Все стихи Сергея Городецкого

Белокаменны палаты, Стопудовая краса. Мчатся сани-самокаты, Не жалей коню овса! Почерневшая избенка, В лежку праздники идут. Пухнут десны у ребенка. Что же хлеба не везут?

Зачем ты нем? Скажи хоть что-нибудь! Пустынник белый беспредельных вод, Куда ты держишь своей безумный путь? — Маяк отчаянья меня зовет. Но вод его боятся корабли, Под ним — громады черного кремня. Ты разобьешься, не узнав земли... — Я разобьюсь. Земля не для меня. Зачем же ты уходишь в океан? Зачем гневишь высокую звезду? Зачем ты в белый облачен туман? — Я с неба безнадежности иду. Иль разлучиться небу жаль с тобой, Или тебе блаженства в мире нет,— О чем же небо в грусти голубой? — О том, что близок на земле рассвет.

Я полюбил тебя в янтарный день, Когда, лазурью светозарной Рожденная, сочилась лень Из каждой ветки благодарной. Белело тело, белое, как хмель Кипучих волн озерных. Тянул, смеясь, веселый Лель Лучи волосьев черных. И сам Ярила пышно увенчал Концы волос зеленой кроной И, заплетая, разметал В цвету лазурном цвет зеленый.

Беспредельна даль поляны. Реет, веет стог румяный, Дионисом осиянный. И взывает древле-дико Ярость солнечного лика, Ярость пламенного крика: В хороводы, в хороводы, О, соборуйтесь, народы, Звезды, звери, горы, воды! Вздымем голос хороводный И осеем свод бесплодный Цветом радости народной. Древний хаос потревожим, Космос скованный низложим,- Мы ведь можем, можем, можем! Только пламенней желанья, Только ярче ликованья,- Расколдуем мирозданье! И предвечности далекой Завопит огонь безокой Над толпою тайноокой, И заплещет хаос пенный, Возвращенный и бессменный, Вырываясь из вселенной.

Застрекотала птица в голых ветках. И люди в темных, тесных клетках На солнце, к окнам, как ростки, От вешней тянутся тоски. И ты, росток, стремительный и дикий, Ты, сердце, пламенные клики Услышав в небе над собой, Сорвавшись, мчишься в светлый бой.

(Городская) Вся измучилась, устала, Мужа мертвого прибрала, Стала у окна. Высоко окно подвала, Грязью стекла закидала Ранняя весна. Подышать весной немножко, Поглядеть на свет в окошко: Ноги и дома. И, по лужам разливаясь, Задыхается, срываясь, Алая кайма. Ноют руки молодые, Виснут слезы горевые, Темнота от мук. Торжествует, нагло четок, Конок стук и стук пролеток, Деревянный стук.

(Деревенская) Выступала по рыжим проталинам, Растопляла снеги голубы, Подошла к обнищалым завалинам, Постучала в окошко избы: "Выйди, девка, веселая, красная! Затяни золотую косу, Завопи: "Ой, весна, ой, прекрасная, Наведи на лицо мне красу!"" И выходит немытая, тощая: "Ох, Белянка, Белянка, прощай! Осерчала ты, мать Пирогощая, Богородица-мать, не серчай! Лупоглазую телку последнюю - Помогай нам Никола!- продам. За лесок, на деревню соседнюю Поведу по весенним следам!"

(Монастырская) Звоны-стоны, перезвоны, Звоны-вздохи, звоны-сны. Высоки крутые склоны, Крутосклоны зелены. Стены выбелены бело: Мать игуменья велела! У ворот монастыря Плачет дочка звонаря: "Ах ты, поле, моя воля, Ах, дорога дорога! Ах, мосток у чиста поля, Свечка Чиста Четверга! Ах, моя горела ярко, Погасала у него. Наклонился, дышит жарко, Жарче сердца моего. Я отстала, я осталась У высокого моста, Пламя свечек колебалось, Целовалися в уста. Где ты, милый, лобызаный, Где ты, ласковый такой? Ах, пары весны, туманы, Ах, мой девичий спокой!" Звоны-стоны, перезвоны, Звоны-вздохи, звоны-сны. Высоки крутые склоны, Крутосклоны зелены. Стены выбелены бело. Мать игуменья велела У ворот монастыря Не болтаться зря!

