Все стихи Марии Петровых

А на чердак - попытайся один! Здесь тишина всеобъемлющей пыли, Сумрак, осевший среди паутин, Там, где когда-то его позабыли. От раскаленных горячечных крыш Сладко и тошно душе до отказа. Спит на стропилах летучая мышь, Дремлет средь хлама садовая ваза. Ваза разбита: но вижу на ней, Не отводя восхищенного взгляда,- Шествие полуодетых людей С тяжкими гроздьями винограда. Дальше - слежавшаяся темнота, Ужасы, что накоплялись годами, Дрема, и та, без названия,- та, Что отовсюду следила за нами. Нет, я туда подойти не смогу. Кто-то оттуда крадется по стенке, Прыгнул!.. Но я далеко,- я бегу, Падаю и расшибаю коленки... Помню и лес, и заросший овраг,- Было куда изумлению деться. Все - незабвенно, но ты, чердак, Самый любимый свидетель детства. . . . . . . . . . . . . . . . . .

А ритмы, а рифмы неведомо откуда Мне под руку лезут, и нету отбоя. Звенит в голове от шмелиного гуда. Как спьяну могу говорить про любое. О чем же? О жизни, что длилась напрасно? Не надо. Об этом уже надоело. Уже надоело? Ну вот и прекрасно, Я тоже о ней говорить не хотела. И все же, и все-таки длится дорога, О нет, не дорога - глухая тревога, Смятенье, прислушиванье, озиранье, О чем-то пытаешься вспомнить заране, Терзается память и все же не может Прорваться куда-то, покуда не дожит Мой день...

О как хорошо, как тихо, Как славно, что я одна. И шум и неразбериха Ушли, и пришла тишина. Но в сердце виденья теснятся, И надобно в них разобраться Теперь, до последнего сна. Я знаю, что не успеть. Я знаю — напрасно стараться Сказать обо всем даже вкратце, Но душу мне некуда деть. Нет сил. Я больна. Я в жару. Как знать, может, нынче умру... Одно мне успеть, одно бы — Без этого как умереть?— Об Анне.. Но жар, но ознобы, И поздно. Прости меня. Встреть.

Бредешь в лесу, не думая, что вдруг Ты станешь очевидцем некой тайны, Но все открыл случайный взгляд вокруг — Разоблачения всегда случайны. В сосновой чаще плотный снег лежит,— Зима в лесу обосновалась прочно, А рядом склон сухой листвой покрыт,— Здесь осени участок неурочный. Шумят ручьи, бегут во все концы,— Весна, весна! Но в синеве прогретой Звенят вразлив не только что скворцы — Малиновка,— уж это ли не лето! Я видела и слышала сама, Как в чаще растревоженного бора Весна и лето, осень и зима Секретные вели переговоры.

Весна так чувственна. Прикосновенье ветра Томит листву, и грешная дрожит. Не выдержит? И этой самой ночью... Пахучая испарина ползет И обволакивает. Мягко Колышутся и ветви клена, И чьи-то волосы, и чей-то взгляд. Все - обреченное. И я обречена Под кожу втягивать прохладную звезду, И душный пот земли, и желтый мир заката.. Но по железу ерзнула пила, И кислое осело на зубах.

Д.С. Взгляни — два дерева растут Из корня одного. Судьба ль, случайность ли, но тут И без родства — родство. Когда зимой шумит метель, Когда мороз суров,— Березу охраняет ель От гибельных ветров. А в зной, когда трава горит И хвое впору тлеть,— Береза тенью одарит, Поможет уцелеть. Некровные растут не врозь, Их близость — навсегда. А у людей — все вкривь да вкось, И горько от стыда.

"Смерть..." - рассыпающийся звук. Иль дроби молоточка вроде? Не все ль равно: смешно. И вдруг Лицом к лицу на повороте. Но только вздрогнула слегка. Но только откачнула тело... "Я думала, ты далека. Тебя я встретить не хотела. Твою поспешность извиня, Я ухожу.- Следят за нами... " Она смотрела на меня Совсем прозрачными глазами. Переливали тихий свет Две голубеющие раны... "Мне только восемнадцать лет. Послушай! Это слишком рано. Приди потом. Лишь горсть себя В твои века позволь забросить. Ты видишь: горький след скрепя, Поэт не требует, а просит". И я ждала, что вспыхнет в ней Еще не виданное благо. Печальнее и холодней Сквозила голубая влага. И кто-то ей еще сказал: "Пусти меня. Другое имя - Девятый вал, десятый вал - С глазами справится твоими. Их захлестнет, затопит их... " Но этот голос дрогнул странно И, коченеющий, затих, И повалился бездыханный... Она прошла. Ушла совсем. Лишь холодком в лицо пахнуло. Рванулась я навстречу всем, Со всеми вместе повернула. И снова день скользит за днем. И снова я скольжу за днями. Мы никогда не отдохнем, Пока не поскользнемся к яме. Я уважаю смерть и чту Ее бессмертные владенья. Но я забыла встречу ту С прозрачной голубою тенью. А люди от меня бегут... Бегущим от меня не верьте, Что у меня в глазах, вот тут, Запечатлелся облик смерти. И что мой голос обожгло Ее дыханье ледяное... Я знаю, людям тяжело, Им тяжело дышать со мною... И мне как будто бы опять... Мне тоже начало казаться... ...Немного страшно засыпать И очень страшно... просыпаться.

Уехать, уехать, уехать, Исчезнуть немедля, тотчас, По мне, хоть навечно, по мне, хоть В ничто, только скрыться бы с глаз, Мне лишь бы не слышать, не видеть, Не знать никого, ничего, Не мыслю живущих обидеть, Но как здесь темно и мертво! Иль попросту жить я устала — И ждать, и любить не любя... Все кончено. В мире не стало — Подумай — не стало тебя.

