Все стихи Ивана Козлова

В пространстве я плыву сухого океана; Ныряя в зелени, тону в ее волнах; Среди шумящих нив я зыблюся в цветах, Минуя бережно багровый куст бурьяна. Уж сумрак. Нет нигде тропинки, ни кургана; Ищу моей ладье вожатую в звездах, Вот облако блестит;— заря на небесах... О, нет!— то светлый Днестр,— то лампа Аккермана. Как тихо! постоим: далеко слышу я, Как вьются журавли; в них сокол не вглядится; Мне слышно — мотылек на травке шевелится, И грудью скользкою в цветах ползет змея. Жду голоса с Литвы — туда мой слух проникнет... Но едем,— тихо всё — никто меня не кликнет.

А. С. Пушкину¹ But I have lived and have not lived in vain.² Среди Альбиона туманных холмов, В долине, тиши обреченной, В наследственном замке, под тенью дубов, Певец возрастал вдохновенной. И царская кровь в вдохновенном текла³, И золота много судьбина дала; Но юноша гордый, прелестный,— Высокого сана светлее душой, Казну его знают вдова с сиротой, И звон его арфы чудесный. И в бурных порывах всех чувств молодых Всегда вольнолюбье дышало, И острое пламя страстей роковых В душе горделивой пылало. Встревожен дух юный; без горя печаль За призраком тайным влечет его вдаль — И волны под ним зашумели! Он арфу хватает дрожащей рукой, Он жмет ее к сердцу с угрюмой тоской: Таинственно струны звенели. Скитался он долго в восточных краях И чудную славил природу; Под радостным небом в душистых лесах Он пел угнетенным свободу; Страданий любви исступленной певец, Он высказал сердцу все тайны сердец, Все буйных страстей упоенья; То радугой блещет, то в мраке ночном Сзывает он тени волшебным жезлом — И грозно-прелестны виденья. И время задумчиво в песнях текло; И дивные песни венчали Лучами бессмертья младое чело,— Но мрака с лица не согнали. Уныло он смотрит на свет и людей; Он бурно жизнь отжил весною своей, Надеждам он верить страшится; Дум тяжких, глубоких в нем видны черты; Кипучая бездна огня и мечты — Душа его с горем дружится. Но розы нежнее, свежее лилей Мальвины красы молодые, Пленительны взоры сапфирных очей И кудри ее золотые; Певец, изумленный, к ней сердцем летит, Любви непорочной звезда им горит,— Увядшей расцвел он душою; Но злоба шипела, дышала бедой,— И мгла, как ужасный покров гробовой, Простерлась над юной четою. Так светлые воды красуясь текут И ясность небес отражают; Но, встретя каменья, мутятся, ревут, И шумно свой ток разделяют. Певец раздражился, но мстить не хотел, На рок непреклонный с презреньем смотрел; Но в горести дикой, надменной И в бешенстве страсти, в безумьи любви, Мученьем, отрадой ему на земли — Лишь образ ея незабвенный! И снова он мчится по грозным волнам; Он бросил магнит путеводный, С убитой душой по лесам, по горам Скитаясь, как странник безродный. Он смотрит, он внемлет, как вихри свистят, Как молнии вьются, как громы гремят И с гулом в горах умирают. О вихри! о громы! скажите вы мне: В какой же высокой, безвестной стране Душевные бури стихают? С полночной луною беседует он, Минувшее горестно будит; Желаньем взволнован, тоской угнетен, Клянет, и прощает, и любит. «Безумцы искали меня погубить,— Все мысли, все чувства мои очернить; Надежду, любовь отравили, И ту, кто была мне небесной мечтой И радостью сердца и жизни душой,— Неправдой со мной разлучили. «И дочь не играла на сердце родном! И очи ее лишь узрели... О, спи за морями, спи ангельским сном В далекой твоей колыбели! Сердитые волны меж нами ревут,— Но стон и молитвы отца донесут... Свершится... из ранней могилы Мой пепел поднимет свой глас неземной, И с вечной любовью над ней, над тобой Промчится мой призрак унылый!» Страдалец, утешься!— быть может, в ту ночь, Как грозная буря шумела, Над той колыбелью, где спит твоя дочь, Мальвина в раздумьи сидела; Быть может, лампады при бледных лучах, Знакомого образа в милых чертах Искала с тоскою мятежной,— И, сходство заметя любимое в ней, Мальвина, вздыхая, младенца нежней Прижала к груди белоснежной! Но брань за свободу, за веру, за честь В Элладе его пламенеет, И слава воскресла, и вспыхнула месть,— Кровавое зарево рдеет. Он первый на звуки свободных мечей, С казною и ратью и арфой своей Летит довершать избавленье; Он там, он поддержит в борьбе роковой Великое дело великой душой — Святое Эллады спасенье. И меч обнажился, и арфа звучит, Пророчица дивной свободы; И пламень священный ярчее горит, Дружнее разят воеводы. О край песнопенья и доблестных дел, Мужей несравненных заветный предел — Эллада! Он в час твой кровавый Сливает свой жребий с твоею судьбой! Сияющий гений горит над тобой — Звездой возрожденья и славы. Он там!.. он спасает!.. и смерть над певцом! И в блеске увянет цвет юный! И дел он прекрасных не будет творцом, И смолкли чудесные струны! И плач на Востоке... и весть пронеслась, Что даже в последний таинственный час Страдальцу былое мечталось: Что будто он видит родную страну, И сердце искало и дочь и жену,— И в небе с земным не рассталось!

(Шотландская баллада из Валтера Скотта) Вольное подражание С младым Беверлеем кто равен красой?.. Стрелою несется с ним конь вороной, Он скачет бесстрашно, он скачет один, С ним только меч острый — надежда дружин; В любви всех вернее, а в битвах смелей, Меж витязей славен младый Беверлей. В лесу нет преграды, утес невысок, Бушует ли буря — он вплавь чрез поток; Но в Нетерби витязь на горе скакал: Невеста склонилась — жених опоздал! Соперник бездушный с Матильдой твоей Идет уж венчаться, младый Беверлей! Он в замке, он видит: пирует семья, Шумят, веселятся родные, друзья; Жених торопливый, бледнея, молчит; За меч ухватяся, отец говорит: «У нас ты на свадьбе как друг иль злодей? На брань иль на танцы, младый Беверлей?» — «От вас мне награда в любви не дана; Любовь рекой льется, кипит, как волна; Мила мне Матильда,— но с вами равно Готов я на танцы, готов на вино; Есть много пригожих; невесту нежней, Быть может, достанет младый Беверлей». Бокал с поцелуем у девы он взял, Вино выпил разом — и бросил бокал. Невеста вздохнула, огонь на щеках, Улыбки искала, а слезы в очах; И мать хоть сердилась,— взяв руку у ней, Ведет ее в танцы младый Беверлей. И все любовались прелестной четой: Его ловким станом, ее красотой; Родные же смотрят с досадой на них,— С пером своей шляпы играет жених; И шепчут подруги: «О, если бы ей Прекрасный был мужем младый Беверлей!» Он жмет ее руку, он что-то сказал,— И вдруг оба вышли, а конь поджидал. Проворно он с нею вскочил на коня: «Теперь не догонят злодеи меня! Матильда, друг милый, навек ты моей!» — И вихрем помчался младый Беверлей. В погоню гналися по рвам, по холмам И Мюсгрев, и Форстер, и Фенвик, и Грамм; Скакали, искали вблизи и вдали — Пропадшей невесты нигде не нашли. В любви всех вернее, а в битвах смелей — Таков был отважный младый Беверлей!

В часы отрадной тишины Не знают сна печальны очи; И призрак милой старины Теснится в грудь со мраком ночи; И живы в памяти моей Веселье, слезы юных дней, Вся прелесть, ложь любовных снов, И тайных встреч, и нежных слов, И те красы, которых цвет Убит грозой - и здесь уж нет! И сколько радостных сердец Блаженству видели конец! Так прежнее ночной порою Мою волнует грудь, И думы, сжатые тоскою, Мешают мне уснуть. Смотрю ли вдаль - одни печали; Смотрю ль кругом - моих друзей, Как желтый лист осенних дней, Метели бурные умчали. Мне мнится: с пасмурным челом Хожу в покое я пустом, В котором прежде я бывал, Где я веселый пировал; Но уж огни погашены, Гирлянды сняты со стены, Давно разъехались друзья, И в нем один остался я. И прежнее ночной порою Мою волнует грудь, И думы, сжатые тоскою, Мешают мне уснуть!