Жутко мне от вешней радости, От воздушной этой сладости, И от звона, и от грома Ледолома На реке Сердце бьется налегке. Солнце вешнее улыбчиво, Сердце девичье узывчиво. Эта сладкая истома Незнакома И страшна,- Пала на сердце весна! Верба, ягода пушистая, Верба, ласковая, чистая! Я бы милого вспугнула, Хлестанула, Обожгла, В лес кружиться увела! Я бы, встретивши кудрявого, Из-за облака дырявого Вихрем волосы раздула И шепнула: "Милый, на! Чем тебе я не весна?"

От гор ложатся тени В пурпурный город мой. Незримые ступени Проходят час немой. И звон соборов важных Струится в вышину, Как шепот лилий влажных, Клонящихся ко сну. И тихо тают дымы Согревшихся жилищ, И месяц пилигримом Выходит, наг и нищ. Птенцов скликают птицы И матери — детей. Вот вспыхнут звезд ресницы Потоками лучей. Вот вздрогнет близкой ночи Уютное крыло, Чтоб всем, кто одиночит, От сердца отлегло.

Весь от солнца темно-рыжий, Весь иссохший с рук до ног, Он стоит в болотной жиже, Он от зноя изнемог. Сверху жжет, а снизу мочит, Спину мокрую согнув, Он с рассвета вплоть до ночи Рис сажает по зерну. Тяжесть в членах онемелых, Задурманил пар воды, Но от зерен этих белых Будут новые пуды. За двенадцатичасовый Нестерпимый этот труд Недоваренного плова В полдень горсть ему дадут. И стаканчик чаю малый Самоварщик полевой Даст устам его усталым, Сам от зноя чуть живой. По садам сверкают розы. Зацветают миндали, Ветер запахом мимозы Веет где-то там, вдали. Ты ж опять в свое болото Из-под плетки торопись, Чтоб смертельною работой Добывать для сытых рис. Рису много! Зорким оком Не окинешь всех полян! Но — велик аллах с пророком!— Всей землей владеет хан! Он насыпал рис в коробки, И навьюченный амбал, Как верблюд, немой и робкий, В порт, согнувшись, побежал. Там на черном клюве-кране, Неприступен и угрюм, Рис поднимет англичанин И опустит в жадный трюм. Кто-то новые мильоны Занесет себе в доход, И опять в свой пар зеленый Раб с проклятьями бредет. Но в горах, в долинах сонных, Как ручей, бежит молва: У народов угнетенных Есть отечество — Москва.

Лунного облика отблеск медлительный близко-далек. Снег ослепляющий белым безмолвием горы облек. Сад не шелохнется. Стройные тополи храм возвели. Ласково стелется звуком неслышимым шепот земли. Там, за пустынями, за перевалами, за тишиной, Даль беспредельная, Русь необъятная, город родной! Вдруг зовом горлинки капли звенящие канули в тишь. Слушаю, слушаю! Это, любимая, ты говоришь! С точным хронометром в мигах и вечности я властелин. В лунном сиянии стрелка торопится: Двадцать один! Но по московскому счету державному дышит земля. Час восемнадцатый к нам приближается с башни Кремля. Весть долгожданная, победоносная в мир понеслась: Сила враждебная нашему воинству снова сдалась! Вновь сокол-колокол девять раз вылетит — грянет Москва! Залпов торжественных вспыхнет могучая миру молва. Где же, пустыни, вы, дали бескрайние? Сжались вы вдруг! С Красною площадью вплавлен я в праздничный дружеский круг. Небо колышется. Света полотнища ловит зенит. Солнца знаменами тьму побежденную слава казнит. Где б ни скитался ты, сердце московское рдеет в тебе. Весь ты бросаешься к новому подвигу, к новой борьбе. В хоре торжественном залпы сливаются с сердцем твоим. С Красною Армией ты, самый маленький, непобедим! В хоре с народами ты, полон радости, слово берешь. Песню о родине, песню о партии громко поешь.