От зноя воздух недвижим, Деревья как во сне. Но что же с деревом одним Творится в тишине? Когда в саду ни ветерка, Оно дрожмя дрожит... Что это - страх или тоска, Тревога или стыд? Что с ним случилось? Что могло б Случиться? Посмотри, Как пробивается озноб Наружу изнутри. Там сходит дерево с ума, Не знаю почему. Там сходит дерево с ума, А что с ним - не пойму. Иль хочет что-то позабыть И память гонит прочь? Иль что-то вспомнить, может быть, Но вспоминать невмочь? Трепещет, как под топором, Ветвям невмоготу,- Их лихорадит серебром, Их клонит в темноту. Не в силах дерево сдержать Дрожащие листки. Оно бы радо убежать, Да корни глубоки. Там сходит дерево с ума При полной тишине. Не более, чем я сама, Оно понятно мне.

Дни мелькают — чет и нечет, Жизнь осталась позади. Что же сердце рвет и мечет, Задыхается в груди? Слышать слов моих не хочет, Будто в рану сыплю соль. Днем и ночью сердце точит Злая дума, злая боль. Знает сердце о причине Всех скорбей моих и бед, О смиренье, о гордыне И что мне спасенья нет. Но оно по горло сыто Ложью всяческих прикрас, И оно со мной открыто Говорит не в первый раз, Чтобы я, ему доверясь, Не страшилась жить в глуши И смелей порола ересь, Если ересь от души. Говорит не рифмы ради, Не для красного словца, Говорит не на эстраде,— На исходе, у конца.

Одно мне хочется сказать поэтам: Умейте домолчаться до стихов. Не пишется? Подумайте об этом, Без оправданий, без обиняков. Но, дознаваясь до жестокой сути Жестокого молчанья своего, О прямодушии не позабудьте, И главное - не бойтесь ничего.

Если художник неподкупный — Так распишет, что ой-ой. Он любой душе преступной Воздавать привык с лихвой. Тот ваятель не согласен Утаить хоть что-нибудь. Лепкой брыльев и подглазин Он расскажет злую суть. По одной кривой улыбке Он движеньями резца Год из году без ошибки Обличает подлеца. Сеть морщинок расположит Так, что скрыть уже нельзя: Этот век позорно прожит — Вниз и вниз вела стезя... Тут уж верьте ли, не верьте — Весь рисунок неспроста... Но останется до смерти Красотою красота.

Приходил по ночам... Пастернак За одиночество, за ночь, Простертую во днях, За то, что ты не смог помочь, За то, что я лишь прах, За то, что ты не смог любить, За грохот пустоты... Довольно! Этому не быть. За все ответишь ты. Ты мне являлся по ночам, Мгновенно озарив. Ты был началом всех начал, Звучаньем первых рифм. Являлся, чтоб дрожала мгла Световращеньем строф, Чтоб насмерть я изнемогла От щедрости даров. Ты был безгласен, и незрим, И полон тайных сил, Как темнокрылый Серафим, Что Бога оскорбил. Ты кровь мою наполнил тьмой, Гуденьем диких сфер, Любовью (ты был только мой!), Любовью свыше мер. Ты позабыл меня давно, Но я тебя найду. Не знаю где. Не знаю. Но В полуночном бреду Возможно все... По склонам скал Наверх (а эхо - вниз). Ты здесь, наверно, тосковал - Здесь мрак плотней навис, Здесь бесноватых молний пляс, И треск сухих комет, И близость беззакатных глаз, Дающих тьму и свет. Ты близок. Путь смертельных круч Окончен. Вперебой Толкутся звезды. Залежь туч. И бредится тобой. Ты здесь. Но звездная стена Увидеть не дает. Я прошибаю брешь. Она Надтреснута, и вот Я в брызгах радости, в лучах, В лохмотьях темноты, И, распростертая во прах, Смотреть не смею: Ты! Клубится мгла твоих волос, И мрачен мрамор лба. Твои глаза - предвестье гроз, Мой рок, моя судьба... Глаза!- Разросшаяся ночь, Хранилище зарниц... Ветрищу двигаться невмочь Сквозь душный шум ресниц. За одиночество... Не верь! О, мне ли мстить - зови... Иду, мой демон,- в счастье, в смерть В предел земной любви.

Когда настанет мой черед, И кровь зеленая замрет, И затуманятся лучи - Я прочеркну себя в ночи. Спугнув молчанье сонных стран, Я кану в жадный океан. Он брызнет в небо и опять Сомкнется, новой жертвы ждать. О звездах память коротка: Лишь чья-то крестится рука, Да в небе след крутой дуги, Да на воде дрожат круги. А я, крутясь, прильну ко дну, Соленой смерти отхлебну. Но есть исход еще другой: Не хватит сил лететь дугой, Сорвусь и - оземь. В пышный снег. И там раздавит человек. Он не услышит тонкий стон, Как песнь мою не слышал он. Я кровь последнюю плесну И, почерневшая, усну. И не услышу ни толчков, Ни человечьих страшных слов. (А утром скажут про меня: - Откуда эта головня?) Но может быть еще одно (О, если б это суждено): Дрожать, сиять и петь всегда Тебя, тебя, моя звезда!

И вдруг возникает какой-то напев, Как шмель неотвязный гудит, ошалев, Как хмель отлетает, нет сил разорвать, И волей-неволей откроешь тетрадь. От счастья внезапного похолодею. Кто понял, что белым стихом не владею? Кто бросил мне этот спасательный круг? Откуда-то рифмы сбегаются вдруг. Их зря обесславил писатель великий За то, что бледны, холодны, однолики, Напрасно охаял он «кровь и любовь», И «камень и пламень», и вечное «вновь». Не эти ль созвучья исполнены смысла, Как некие сакраментальные числа? А сколько других, что поддержит их честь! Он, к счастью, ошибся,— созвучий не счесть.

...И вы уж мне поверьте, Что жизнь у нас одна, И слава после смерти Лишь сильным суждена. Не та пустая слава Газетного листка, А сладостное право Опережать века. ...Не шум газетной оды, Журнальной болтовни,— Лишь тишина свободы Прославит наши дни. Один лишь труд безвестный — За совесть, не за страх, Лишь подвиг безвозмездный Не обратится в прах...

