотого заката. Яркие стяги свиваются, плещутся, пляшут. На фонарях, над железной решеткой, С крыш над домами Платками Машут. Смеркается. Месяц серебряный, юный Поднимается. Темною лентой толпа извивается. Скачут драгуны. Вдоль оград, тротуаров,- вдоль скверов, Над железной решеткой,- Частый, короткий Треск Револьверов. Свищут пули, кося... Ясный блеск Там по взвизгнувшим саблям взвился. Глуше напев похорон. Пули и плачут, и косят. Новые тучи кровавых знамен - Там, в отдаленье - проносят.

В. В. Гофману Слепнут взоры: а джиорно Освещен двухсветный зал. Гость придворный непритворно Шепчет даме мадригал,- Контредансом, контредансом Завиваясь в "chinoise" *. Искры прыщут по фаянсам, По краям хрустальных ваз. Там - вдали - проходит полный Седовласый кавалер. У окна вскипают волны Разлетевшихся портьер. Обернулся: из-за пальмы Маска черная глядит. Плещут струи красной тальмы В ясный блеск паркетных плит. "Кто вы, кто вы, гость суровый - Что вам нужно, домино?" Но, закрывшись в плащ багровый, Удаляется оно. Прислонился к гобелэнам, Он белее полотна... А в дверях шуршит уж трэном Гри-де-перлевым жена. Искры прыщут по фаянсам, По краям хрустальных ваз. Контредансом, контредансом Вьются гости в "chinoise". * Китайский (франц.). - Ред.

Паренек плетется в волость На исходе дня. На лице его веселость. Перед ним - поля. Он надвинул разудало Шапку набекрень, На дорогу тень упала - Встал корявый пень. Паренек, сверни с дороги,- Паренек, сверни! Ближе черные отроги, Буераки, пни. Где-то там тоскливый чибис Пролетает ввысь. Миловались вы, любились С девкою надысь - В колокольчиках в лиловых, Грудь к груди прижав, Средь медвяных, средь медовых, Средь шелковых трав. Что ж ты вдруг поник тоскливо, Будто чуя смерть? Одиноко плещет ива В голубую твердь. Вечер ближе. Солнце ниже. В облаках - огни. Паренек, сверни - сверни же, Паренек, сверни!

Опять над нею залучился Сияньем свадебный венец. За нею в дрогах я тащился, Неуспокоенный мертвец. Сияла грешным метеором Ее святая красота. Из впадин ей зияла взором Моя немая пустота. Ее венчальные вуали Проколебались мне в ответ. Ее глаза запеленали Воспоминанья прежних лет. На череп шляпу я надвинул. На костяные плечи - плед. Жених бледнел и брови сдвинул, Как в дом за ними шел я вслед. И понял он, что обвенчалась Она не с ним, а с мертвецом. И молча ярость занималась Над бледно бешеным лицом. Над ней склоняюсь с прежней лаской; И ей опять видны, слышны: Кровавый саван, полумаска, Роптанья страстные струны, Когда из шелестящих складок Над ней клонюсь я, прежний друг. И ей невыразимо гадок С ней почивающий супруг.

Я фонарь Отдаю изнемогшему брату. Улыбаюсь в закатный янтарь, Собираю душистую мяту. Золотым огоньком Скорбный путь озаряю. За убогим столом С бедняком вечеряю. Вы мечи На меня обнажали. Палачи, Вы меня затерзали. Кровь чернела, как смоль, Запекаясь на язве. Но старинная боль Забывается разве? Чадный блеск, смоляной, Пробежал по карнизам. Вы идете за мной, Прикасаясь к разодранным ризам. - "Исцели, исцели Наши темные души..." Ветер листья с земли Взвеет шелестом в уши. Край пустынен и нем. Нерассветная твердь. О, зачем Не берет меня смерть!

Измерили верные ноги Пространств разбежавшихся вид. По твердой, как камень, дороге Гремит таратайка, гремит. Звонит колоколец невнятно. Я болен — я нищ — я ослаб. Колеблются яркие пятна Вон там разоравшихся баб. Меж копен озимого хлеба На пыльный, оранжевый клен Слетела из синего неба Чета ошалелых ворон. Под кровлю взойти да поспать бы, Да сутки поспать бы сподряд. Но в далях деревни, усадьбы Стеклом искрометным грозят. Чтоб бранью сухой не встречали, Жилье огибаю, как трус,— И дале — и дале — и дале — Вдоль пыльной дороги влекусь.