Молчат огромные дома О том, что этот мир — тюрьма. И вывески кричат о том, Что этот мир — публичный дом, Где продается каждый сон, А кто не продан, тот смешон. Железных фабрик силуэт Кричит о том, что воли нет. Что эти кубы из камней Сдавили бешенство огней. Заре запели петухи. Порозовели стен верхи. Не отрываясь от земли, Качнулись в море корабли. Вспорхнул и замер легкий шквал. Седой газетчик пробежал, Вонзая в сонный мозг людей Пустые вести площадей. Валы согбенные сплотив, Грохочет утренний прилив. В ущелья улиц, под дома Бежит испуганная тьма. И, как бушующий народ, Из алых волн встает восход. Мильоны огненных знамен Вздымает в зыбь ночную он. И, как трибун перед толпой, С последней речью боевой, С могучим лозунгом: «Живи!» Выходит солнце, все в крови.

Городские дети, чахлые цветы, Я люблю вас сладким домыслом мечты. Если б этот лобик распрямил виски! Если б в этих глазках не было тоски! Если б эти тельца не были худы, Сколько б в них кипело радостной вражды! Если б эти ноги не были кривы! Если б этим детям под ноги травы! Городские дети, чахлые цветы! Все же в вас таится семя красоты. В грохоте железа, в глухоте камней Вы одна надежда, вы всего ясней!

Ах ты, Ванечка-солдатик, Размалиновый ты мой! Вспоминается мне братик Перед бунтом и тюрьмой. Вот такой же был курносый Сероглазый миловид, Только глаз один раскосый Да кругом лица обрит. Вместе знамя подшивали, Буквы клеили на нем. Знали: сбудем все печали, Только площадь перейдем. Белошвейня мне постыла, Переплетная - ему. Сердце волею заныло, Ну-ка, душу подыму! Только почту миновали И к собору подошли, Серой тучей наскакали, Словно встали из земли. Жгли, давили, не жалели, Вот такие же, как ты... Прочь, солдат, с моей постели! Память горше бедноты! Вот такие же хлестали Беззащитную гурьбу. Что глаза мои видали, Не забуду и в гробу. Уходи, солдат проклятый! Вон он, братик, за тобой Смотрит, чахлый, бледноватый, Из постели гробовой.

Должно быть, жизнь переломилась, И полпути уж пройдено, Все то, что было, с тем, что снилось, Соединилося в одно. Но словно отблеск предрассветный На вешних маковках ракит, Какой-то свет, едва заметный, На жизни будущей лежит.

Не воздух, а золото, Жидкое золото Пролито в мир. Скован без молота - Жидкого золота Не движется мир. Высокое озеро, Синее озеро Молча лежит. Зелено-косматое, Спячкой измятое, В воду глядит. Белые волосы, Длинные волосы Небо прядет. Небо без голоса, Звонкого голоса, Молча прядет.

Золотая и немая, Затаилась тишина. Песням спрятанным внимая, Я иду как в чарах сна. Листья тихо улетают С засыпающих ветвей. И минуты жизни тают, Жизни песенной моей.

Приземисты, мрачны, стоят корпуса. Я в эти жилища вошел, словно в сон, Ужаснее Дантова ада был он. Все попрано: правда, и жизнь, и краса! Сырой коридор. С облупившихся стен Холодные, грязные капли текут. За что же рабочие замкнуты тут, В бессовестный этот, безвыходный плен? За низкими, злыми дверьми, как в тюрьме, Угрюмые камеры. Каменный пол. И ползают дети. А воздух тяжел. И окна не к солнцу, а к стенам и тьме. В лохмотьях сидит исхудалая мать. В мангале картофель закопан в золу. И жадный мышонок ютится в углу: Голодным голодных не стать понимать! Среди неподвижной, глухой тишины Лишь с фабрики слышен машины напев, Как будто там стонет закованный лев. Я стал у порога. И хлынули сны. Раздвинулись стены. Раскинулся сад. Просторные, светлые встали дома. Как будто решила природа сама Построить в мгновенье невиданный град. И кто-то подходит:— Смотри, как живем! Вот зал. Вот читальня. Здесь школа. Здесь врач. Котельщик и слесарь, тартальщик и ткач — Здесь каждый обласкан народным теплом. Вдруг сторож толкает:— Проснись, господин! — И вправду, товарищ, я словно уснул... Но слышишь ты фабрики радостный гул? Мы скоро проснемся. И все как один!