Памяти Ю. К. Звонникова Возник из тьмы, Бледнел и близился почти неслышно,- Обломок льда чудесных очертаний: Совсем как человек. В твоей груди Дремало пламя. Тихо пробуждаясь, Вытягивалось, трогало гортань. И голос твой, Тяжелое тепло приняв, густея, Размеренно над нами колыхался, То удлиняясь, то сжимаясь в стих. Суровым словом вызванные к жизни, Ворчали и ворочались века. И чудилось: Стихи свои приносишь ты из края, Где звезды негоревшие томятся, Где сказки нерассказанные ждут, Где чьи-то крылья бьются о решетку И смерть сидит, зевая на луну. Ты уходил, На звезды мертвые легко ступая. С бесплатным приложением событий, Опять по росту строятся века. Похрустывали под ногами звезды. О, как ты не поранил нежных ног! Ты врос во тьму. Тебя не ждали и не вспоминали. Но дивное свершилось превращенье - Ты к нам пришел как смертный человек. (Иль пламя затаенное проснулось И разбудило стынущую плоть?) Не ведаю. Но помню я, что встретились мы в полдень, Мы встретились на пыльном тротуаре, Ты еле нес тяжелый чемодан. (Наверно, звезды, сказки, перстень смерти, Зуб колдуна, живой змеиный глаз...) И стал как все. Ты служишь в Сельхозгизе, Обедаешь в общественной столовой, И в комнате есть у тебя постель Для страсти, сна, бессонницы и смерти. Но ты поэт и, значит,- чародей. Твоя душа Колышется неслышным опахалом, Сокровищем загробного Египта, И поверяет в алчущую ночь О небе, где одно сплошное солнце, И о земле, затерянной в песках.

К своей заветной цели Я так и не пришла. О ней мне птицы пели, О ней весна цвела. Всей силою рассвета О ней шумело лето, Про это лишь, про это Осенний ветер пел, И снег молчал про это, Искрился и белел. Бесценный дар поэта Зарыла в землю я. Велению не внемля, Свой дар зарыла в землю... Для этого ль, затем ли Я здесь была, друзья!

Какой обильный снегопад в апреле, Как трудно землю покидать зиме! И вновь зима справляет новоселье, И вновь деревья в снежной бахроме. Под ярким солнцем блещет снег весенний. Взгляни, как четко разлинован лес: Высоких сосен правильные тени По белизне легли наперерез. Безмолвие страницы разграфленной Как бы неволит что-то написать, Но от моей ли немоты бессонной Ты слова ждешь, раскрытая тетрадь! А под вечер предстал передо мною Весь в перечерках черновик живой, Написанный осыпавшейся хвоей, И веточками, и сухой листвой, И шишками, и гарью паровозной, Что ветром с полустанка нанесло, А почерк — то веселый, то серьезный, И подпись различаю и число. Не скрыть врожденный дар — он слишком ярок, Я только позавидовать могу, Как, не страшась ошибок и помарок, Весна стихи писала на снегу.

Когда слагать стихи таланта нет,— Не чувствуя ни радости, ни боли, Хоть рифмами побаловаться, что ли, Хоть насвистать какой-нибудь сонет, Хоть эхо разбудить... Но мне в ответ Не откликается ни лес, ни поле. Расслышать не в моей, как видно, воле Те голоса, что знала с малых лет. Не медли, смерть. Не медли, погляди, Как тяжело неслышащей, незрячей, Пустой душе. Зову тебя — приди! О счастье! От одной мольбы горячей Вдруг что-то дрогнуло в немой груди. Помедли, смерть, помедли, подожди!..

Когда я буду, умирая, Вцепляться пальцами в постель, Верни меня в предгорье рая, Скажи мне тихо: Коктебель. Я слабым слухом, мертвым взором Всей горестью, любовью всей Узнаю берег, на котором Бродил усталый Одиссей. Великой Мстительницы милость Он верным сердцем призывал, И дева светлая спустилась На голубые глыбы скал. Она отплыть ему велела, Враждебный ветер укротив, И парус он направил смело В послушно голубой залив. Она ж стояла здесь, блистая Смерчем бессмертной красоты. Кустов испуганная стая Металась у ее пяты, Змеенышем обвивши чресла, Подъяв копье, щитом звеня, Вдруг белым облаком исчезла... Ты помнишь, Коктебель, меня... О самом раннем знают скалы, О бурных судоргах земли, Когда огромные кораллы В нее невидимо вросли, Неукротимы, непрестанны - Шел, верно, родовой раздор,- В нее врубались ураганы И там остались до сих пор. Она собой отобразила Как бы побоище богов, Ее таинственная сила Похожа на беззвучный зов, На черновик забытый... это Недаром кажется таким: Сюда бог музыки и света Огнем вписал внезапный гимн. Как верный друг, мой спутник верный, Как прежде нежно (помнишь как?), Чтоб вытравились ветром скверны, Внеси меня на Карадаг. И перед демоном безглавым На камни тихо положи, Да будет вид сраженной славы Полезен для моей души. Но отойдем теперь скорее, Чтоб я запомнить не могла, Как, по лиловым дебрям рея, Меня манила тень орла. Я покорюсь, горя и стыня, Что гордость наша? Скудно с ней! Пахнула библией пустыня, Все та ж, но жарче и древней. О, палестинская долина, Ответствуй мне, не по тебе ль Шла так недавно Магдалина... Меня ты помнишь, Коктебель? Но мне роднее крови - море. Дрожит мирьядами сердец И, разгораясь в грозном споре, Швыряет берегу венец. Золотосиние! Поверьте, Я вас люблю до тьмы, до дна, Но надо мною знамя смерти, Вода ж к умершим холодна. В слова слагаясь еле-еле, Шли волны голосом твоим: Кто был однажды в Коктебеле, Всегда томиться будет им.

Легко ль понять через десятки лет — Здесь нет меня, ну просто нет и нет. Я не запомнила земные дни. Растенью, и тому, наверно, внятно Теченье дней, а для меня они — Как на луне смутнеющие пятна.

Повеял летний ветерок; Не дуновенье — легкий вздох, Блаженный вздох отдохновенья. Вздохнул и лег вдали дорог На травы, на древесный мох И вновь повеет на мгновенье. Не слишком наша речь бедна, В ней все имеет имена, Да не одно: и «лед» и «ледень», А ветерок, что в летний час Дыханьем юга нежит нас, Когда-то назывался «летень».