В. П. Свентицкому Те же росы, откосы, туманы, Над бурьянами рдяный восход, Холодеющий шелест поляны, Голодающий, бедный народ; И в раздолье, на воле - неволя; И суровый свинцовый наш край Нам бросает с холодного поля - Посылает нам крик: "Умирай - Как и все умирают..." Не дышишь, Смертоносных не слышишь угроз: - Безысходные возгласы слышишь И рыданий, и жалоб, и слез. Те же возгласы ветер доносит; Те же стаи несытых смертей Над откосами косами косят, Над откосами косят людей. Роковая страна, ледяная, Проклятая железной судьбой - Мать Россия, о родина злая, Кто же так подшутил над тобой?

Рыдай, буревая стихия, В столбах громового огня! Россия, Россия, Россия,- Безумствуй, сжигая меня! В твои роковые разрухи, В глухие твои глубины,- Струят крылорукие духи Свои светозарные сны. Не плачьте: склоните колени Туда - в ураганы огней, В грома серафических пений, В потоки космических дней! Сухие пустыни позора, Моря неизливные слез - Лучом безглагольного взора Согреет сошедший Христос. Пусть в небе - и кольца Сатурна, И млечных путей серебро,- Кипи фосфорически бурно, Земли огневое ядро! И ты, огневая стихия, Безумствуй, сжигая меня, Россия, Россия, Россия,- Мессия грядущего дня!

Луна двурога. Блестит ковыль. Бела дорога. Летает пыль. Летая, стая Ночных сычей - Рыдает в дали Пустых ночей. Темнеют жерди Сухих осин; Немеют тверди... Стою - один. Здесь сонный леший Трясется в прах. Здесь - конный, пеший Несется в снах. Забота гложет; Потерян путь. Ничто не сможет Его вернуть. Болота ржавы: Кусты, огни, Густые травы, Пустые пни!

Поля моей скудной земли Вон там преисполнены скорби. Холмами пространства вдали Изгорби, равнина, изгорби! Косматый, далекий дымок. Косматые в далях деревни. Туманов косматый поток. Просторы голодных губерний. Просторов простертая рать: В пространствах таятся пространства. Россия, куда мне бежать От голода, мора и пьянства? От голода, холода тут И мерли, и мрут миллионы. Покойников ждали и ждут Пологие скорбные склоны. Там Смерть протрубила вдали В леса, города и деревни, В поля моей скудной земли, В просторы голодных губерний.

Мне снились: и море, и горы... Мне снились... Далекие хоры Созвездий Кружились В волне мировой... Порой метеоры Из высей катились, Беззвучно Развеявши пурпурный хвост надо мной. Проснулся — и те же: и горы, И море... И долгие, долгие взоры Бросаю вокруг. Всё то же... Докучно Внимаю, Как плачется бездна: Старинная бездна лазури; И — огненный, солнечный Круг. Мои многолетние боли — Доколе?.. Чрез жизни, миры, мирозданья За мной пробегаете вы? В надмирных твореньях,— В паденьях — Течет бытие... Но — о Боже!— Сознанье Всё строже, всё то же — Всё то же Сознанье Мое.

На мотив из Брюсова Время плетется лениво. Всё тебя нету да нет. Час простоял терпеливо. Или больна ты, мой свет? День-то весь спину мы гнули, а к девяти я был здесь... Иль про меня что шепнули?.. Тоже не пил праздник весь... Трубы гремят на бульваре. Пыль золотая летит. Франтик в истрепанной паре, знать, на гулянье бежит. Там престарелый извозчик парня в участок везет. Здесь оборванец разносчик дули и квас продает. Как я устал, поджидая!.. Злая, опять не пришла... Тучи бледнеют, сгорая. Стелется пыльная мгла. Вечер. Бреду одиноко. Тускло горят фонари. Там... над домами... далеко узкая лента зари. Сердце сжимается больно. Конка протяжно звенит. Там... вдалеке... колокольня образом темным торчит.

Ты опять у окна, вся доверившись снам, появилась... Бирюза, бирюза заливает окрестность... Дорогая, луна - заревая слеза - где-то там в неизвестность скатилась. Беспечальных седых жемчугов поцелуй, о пойми ты!.. Меж кустов, и лугов, и цветов струй зеркальных узоры разлиты... Не тоскуй, грусть уйми ты! Дорогая, о пусть стая белых, немых лебедей меж росистых ветвей на струях серебристых застыла - одинокая грусть нас туманом покрыла. От тоски в жажде снов нежно крыльями плещут. Меж цветов светляки изумрудами блещут. Очерк белых грудей на струях точно льдина: это семь лебедей, это семь лебедей Лоэнгрина - лебедей Лоэнгрина.

Автору "Будем как Солнце" Солнцем сердце зажжено. Солнце - к вечному стремительность. Солнце - вечное окно в золотую ослепительность. Роза в золоте кудрей. Роза нежно колыхается. В розах золото лучей красным жаром разливается. В сердце бедном много зла сожжено и перемолото. Наши души - зеркала, отражающие золото.