Баллада ЧАСТЬ ПЕРВАЯ «Как сердцу сладостно любить Тебя, мой друг прелестный, И здесь, в лесу дремучем, жить С тобой - в тиши безвестной! Как ни красён наш Киев-град С его Днепром-рекою, Но я, мой друг, скитаться рад В степях один с тобою; С тобой любовь везде манит, Повсюду радость встретит, Ярчее солнышко горит, Яснее месяц светит. Покинул я, пленен твоей Девичьей красотою, Край милый родины моей С приветливой семьею; Я бросил шум кровавых сеч, И славу жизни ратной, И верного коня, и меч, И шлем, и щит булатный, И стрелы меткие моя, И почести княжие За кудри русые твои, За очи голубые. Но то волнует дух тоской, Что ты, родясь княжною, Простилась с негой золотой, Простясь с родной страною. Ах! прежде в тереме своем Ты жизнью лишь играла; Теперь под бедным шалашом Кручину здесь узнала. Бывало, в струны душу льешь, Их звоном всех пленяешь; Теперь волну и лен прядешь, И хрупкий лист сбираешь. И, жертвой гневного отца, В чужбине, в тяжкой доле, Ты здесь подругой беглеца, Ты здесь не можешь боле Себя, как прежде, наряжать Узорчатой парчою И грудь прелестную скрывать Под дымчатой фатою. Не для тебя, мой милый друг, И шелк, и бархат нежный; Не вьется радужный жемчуг Вкруг шеи белоснежной». - «О милый, милый! для чего, Крушась моей судьбою, Ты ясность сердца моего Мрачишь своей тоскою? Увяла б в светлых теремах Моя без цвета младость; А здесь с тобой, в чужих лесах, Нашла любовь и радость; И ты любил не жемчуги, Не камни дорогие, А кудри русые мои И очи голубые». Так на дунайских берегах, От родины далеко, В дремучих Венгрии лесах, Гоним судьбой жестокой, Скитался витязь молодой С подругою прекрасной,- И дал край дикий и чужой Приют им безопасный. Вотще разгневанный отец Погони посылает; Их сочетал святый венец; Их темный лес скрывает. Остан забыл, узнав ее, И славу, и свободу; Он ею жил, он за нее Прошел бы огнь и воду; Ах! за нее в борьбе с судьбой На что он ее решится? Он с ней пылающей душой К прекрасному стремится. Она отрадою в бедах, Всех чувств и дум виною, Его надеждой в небесах И радостью земною. И, чувством счастлива своим, В восторгах сердца тая, Веледа в бедной доле с ним Нашла утехи рая; Но что-то мрачное порой Останов дух смущает, И что-то дивною тоской Взор ясный затмевает; Какой-то думой угнетен, Таится он от милой И будто гонит грозный сон Из памяти унылой. И тайный страх расстаться с ней Невольно в грудь теснится; Он ловит звук ее речей, Глядит - не наглядится, И грусть свою, и тайный страх В молчаньи скрыв тяжелом, С слезами часто на глазах, Твердит ей о веселом; То вдруг задумчивый вздохнет, То вдруг с улыбкой взглянет; Но сердце сердцу весть дает; И кто любовь обманет? Печалью друга день и ночь Веледа волновалась; Всё усладить, всему помочь Надежда ей мечталась. Как бури сердца отгадать Безоблачной душою? Остану можно ль тосковать, Когда Остан со мною? И мнила: как он ни таит Тоски своей причину, Любовь моя развеселит Останову кручину. Чуть в думы милый погружен,- Она их разгоняет Бесценной лаской тех имен, Что сердце вымышляет,- И блеск дает красе своей Нарядами простыми, И шелку золотых кудрей Цветками полевыми. Когда ж в приютный уголок Уж темный вечер сходит, Она, вздув яркий огонек, Беседу с ним заводит. И быль родимой старины Рассказы оживляла; Могучих прадедов войны С их славой вспоминала, Иль юной пленницы тоску, И половцев набеги, И Киев-град, и Днепр-реку, И роскошь мирной неги; То песни родины святой Она ему певала; То молча к груди молодой Со вздохом прижимала. Но с детской нежностью она Как друга ни ласкает,- Печалью всё душа полна, Ничто не услаждает; Напрасно всё, и с каждым днем Его страшнее думы; Сидит с нахмуренным челом, Задумчивый, угрюмый; О странном вдруг заговорит, Бледнея, запинаясь; Промолвит слово - и молчит, Невольно содрогаясь. И уж на ту, кем он пленен, Едва возводит очи; И в темном лесе бродит он С зари до темной ночи. Раз смерклось, а Остана нет,- И бедная подруга, В раздумье, подгорюнясь, ждет Тоскующего друга,- И вне себя Остан вбежал, Пот градом, дыбом волос, Взор дикий ужасом сверкал, Дрожащий замер голос. «Он здесь, он здесь!» - «Кто, милый, кто?» - «Он в ночь придет за мною, Он мертвым пал; страшись его!» - «О, друг мой! что с тобою?» - «Луна и кровь!» - «Чья, милый, чья? Ах! страшными мечтами Почто измучил ты себя? Хранитель-ангел с нами! Какая кровь? удары чьи? За что? скажи! какие?» - «За кудри русые твои, За очи голубые!» И что придумать, что начать С тех пор она не знала,- Лишь только пресвятую мать За друга умоляла. И на младых ее щеках Уже не рдеют розы; Не видно радости в очах,- И льются, льются слезы. Всё то, чем сердце билось в ней, Что душу оживляло, Исчезло всё - и светлых дней Как будто не бывало. ЧАСТЬ ВТОРАЯ Туманный небосклон яснел, Улегся вихрь летучий, Лишь гром вдали еще гремел, И, рассекая тучи, Вилася молния змеей; Дождь не шумел; пылает Заря огнистой полосой, И блеск свой отражает На темно-сизых облаках Румяною струею, И тучи зыблются в волнах Багровою грядою. Но вечер бурный догорел, Лишь зарево алеет; Уж бор зеленый потемнел, Уж ночь прохладой веет; Дыханье свежих ветерков Несет с полей росистых И нежный аромат цветов, И запах трав душистых; И по холмам уже горят Огни сторожевые; И скалы мшистые стоят, Как призраки ночные. Остан, давно забытый сном И мучимый тоскою, Сидел на берегу крутом С подругой молодою; Невольно всё его страшит, Всё в ужас дух приводит; На свод небес она глядит, Он вдаль, где сумрак бродит; И будто тайны вещий глас Ему напоминает, Что к сердцу он в последний раз Веледу прижимает. Но вот и полночь уж близка, Сгустился мрак в долинах, В дремоте катится река, Сон мертвый на равнинах,- Лишь там далеко за рекой Зарница всё мелькает, Лишь тихий шорох чуть порой По рощам пробегает. Но вот блеснул сребристый луч, Проник и в лес, и в волны,- И над дубравой из-за туч Выходит месяц полный. «О месяц, месяц, не свети! Померкни, месяц ясный!» - «Зачем же меркнуть? друг, взгляни, Как, светлый и прекрасный, Теперь спешит он разгонять Мрак ночи и туманы И блеск таинственный бросать На сонные поляны! Взгляни, как он с высот небес В струях реки играет, И нивы мирные, и лес, И дол осеребряет!» - «Ты помнишь ночь, как ты со мной Из терема бежала? Он так светил!» - «О милый мой! И я о том мечтала. Я помню: он тогда сиял Так радостно над нами, И путь к венцу нам озарял Блестящими лучами». - «Творец, ты знаешь всё!.. Прости!.. Увы! в тот час ужасный!.. О месяц, месяц, не свети! Померкни, месяц ясный!» И кинул он потухший взор С утесистой стремнины На светлую реку, на бор, На тихие долины! Но не красу их очи зрят; В нем чувства дух смущают: Там звуки чудные страшат, Тут призраки летают, То с тяжким стоном и глухим Волна ночная плещет, То меч кровавый перед ним В дыму прозрачном блещет. Нет, нет! Остан не победит Души своей тревоги,- Встает, с Веледою спешит Скорей под кров убогий; Идут, поля в глубоком сне, Ничто не колыхнется, Лишь гул шагов их в тишине За ними вслед несется; Глухая полночь; всё вокруг При месяце яснеет; Чета проходит лес... и вдруг От страха цепенеет. Неведомый в глуши лесной Пришлец их ожидает; Но мрачный лик под пеленой От них пришлец скрывает; И в свете лунном пелена Белеет гробовая, И кровь струей на ней видна, Знать, тайно пролитая; И пред четою он стоял Недвижен и безмолвный; Остану только указал Рукой на месяц полный. И тот, как громом поражен, Хотел бы в землю скрыться; Не мог обнять Веледы он, Не мог перекреститься; А что ж с Веледой? Ах! Она К Остану припадает; Душа в ней ужасом полна; В ней сердце замирает; Но страждет друг,- и страсть сильней; Прочь ужас, прочь смятенье! Веледа робкая смелей Глядит на привиденье: «О! кто же ты, пришлец ночной, Могилы хладной житель? Как расступилась над тобой Подземная обитель? Что к нам могло тебя привесть? Что страждущих тревожишь? Откуда ты? какую весть Загробную приносишь?» На те слова главой оно Задумчиво качнуло - Пошевелилось полотно,- Под полотном вздохнуло,- И томный голос пророптал, В слух тихо проникая: «Мой час настал, мой цвет увял; Я жертва гробовая! Но если кто перекрестит Меня тремя крестами,- Опять, приняв мой прежний вид, Предстану я пред вами». И вдруг чудесная далась Тогда Веледе сила,- И мертвеца вот в первый раз Она перекрестила,- И взвыл мертвец,- и в дым густой Облекся весь, и рделся, Как уголь красный; кровь струей,- И саван загорелся. Крестит в другой раз,- пелена Спадает, блещут очи, Как два блуждающих огня Во тме осенней ночи; И смерть лицо его мрачит; Уж страх владеет ею, Чуть дышит; в третий раз крестит - И брат родной пред нею: «Извед! Извед! родной мой брат! О детства спутник милый, Останов друг! увы! ты взят Безвременной могилой». И взор мертвец палящий свой На витязя бросает: «Остан - твой муж - убийца мой,- Веледе он вещает,- И знает то одна луна С днепровскими волнами; Но кровь Изведова страшна,- И божий суд над нами!» И что с преступником сбылось, То в мраке ночь сокрыла; Следов жилища не нашлось, Явилась вдруг могила.- И страшная о лесе том Молва везде несется; И голос дровосека в нем С тех пор не раздается. И как вечерний час пробьет И в сумрак бор оденет, Ни пеший мимо не пройдет, Ни конный не проедет! Когда ж повсюду тишина И мертвое молчанье И полуночная луна Льет томное сиянье, Из тесной кельи гробовой Тень бледная выходит И грустно, в час урочный свой, В лесу дремучем бродит, Луны в мерцающих лучах Под соснами мелькает,- И вой могильный на скалах Протяжно умирает. И с тех же пор, в лесной глуши, В пещере, близ Дуная, Жить начала в святой тиши Отшельница младая. И там пред ранней ли зарей Чуть брезжит над холмами, Иль свод небес в красе ночной Усеян весь звездами,- Она в молитве и в слезах И пламенной душою Летит к тому, кто в небесах Отцом нам и судьею. В пещере той пять целых лет Отшельница молилась; Но раз ее в пещере нет; Куда, не знают, скрылась... Лишь слух прошел по деревням,- Соседи прибежали, Пошли за нею по следам, Искали, не сыскали; Пришли и в лес, как ни страшна Останова могила,- И на могиле той она Жизнь юную сложила. И в вечном сне она цвела,- Те ж прелести младые, И к небу очи подняла, Как небо голубые, И кудри русые волной, Развившися, лежали И грудь невинную собой Стыдливо одевали; Вся в белых розах; на устах С улыбкою небесной; И крест сияющий в руках, Кем данный, неизвестно. И был тот день благих небес С виновным примиренья. Уж не страшит дремучий лес; Уж нет там привиденья; Опять, как прежде, всё цветет; Стал весел бор унылый, И сладко соловей поет Над тихою могилой; И звезды только что блеснут Приветными огнями,- Девицы сельские идут К ней с свежими цветами.