Иная высшая награда Была мне роком суждена... Пушкин Меня оброс дремучий воздух, С душой смешался, втек в зрачки, В запекшихся на сердце звездах Мерцают мерные толчки. Как страшно мне кишенье жизни, Ужели это наяву? - В иной утраченной отчизне Мечтой мучительной живу. И в сходном с нею крае милом, Где рдеют огненные мхи, Я скалам, волнам и светилам Люблю подсказывать стихи, Не знавшие журнальной пыли, Надменные в шуменье дня, Но здесь их тучи полюбили, Сплываясь около меня. И вас, души моей созвучья, С трудом порою узнаю: Вы и просторней, и могучей, И радостней в родном краю. Наполненные плотью новой, Им накрепко окрылены, Иль гром, то синий, то багровый, Иль лунный свет внутри волны, Иль струны - вкручены до дрожи От солнца в хладный камень скал, И звук даете вы похожий На тот, что тщетно мир искал. Он - счастье. И ему все радо - И свет небес, и темень дна... О, нестерпимая награда. Ты свыше подвига дана.

Средь многих земных чудес Есть и такое — Листья кружат на ветру, Преображается лес, Нет в нем покоя. Это не страшно, это не навсегда, Настанет покой снежный, А там, глядишь, и весне подойдет чреда В срок неизбежный. У нас похуже, но мы молчим. Ты, лес, посочувствуй. Весна — это юность, а старость — не множество зим, Минует одна, и место пусто. Сомкнется воздух на месте том, Где мы стоим, где мы идем. Но и это не страшно, коль ты пособишь И в нашу подземную тишь Врастет деревцо корнями живыми. Пожалей нас во имя Пожизненной верности нашей Ветвям, и листве, и хвое, Оставь нам дыханье твое живое,— Пусть растет деревцо Все ветвистей, все краше!..

Тебя, двуполое, таким,- Люблю. Как воздух твой прозрачен! Но долгий сон невыносим,- Твой норов требует: иначе! Наскучил сизый, и любой Рождаешь ты из мглы глубокой,- Лиловый, или голубой, Или зеленый с поволокой. Днем - солнце плавает по дну, Пугая встречного дельфина. Разрезать крепкую волну - В ней солнечная сердцевина! Но отступают от скалы, Почуя тишину ночную, Темно-зеленые валы И замыкаются вплотную, И поднимается луна Над горизонтом напряженным, Сквозь море спящее она Проходит трепетом бессонным. Одной на свете жить нельзя: В воде дрожит луна другая, А волны блещут, голося, О черный берег ударяя... Один, второй, мильонный вал, А человек смятенья полон: Он вспомнил и затосковал О безначальном, о двуполом.

Когда я ошибкой перо окуну, Минуя чернильницу, рядом, в луну,- В ползучее озеро черных ночей, В заросший мечтой соловьиный ручей,- Иные созвучья стремятся с пера, На них изумленный налет серебра, Они словно птицы, мне страшно их брать, Но строки, теснясь, заполняют тетрадь. Встречаю тебя, одичалая ночь, И участь у нас, и начало точь-в-точь - Мы обе темны для неверящих глаз, Одна и бессмертна отчизна у нас. Я помню, как день тебя превозмогал, Ты помнишь, как я откололась от скал, Ты вечно сбиваешься с млечных дорог, Ты любишь скрываться в расселинах строк. Исчадье мечты, черновик соловья, Читатель единственный, муза моя, Тебя провожу, не поблагодарив, Но с пеной восторга, бегущей от рифм.

И.Л. На миру, на юру Неприютно мне и одиноко. Мне б забиться в нору, Затаиться далеко-далеко. Чтоб никто, никогда, Ни за что, никуда, ниоткуда. Лишь корма и вода. И созвездий полночное чудо. Только плеск за бортом — Равнозвучное напоминанье Все о том да о том, Что забрезжило в юности ранней, А потом за бортом Потерялось в ненастном тумане.

(Мадригал) Я вглядываюсь в Ваш портрет Настолько пристально и долго, Что я, быть может, сбита с толку И попросту впадаю в бред, Но я клянусь: Ваш правый глаз Грустней, внимательнее, строже, А левый — веселей, моложе И больше выражает Вас, Но оба тем и хороши, Что Вы на мир глядите в оба, И в их несхожести особой — Таинственная жизнь души. Они мне счастья не сулят, А лишь волненье без названья, Но нет сильней очарованья, Чем Ваш разноречивый взгляд.

Назначь мне свиданье на этом свете. Назначь мне свиданье в двадцатом столетье. Мне трудно дышать без твоей любви. Вспомни меня, оглянись, позови! Назначь мне свиданье в том городе южном, Где ветры гоняли по взгорьям окружным, Где море пленяло волной семицветной, Где сердце не знало любви безответной. Ты вспомни о первом свидании тайном, Когда мы бродили вдвоем по окраинам, Меж домиков тесных, по улочкам узким, Где нам отвечали с акцентом нерусским. Пейзажи и впрямь были бедны и жалки, Но вспомни, что даже на мусорной свалке Жестянки и склянки сверканьем алмазным, Казалось, мечтали о чем-то прекрасном. Тропинка все выше кружила над бездной... Ты помнишь ли тот поцелуй поднебесный?.. Числа я не знаю, но с этого дня Ты светом и воздухом стал для меня. Пусть годы умчатся в круженье обратном И встретимся мы в переулке Гранатном... Назначь мне свиданье у нас на земле, В твоем потаенном сердечном тепле. Друг другу навстречу по-прежнему выйдем, Пока еще слышим, Пока еще видим, Пока еще дышим, И я сквозь рыданья Тебя заклинаю: назначь мне свиданье! Назначь мне свиданье, хотя б на мгновенье, На площади людной, под бурей осенней, Мне трудно дышать, я молю о спасенье... Хотя бы в последний мой смертный час Назначь мне свиданье у синих глаз.

Нас предрассветная заря Надеждой радует не зря, И неспроста пугает нас Тревожный сумеречный час. Лишается земля примет, Когда на ней исчезнет свет, Все дело в свете, но и он Лишь темнотой на свет рожден.

Не беда, что жизнь ушла, Не беда, что навсегда, Будто я и не жила, А беда, что без следа, Как в песок вода.