С. Н. Величкину Окрестность леденеет Туманным октябрем. Прокружится, провеет И ляжет под окном,- И вновь взметнуться хочет Большой кленовый лист. Депешами стрекочет В окне телеграфист. Служебный лист исчертит. Руками колесо Докучливое вертит, А в мыслях - то и се. Жена болеет боком, А тут - не спишь, не ешь, Прикованный потоком Летающих депеш. В окне кустарник малый. Окинет беглый взгляд - Протянутые шпалы В один тоскливый ряд, Вагон, тюки, брезенты Да гаснущий закат... Выкидывает ленты, Стрекочет аппарат. В лесу сыром, далеком Теряются пески, И еле видным оком Мерцают огоньки. Там путь пространства чертит. Руками колесо Докучливое вертит; А в мыслях - то и се. Детишки бьются в школе Без книжек (где их взять!): С семьей прожить легко ли Рублей на двадцать пять:- На двадцать пять целковых - Одежа, стол, жилье. В краях сырых, суровых Тянись, житье мое!- Вновь дали мерит взором:- Сырой, осенний дым Над гаснущим простором Пылит дождем седым. У рельс лениво всхлипнул Дугою коренник, И что-то в ветер крикнул Испуганный ямщик. Поставил в ночь над склоном Шлагбаум пестрый шест: Ямщик ударил звоном В простор окрестных мест. Багрянцем клен промоет - Промоет у окна. Домой бы! Дома ноет, Без дел сидит жена,- В который раз, в который, С надутым животом!.. Домой бы! Поезд скорый В полях вопит свистком; Клокочут светом окна - И искр мгновенный сноп Сквозь дымные волокна Ударил блеском в лоб. Гремя, прошли вагоны. И им пропел рожок. Зеленый там, зеленый, На рельсах огонек...- Стоит он на платформе, Склонясь во мрак ночной,- Один, в потертой форме, Под стужей ледяной. Слезою взор туманит. В костях озябших - лом. А дождик барабанит Над мокрым козырьком. Идет (приподнял ворот) К дежурству - изнемочь. Вдали уездный город Кидает светом в ночь. Всю ночь над аппаратом Он пальцем в клавиш бьет. Картонным циферблатом Стенник ему кивнет. С речного косогора В густой, в холодный мрак Он видит - семафора Взлетает красный знак. Вздыхая, спину клонит; Зевая над листом, В небытие утонет, Затянет вечным сном Пространство, время. Бога И жизнь, и жизни цель - Железная дорога, Холодная постель. Бессмыслица дневная Сменяется иной - Бессмыслица дневная Бессмыслицей ночной. Листвою желтой, блеклой, Слезливой, мертвой мглой Постукивает в стекла Октябрьский дождик злой. Лишь там на водокачке Моргает фонарек. Лишь там в сосновой дачке Рыдает голосок. В кисейно-нежной шали Девица средних лет Выводит на рояли Чувствительный куплет.

В лепестке лазурево-лилейном Мир чудесен. Все чудесно в фейном, вейном, змейном Мире песен. Мы - повисли, Как над пенной бездною ручей. Льются мысли Блесками летающих лучей.

Ей, помчались! Кони бойко Бьют копытом в звонкий лед: Разукрашенная тройка Закружит и унесет. Солнце, над равниной кроясь, Зарумянится слегка. В крупных искрах блещет пояс Молодого ямщика. Будет вечер: опояшет Небо яркий багрянец. Захохочет и запляшет Твой валдайский бубенец. Ляжет скатерть огневая На холодные снега, Загорится расписная Золотистая дута. Кони встанут. Ветер стихнет. Кто там встретит на крыльце? Чей румянец ярче вспыхнет На обветренном лице? Сядет в тройку. Улыбнется. Скажет: «Здравствуй, молодец!» И опять в полях зальется Вольным смехом бубенец.

Ты - тень теней... Тебя не назову. Твое лицо - Холодное и злое... Плыву туда - за дымку дней - зову, За дымкой дней,- нет, не Тебя: былое,- Которое я рву (в который раз), Которое,- в который Раз восходит,- Которое,- в который раз алмаз - Алмаз звезды, звезды любви, низводит. Так в листья лип, Провиснувшие,- Свет Дрожит, дробясь, Как брызнувший стеклярус; Так,- в звуколивные проливы лет Бежит серебряным воспоминаньем: парус... Так в молодой, Весенний ветерок Надуется белеющий Барашек; Так над водой пустилась в ветерок Летенница растерянных букашек... Душа, Ты - свет. Другие - (нет и нет!) - В стихиях лет: Поминовенья света... Другие - нет... Потерянный поэт, Найди Ее, потерянную где-то. За призраками лет - Непризрачна межа; На ней - душа, Потерянная где-то... Тебя, себя я обниму, дрожа, В дрожаниях растерянного света.