На поле, за горкой, где горка нижает, Где красные луковки солнце сажает, Где желтая рожь спорыньей поросла, Пригнулась, дымится избенка седая, Зеленые бревна, а крыша рудая, В червонную землю давненько вросла. Хихикает, морщится темный комочек, В окошке убогом колдун-колдуночек, Бородка по ветру лети, полетай. Тю-тю вам, красавицы, девки пустые, Скончались деньки, посиделки цветные, Ко мне на лужайку придешь невзначай. Приступишь тихоней: водицы напиться Пожалуйте, дяденька, сердце стыдится... Иди, напивайся, проси журавля. Журавль долгоспинный, журавлик высокий, Нагнися ко мне, окунися в истоки, Водицы студеной пусти-ка, земля. Бадья окунется, журавль колыхнется, Утробушка-сердце всполохнет, забьется: Кого-то покажет живая струя! Курчавенький, русый, веселый, являйся, Журавлик, качайся, скорей подымайся, Во на тебе алая лента моя.

Тебя сбирала девушка нагая По зарослям благоуханной Явы. Как ящерицу, дико обжигая, Ей кожу рыжей сделал луч кудрявый. Замучена полуденной работой, К любовнику, такому же нагому, Она бежала в лунное болото, К сплетенному из вешних прутьев дому. И там кричали, радуясь, как дети, Что труд прошел, а ночь еще продлится, Показывая на жемчужном свете Блестящие от долгой ласки лица. С утра голландец с ремешковой плеткой На пристани следил за упаковкой Клейменых ящиков — и кровью кроткой Окрашивал тугую плетку ловко. Потом с валов могучих океана Корабль срезал бунтующую пену, Пока в каюте мягкой капитана Купцы высчитывали вес и цену. До пристани, закутанной в туманы, Томились, гордо засыпая, зерна. А там, на Яве, кровяные раны На девушке горели рыже-черной... Любуешься порою, как в фарфоре Кипит с отливом золотистым кофе, И вдруг — в мозгу встает желаний море, И кровь томит тоска по катастрофе: Сломать насилье! Снять с дикарской воли Бесстыдство злое купли и продажи! Плетей не надо для цветов магнолий! Не надо солнцу океана стражи! Отмстить за бешенство бичей ременных! Пусть хищники в туман уйдут кровавый! Да здравствует свобода угнетенных Во всех краях и на болотах Явы!

В пыльном дыме скрип: Тянется обоз. Ломовой охрип: Горла не довез. Шкаф, диван, комод Под орех и дуб. Каплет тяжкий пот С почернелых губ. Как бы не сломать Ножки у стола!.. Что ж ты, водка-мать, Сердца не прожгла?

Любуются богатые Пустыми красотами, Блуждая взором любящим По заревам затрат. А нищие подслеповатые С разъеденными ртами Шевелятся под рубищем У мраморных палат.

Миром оплетенные, Туманами окутаны, Пустыней разделенные, Пространствами опутаны, Во времени томительном Несемся, обнищалые, И в блеске освежительном Горят нам зори алые. Ах, если бы закатами Заря не озаряла нас, Всегдашними утратами Судьба бы испугала нас. Погасли б мы, печальные, Стесненные ущельями, И тьмы небес опальные Всполохнули б весельями.

Теплый запах левкоя, Тишина и луна, Но отрада покоя Нам еще не дана. Жизнь безудержно мчится Средь затиший и бурь, Юным счастьем лучится И зовет на борьбу. Если шаг свой замедлишь, Если сдержишь полет - Неотступен и въедлив, Страх тебя обоймет. Если ж крылья расправишь Вихрям злым вопреки, Солнцем к счастью и славе Полетишь напрямки.

Я должен всё уразуметь, Всё распознать и всё разведать, Зачем нам мед, зачем нам медь, Где пораженье, где победа. Не подгоняет смерти плеть, Не любопытство мучит деда. Необходимо мне успеть Потомкам опыт свой поведать. Ведь умудрили тех, кто стар, Трех войн губительных пожар, Трех революций дерзновенье. Мы мертвой и живой воды Испили в годах молодых, Чтоб знать, которая вкуснее.