Немого учат говорить. Он видит чьих-то губ движенье И хочет слово повторить В беззвучных муках униженья. Ты замолчишь - он замычит, Пугающие звуки грубы, Но счастлив он, что не молчит, Когда чужие сжаты губы. А что ему в мычанье том! То заревет, то смолкнет снова. С нечеловеческим трудом Он хочет выговорить слово. Он мучится не день, не год, За звук живой - костьми поляжет. Он речь не скоро обретет, Но он свое когда-то скажет.

Ни ахматовской кротости, Ни цветаевской ярости - Поначалу от робости, А позднее от старости. Не напрасно ли прожито Столько лет в этой местности? Кто же все-таки, кто же ты? Отзовись из безвестности!.. О, как сердце отравлено Немотой многолетнею! Что же будет оставлено В ту минуту последнюю? Лишь начало мелодии, Лишь мотив обещания, Лишь мученье бесплодия, Лишь позор обнищания. Лишь тростник заколышется Тем напевом, чуть начатым... Пусть кому-то послышится, Как поет он, как плачет он.

Но только и было, что взгляд издалека, Горячий сияющий взгляд на ходу. В тот день облака проплывали высоко И астры цвели в подмосковном саду. Послушай,- в каком это было году? С тех пор повторяю: а помнишь, а знаешь? И нечего ждать мне и все-таки жду. Я помню, я знаю, что ты вспоминаешь И сад подмосковный, и взгляд на ходу.

Ночь нависает стынущей, стонущей, Натуго кутая темнотой. Ласковый облик, в истоме тонущий, Манит, обманывая тобой. Искрами злыми снега исколоты. Скрип и гуденье в себе таят. Даль недолетна. Лишь слышно: от холода Звезд голубые хрящи хрустят.

О сердце человечье, ты все в кровоподтеках, Не мучься, не терзайся, отдохни! Ты свыкнешься с увечьем, все дело только в сроках, А как тепло на солнце и легко в тени! Не мучься, не терзайся, родное, дорогое, Не мучься, не терзайся, отдохни! Увечья не излечит мгновение покоя, Но как тепло на солнце и как легко в тени!

О, какие мне снились моря! Шелестели полынью предгория... Полно, друг. Ты об этом зря, Это все реквизит, бутафория. Но ведь снилось! И я не пойму - Почему они что-то значили? Полно, друг. Это все ни к чему. Мироздание переиначили. Эта сказочка стала стара, Потускнели видения ранние, И давно уж настала пора Зренья, слуха и понимания.

Оглянусь - окаменею. Жизнь осталась позади. Ночь длиннее, день темнее. То ли будет, погоди. У других - пути-дороги, У других - плоды труда, У меня - пустые строки, Горечь тайного стыда. Вот уж правда: что посеешь... Поговорочка под стать. Наверстай-ка что сумеешь, Что успеешь наверстать! Может быть, перед могилой Узнаём в последний миг Всё, что будет, всё, что было... О, немой предсмертный крик! Ни пощады, ни отсрочки От беззвучной темноты... Так не ставь последней точки И не подводи черты.

Одна на свете благодать - Отдать себя, забыть, отдать И уничтожиться бесследно. Один на свете путь победный - Жить как бегущая вода: Светла, беспечна, молода, Она теснит волну волною И пребывает без труда Все той же и всегда иною, Животворящею всегда.

Осень сорок четвертого года. День за днем убывающий зной. Ереванская синь небосвода Затуманена дымкой сквозной. Сокровенной счастливою тайной Для меня эта осень жива. Не случайно, о нет, не случайно Я с трудом поднимаю слова,- Будто воду из глуби колодца, Чтобы увидеть сквозь годы утрат Допотопное небо Звартноца, Обнимающее Арарат.

В движенье хаоса немом, В безмолвном волн соревнованье Сперва расплывчатым пятном Скользнуло первое сознанье. Уж волны тяжкие сошлись Втоптать в себя чужую силу. Но хаос молнией пронзила Никем не сказанная мысль. И побежденный - коченел. Громады волн (громады тел!) Покрылись немотою плотной, Землей, в зачатьях многоплодной: Начала не было. Поверь Грядущему - конца не будет. Но по ночам голодный зверь Нам чудится в подземном гуде. Когда дерзали - на века Терзать непрожитые дали,- Он выползал издалека, И в жерлах гор его видали. Он все подслушал. Он отметить Горячим клокотом поклялся. Кто ныне смеет вопросить - Умолк? Умаялся? Умялся? В ком страха нет? Прильни, внемли, Вмолчись в таинственное лоно И сквозь дыхание земли Прослышь ворчание и стоны. Там тугосжатые дрожат. Сквозь плен (сквозь тлен!) внемли очами Самосжиранию громад Безумных волн, голодных нами.

По мне лишь так: когда беда настанет, Тогда и плачь. «Покуда гром не грянет Мужик не перекрестится». Таков Обычай прадедов спокон веков. Он у меня в крови. Я не умею Терзаться впрок. Глупее иль умнее Обычай мой, чем вечное нытье — Он исстари, он существо мое.

Подумай, разве в этом дело, Что ты судьбы не одолела, Не воплотилась до конца, Иль будто и не воплотилась, Звездой падучею скатилась, Пропав без вести, без венца? Не верь, что ты в служеньи щедром Развеялась, как пыль под ветром. Не пыль - цветочная пыльца! Не зря, не даром все прошло. Не зря, не даром ты сгорела, Коль сердца твоего тепло Чужую боль превозмогло, Чужое сердце отогрело. Вообрази - тебя уж нет, Как бы и вовсе не бывало, Но светится твой тайный след В иных сердцах... Иль это мало - В живых сердцах оставить свет?

Пожалейте пропавший ручей! Он иссох, как душа иссыхает. Не о нем ли средь душных ночей Эта ива сухая вздыхает! Здесь когда-то блестела вода, Убегала безвольно, беспечно. В жаркий полдень поила стада И не знала, что жить ей не вечно, И не знала, что где-то вдали Неприметно иссякли истоки, А дожди этим летом не шли, Только зной распалялся жестокий. Не пробиться далекой струе Из заваленных наглухо скважин... Только ива грустит о ручье, Только мох на камнях еще влажен.