Со мной она — Она одна. В окнах весна. Свод неба синь. Облака летят. А в церквах звонят; «Дилинь динь-динь...» В черном лежу сюртуке, С желтым — С желтым Лицом; Образок в костяной руке. Дилинь бим-бом! Нашел в гробу Свою судьбу. Сверкнула лампадка. Тонуть в неземных Далях — Мне сладко. Невеста моя зарыдала, Крестя мне бледный лоб. В креповых, сквозных Вуалях Головка ее упала — В гроб... Ко мне прильнула: Я обжег ее льдом. Кольцо блеснуло На пальце моем. Дилинь бимбом!

Кротко крадешься креповым трэном, Растянувшись, как дым, вдоль паркета; Снеговым, неживым манекеном, Вся в муар серебристый одета. Там народ мой - без крова; суровый Мой народ в униженье и плене. Тяжелит тебя взор мой свинцовый. Тонешь ты в дорогом валансьене. Я в полях надышался свинцами. Ты - кисейным, заоблачным мифом Пропылишь мне на грудь кружевами, Изгибаясь стеклярусным лифом. Или душу убил этот грохот? Ты молчишь, легкий локон свивая. Как фонтан, прорыдает твой хохот, Жемчуговую грудь изрывая. Ручек матовый мрамор муаром Задымишь, запылишь. Ты не слышишь? Мне в лицо ароматным угаром Ветер бледнопуховый всколышешь.

Ушел я раннею весной. В руках протрепетали свечи. Покров линючей пеленой Обвил мне сгорбленные плечи, И стан — оборванный платок. В надорванной груди — ни вздоха. Вот приложил к челу пучок Колючего чертополоха; На леденистое стекло Ногою наступил и замер... Там — время медленно текло Средь одиночных, буйных камер. Сложивши руки, без борьбы, Судьбы я ожидал развязки. Безумства мертвые рабы Там мертвые свершали пляски: В своих дурацких колпаках, В своих ободранных халатах, Они кричали в желтый прах, Они рыдали на закатах. Там вечером,— и нем, и строг — Вставал над крышами пустыми Коралловый, кровавый рог В лазуревом, но душном дыме. И как повеяло весной, Я убежал из душных камер; Упился юною луной; И средь полей блаженно замер; Мне проблистала бледность дня; Пушистой вербой кто-то двигал; Но вихрь танцующий меня Обсыпал тучей льдяных игол. Мне крова душного не жаль. Не укрываю головы я. Смеюсь — засматриваюсь вдаль: Затеплил свечи восковые, Склоняясь в отсыревший мох; Кидается на грудь, на плечи — Чертополох, чертополох: Кусается,— и гасит свечи. И вот свеча моя, свеча, Упала — в слякоти дымится; С чела, с кровавого плеча Кровавая струя струится. Лежу... Засыпан в забытье И тающим, и нежным снегом, Слетающим — на грудь ко мне, К чуть прозябающим побегам.

В небе туча горит янтарем, Мглой курится. На туманном утесе забила крылом белоснежная птица. Водяная поет. Волоса распускает. Скоро солнце взойдет, и она, будто сказка, растает. И невольно грустит. И в алмазах ресницы. Кто-то, милый, кричит. Это голос восторженной птицы. На морскими сапфирами рыбьим хвостом старец старый трясет, грозовой и сердитый. Скоро весь он рассеется призрачным сном, желто-розовой пеной покрытый. Солнце тучу перстом огнезарным пронзило. И опять серебристым крылом эта птица забила.

Рой отблесков. Утро: опять я свободен и волен. Открой занавески: в алмазах, в огне, в янтаре Кресты колоколен. Я болен? О нет — я не болен. Воздетые руки горе на одре — в серебре. Там в пурпуре зори, там бури — и в пурпуре бури. Внемлите, ловите: воскрес я — глядите: воскрес. Мой гроб уплывет — золотой в золотые лазури. Поймали, свалили; на лоб положили компресс.

Жили-были я да он: Подружились с похорон. Приходил ко мне скелет Много зим и много лет. Костью крепок, сердцем прост — Обходили мы погост. Поминал со смехом он День веселых похорон:— Как несли за гробом гроб, Как ходил за гробом поп: Задымил кадилом нос. Толстый кучер гроб повез. «Со святыми упокой!» Придавили нас доской. Жили-были я да он. Тили-тили-тили-дон!