Фантазия П. А. Плетневу Ночь весенняя дышала Светло-южною красой; Тихо Брента протекала, Серебримая луной; Отражен волной огнистой Блеск прозрачных облаков, И восходит пар душистый От зеленых берегов. Свод лазурный, томный ропот Чуть дробимыя волны, Померанцев, миртов шепот И любовный свет луны, Упоенья аромата И цветов и свежих трав, И вдали напев Торквата Гармонических октав - Все вливает тайно радость, Чувствам снится дивный мир, Сердце бьется, мчится младость На любви весенний пир; По водам скользят гондолы, Искры брызжут под веслом, Звуки нежной баркаролы Веют легким ветерком. Что же, что не видно боле Над игривою рекой В светло-убранной гондоле Той красавицы младой, Чья улыбка, образ милый Волновали все сердца И пленяли дух унылый Исступленного певца? Нет ее: она тоскою В замок свой удалена; Там живет одна с мечтою, Тороплива и мрачна. Не мила ей прелесть ночи, Не манит сребристый ток, И задумчивые очи Смотрят томно на восток. Но густее тень ночная; И красот цветущий рой, В неге страстной утопая, Покидает пир ночной. Стихли пышные забавы, Все спокойно на реке, Лишь Торкватовы октавы Раздаются вдалеке. Вот прекрасная выходит На чугунное крыльцо; Месяц бледно луч наводит На печальное лицо; В русых локонах небрежных Рисовался легкий стан, И на персях белоснежных Изумрудный талисман! Уж в гондоле одинокой К той скале она плывет, Где под башнею высокой Море бурное ревет. Там певца воспоминанье В сердце пламенном живей, Там любви очарованье С отголоском прежних дней. И в мечтах она внимала, Как полночный вещий бой Медь гудящая сливала С вечно-шумною волной, Не мила ей прелесть ночи, Душен свежий ветерок, И задумчивые очи Смотрят томно на восток. Тучи тянутся грядою, Затмевается луна; Ясный свод оделся мглою; Тма внезапная страшна. Вдруг гондола осветилась, И звезда на высоте По востоку покатилась И пропала в темноте. И во тме с востока веет Тихогласный ветерок; Факел дальний пламенеет,- Мчится по морю челнок. В нем уныло молодая Тень знакомая сидит, Подле арфа золотая, Меч под факелом блестит. Не играйте, не звучите, Струны дерзкие мои: Славной тени не гневите!.. О! свободы и любви Где же, где певец чудесный? Иль его не сыщет взор? Иль угас огонь небесный, Как блестящий метеор?

Т. С. Вдмрв-ой Вечерний звон, вечерний звон! Как много дум наводит он О юных днях в краю родном, Где я любил, где отчий дом, И как я, с ним навек простясь, Там слушал звон в последний раз! Уже не зреть мне светлых дней Весны обманчивой моей! И сколько нет теперь в живых Тогда веселых, молодых! И крепок их могильный сон; Не слышен им вечерний звон. Лежать и мне в земле сырой! Напев унывный надо мной В долине ветер разнесет; Другой певец по ней пройдет, И уж не я, а будет он В раздумье петь вечерний звон! Примечание: ремнисценция перевода Козлова стихотворения «Вечерний звон» (оригинальное стихотворение написано Муром).

My good, my guilt, my well, my woe, My hope on high, my all below. Byron¹ Скажи мне, витязь, что твой лик Весною дней темнее ночи? Ты вне себя, главой поник, Твои тревожно блещут очи, Твой пылкий дух мрачит тоска. Откуда ты?— «Издалека». О, вижу я, младая кровь Кипит, волнуема отравой; Крушит ли тайная любовь? Вражда ль изменою лукавой? Черна бедами жизнь твоя? Кто твой злодей?— «Злодей мой — я». И дико витязь кинул взор На тмой покрытую долину; Мятежной совести укор Стеснял душу его кручиной; Он изумлялся; мнилось, он Какой-то видит грозный сон. И вдруг он молвил: «В небесах Страшнее волн клубятся тучи, И с мертвецами в облаках Ужасно воет вихрь летучий; Как сердце с язвою любви — Взгляни — меж них луна в крови! И буря носит дальний звон И веет мне напев унылый. Склонись к траве: подземный стон, Увы, не заглушен могилой! И тень ее во мгле ночной Летит под белой пеленой. О Вамба! ты была моей, Цвела в любви, краса младая, Но буйный пыл, но яд страстей, Но жизни тайна роковая, Ревнивый мой, безумный жар — Свершили пагубный удар. И с ней не разлучаюсь я. Недавно мчался я горою, Где замок, колыбель моя, С своей зубчатою стеною... Он освещен, она в окне, Она рукой манила мне. Вчера я, грешный, в божий храм Вошел, ищу в тоске отрады. И близ иконы вижу там При тусклом зареве лампады: Она, колена преклоня, Стоит и молит за меня. Горит война в святых местах. Хочу не славы — покаянья! Я с ней в нетленных небесах Хочу последнего свиданья. Она простит...» И свой кинжал К устам он в бешенстве прижал. Он шлем надел, схватил он щит, На борзого коня садится, И чудный взор к звездам стремит, И вдаль на бой кровавый мчится; Но с боя из земли святой Не возвратился в край родной.

А. Н. М. Течет прозрачная река, Шумит, блестит меж берегами. По той реке два челнока Несутся быстрыми волнами; Различен вид двух челноков, Различна песня двух пловцов. Один челнок был весь в цветах, И белый парус тихо веял, Мелькал на светлых он волнах, И ветерок его лелеял; Собой любуясь, он летит,— Младая прелесть в нем сидит. Другой челнок едва нырял, Свершая тяжко бег упорный; С трудом он волны рассекал, На нем вздымался парус черный; И гибель вкруг него шумит,— Страдалец бледный в нем сидит. Смеясь, прекрасная поет: «Как мне отрадно плыть рекою!.. На берегах весна цветет, Душистый воздух надо мною, И солнце страх мой гонит прочь, А месяц светит в темну ночь. И мне легко на свете жить!.. Сбылись мечты мои младые, И сладко с милым мне делить Все чувства, сердцу дорогие! И с каждым днем счастливей я, И пламенней любовь моя! Цвету душой!.. но вдалеке Одно меня тревожит горе: Есть бездна мрачная в реке, Там, где она впадает в море!.. И как мне жизнью ни играть,— Но бездны той не миновать!..» И слышен был страдальца стон: «Как мне ужасно плыть рекою!.. На берегах со всех сторон Угрюмый бор передо мною, И солнце в тучах тмится днем, А ночью мгла и страх кругом. И тяжко мне на свете жить, Где облилося сердце кровью, Где, бедный, я, стремясь любить, Обманут дружбой и любовью, Где навсегда убит грозой Моих надежд любимых рой. И предан я навек тоске!.. Лишь мне одно отрадно в горе: Есть бездна мрачная в реке, Там, где она впадает в море!.. Не страшно мне о том мечтать, Что бездны нам не миновать!» И челноки в далекий край Реки стремленье направляет,— И вдруг, как будто невзначай, Их бездна мрачная встречает; Шумит, ревет, кипит река... Пропали оба челнока. И свет давно забыл пловцов; Но весть надеждой озарила, Что бездна робких челноков Во тме своей не погубила И что таинственным путем Они в том море голубом, Где нас уж буря не страшит, Где негу льет эфир душистый И свод безоблачный горит Сияньем радуги огнистой; Где всё блестит в красе младой, Всё дышит радостью святой. И та, чью жизнь лелеял свет, Счастливей думою сердечной, Что там уже разлуки нет, Что жар любви пылает вечно, Что бережет надежный ток Ее пленительный челнок. И, сбросив мрак тоски своей, Узнал страдалец жизни сладость; Он памятью печальных дней Теснее обнимает радость; Цветет, отрадою дыша, Его бессмертная душа.

Краса родной горы, с тенистыми ветвями, И крепок и высок являлся юный дуб; Зеленые кусты с душистыми цветами Кругом его растут. Игривый ручеек отрадной свежей влагой, Струяся близ него, приветливо шумел, И мощный сын дубрав с какою-то отвагой Чрез поле вдаль смотрел. И, младостью цветя, грозы он не боялся — От гроз живей весна, меж туч ясней лазурь — Сверканьем молнии и громом любовался, Дышал под свистом бурь. Любили юноши и сельские девицы Под тень его ходить; и сладко там певал Полночный соловей, и алый блеск денницы Их в неге заставал. И, видя вкруг себя во всем красу природы, Он думал, что ему она не изменит, И дерзостно мечтал, что ветер непогоды К нему не долетит. Но вдруг небесный свод оделся черной тучей, И ливнем хлынул дождь, и буйный ураган, Клубяся, налетел, взвивая прах летучий, И дол покрыл туман. Зеленые кусты с душистыми цветами Он с корнем вырывал, и светлый ручеек Закидан был землей, каменьями и пнями,— Исчез отрадный ток. Гром грянул, молния дуб крепкий опалила; Дуб треснул, но грозой он не был сокрушен: Еще осталась в нем стесненной жизни сила, Хоть вянуть обречен. Отрадной влаги нет, и нет земли родимой, Где буйно вырос он, красуясь меж долин; На голой уж горе теперь, судьбой гонимый, Остался он один. Увы, надежды нет, и стрелы роковые Бедой отравлены, всё рушат и мертвят; Одни лишь небеса, как прежде голубые, Над гибнущим блестят. И начал сохнуть дуб; но, к долу не склоненный, Он, ветви вознося, казал их облакам, Как будто бы своей вершиной опаленной Стремился к небесам.