Земля еще под пологом Предутренних теней. А окна фабрик светятся В морозной темноте. Зачахли сиротливые И звезды и созвездия Над трубами, дымящими В глазницы высоте. И льются, льются нищие, Закутаны лохмотьями, Ругаясь на ходу. И пасть глотает черная Чешуйчатый поток, Ползучую змею. Уж пять часов привычных, Скрипя, часы фабричные Ударили, крича. Пять яростных ударов Кричащего бича. Пять ран в пустое сердце Прилипшего к одру Глушительного сна. Пять тысяч острых ран В густую чешую Сползающей змеи С нагретого одра. Уж скоро солнце зимнее Над каменной стеной Покажет, озираясь, Морозное лицо, Омытое в крови. И в грохоте и рокоте Завертятся, закружатся Колеса и ремни, Глумясь и издеваясь Над жизнью каторжан.

Смерть Настанет час, когда меня не станет, Помчатся дни без удержу, как все. Все то же солнце в ночь лучами грянет И травы вспыхнут в утренней росе. И человек, бесчисленный, как звезды, Свой новый подвиг для меня начнет. Но песенка, которую я создал, В его трудах хоть искрою блеснет.

Нищая Тульской губернии Встретилась мне на пути. Инея белые тернии Тщились венок ей сплести. День был морозный и ветреный, Плакал ребенок навзрыд, В этой метелице мертвенной Старою свиткой укрыт. Молвил я: "Бедная, бедная! Что ж, приими мой пятак!" Даль расступилась бесследная, Канула нищая в мрак. Гнется дорога горбатая. В мире подветренном дрожь. Что же ты, Тула богатая, Зря самовары куешь? Что же ты, Русь нерадивая, Вьюгам бросаешь детей? Ласка твоя прозорливая Сгинула где без вестей? Или сама ты заброшена В тьму, маету, нищету? Горе незвано, непрошено, Треплет твою красоту? Ну-ка, вздохни по-старинному, Злую помеху свали, Чтобы опять по-былинному Силы твои расцвели!

О, как радостно и молодо Под рабочим взмахом молота! Ослепляет до слепа Блеск крестьянского серпа, Расцвести красно и зелено Миру волей нашей велено. На столетия просека Пролегла для человека. Серп и молот всем несут Небывалый праздник - труд.

Голосом огненным горы раздвину, Кину Ярому Северу слово любовное. Здравствуй, могучее, единокровное Племя певцов! Крик твой нов, Звук твой дик, Твой язык — Зык колоколов. Мир обнищалый, Влажный от сукрови алой, Притих, Вздрогнуть готовый от песен твоих. Эй вы, орфеи сермяжные, Соловьища лесные, овражные, Черных полей голытьба! Песней натужьте лохматую грудь! Подступила судьба Сладко, привольно, как Волга, вздохнуть Всеми мехами груди миллионов, Намозоленной бременем стонов. Эй вы, орфеи рогожные! Грохнули двери острожные, Цепи разверзлись, и вышел боян, Юн, лучеок, кучеряв и румян. Крик его нов. Звук его дик. Язык — Зык колоколов. Средь колокольчиков, нежных бубенчиков, Иверней-птенчиков, Малых малиновок, Тепленьких иволог Он милей милого, Он синей синего, Пахнет он небом, Медом и хлебом Из жарких печей. Песня свободная, лейся звончей!

...Нева, недобрая, немая, Оцепенела, утаив, Что, грязный лед приподнимая, Под ней ревет морской прилив. Люблю и нем. Нема и любит. И знает: радости земной Ничто мучительней не губит, Чем эта пытка тишиной...

В Гиляне, где в лазурь вплавляет Свои червонцы апельсин, Где цапля розою пылает В просторе рисовых долин, Где мчится дикая кобыла, Сбивая жемчуг с миндалей, Где жизнь еще не позабыла, Что тишина всего милей, Где волн синеющие четки В пугливых пальцах тростников Дрожат и гасят трепет кроткий В каспийской россыпи песков, Где под навесом туч дождливых Лежит сонливо город Решт, От лавок тесных и шумливых Не подымая рыжих вежд,— Промчалась буря по базарам, Смерчами дервиши прошли, Крича, что северным пожаром Зарделся берег Энзели. И Персия с глазами лани, Подняв испуганно чадру, Впилась в багряный флаг, в Гиляне На синем веющий ветру.