Полдневное солнце дрожа растеклось, И пламень был слизан голодной луною. Она, оголтелая, выползла вкось, До скул налакавшись зенитного зною. Себя всенебесной владычицей мня, Она завывала багровою пастью... В ту ночь подошло, чтоб ударить меня, Суровое, бронзоволикое счастье.

1 Поутру нынешней весной, С окна отдернув занавески, Я ахнула: передо мной Толпятся в двухсотлетнем блеске — В кудрявых белых париках, В зеленых шелковых камзолах Вельможи... (Заблудясь в веках, Искали, видно, дней веселых И не туда пришли впотьмах.) Им что не скажешь — все не то, И я поэтому молчала. Хоть не узнал бы их никто! Роскошество их обличало — Их пудреные парики, Темно-зеленые камзолы, Всему на свете вопреки, Как возле царского престола, Красуются перед окном, И думать ни о чем ином Я не могу. На миг забуду, И снова погляжу в окно, И снова изумляюсь чуду, Но в том окне уже темно. 2 В новолунье, в полнолунье Правит миром ночь-колдунья. Утром все в окне иное, Нет чудес вчерашних там, Но распахнут предо мною Монастырский древний храм... Не разбитый, не спаленный. На стене густо-зеленой Мутно-белых свеч ряды. (Чье раденье? Чьи труды?) Отступаю в тайном страхе — За окном стоят монахи. Видно, служба отошла: Ни одной свечи зажженной, Не звонят колокола, Слышен шепот приглушенный: «Вседержателю хвала». 3 И вновь превращенья совершаются ночью, А утром прибой темно-белые клочья Швыряет мне с моря, стоящего дыбом, Дрожащего каждым зеленым изгибом. Влетает в окошко тенистая пена И вот затихает в углах постепенно Густой пеленой тополиного пуха,— В нем плоти, пожалуй, не больше, чем духа.

Непоправимо белая страница... Анна Ахматова¹ Пустыня... Замело следы Кружение песка. Предсмертный хрип: «Воды, воды...» И — ни глотка. В степных снегах буран завыл, Летит со всех сторон. Предсмертный хрип: «Не стало сил...»— Пургою заметен. Пустыни зной, метели свист, И вдруг — жилье во мгле. Но вот смертельно белый лист На письменном столе...

Пусть будет близким не в упрек Их вечный недосуг. Со мной мой верный огонек, Со мной надежный друг. Не надо что-то объяснять, О чем-то говорить,- Он сразу сможет все понять, Лишь стоит закурить. Он скажет: «Ладно, ничего»,- Свеченьем золотым, И смута сердца моего Рассеется как дым. «Я все же искорка тепла»,- Он скажет мне без слов,- Я за тебя сгореть дотла, Я умереть готов. Всем существом моим владей, Доколе ты жива...» Не часто слышим от людей Подобные слова.

Безумье, видимо... Гляди-ка, Как мысли повернули дико! Сначала вспомнилось о том, Как в форточку влетев, синички Сухарь клюют... Кормитесь, птички, У вас нахальство не в привычке, Ведь голод и мороз притом; Кто доживет до переклички Перед рождественским постом! Сперва — о птицах. А потом — Что их воротничок высокий Белеет. Закрывая щеки... Рылеев... Господи, прости! Сознанья темные пути И вправду неисповедимы. Синиц высокий воротник Мелькнул, исчез и вдруг возник Тот образ, юный, невредимый, И воротник тугой высок, Белеющий у смуглых щек, Как заклинанье о спасенье От злых предчувствий... Сколь жесток Тот век, тот царь. Хотя б глоток,— Мгновенье воздуха, мгновенье!...

В. Д. О рьяный дьявол, черт морской... Дремучий Рьявол, спящий в туче Младой воды, на дне... Ногой, Обутой камнем, и онучей Небрежно скрученной волны Качаешь ты морскую чащу Нечаянно... Ты видишь сны... Волну взъяренну и кричащу С хрипеньем выдыхаешь ты На боль предельной высоты. Несчастный черт, безвестный бог! Стихия стихла в нем, и разом Он синей мукой изнемог, До пены гневался... Что разум, Когда в тоске душа и плоть! И чтобы чрево проколоть, Бог жрал кораллы. Бедный черт! Грозноголосый Рьявол, где ты? Ты пьяно спишь, полуодетый, Не накренишь рукою борт Плавучей дряни... Смело воры Кромсают колесом волну. Ты их не позовешь ко дну, Не вступишь с ними в разговоры Неравные... Пускай враги Плывут спокойно над тобою... Во сне ты чувствуешь круги Воды испуганной, но к бою, Но к штормам с шрамами на дне, Но к буре с пеной на спине - Влеченья нет... Несчастный Рьявол! С какой волной ушла душа? Ты море Черное исплавал, Захлебываясь и спеша, Но волны - все одни и те же. Ты ослабел и стал все реже Метаться. Ты залег на дно. Ни слез, ни гнева - все равно. Но отзовись мне, бог безвестный! Проснись хоть раз, одетый бездной, Безумный бог! И я живу, Темнея от бессильной жажды, Как жаждет пробужденья каждый, Кто заколдован наяву.

Сверчок поет, запрятавшись во тьму, И песенка его не пустословье,— Не зря сверчит, дай бог ему здоровья, И я не зря завидую ему. Я говорю: невидимый, прости, Меня сковало смертной немотою, Одно твое звучание простое Могло б меня от гибели спасти,— Лишь песенку твою, где нет потерь, Где непрерывностью речетатива И прошлое и будущее живо,— Лишь эту песню мне передоверь!

Сердцу ненавидеть непривычно, Сердцу ненавидеть несподручно, Ненависть глуха, косноязычна. До чего с тобой, старуха, скучно! Видишь зорко, да ведь мало толку В этом зренье хищном и подробном В стоге сена выглядишь иголку, Стены размыкаешь взором злобным. Ты права, во всем права, но этой Правотой меня уж не обманешь,- С ней глаза отводятся от света, С ней сама вот-вот старухой станешь. Надоела. Ох, как надоела. Колоти хоть в колокол набатный,- Не услышу. Сердце отболело, Не проймешь. Отчаливай обратно. Тот, кто подослал тебя, старуху... Чтоб о нем ни слова, ни полслова, Чтоб о нем ни слуху и ни духу. Знать не знаю. Не было такого. Не было, и нету, и не будет. Ныне, и по всякий день, и присно. Даже ненавидеть не принудит, Даже ненавидеть ненавистно.