Plaisir, pourquoi m'a tu trompe?¹ О, дайте сердцу тосковать! Оно мечтать, любить устало. Хочу я слезы проливать; В душе лишь горе не увяло. Уже давно оделись тмой Мои все радости былые; Сдружился я с моей тоской; Но слышны жалобы чужие. И что ж! везде кругом меня Надежда тмится, льются слезы; И кипарис встречаю я Там, где цвели младые розы. Обман пленительной мечте, Обман святому вдохновенью, Обман любви и красоте, Обман земному наслажденью! Давно ли — жизнь семьи родной — Являлся юноша ² меж нами С высокой, пылкою душой, С одушевленными струнами,— И вдруг от нас сокрылся он! Умолк напев, мечтанью милый, Лишь веет в полночь дивный стон Над тихою его могилой... С молитвой тайной на устах, Друг в друге счастье обнимая, С мечтой небесною в сердцах Идет к венцу чета³ младая; Но в храм счастливцы не вошли; Их в нем не встретил хор венчальный; Не факел радостной любви — Зажегся факел погребальный... А твой сбылся волшебный сон, Младая прелесть;⁴ ты имела Всё то, чем смертный восхищен,— Богатством, знатностью светлела, Пленяла милою красой, И друга по сердцу сыскала, И тихо, с неясностью святой Младенца в персях прижимала; И вянешь ты во блеске дней, Лилея, сердцу дорогая!.. Увы!.. Как рано перед ней Открылась тайна гробовая!.. Любовью, радостью дышать... И в сень подземную скрываться! Ей страшно было умирать — Еще страшнее расставаться... Когда б убитые сердца Взор томный к небу не бросали И нам, по благости творца, Бессмертьем звезды не сияли,— Кто б смел желать? кто б смел любить? Кто б не был сокрушен тоскою? Но сердце с сердцем будет жить, Сольется вновь душа с душою!

Однажды вечерел прекрасный летний день, Дышала негою зеленых рощей тень. Я там бродил один, где синими волнами От Кунцевских холмов, струяся под Филями, Шумит Москва-река; и дух пленялся мой Занятья сельского священной простотой, Богатой жатвою в душистом тихом поле И песнями жнецов, счастливых в бедной доле. Их острые серпы меж нив везде блестят, Колосья желтые под ними вкруг лежат, И, собраны жнецов женами молодыми, Они уж связаны снопами золотыми; И труд полезный всем, далекий от тревог, Улыбкою отца благословляет бог. Уж солнце гаснуло, багровый блеск бросая; На жниве кончилась работа полевая, Радушные жнецы идут уже домой. Один, во цвете лет, стоял передо мной. Его жена мой взор красою удивляла; С младенцем радостным счастливая играла И в кудри темные вплетала васильки, Колосья желтые и алые цветки. А жнец на них смотрел, и вид его веселый Являл, что жар любви живит удел тяжелый; В отрадный свой приют уже сбирался он... С кладбища сельского летит вечерний звон,- И к тихим небесам взор пылкий устремился: Отец и муж, душой за милых он молился, Колена преклонив. Дум набожных полна, Младенца ясного взяла его жена, Ручонки на груди крестом ему сложила, И, мнилось, благодать их свыше осенила. Но дремлет всё кругом; серебряный туман Таинственной луной рассыпан по снопам, Горит небесный свод нетленными звездами,- Час тайный на полях, час тайный над волнами. И я под ивою сидел обворожен, И думал: в жатве той я видел райский сон. И много с той поры, лет много миновало, Затмилась жизнь моя,- но чувство не увяло. Томленьем сокрушен, в суровой тме ночей, То поле, те жнецы - всегда в душе моей; И я, лишенный ног, и я, покинут зреньем,- Я сердцем к ним стремлюсь, лечу воображеньем, Моленье слышу их,- и сельская чета Раздумья моего любимая мечта.

Когда пробьет печальный час Полночной тишины И звезды трепетно горят, Туман кругом луны: Тогда задумчив и один, Спешу я к роще той, Где, милый друг, бывало, мы Бродили в тьме ночной. О, если в тайной доле их Возможность есть душам Слетать из-за далеких звезд К тоскующим друзьям,— К знакомой роще ты слетишь В полночной тишине, И дашь мне весть, что в небесах Ты помнишь обо мне! И, думой сердца увлечен, Ту песню я пою, Которой, друг, пленяла ты Мечтательность мою. Унылый голос ветерок Разносит в чуткой тьме, В поляне веет и назад Несет его ко мне. А я... я верю... томный звук От родины святой На песнь любимую ответ Души твоей младой.

Уже бьет полночь — Новый год,— И я тревожною душою Молю подателя щедрот, Чтоб он хранил меня с женою, С детьми моими — и с тобою, Чтоб мне в тиши мой век прожить, Всё тех же, так же всё любить. Молю творца, чтоб дал мне вновь В печали твердость с умиленьем, Чтобы молитва, чтоб любовь Всегда мне были утешеньем, Чтоб я встречался с вдохновеньем, Чтоб сердцем я не остывал, Чтоб думал, чувствовал, мечтал. Молю, чтоб светлый гений твой, Певец, всегда тебя лелеял, И чтоб ты сад прекрасный свой Цветами новыми усеял, Чтоб аромат от них мне веял, Как летом свежий ветерок, Отраду в темный уголок. О друг! Прелестен божий свет С любовью, дружбою, мечтами; При теплой вере горя нет; Она дружит нас с небесами. В страданьях, в радости он с нами, Во всем печать его щедрот: Благословим же Новый год!

В. А. Жуковскому Лети со мной к Италии прелестной, Эфирный друг, фантазия моя! Земля любви, гармонии чудесной, Где радостей веселая семья Взлелеяна улыбкою небесной, Италия, Торкватова земля, Ты не была, не будешь мною зрима, Но как ты мной, прекрасная, любима! Мне видятся полуденные розы, Душистые лимонные леса, Зеленый мирт и виноградны лозы, И синие, как яхонт, небеса. Я вижу их — и тихо льются слезы... Италия, мила твоя краса, Как первое любви младой мечтанье, Как чистое младенчества дыханье. С высот летят сияющие воды, Жемчужные - над безднами горят; Таинственных видений хороводы Прозрачные - вкруг гор твоих кипят; Твои моря, не зная непогоды, Зеленые - струятся и шумят; Воздушный пир - твой вечер благодатный С прохладою и негой ароматной. Луна взошла, а небосклон пылает Последнею багряною зарей; Высокий свод безоблачно сияет, Весь радужной подернут пеленой; И яркий луч, сверкая, рассыпает Блеск розовый над сонною волной; Но гаснет он под ризою ночною, Залив горит, осеребрен луною. И я несусь волшебными крилами К развенчанной царице волн морских: Там звук октав с любовью и мечтами При сладостном мерцаньи звезд ночных; Там Байрон пел; там бродит меж гробами Тень грозная свободы дней былых; Там в тишине как будто слышны стоны Пленительной, невинной Десдемоны. Но вдруг печаль, Италия, стеснила Души восторг и светлые мечты; Слезами ты и кровью искупила Дар пагубный чудесной красоты; Она к тебе рать буйную манила Угрюмых гор с туманной высоты; И враг - твой бич, и гордый избавитель - Не мирный друг, но хищный притеснитель.* А ты прими от сердца завещанье, Певец, Орфей полуночной страны! Ты будешь зреть тех волн очарованье И нежный блеск над Брентою луны, И вспомнишь ты дум пламенных мечтанье И юных лет обманутые сны. О, в сладкий час, душою посвященный Друзьям живым и праху незабвенной, Когда в пылу сердечных упоений Ты звонких струн таинственной игрой Сольешь, о друг, ряд северных видений С небесною Италии красой, И, может быть, в толпе родных явлений Промчусь и я, как призрак, над тобой,- Скажи земле певца Ерусалима, Как мной была прекрасная любима! * Наполеон.

Когда твой ропот вдохновенный Звучит сердечною тоской И я, невольно изумленный, Пленяюсь дивною игрой,- Мой дух тогда с тобой летает В безвинный мрак тревожных дней И свиток тайный развивает Судьбы взволнованной твоей. Не твой был жребий веселиться На светлой, радостной заре; Но пламень в облаке родится. И в сладостной твоей игре Не та б мелодия дышала, Не так бы чувством ты цвела,- Когда б ты слез не проливала, Печаль душой не обняла.

Когда прощался я с тобою, И твой корабль стремился в путь, — Какой ужасною тоскою Моя тогда стеснялась грудь! Унылой мрачностью оделось Души цветущей бытие, И мне, безумному, хотелось Всё сердце выплакать мое. Кто б мне сказал, что роковая Пора минует и что мне Тужить, о ней воспоминая Как о прекрасном, милом сне? И то сбылось — и ты явилась, Опять пленительна красой; Но уж любовь не возвратилась, Ни радость жизни молодой. Когда опять взыграли волны С назад плывущим кораблем И прибежал я, неги полный; В восторге сладостном моем Когда душа моя кипела, Бледнел, дрожал, смущался я, — Ты не коаснела, не бледнела, Взглянула просто на меня. С тех пор простился я с мечтами, Смотрю в слезах на божий свет; За ночью ночь и день за днями Текут, текут, — а жизни нет. Одно лишь в памяти унылой — Как наша молодость цвела, Когда прелестною, счастливой Ты для меня и мной жила. Бывало, пылкою душою Я всё, что свято, обнимал, И, быв твоим, любим тобою, Я сам себе цены не знал. Но розлил взгляд твой безнадежный Могильный холод вкруг меня, — Он отравил в груди мятежной Весь жар небесного огня. И мрачной томностью крушимый, Не знаю я, как с сердцем быть, И образ, столь давно любимый, Боюсь и помнить, и забыть. В тревоге дум теряя силы, Почти без чувств скитаюсь я, Как будто вышел из могилы, Как будто мир не для меня. Хочу, лишен всего, что мило, Страшась сердечной пустоты, — Чтоб мне хоть горе заменило Всё то, чем мне бывала ты, Чтоб об утраченной надежде Душой взбунтованной тужил; Хоть нет того, что было прежде, Но я б попрежнему любил.

С крутых муравчатых холмов В долину ручеек стремится, Играет, плещет меж кустов, Светлее зеркала струится; Но вскоре бурною зимой Морозов звонких ужаснется, И, уж окованный волной, Блестящий ток не шевельнется. И роза юная в полях Царевной гордою светлеет, Вот вплетена она в венках, Вот на груди огнем алеет; Но, видно, грусть знакома ей: В разлуке с веткою родимой Она час от часу томней,— И вот увял цветок любимый. На тихий дол, на темный лес Луна свой блеск бросает нежно, Краса полуночных небес Плывет по звездам безмятежно, И на нее любовь глядит. Она ясней воспоминанья!— Но туча вслед за ней летит, И меркнет милое сиянье. Так гонит всё враждебный рок — Волна замрет и не струится; И вянет радостный цветок, И ясный луч внезапно тмится; Но, грустно голову склоня, Сидишь ты — слезы в томном взоре. О ты, о ком мечтаю я, Скажи: ужель ты знаешь горе?