А. А. Г[ородецкой] 1 Прости меня, когда я грешен, Когда преступен пред тобой, Утешь, когда я безутешен, Согрей улыбкой молодой. О счастье пой, когда служу я Твоей волшебной красоте. В раю кружись со мной, ликуя, И бедствуй вместе в нищете. Делись со мной огнем и кровью, Мечтой, и горем, и трудом. Одной мы скованы любовью И под одним крестом идем. Одна звезда над нами светит, И наши сплетены пути. Одной тебе на целом свете Могу я вымолвить: "Прости!" 26 января 1916 2 О тебе, о тебе, о тебе Я тоскую, мое ликованье. Самой страшной отдамся судьбе, Только б ты позабыла страданье. Плачет небо слезами тоски, Звон дождя по садам пролетает. С яблонь снегом текут лепестки. Скорбь моя, как огонь, вырастает. Вот она охватила сады И зарю у озер погасила, Оборвала лучи у звезды, У вечерней звезды белокрылой. Ало-черным огнем озарен, Страшен свод. Но, смеясь и сияя, В высоте, как спасительный сон, Ты стоишь надо мной, дорогая. Я к тебе из томленья, из тьмы Простираю безумные руки. О, когда же увидимся мы И сольемся, как в пении звуки? 6 мая 1916, Ван

Из наших книг поймете вы, Что было в этот час, Когда над миром мрак завыл, На солнце ополчась, Когда от боли жизнь кричит Под топором орды, Когда народов палачи Убийствами горды. Пред сгустком мрака всех времен Мы не сомкнули век. И нами был оборонен От смерти человек. Тот человек, который в вас Так радостно возрос, Когда заря над ним зажглась Из-под кровавых гроз. Мы не жалели сил своих, Струили кровь в снега, Чтоб в этот все решивший миг Остановить врага. Мы с Волги и с Кавказских гор По всем своим фронтам Давали извергам отпор, Грозившим нам и вам. И гневно ринулись на них, И стали гнать их вон, Когда народных сил родник Разлился морем волн. Гнались за ними по следам, Неслись на их плечах, Врываясь в наши города, Повеженные в прах. Нас кровь встречала, и зола, И виселиц ряды, Детей истерзанных тела И женщин молодых. И разгромили мы врагов В победе мировой Для счастья будущих веков, Для счастья своего. Вы дали мрамор, сталь и медь Художникам своим, Чтоб подвиг наш запечатлеть И славные бои. Вы словом, новым и живым, Воспели наши дни, Но пламя то храните ль вы, Что мы в себе храним? Иль в тихом тлеете быту, Уютом опьянясь, И в вас огонь борьбы потух, Горящий солнцем в нас? Нет, нет, потомки! Наша кровь И ваше сердце жжет! Я вижу, вы готовы вновь Лететь на штурм высот. Вы завоюете пути Неведомых наук, Красою новой заблестит У вас и цвет, и звук. Ваш гений вспыхнет, как весна, И не умрет вовек, Сверкнет им каждая страна И каждый человек!

Ай, мой синий, васильковый да шелковый поясок! А на этом поясочке крепко стянут узелок. Крепко стянут да затянут милой ласковой моей - Крепче поручней железных, крепче тягостных цепей. Я гулял тогда на воле и ее любил, как свет. Рано утром на прощанье завязала мне привет. Полон силы неуемной, уезжал от милой я. "Помни, солнце, мой любимый, я всегда, везде твоя!" Ехал вольный, не доехал - угодил как раз в тюрьму, Брошен в склеп зеленоватый, в ледяную полутьму. Из углов смеются стены: "Посиди-ка тут один!" Но, стряхнувши грусть усмешкой, им в ответ приволья сын: "Был один бы, кабы не был да со мною поясок, А на этом поясочке да вот этот узелок. Был один бы, каб не чуял, что любимая вот тут, В самом сердце, где живые голоса гудят, поют. Был один бы, каб не ведал, что тюрьма людей полна, Что и в каменной неволе воля вольная вольна!" Ах, мой синий, васильковый да шелковый поясок! А на этом поясочке стянут милой узелок.