Сказать бы, слов своих не слыша, Дыханья, дуновенья тише, Беззвучно, как дымок под крышей Иль тень его (по снегу тень Скользит, но спящий снег не будит), Сказать тебе, что счастье — будет, Сказать в безмолвствующий день.

Слова пустые лежат, не дышат, Слова не знают — зачем их пишут, Слова без смысла, слова без цели, Они озябших не отогрели, Они голодных не накормили,— Слова бездушья, слова бессилья! Они робеют, они не смеют, Они не светят, они не греют И лишь немеют в тоске сиротства, Не сознавая свое уродство.

Смертный страх перед бумагой белой... Как его рассеять, превозмочь? Как же ты с душою оробелой Безоглядно углубишься в ночь? Ни дымка, ни звука — тьма и снег. Только тьма и снег в степи бескрайной. Ни звезды, ни вехи — только тайна, Только ночь и только человек. Он идет один, еще не зная, Встретится ль в дороге огонек. Впереди лишь белизна сплошная, И сплошная тьма, и путь далек. Он идет, перемогая вьюгу, И безлюдье, и ночную жуть, И нельзя пожаловаться другу, И нельзя в пути передохнуть. Впереди ночной простор широкий, И пускай в снегах дороги нет, Он идет сквозь вьюгу без дороги И другому пролагает след. Здесь, быть может, голову он сложит. Может быть, идущий без пути, Заплутает, сгинет, но не может, Он уже не может не идти. Где-то ждет его душа живая. Чтоб ее от горя отогреть, Он идет, себя позабывая... Выйди на крыльцо и друга встреть.

Там, где хвои да листвы Изобилие слепое,- Соловей плескал во рвы Серебром... От перепоя Папоротник изнемог, Он к земле приник, дрожащий... Зря крадется ветерок В разгремевшиеся чащи. Он - к своим. Но где свои? Я молчу, спастись не чая: Беспощадны соловьи, Пламень сердца расточая. Прерывающийся плач Оскорбленной насмерть страсти Так беспомощно горяч И невольной полон власти. Он взмывает, он парит, А потом одно и то же: Заикающийся ритм, Пробегающий по коже... В заколдованную сеть Соловей скликает звезды, Чтобы лучше рассмотреть, Чтоб друзьям дарить под гнезда. То ли праздная игра, То ли это труд бессонный,- Трепетанье серебра, Вопли, выплески и стоны, Ночь с наклеванной луной, Бор, что стал внезапно молод, И, просвистанный, сквозной, Надо всем царящий - холод.

Кате Да, все реже и уже с трудом Я припоминаю старый дом И шиповником заросший сад - Сон, что снился много лет назад. А ведь стоит только повернуть, Только превозмочь привычный путь - И дорога наша вновь легка, Невесомы наши облака... Побежим с тобой вперегонки По крутому берегу реки. Дом встречает окнами в упор. Полутемный манит коридор... Дай мне руки, трепетанье рук... О, какая родина вокруг! В нашу детскую не смеет злость. Меж игрушек солнце обжилось. Днем - зайчата скачут по стенам, Ночью - карлик торкается к нам,- Это солнце из-за темных гор, Чтобы месяцу наперекор. В спальне - строгий воздух тишины, Сумрак, превращающийся в сны, Блеклые обои, как тогда, И в графине мертвая вода. Грустно здесь, закроем эту дверь, За живой водой пойдем теперь. В кухню принесем ведро невзгод На расправу под водопровод, В дно ударит, обожжет края Трезвая, упрямая струя, А вокруг, в ответ на светлый плеск - Алюминиевый лютый блеск. В зал - он весь неверию ответ, Здесь корректно радостен паркет, Здесь внезапные, из-за угла, Подтверждающие зеркала. Поглядись, а я пока пойду На секретный разговор в саду. Преклоню колени у скамьи: Ветры, покровители мои! Долго вы дремали по углам, Равнодушно обвевали хлам. О, воспряньте, авторы тревог, Дряхлые блюстители дорог, Вздуйтесь гневом, взвейтесь на дыбы, Дряхлые блюстители судьбы!.. Допотопный топот мне вослед Пышет ликованьем бывших лет. Это ветры! Судорга погонь Иль пощечин сладостный огонь. На балконе смех порхает твой. Ты зачем качаешь головой? Думаешь, наверно, что, любя, Утешаю сказками тебя. Детство что! И начинаешь ты Милые, печальные мечты. Мы с тобою настрадались всласть. Видно, молодость не удалась, Если в 22 и 25 Стали мы о старости мечтать. В темной глубине зрачков твоих Горечи хватает на двоих, Но засмейся, вспомни старый сад.. Это было жизнь тому назад.

Смысл старости печален и суров: За радость покарать, унизить наказаньем... Так, вместо возбуждающих смешков - Разбухшие мешочки под глазами. Нет на ладонях ласк. Ослабли пульсы зла. Любимый отошел - не вскрикнула от боли... Так ревность ревматизмом заросла В суставах, не сгибающихся боле. И вместо властных слов - нелепый лепет льнет К обрюзгшим деснам... Смрад оплывшему огарку Прощаешь, мимо чашки каплешь йод И желчью харкаешь на старую кухарку. На столике - и пластырь и псалтырь... (Твоей ли пластике рукоплескали?.. ) За окнами - постылое: пустырь, Да ночь насмешливые звезды скалит...

Судьба за мной присматривала в оба, Чтоб вдруг не обошла меня утрата. Я потеряла друга, мужа, брата, Я получала письма из-за гроба. Она ко мне внимательна особо И на немые муки торовата. А счастье исчезало без возврата... За что, я не пойму, такая злоба? И все исподтишка, все шито-крыто. И вот сидит на краешке порога Старуха у разбитого корыта. - А что?- сказала б ты.- И впрямь старуха. Ни памяти, ни зрения, ни слуха. Сидит, бормочет про судьбу, про Бога...