Hast thou prayed... Десдемона, Десдемона! Далека тревог земных, К нам из тучи с небосклона Ты дрожишь звездой любви. Ты красу свою и младость Обрекла мечте святой; Но тебе мелькнула радость Под могильной пеленой. Кто небесным лишь дышала, Та цвести здесь не могла; В бурях неги ты искала,— Розу молния сожгла. И мольбе твоей, и стону Африканец не внимал; В страсти буйной Десдемону Он для сердца сберегал. И любовник безнадежной, Звездный мир страша собой, Всё кометою мятежной Он стремится за тобой.

География О Киев-град, где с верою святою Зажглася жизнь в краю у нас родном, Где светлый крест с Печерскою главою Горит звездой на небе голубом, Где стелются зеленой пеленою Поля твои в раздольи золотом, И Днепр-река, под древними стенами, Кипит, шумит пенистыми волнами! Как часто я душой к тебе летаю, О светлый град, по сердцу мне родной! Как часто я в мечтах мой взор пленяю Священною твоею красотой! У Лаврских стен земное забываю, И над Днепром брожу во тьме ночной: В очах моих все русское прямое — Прекрасное, великое, святое. Уж месяц встал; Печерская сияет; Главы ее в волнах реки горят; Она душе века напоминает; Небесные там в подземелье спят; Над нею тень Владимира летает; Зубцы ее о славе говорят. Смотрю ли вдаль — везде мечта со мною, И милою всё дышит стариною. Там витязи сражались удалые, Могучие, за родину в полях; Красою здесь цвели княжны младые, Стыдливые, в высоких теремах, И пел Баян им битвы роковые, И тайный жар таился в их сердцах. Но полночь бьет, звук меди умирает; К минувшим дням еще день улетает. Где ж смелые, которые сражались, Чей острый меч, как молния, сверкал? Где та краса, которой все пленялись, Чей милый взгляд свободу отнимал? Где тот певец, чьим пеньем восхищались, Ах, вещий бой на всё мне отвечал! И ты один под башнями святыми Шумишь, о Днепр, волнами вековыми!

Мне говорят: "Она поет - И радость тихо в душу льется, Раздумье томное найдет, В мечтанье сладком сердце бьется; И то, что мило на земли, Когда поет она - милее, И пламенней огонь любви, И все прекрасное святее!" А я, я слез не проливал, Волшебным голосом плененный; Я только помню, что видал Певицы образ несравненный. О, помню я, каким огнем Сияли очи голубые, Как на челе ее младом Вилися кудри золотые! И помню звук ее речей, Как помнят чувство дорогое; Он слышится в душе моей, В нем было что-то неземное. Она, она передо мной, Когда таинственная лира Звучит о пери молодой Долины светлой Кашемира. Звезда любви над ней горит, И - стан обхвачен пеленою Она, эфирная, летит, Чуть озаренная луною; Из лилий с розами венок Небрежно волосы венчает, И локоны ее взвевает Душистой ночи ветерок.

(В ответ на ее послание) Я арфа тревоги, ты - арфа любви И радости мирной, небесной; Звучу я напевом мятежной тоски,- Мил сердцу твой голос чудесный. Я здесь омрачаюсь земною судьбой, Мечтами страстей сокрушенный,- А ты горишь в небе прекрасной звездой, Как ангел прекрасный, нетленный!

Бросая на державы гром, Он, не страшась судьбы удара, Исчез в бореньи роковом, Как дым московского пожара; Но прежних битв победный шум, Быть может,— дерзость тайных дум, Им удивленные, скрижали Неслись чрез дальний океан К нему на гробовой курган — И тень колосса утешали; Теперь он безотраден стал, Теперь в могиле он узнал, Как бедный сын его увял, Как молвил он, стеснен тоскою, Потомство видя пред собою: «Увы! лишь скажут про меня, Что родился — что умер я!»¹

Прости мне, боже, прегрешенья И дух мой томный обнови, Дай мне терпеть мои мученья В надежде, вере и любви. Не страшны мне мои страданья: Они залог любви святой; Но дай, чтоб пламенной душой Я мог лить слезы покаянья. Взгляни на сердца нищету, Дай Магдалины жар священный, Дай Иоанна чистоту; Дай мне донесть венец мой тленный Под игом тяжкого креста К ногам Спасителя Христа.

В полях блестящий серп зеленых нив не жнет; Янтарный виноград, в ту пору, как цветет, Не должен хищных рук бояться; А я лишь начала, красуясь, расцветать... И пусть мне суждено слез много проливать, Я с жизнью не хочу расстаться. Смотри, мудрец, на смерть с холодною душой! Я плачу, и молюсь, и жду, чтоб надо мной Сквозь тучи звезды проглянули. Есть дни ненастные, но красен божий свет; Не каждый сот душист; такого моря нет, Где б ветры бурные не дули. Надежда светлая и в доле роковой Тревожит грудь мою пленительной мечтой, Как ни мрачна моя темница. Так вдруг, освободясь от пагубных сетей, В поля небесные счастливее, быстрей Летит дубравная певица. Мне рано умирать: покой дарит мне ночь, Покой приносит день, его не гонят прочь Ни страх, ни совести укоры. И здесь у всех привет встречаю я в очах, Улыбку милую на пасмурных челах Всегда мои встречают взоры. Прекрасный, дальний путь еще мне предстоит, И даль, в которую невольно всё манит, Передо мной лишь развернулась; На радостном пиру у жизни молодой Устами жадными до чаши круговой Я только-только что коснулась. Я видела весну; хочу я испытать Палящий лета зной, и с солнцем довершать Теченье жизни я желаю. Лилея чистая, краса родных полей, Я только видела блеск утренних огней; Зари вечерней ожидаю. О смерть, не тронь меня! Пусть в мраке гробовом Злодеи бледные с отчаяньем, стыдом От бедствий думают скрываться; Меня ж, невинную, ждет радость на земли, И песни нежные, и поцелуй любви: Я с жизнью не хочу расстаться. Так в узах я слыхал, сам смерти обречен, Прелестной узницы и жалобы и стон,- И думы сердце волновали. Я с лирой соглашал печальный голос мой, И стон и жалобы страдалицы младой Невольно струны повторяли. И лира сладкая, подруга тяжких дней, Быть может, спрашивать об узнице моей Заставит песнию своею. О! знайте ж: радости пленительней она; И так же, как и ей, конечно, смерть страшна Тому, кто жизнь проводит с нею.

Ирландская мелодия На брань летит младой певец, Дней мирных бросив сладость; С ним меч отцовский — кладенец, С ним арфа — жизни радость. «О, песней звонких край родной, Отцов земля святая, Вот в дань тебе меч острый мой, Вот арфа золотая!» Певец пал жертвой грозных сеч; Но, век кончая юный, Бросает в воду острый меч И звонкие рвет струны. «Любовь, свободу, край родной, О струны, пел я с вами; Теперь как петь в стране вам той, Где раб звучит цепями?»

О ты, кого хвалить не смею, Творец всего, спаситель мой; Но ты, к кому я пламенею Моим всем сердцем, всей душой! Кто, по своей небесной воле, Грехи любовью превозмог, Приник страдальцев к бедной доле, Кто друг и брат, отец и бог; Кто солнца яркими лучами Сияет мне в красе денной И огнезвездными зарями Всегда горит в тиши ночной; Крушитель зла, судья верховный, Кто нас спасает от сетей И ставит против тьмы греховной Всю бездну благости своей!- Услышь, Христос, мое моленье, Мой дух собою озари И сердца бурного волненье, Как зыбь морскую, усмири; Прими меня в свою обитель,- Я блудный сын,- ты отче мой; И, как над Лазарем, спаситель, О, прослезися надо мной! Меня не крест мой ужасает,- Страданье верою цветет, Сам бог кресты нам посылает, А крест наш бога нам дает; Тебе вослед идти готовый, Молю, чтоб дух мой подкрепил, Хочу носить венец терновый,- Ты сам, Христос, его носил. Но в мрачном, горестном уделе, Хоть я без ног и без очей,- Еще горит в убитом теле Пожар бунтующих страстей; В тебе одном моя надежда, Ты радость, свет и тишина; Да будет брачная одежда Рабу строптивому дана. Тревожной совести угрозы, О милосердый, успокой; Ты видишь покаянья слезы,- Молю, не вниди в суд со мной. Ты всемогущ, а я бессильный, Ты царь миров, а я убог, Бессмертен ты - я прах могильный, Я быстрый миг - ты вечный бог! О, дай, чтоб верою святою Рассеял я туман страстей И чтоб безоблачной душою Прощал врагам, любил друзей; Чтоб луч отрадный упованья Всегда мне в сердце проникал, Чтоб помнил я благодеянья, Чтоб оскорбленья забывал! И на тебя я уповаю; Как сладко мне любить тебя! Твоей я благости вверяю Жену, детей, всего себя! О, искупя невинной кровью Виновный, грешный мир земной,- Пребудь божественной любовью Везде, всегда, во мне, со мной!

Когда и мрак, и сон в полях, И ночь разлучит нас, Меня, мой друг, невольный страх Волнует каждый раз. Я знаю, ночь пройдет одна, Наутро мы с тобой; Но дума втайне смущена Тревожною тоской. О, как же сердцу не грустить! Как высказать печаль, — Когда от тех, с кем мило жить, Стремимся в темну даль; Когда, быть может, увлечет Неверная судьба На целый месяц, целый год, Быть может — навсегда! Примечание: возможно, это стихотворение не является переводом Байрона, а принадлежит самому Козлову.