Как я любил тебя, родная, Моя Россия, мать свобод, Когда, под плетью изнывая, Молчал великий твой народ. В какой слепой и дикой вере Ждал воскресенья твоего! И вот всех тюрем пали двери, Твое я вижу торжество. Ты в праздник так же величава, Как прежде в рабской нищете, Когда и честь твоя и слава Распяты были на кресте. О вечном мире всей вселенной, О воле, братстве и любви Запела ты самозабвенно Народам, гибнущим в крови. Как солнце всходит от востока, Так от тебя несется весть, Что есть конец войне жестокой, Живая правда в людях есть. И близок день прекрасней рая, Когда враги, когда друзья, Как цепи, фронты разрывая, Воскликнут: "Истина твоя!" Как я люблю тебя, Россия, Когда над миром твой народ Скрижали поднял огневые, Скрижали вечные свобод.

Слепая мать глядит в окно, Весне морщинками смеется. Но сердце, горю отдано, Больней на солнце бьется. Не надо света и красы! Не надо вешней благодати! Считает мертвые часы Мой сын в далеком каземате.

Оточили кремневый топор, Собрались на зеленый ковер, Собрались под зеленый шатер, Там белеется ствол обнаженный, Там белеется липовый ствол. Липа, нежное дерево, липа - Липовый ствол Обнаженный. Впереди, седовласый, космат, Подвигается старый ведун. Пережил он две тысячи лун, Хоронил он топор. От далеких озер Он пришел. Ему первый удар В белый ствол. Вот две жрицы десятой весны Старику отданы. В их глазах Только страх, И, как ствол, их белеют тела. Так бела Только - нежное дерево - липа. Взял одну и повел, Опрокинул на ствол, Привязал. Просвистал топором - Залился голосок И упал. Так ударился первый удар. Подымали другие за ним Тот кровавый топор, Тот кремневый топор. В тело раз, В липу два Опускали И кровавился ствол, Принимая лицо. Вот черта - это нос, Вот дыра - это глаз. В тело раз, В липу два. Покраснела трава, Заалелся откос, И у ног В красных пятнах лежит Новый бог.

Молвил дождику закапать, Завернулась пыль. Подвязал дорожный лапоть, Прицепил костыль. И по этой по дороге Закатился вдаль, Окрестив худые ноги, Схоронив печаль.

Золотое осеннее солнце пронзало сады, Янтарем и кораллом горели на ветках плоды. Словно кто-то рассыпал, чтоб радовать сердце и взор, Драгоценные камни по склонам сверкающих гор. А в долине, где кровью еще отливала река, От решительной битвы с врагом отдыхали войска. У парчовой кибитки, где вождь на ковре почивал, Полководец враждебного войска покорно стоял. Думал он: «Я вчера еще был властелином земли, Перед кем же войска мои прахом безмолвным легли? Сколько стран я прошел, превращая их в пепел и дым, Почему ж изнемог перед этим народом простым? На челе от венца золотого болезненный след — Вот и все, что осталось от славы моей и побед!» Так он думал, взирая на склоны сверкающих гор, Вдруг зажегся испугом его умирающий взор. По тропинкам ручьями спускался в долину народ, Словно солнца лучи разливались с небесных высот. Много женщин, детей, и старух, и седых стариков В разноцветных одеждах, красивей весенних цветов. В каждом шаге их трепет горящих восторгом сердец, И на каждом из них из камней драгоценных венец. Много видел венцов побежденный в бою властелин, Но таких, как у них, не видал властелин ни один. Он вскричал: — Что я вижу? Не нового ль солнца восход? Победитель мой, вот он идет, венценосный народ! И на землю лицом он в испуге великом поник, И земля услыхала, как шепчет он слово «таджик»¹! Он не видел, как люди спешили к стоянкам бойцов, Как снимали корзины с плодами с кудрявых голов. Тяжелы были эти венцы, но памирский народ С давних дней до сих пор по горам в них спокойно идет. Ярких яблок рубин, винограда лучистый янтарь Как сверкают в корзинах теперь, так сверкали и встарь. Сладкий сок услаждал пехлеванов усталых уста. Радость взоров народов сияла, светла и чиста. Вышел вождь-победитель, и вождь побежденный вскричал: — Твой народ — венценосец! Таджик он!..— и мертвым упал. — Меч неправ твой несчастный! Но правду сказал твой язык: Кто увенчан любовью к отчизне, тот вправду таджик! Кто отвагой увенчан, кто страха не знает в боях, Тот поистине может таджиком назваться в веках! Так сказал победитель и вышел к народу на пир, А счастливое имя таджиков запомнил весь мир.