Мне слышится — кто-то, у самого края Зовет меня. Кто-то зовет, умирая, А кто — я не знаю, не знаю, куда Бежать мне, но с кем-то, но где-то беда, И надо туда, и скорее, скорее — Быть может, спасу, унесу, отогрею, Быть может, успею, а ноги дрожат, И сердце мертвеет, и ужасом сжат Весь мир, где недвижно стою, озираясь, И вслушиваюсь, и постигнуть стараюсь — Чей голос?.. И, сжата тревожной тоской, Сама призываю последний покой.

«Ты говоришь: «Я не творила зла...» Но разве ты кого-нибудь спасла? А ведь, кого-то за руку схватив, Могла бы удержать, он был бы жив. Но даже тот неискупленный грех, И он не самый тяжкий изо всех, Ты за него страдаешь столько лет... Есть грех другой, ему прощенья нет,— Ты спряталась в глухую скорлупу, Ты замешалась в зыбкую толпу, Вошла в нее не как рассветный луч — Ты стала тучей в веренице туч. Где слово, что тебе я в руки дал, Чтоб добрый ликовал, а злой страдал? Скажи мне — как распорядилась им, Бесценным достоянием моим? Не прозвучало на земле оно, Не сказано, не произнесено. Уйди во мрак, не ведающий дна, Пускай тебя приимет сатана.» А тот вопит: «Не вем ее, не вем, Она при жизни не была ничем, Она моей при жизни не была, Она и вправду не творила зла. За что ее карать, за что казнить? Возьмешь ее на небо, может быть?» И я услышу скорбный стон небес, И как внизу расхохотался бес, И только в том спасение мое, Что сгину — провалюсь в небытие.

У твоей могилы вечный непокой, Приглушенный говор суеты людской. Что же мне осталось, ангел мой небесный! Без тебя погибну в муке бесполезной. Без тебя погибну в немоте железной. Сердце истомилось смертною тоской. Горе навалилось каменной доской.

- Черный ворон, черный вран, Был ты вором иль не крал? - Крал, крал. Я белее был, чем снег, Я украл ваш краткий век. Сколько вас пошло травой, Я один за всех живой. - Черный ворон, черный вран, Был ты вором иль ты врал? - Врал, врал.

Вот так и бывает: живешь — не живешь, А годы уходят, друзья умирают, И вдруг убедишься, что мир не похож На прежний, и сердце твое догорает. Вначале черта горизонта резка — Прямая черта между жизнью и смертью, А нынче так низко плывут облака, И в этом, быть может, судьбы милосердье. Тот возраст, который с собою принес Утраты, прощанья, наверное, он-то И застил туманом непролитых слез Прямую и резкую грань горизонта. Так много любимых покинуло свет, Но с ними беседуешь ты, как бывало, Совсем забывая, что их уже нет... Черта горизонта в тумане пропала. Тем проще, тем легче ее перейти,— Там эти же рощи и озими эти ж... Ты просто ее не заметишь в пути, В беседе с ушедшим — ее не заметишь.

Что делать! Душа у меня обнищала И прочь ускользнула. Я что-то кому-то наобещала И всех обманула. Но я не нарочно, а так уж случилось, И жизнь на исходе. Что делать! Душа от меня отлучилась Гулять на свободе. И где она бродит? Кого повстречала? Чему удивилась?.. А мне без нее не припомнить начала, Начало забылось.

Что ж, если говорить без фальши, Ты что ни день — отходишь дальше, Я вижу по твоим глазам И по уклончивой улыбке,— Я вижу, друг мой, без ошибки, Что нет возврата к чудесам. Прощай. Насильно мил не будешь, Глухого сердца не разбудишь. Я — камень на твоем пути. Ты можешь камень обойти. Но я сказать хочу другое: Наверно, ты в горах бывал, И камень под твоей ногою Срывался, падая в провал.

Что толковать! Остался краткий срок, Но как бы ни был он обидно краток, Отчаянье пошло мне, видно, впрок И не растрачу дней моих остаток. Я понимаю, что кругом в долгу Пред самым давним и пред самым новым, И будь я проклята, когда солгу Хотя бы раз, хотя б единым словом. Нет, если я смогу преодолеть Молчание, пока еще не поздно,- Не будет слово ни чадить, ни тлеть,- Костер, пылающий в ночи морозной.

Ты живешь, смиренницей прекрасною. Всю себя лишь для себя храня. Доцветаешь красотой напрасною, Прелестью, лишенною огня. Стройностью твоей, твоей походкою Восхитится каждый, кто ни глянь. Красоте зеленых глаз с обводкою Позавидовать могла бы лань. Алощекая и темнобровая, Ты и впрямь на диво хороша... Гордая, холодная, суровая, Самопоглощенная душа. Мраморная прелесть безупречная, Совершенства образец живой... Самоотречение беспечное, Безоглядное — удел не твой. Есть возможное и невозможное, Ты меж них границу провела И живешь с оглядкой осторожною, Ни добра не делая, ни зла.

Я живу, озираясь, Что-то вспомнить стараюсь — И невмочь, как во сне. Эта злая работа До холодного пота, Видно, впрямь не по мне. Но пора ведь, пора ведь Что-то разом исправить Распрямить, разогнуть... Голос тихий и грозный Отвечает мне: поздно, Никого не вернуть. Я живу, озираясь, Я припомнить стараюсь Мой неведомый век. Все забыла, что было, Может, я и любила Только лес, только снег. Снег — за таинство света И за то, что безгласен И со мною согласен Тишиною пути, Ну а лес — не за это: За смятенье, за гомон И за то, что кругом он, Стоит в рощу войти...

Я здесь любила все как есть, Не рассказать, не перечесть — Весну любила за весну, А зимушку за белизну, А лето за угрюмый зной, А осень... у нее со мной Был уговор особый, Узнать его не пробуй. Она ведет меня тайком, И всякий раз впервые, Звеня ключами и замком, В такие кладовые, Где впрямь захватывает дух От багреца и злата, А голос — и глубок и глух — Мне говорит неспешно вслух Все, что сказал когда-то.