Не бил барабан перед смутным полком, Когда мы вождя хоронили, И труп не с ружейным прощальным огнем Мы в недра земли опустили. И бедная почесть к ночи отдана; Штыками могилу копали; Нам тускло светила в тумане луна, И факелы дымно сверкали. На нем не усопших покров гробовой, Лежит не в дощатой неволе - Обернут в широкий свой плащ боевой, Уснул он, как ратники в поле. Недолго, но жарко молилась творцу Дружина его удалая И молча смотрела в лицо мертвецу, О завтрашнем дне помышляя. Быть может, наутро внезапно явясь, Враг дерзкий, надменности полный, Тебя не уважит, товарищ, а нас Умчат невозвратные волны. О нет, не коснется в таинственном сне До храброго дума печали! Твой одр одинокий в чужой стороне Родимые руки постлали. Еще не свершен был обряд роковой, И час наступил разлученья; И с валу ударил перун вестовой, И нам он не вестник сраженья. Прости же, товарищ! Здесь нет ничего На память могилы кровавой; И мы оставляем тебя одного С твоею бессмертною славой.

Графине 3. И. Лепцельтерн Над темным заливом, вдоль звучных зыбей Венеции, моря царицы, Пловец полуночный в гондоле своей С вечерней зари до денницы Рулем беззаботным небрежно сечет Ленивую влагу ночную; Поет он Ринальда, Танкреда поет, Поет Эрминию младую; Поет он по сердцу, сует удален, Чужого суда не страшится, И песней любимой невольно пленен, Над бездною весело мчится. И я петь люблю про себя, в тишине, Безвестные песни мечтаю, Пою, и как будто отраднее мне, Я горе мое забываю, Как ветер ни гонит мой бедный челнок Пучиною жизни мятежной, Где я так уныло и так одинок Скитаюсь во тме безнадежной...

(Из Вордсворта) А. В. В. Радушное дитя, Легко привыкшее дышать, Здоровьем, жизнию цветя, Как может смерть понять? Навстречу девочка мне шла. Лет восемь было ей, Ее головку облегла Струя густых кудрей; И дик был вид ее степной, И дик простой наряд, И радовал меня красой Малютки милой взгляд. «Всех сколько вас?— ей молвил я, И братьев и сестер?» — «Всего нас семь»,— и на меня, Дивясь, бросает взор. «А где ж они?» — «Нас семь всего.— В ответ малютка мне.— Нас двое жить пошли в село, — И два на корабле, И на кладбище брат с сестрой Лежат из семерых, А за кладбищем я с родной,— Живем мы подле них». — «Как? двое жить в село пошли, Пустились двое плыть,— А всё вас семь! Дружок, скажи, Как это может быть?» — «Нас семь, нас семь,— она тотчас Опять сказала мне,— Здесь на кладбище двое нас, Под ивою в земле». — «Ты бегаешь вокруг нее, Ты, видно, что жива; Но вас лишь пять, дитя мое, Когда под ивой два». — «На их гробах земля в цветах, И десяти шагов Нет от дверей родной моей До милых нам гробов; Я часто здесь чулки вяжу, Платок мой здесь рублю, И подле их могил сижу И песни им пою; И если позднею порой Светло горит заря, То, взяв мой сыр и хлеб с собой, Здесь ужинаю я. Малютка Дженни день и иочь Томилася больна, Но бот ей не забыл помочь,— И спряталась она; Когда ж ее мы погребли И расцвела земля, К ней на могилу мы пришли Резвиться — Джон и я; Но только дождалась зимой Коньков я и саней, Ушел и Джон, братишка мой, И лег он рядом с ней». — «Так сколько ж вас?»— был мой ответ. — «На небе двое, верь!» — «Вас только пять».— «О барин, нет, Сочти,— нас семь теперь». — «Да нет уж двух,— они в земле, А души в небесах!» Но был ли прок в моих словах? Всё девочка твердила мне: «О нет, нас семь, нас семь!»

Фантазия Князю П. Г. Гагарину And song that said a thousand things. * Откинув думой жизнь земную, Смотрю я робко в темну даль; Не знаю сам, о чем тоскую, Не знаю сам, чего мне жаль. Волной, меж камнями дробимой, Лучом серебряной луны, Зарею, песнию любимой Внезапно чувства смущены. Надежда, страх, воспоминанья Теснятся тихо вкруг меня; Души невольного мечтанья В словах мне выразить нельзя. Какой-то мрачностью унылой Темнеет ясность прежних дней; Манит, мелькает призрак милой, Пленяя взор во тме ночей. И мнится мне: я слышу пенье Из-под туманных облаков... И тайное мое волненье Лелеять сердцем я готов. * Как много было в песне той! (Перевод В. А. Жуковского.)

Прости! уж полночь; над луною, Ты видишь, облако летит; Оно туманной пеленою Сиянье нежное мрачит. Я мчуся вдаль, мой парус веет, Шумит разлучница волна,- Едва ли прежде прояснеет На своде пасмурном луна. И я, как облако густое, Тебя, луна моя, затмил; Я горем сердце молодое И взор веселый омрачил. Твой цвет, и радостный и нежный, Моей любовью опален; Свободна ты,- мой жар мятежный Забудь скорей, как страшный сон! Не увлекись молвою шумной! Убило светлые мечты Не то, что я любил безумно, Но что не так любила ты. Прости - не плачь! уже редеет Туман пред ясною луной, Взыграло море, парус веет - И я в челнок бросаюсь мой.

Баллада Не чудное и ложное мечтанье И не молва пустая разнеслась, Но верное, ужасное преданье В Украйне есть у нас: Что если кто, откинув все заботы, С молитвою держа трехдневный пост, Приходит в ночь родительской субботы К усопшим на погост,— Там узрит он тех жалобные тени, Обречено кому уже судьбой Быть жертвами в тот год подземной сени И кельи гробовой. Младой Избран с прекрасною Людмилой И перстнем был и сердцем обручен; Но думал он, встревожен тайной силой, Что наша радость — сон. И вещий страх с тоской неотразимой, Волнуя дух, к нему теснится в грудь, И в книгу он судьбы непостижимой Мечтает заглянуть; И, отложив мирские все заботы, С молитвою держа трехдневный пост, Идет он в ночь родительской субботы К усопшим на погост. Повсюду мрак, и ветер выл, и тмилась Меж дымных туч осенняя луна; Казалось, ночь сама страшилась, Ужасных тайн полна. И уж давно Избран под темной ивой Сидел один на камне гробовом; Хладела кровь, но взор нетерпеливый Во мгле бродил кругом. И в полночь вдруг он слышит в церкви стоны, И настежь дверь, затворами звуча, И вот летит из церкви от иконы По воздуху свеча; И свой полет мелькающей струею К гробам она таинственно стремит, И мертвецов вожатой роковою В воздушной тме горит. И мертвые в гробах зашевелились, Проснулись вновь подземные жильцы, И свежие могилы расступились — И встали мертвецы. И видит он тех жалобные тени, Обречено кому уже судьбой Быть жертвами в тот год подземной сени И кельи гробовой; Их мрачен лик, и видно, что с слезами Смежен их взор навеки смертным сном... Ужель они увядшими сердцами Тоскуют о земном? Но в божий храм предтечей роковою Воздушная свеча уж их ведет, И в мертвых он под белой пеленою Невесту узнает; И тень ее, эфирная, младая, Еще красой и в саване цвела, И, к жениху печальный взор склоняя, Вздохнула и прошла. И всё сбылось. Безумец сокрушенный С того часа лишен душевных сил, Без чувств, без слез он бродит изумленный, Как призрак, меж могил, И тихий гроб невесты обнимает И шепчет ей: «Пойдем, пойдем к венцу...» И ветр ночной лишь воем отвечает Живому мертвецу.

(Князю П. А. Вяземскому)¹ Ночь. Манфред один. Тень, в виде молодой прекрасной женщины, поет: Когда луна сребрит поток, И червь, светясь, в траве трепещет, И на кладбище огонек, А влажный пар в болотах блещет; Когда вой сов тревожит лес, И звезды падают с небес, И ветерок в унылой тьме Меж листьев дремлет на холме,— В тот час и с властью, и с клеймом На сердце лягу я твоем. Сон крепкий очи и сомкнет, Но дух твой смутный не уснет. Есть тени — им не исчезать; Есть думы — их не отогнать. В твоей написано судьбе, Чтоб одному не быть тебе. Как бы одет в туман густой, Как обвит в саван гробовой, Так будешь жить обворожен, Безвестной власти покорен. Хоть невидимкой буду я, Твой взор почувствует меня, Как то, что прежнею порой И было, и опять с тобой; И, в тайном ужасе твоем Когда посмотришь ты кругом,— Ты удивишься, что уж я Пропала, как и тень твоя; И будешь ты от всех таить, Под чьею властью должен жить. Волшебным словом ты клеймен, В купель проклятья погружен; Эфирный дух тебя схватил, Тебя он сетью окружил. И голос есть у ветерка, И веет с ним к тебе тоска; Спокойной ночи тишина Тебе в отраду не дана, А днем есть солнце над тобой, Еще страшнее тьмы ночной. Из слез твоих мной извлечен Сок страшный — смерть вливает он; В нем та кровь черная твоя, Что в черном сердце у тебя; С улыбки сорвана твоей Змея, клубящаяся в ней; И чары взяты с уст твоих,— Отрава вся таилась в них. Теперь на деле видно мне, Что яд сильнейший был в тебе. За мрачный дух твоих козарств, За бездны тайные лукавств, За кротость ложную очей, Змею-улыбку, яд речей, За дар твой дивный убедить, Что с сердцем ты, что мог любить, За твой к чужим страданьям хлад, За то, что Каину ты брат,— Ты властью обречен моей Носить твой ад в душе твоей. Фиал в руках,— уже я лью Проклятье на главу твою; И ты покоя не найдешь, И не уснешь, и не умрешь, И смерти будешь ты желать, Страшась всечасно умирать; Но вот уж ты обворожен, Незвучной цепью окружен; И сердцем и умом страдай. Свершились чары. Увядай!