Напрасно ищешь тишины: В живой природе нет покоя. Цветенье трав и смерть героя, Восторг грозы и вой луны, Туч электронных табуны, Из улья вешний вылет роя, Вулкана взрыв и всплеск прибоя В тебе таинственно равны. Нирваны нет. Везде тревога! Ревет у твоего порога Полночных хаосов прилив. Не бойся никакой Голгофы. Весь мир плененной бурей жив, Как твоего сонета строфы.

Вот и пятый день подходит, И пройдет, уйдет, как все. Видно, поровну отводит Время горю и красе. Красоты я знал немало И все больше ждал да ждал. Горя будто не бывало - Только слух о нем слыхал. Вот и выпало на долю Выпить горькое вино, Посмотреть на синю волю Сквозь железное окно. И смотрю: она всё та же. Да уж я-то не такой! Но меня ли силе вражьей Надо сжать своей рукой? Пусть одни уста остынут, Эти очи отцветут, А вот те повязки скинут, А вот эти оживут. Камень сверху оторвался - Убыль верху, прибыль там, Где раскат его раздался По долинам и горам. Сизый облак наклонился, Сила вылилась дождем - Свод пустынный прояснился, А хлеба поют: взойдем! Так и всё на этом свете, И на всяком свете так: Иссякают силы эти - Восхожденью новых - знак. Мы же, маленькие звенья, Сохраняем череду: "Ты прошел, сосед?" - "Прощенье!" "Ты идешь, сосед?" - "Иду!"

В горенке малой У бабы беспалой Детей несудом. Зайдет ли прохожий, Засунется ль леший, На свежей рогоже, Алее моркови, Милует и тешит; Ей всякое гоже, С любым по любови, Со всяким вдвоем. Веселая хата У бабы беспалой. Роятся ребята, Середний и малый, Урод и удалый, Помене, поболе, На волюшке-воле. Отцов позабыла. Пришел и посеял, Кручину затеял, Кручину избыла, И томятся губы, Засуха постыла, Пустыни не любы. - Где батько мой, мамо? - За тучами, тамо, Где ветер ночует. - Где батя, родная? - За теми лугами, Где речка лесная Истоки пестует. - Где, мамо, родимый? - За теми ночами, Любимый, Где месяц жарует. Весною зеленой У ярочки белой Ягненок роженый; У горлинки сизой Горленок ядреный; У пегой кобылы Яр-тур жеребенок; У бабы беспалой Невиданный малый: От верха до низа Рудой, пожелтелый, Не, не, золоченый! Ярила! НИЩАЯ Нищая Нищая Тульской губернии Встретилась мне на пути. Инея белые тернии Тщились венок ей сплести. День был морозный и ветреный. Плакал ребенок навзрыд, В этой метелице мертвенной Старою свиткой укрыт. Молвил я:- Бедная, бедная! Что ж,- приими мой пятак!- Даль расступилась бесследная, Канула нищая в мрак. Гнется дорога горбатая. В мире подветренном дрожь. Что же ты, Тула богатая, Зря самовары куешь? Что же ты, Русь нерадивая, Вьюгам бросаешь детей? Ласка твоя прозорливая Сгинула где без вестей? Или сама ты заброшена В тьму, маету, нищету? Горе, незванно, непрошенно, Треплет твою красоту? Ну-ка, вздохни по-старинному! Злую помеху свали! Чтобы опять по-былинному Силы твои расцвели!