На каменной горе святая Обитель инокинь стоит; Под той горой волна морская, Клубяся, бурная шумит. Нежна, как тень подруги милой, Мелькая робко в облаках, Луна взошла, и блеск унылый Дрожит на башнях и крестах. И над полночными волнами, Рассеяв страх в их грозном сне, Она жемчужными снопами Ложится в зыбкой глубине. Корабль меж волн, одетых мраком, Был виден, бурям обречен. И уж фонарь отплытья знаком Был на корме его зажжен. Там бездны тайной роковою Судьба пловцов отравлена, А здесь небесной тишиною Обитель инокинь полна. Пловец крушится, обнимая Весь ужас бед,— надежды тень; А здесь отшельница святая Всю жизнь узнала в первый день. Но есть за мирными стенами Еще любви земной обман; Сердца, волнуемы страстями, Страшней, чем бурный океан! На камне пред стеной угрюмой, Один в безмолвии ночном, Встревожен кто-то мрачной думой Сидит, таяся под плащом. Он молод, но следы печали, Тоска и память черных дней На бледном лике начертали Клеймо губительных страстей. И вдруг лампада пламенеет В убогой келье на окне, И за решеткою белеет Подобье тени при огне.— И долго... Но уж миновала Ночная мгла, и в небесах Румяная заря сияла,— Исчезли призраки и страх. И виден был далеко в море Корабль, и вдаль он путь стремил, И уж пловца младого горе Лишь воздух влажный разносил.

Lorsque je sens le rezeda, je crois d'abord entendre un son, puis il me semble voir une forme.¹ Друг, ты прав: хотя порой, Достигая бед забвенья, Мы, в груди стеснив волненья, Дремлем темною душой,— Невзначай в мечте воздушной Отзыв прежнего слетит, И предмет нам равнодушный Память сердца воскресит. Неожиданно, случайно, Потрясет душевной тайной Летний вечер, звук, цветок, Песня, месяц, ручеек, Ветер, море — и тоскою Всё опять отравлено; Как бы молнийной струею Снова сердце прожжено. И той тучи мы не знаем, Вдруг откуда грянул гром, Лишь томимся и страдаем; Мрак и ужасы кругом: Призрак страшный, неотступной Образует в думе смутной Холод дружбы, сон любви, То, с кем радость погребли, Всё, о чем мы тосковали, Что любили, потеряли, Чем был красен божий свет, Всё, чего для нас уж нет.

Княгине 3. А. Волконской То не кукушка в роще темной Кукует рано на заре - В Путивле плачет Ярославна, Одна, на городской стене: "Я покину бор сосновый, Вдоль Дуная полечу, И в Каяль-реке бобровый Я рукав мой обмочу; Я домчусь к родному стану, Где кипел кровавый бой, Князю я обмою рану На груди его младой". В Путивле плачет Ярославна, Зарей, на городской стене: "Ветер, ветер, о могучий, Буйный ветер! что шумишь? Что ты в небе черны тучи И вздымаешь и клубишь? Что ты легкими крылами Возмутил поток реки, Вея ханскими стрелами На родимые полки?" В Путивле плачет Ярославна, Зарей, на городской стене: "В облаках ли тесно веять С гор крутых чужой земли, Если хочешь ты лелеять В синем море корабли? Что же страхом ты усеял Нашу долю? для чего По ковыль-траве развеял Радость сердца моего?" В Путивле плачет Ярославна, Зарей, на городской стене: "Днепр мой славный! ты волнами Скалы половцев пробил; Святослав с богатырями По тебе свой бег стремил,- Не волнуй же, Днепр широкий, Быстрый ток студеных вод, Ими князь мой черноокий В Русь святую поплывет". В Путивле плачет Ярославна, Зарей, на городской стене: "О река! отдай мне друга - На волнах его лелей, Чтобы грустная подруга Обняла его скорей; Чтоб я боле не видала Вещих ужасов во сне, Чтоб я слез к нему не слала Синим морем на заре". В Путивле плачет Ярославна, Зарей, на городской стене: "Солнце, солнце, ты сияешь Всем прекрасно и светло! В знойном поле что сжигаешь Войско друга моего? Жажда луки с тетивами Иссушила в их руках, И печаль колчан с стрелами Заложила на плечах". И тихо в терем Ярославна Уходит с городской стены.

Родина святая, Край прелестный мой! Всё тобой мечтая, Рвусь к тебе душой. Но, увы, в неволе Держат здесь меня, И на ратном поле Не сражаюсь я! День и ночь терзался Я судьбой твоей, В сердце отдавался Звук твоих цепей. Можно ль однородным Братьев позабыть? Ах, иль быть свободным, Иль совсем не быть! И с друзьями смело Гибельной грозой За святое дело Мы помчались в бой. Но, увы, в неволе Держат здесь меня, И на ратном поле Не сражаюсь я! И в плену не знаю, Как война горит; Вести ожидаю — Мимо весть летит. Слух убийств несется, Страшной мести след; Кровь родная льется,— А меня там нет! Ах, средь бури зреет Плод, свобода, твой! День твой ясный рдеет Пламенной зарей! Узник неизвестный, Пусть страдаю я,— Лишь бы, край прелестный, Вольным знать тебя!

В груди моей стесняя горе, Разбитый бурею пловец, На синее смотрю я море, Как бы на жизнь смотрел мертвец; Но поневоле, думы полный, Внезапной страшною грозой, Когда мой челн губили волны, Влекомый яркою звездой. Увы! не мой один волнами Челнок надежды погублен, И в даль неверную звездами Не я один был увлечен! И кто тревогой не смущался, Желанной цели достигал, С мечтой любимой не прощался, Кто слез долину миновал? Когда бы ты из волн сердитых, О море! выкинуть могло Всё то, что в кораблях разбитых Высших дум и чувств легло; Когда б из бездны кто явился, Погибших повесть рассказал,— То б мир, быть может, изумился О том, чего никто не знал. Как много в участи мятежной, Быв жертвой неизбежных бед, Тоской увяли безнадежной, И уж давно пропал их след! О, много, много перл огнистых На дне морском погребено, И много веяний душистых В эфирной тме утаено! И сколько светлых упований, Оторванных налетом гроз, И сердца радостных мечтаний, Истлевших от горючих слез! И тайны чудного условья Меж дум небесных и страстей — Одно лишь знает изголовье И мрак томительных ночей.

[Из Байрона] В кипеньи нежности сердечной Ты жизнью друга назвала; Привет бесценный, если б вечно Живая молодость цвела. К могиле всё летит стрелою; И ты, меня лаская вновь, Зови не жизнью, а душою, Бессмертной, как моя любовь.

Элегия лорда Байрона (Перевод с английского) Была пора — они любили, Но их злодеи разлучили; А верность с правдой не в сердцах Живут теперь, но в небесах. Навек для них погибла радость: Терниста жизнь, без цвета младость, И мысль, что розно жизнь пройдет, Безумства яд им в душу льет. Но в жизни, им осиротелой, Уже обоим не сыскать, Чем можно б было опустелой Души страданья услаждать; Друг с другом розно, а тоскою Сердечны язвы все хранят, Так два расторгнутых грозою Утеса мрачные стоят; Их бездна с ревом разлучает, И гром разит и потрясает, — Но в них ни гром, ни вихрь, ни град, Ни летний зной, ни зимний хлад Следов того не истребили, Чем некогда друг другу были. Коллеридж. (Из поэмы Кристабель) Прости! и если так судьбою Нам суждено,— навек прости! Пусть ты безжалостна — с тобою Вражды мне сердца не снести. Не может быть, чтоб повстречала Ты непреклонность чувства в том, На чьей груди ты засыпала Невозвратимо сладким сном! Когда б ты в ней насквозь узрела Все чувства сердца моего, Тогда бы, верно, пожалела, Что столько презрела его. Пусть свет улыбкой одобряет Теперь удар жестокий твой: Тебя хвалой он обижает, Чужою купленной, бедой. Пускай я, очернен виною, Себя дал право обвинять; Но для чего ж убит рукою, Меня привыкшей обнимать? И верь, о, верь! пыл страсти нежной Лишь годы могут охлаждать; Но вдруг не в силах гнев мятежной От сердца сердце оторвать. Твое — то ж чувство сохраняет; Удел же мой — страдать, любить!— И мысль бессмертная терзает, Что мы не будем вместе жить. Печальный вопль над мертвецами С той думой страшной как сравнять?— Мы оба живы, но вдовцами Уже нам день с тобой встречать. И в час, как нашу дочь ласкаешь, Любуясь лепетом речей, Как об отце ей намекаешь, Ее отец в разлуке с ней. Когда ж твой взор малютка ловит,— Ее целуя, вспомяни О том, тебе кто счастья молит, Кто рай нашел в твоей любви. И если сходство в ней найдется С отцом, покинутым тобой, Твое вдруг сердце встрепенется, И трепет сердца — будет мой. Мои вины, быть может, знаешь,— Мое безумство можно ль знать? Надежды — ты же увлекаешь, С тобой увядшие летят. Ты потрясла моей душою; Презревший свет, дух гордый мой Тебе покорным был; с тобою Расставшись, расстаюсь с душой! Свершилось всё! слова напрасны, И нет напрасней слов моих,— Но в чувствах сердца мы не властны, И нет преград стремленью их. Прости ж, прости! Тебя лишенный,— Всего, в чем думал счастье зреть, Истлевший сердцем, сокрушенный. Могу ль я больше умереть?

Вольное подражание Графине С. И. Лаваль День гаснул в зареве румяном,— И я, в смятеньи дум моих, Бродил на береге песчаном, Внимая ропот волн морских, И я увидел меж песками Корабль разбитый погружен; Он в бурю шумными волнами На дикий берег занесен,— И влага мхом давно одела Глубоких скважин пустоты; Уже трава в них зеленела, Уже являлися цветы. Стремим грозой в утес прибрежный, Откуда и куда он плыл? Кто с ним в час бури безнадежной Его крушенье разделил? Утес и волны, всё молчало, Всё мрак в уделе роковом,— Лишь солнце вечера играло Над ним, забытым мертвецом. И на корме его сидела Жена младая рыбака, Смотрела вдаль и песни пела Под томный ропот ветерка. С кудрявой русой головою Младенец близ нее играл, Над звучной прыгал он волною, А ветер кудри развевал. Он нежные цветы срывает, Лелея детские мачты. Младенец радостный не знает, Что он на гробе рвет цветы.

Баллада А. А. Воейковой Мила Брайнгельских тень лесов; Мил светлый ток реки; И в поле много здесь цветов Прекрасным на венки. Туманный дол сребрит луна; Меня конь борзый мчит: В Дальтонской башне у окна Прекрасная сидит. Она поет: «Брайнгельских вод Мне мил приветный шум; Там пышно луг весной цветет, Там рощи полны дум. Хочу любить я в тишине, Не царский сан носить; Там на реке милее мне В лесу с Эдвином жить». - «Когда ты, девица-краса, Покинув замок, свой, Готова в темные леса Бежать одна со мной, Ты прежде, радость, угадай, Как мы в лесах живем; Каков, узнай, тот дикий край, Где мы любовь найдем!» Она поет: «Брайнгельских вод Мне мил приветный шум; Там пышно луг весной цветет, Там рощи полны дум. Хочу любить я в тишине, Не царский сан носить; Там на реке милее мне В лесу с Эдвином жить. Я вижу борзого коня Под смелым ездоком: Ты царский ловчий,- у тебя Рог звонкий за седлом». - «Нет, прелесть! Ловчий в рог трубит Румяною зарей, А мой рожок беду звучит, И то во тме ночной». Она поет: «Брайнгельских вод Мне мил приветный шум; Там пышно луг весной цветет, Там рощи полны дум; Хочу в привольной тишине Тебя, мой друг, любить; Там на реке отрадно мне В лесу с Эдвином жить. Я вижу, путник молодой, Ты с саблей и ружьем; Быть может, ты драгун лихой И скачешь за полком». - «Нет, гром литавр и трубный глас К чему среди степей? Украдкой мы в полночный час Садимся на коней. Приветен шум Брайнгельских вод В зеленых берегах, И мил в них месяца восход, Душистый луг в цветах; Но вряд прекрасной не тужить, Когда придется ей В глуши лесной безвестно жить Подругою моей! Там чудно, чудно я живу,- Так, видно, рок велел; И смертью чудной я умру, И мрачен мой удел. Не страшен так лукавый сам, Когда пред черным днем Он бродит в поле по ночам С блестящим фонарем; И мы в разъездах удалых, Друзья неверной тмы, Уже не помним дней былых Невинной тишины». Мила Брайнгельских тень лесов; Мил светлый ток реки; И много здесь в лугах цветов Прекрасным на венки.

А. И. Тургеневу Из мрачных северных лесов, С восточных дальних берегов, Сыны отваги и свободы, Стремятся дикие народы С двойной секирою, пешком, В звериной коже, с булавами, И на конях с копьем, с стрелами, И череп вражий за седлом. Дошли; рассыпались удары, Клубится дым, горят пожары, Стон тяжкий битвы заглушал, И Рим, колосс державный, пал; Порочный пал он, жертва мщенья,- И шумно ветры разнесли Ужасный гром его паденья В концы испуганной земли. Но туча грозная народов С небесным гневом пронеслась, И пыль от буйных переходов В полях кровавых улеглась. Навеки мертвое молчанье Сменило вопли и стенанье. Уже паденья страшный гул В пустыне горестной уснул; В тумане зарево не рдеет, И черный дым уже редеет; Яснеет мгла; с печальных мест Вдали стал виден светлый крест. Другие люди, вера, нравы, Иной язык, права, уставы, Чистейший мир, рожденный им, Явился вдруг чудесно с ним,- И проповедники святые На пепелища роковые Пришли с Евангельем в руках, И меж развалин на могилы Воссели, полны тайной силы; Горела истина в очах; Глас тихий, скорбных утешитель, Небесной воли возвеститель, Вселенной жизнь другую дал; Так их божественный учитель По вере мертвых воскрешал.

Есть тихая роща у быстрых ключей; И днем там и ночью поет соловей; Там светлые воды приветно текут, Там алые розы, красуясь, цветут. В ту пору, как младость манила мечтать, В той роще любила я часто гулять; Любуясь цветами под тенью густой, Я слышала песни - и млела душой. Той рощи зеленой мне век не забыть! Места наслажденья, как вас не любить! Но с летом уж скоро и радость пройдет, И душу невольно раздумье берет: "Ах! в роще зеленой, у быстрых ключей, Всё так ли, как прежде, поет соловей? И алые розы осенней порой Цветут ли всё так же над светлой струей?" Нет, розы увяли, мутнее струя, И в роще не слышно теперь соловья! Когда же, красуясь, там розы цвели, Их часто срывали, венками плели; Блеск нежных листочков хотя помрачен, В росе ароматной их дух сохранен. И воздух свежится душистой росой; Весна миновала - а веет весной. Так памятью можно в минувшем нам жить И чувств упоенья в душе сохранить; Так веет отрадно и поздней порой Бывалая прелесть любви молодой! Не вовсе же радости время возьмет: Пусть младость увянет, но сердце цветет. И сладко мне помнить, как пел соловей, И розы, и рощу у быстрых ключей!

В тиши села уединенной Младой страдалец грустно жил, И, долгой мукой утомленный, Он добрым людям говорил: «Уж в церковь нашего селенья Вас призывают на моленья, В вечерний колокол звоня; Молитесь богу за меня. Когда ж начнет дубрава тмиться, Туманы лягут над водой, Тогда скажите: «Не томится Теперь страдалец молодой». Но вы меня не забывайте, В унывных песнях поминайте И, слыша звон с кончиной дня, Молитесь богу за меня. Пред хитрой, злобной клеветою Я дам всю жизнь мою в ответ, И с непорочною душою Без страха я покину свет. Не долог был мой путь унылый,— В моей весне уж над могилой Стою в слезах; к ней взор склоня, Молитесь богу за меня. Мой милый друг, мой друг прекрасный! Я думал долго жить с тобой; Но, жертвою мечты напрасной, Мой век минутой был одной. О! сердца нежного тревогу Простите ей; молитесь богу, Услыша звон в мерцанье дня, И за нее, и за меня».

Вольное подражание Вордсворту Прелестный вечер тих, час тайны наступил; Молитву солнце льет, горя святой красою. Такой окружена сидела тишиною Мария, как пред ней явился Гавриил. Блестящий свод небес уж волны озарил! Всевышний восстает,— внимайте! бесконечный, Подобный грому, звук гремит хвалою вечной Тому, кто светлый мир так дивно сотворил. О милое дитя! о по сердцу родная! Ты думой набожной хотя не смущена, Со мной гуляя здесь,— но святости полна; Невинностью своей живешь в блаженстве рая, Ты в горний тайный храм всегда летишь душой, И бог, незрим для нас, беседует с тобой.

Баллада В лесу прибит на дубе вековом Булатный щит, свидетель грозных сеч; На том щите видна звезда с крестом, А близ щита сверкает острый меч. И свежую могилу осеняет Тенистый дуб, и тайны роковой Ужасен мрак: никто, никто не знает, Кто погребен в лесу при тме ночной. Промчался день, опять порой урочной Ночь темная дубраву облегла; Безмолвно всё, и медь уж час полночный На башне бьет соседнего села. И никогда страшнее не темнела Осення ночь: она сырою мглой Дремучий лес, реку и холм одела — Везде покров чернеет гробовой. Но меж дерев багровый блеск мелькает, И хрупкий лист шумит невдалеке, И факел уж вблизи дуб озаряет: Его чернец в дрожащей нес руке. К могиле шел отшельник престарелый, И вместе с ним безвестно кто, в слезах, Идет, бледней своей одежды белой; Печаль любви горит в ее очах. И пел чернец по мертвом панихиду, Но кто он был — чернец не поминал; Отпел, вдали сокрылся он из виду, Но факел всё в тени густой мерцал. На свежий дерн прекрасная упала И, белую откинув пелену, Потоки слез по мертвом проливала, Могильную тревожа тишину; И, вне себя, вдруг очи голубые На щит она внезапно подняла И, локоны отрезав золотые, Кровавый меч их шелком обвила; Безумья яд зажегся в мутном взоре, Сердечный вопль немеет на устах. Она ушла, и лишь в дремучем боре Таинственный один остался страх; И меж дерев уж факел не мерцает, Не шепчет лист, и тайны роковой Ужасен мрак: никто, никто не знает, Кто погребен в лесу при тме ночной.

Rotta e l'alta Colonna.¹ — Высокая колонна пала (итал.). — Ред. Прекрасная колонна пала, И лавр зеленый мой увял; А лишь об них душа мечтала, И я, томясь, отрады ждал! Их не найду, в моем я горе, В холодных, пламенных странах, Ни в бурном африканском море, Ни в светлых Индии волнах. Надежд моих уж я лишился, И смерть без жалости взяла И то, чем в жизни я гордился, И то, чем жизнь моя цвела. Обширной областью земною, Блестящим княжеским венцом, Несметной золота ценою, Восточным ярким жемчугом — Нигде, ничем тоске не можно Утраты сердца заменить; В уделе горестном лишь должно Всю жизнь страдать и слезы лить. О, наша жизнь, которой сладость Манит обманчивой красой! В чем столько лет мы зрели радость,— Минутой рушится одной.

Вольное подражание Шатобриану С любовью вечною, святой Я помню о стране родной, Где жизнь цвела; Она мне видится во сне. Земля родная, будь ты мне Всегда мила! Бывало, мы пред огоньком Сидим с родимой вечерком - Сестра и я, Поем, смеемся,— полночь бьет — И к сердцу нас она прижмет, Благословя. Я вижу тихий, синий пруд, Как ивы с тростником растут На берегах; И лебедь вдоль него летит, И солнце вечера горит В его волнах. И вижу я: невдалеке Зубчатый замок на реке В тиши стоит С высокой башней, и на ней Я слышу, мнится, в тме ночей, Как медь гудит. И как я помню, как люблю Подругу милую мою! О! где ж она? Бывало, в лес со мной пойдет, Цветов, клубники наберет... Мила, нежна! Когда ж опять увижу я Мою Сияну, лес, поля И над рекой Тот сельский домик, где я жил?.. О, будь, всегда будь сердцу мил, Мой край родной!

О ты, звезда любви, еще на небесах, Диана, не блестишь в пленительных лучах! В долины под холмом, где ток шумит игривый, Сияние пролей на путь мой торопливый. Нейду я похищать чужое в тме ночной Иль путника губить преступною рукой, Но я люблю, любим, мое одно желанье — С прелестной нимфою в тиши найти свиданье; Она прекрасных всех прекраснее, милей, Как ты полночных звезд красою всех светлей.