Все стихи Константина Батюшкова

Под тению черемухи млечной И золотом блистающих акаций Спешу восстановить алтарь и Муз, и Граций, Сопутниц жизни молодой. Спешу принесть цветы и ульев сот янтарный, И нежны первенцы полей: Да будет сладок им сей дар любви моей И гимн Поэта благодарный! Не злата молит он у жертвенника Муз: Они с Фортуною не дружны, Их крепче с бедностью заботливой союз, И боле в шалаше, чем в тереме, досужны. Не молит славы он сияющих даров Увы! талант его ничтожен. Ему отважный путь за стаею орлов Как пчелке, невозможен. Он молит Муз — душе, усталой от сует, Отдать любовь утраченну к искусствам Веселость ясную первоначальных лет И свежесть — вянущим бесперестанно чувствам Пускай забот свинцовый груз В реке забвения потонет, И время жадное в сей тайной сени Муз Любимца их не тронет. Пускай и в сединах, но с бодрою душой, Беспечен, как дитя всегда беспечных Граций, Он некогда придет вздохнуть в сени густой Своих черемух и акаций.

Все на праздник Эригоны Жрицы Вакховы текли; Ветры с шумом разнесли Громкий вой их, плеск и стоны. В чаще дикой и глухой Нимфа юная отстала; Я за ней - она бежала Легче серны молодой. Эвры волосы взвевали, Перевитые плющом; Нагло ризы поднимали И свивали их клубком. Стройный стан, кругом обвитый Хмеля желтого венцом, И пылающи ланиты Розы ярким багрецом, И уста, в которых тает Пурпуровый виноград - Все в неистовой прельщает! В сердце льет огонь и яд! Я за ней... она бежала Легче серны молодой. Я настиг - она упала! И тимпан под головой! Жрицы Вакховы промчались С громким воплем мимо нас; И по роще раздавались Эвоэ! и неги глас!

Взгляни: сей кипарис, как наша степь, бесплоден - Но свеж и зелен он всегда. Не можешь, гражданин, как пальма, дать плода? Так буди с кипарисом сходен: Как он, уединен, осанист и свободен.

Как ландыш под серпом убийственным жнеца Склоняет голову и вянет, Так я в болезни ждал безвременно конца И думал: парки час настанет. Уж очи покрывал Эреба мрак густой, Уж сердце медленнее билось: Я вянул, исчезал, и жизни молодой, Казалось, солнце закатилось. Но ты приближилась, о жизнь души моей, И алых уст твоих дыханье, И слезы пламенем сверкающих очей, И поцелуев сочетанье, И вздохи страстные, и сила милых слов Меня из области печали - От Орковых полей, от Леты берегов - Для сладострастия призвали. Ты снова жизнь даешь; она твой дар благой, Тобой дышать до гроба стану. Мне сладок будет час и муки роковой: Я от любви теперь увяну.

Где слава, где краса, источник зол твоих? Где стогны шумные и граждане счастливы? Где зданья пышные и храмы горделивы, Мусия, золото, сияющие в них? Увы! погиб навек Коринф столповенчанный! И самый пепел твой развеян по полям, Все пусто: мы одни взываем здесь к богам, И стонет Алкион один в дали туманной!

Гремит повсюду страшный гром, Горами к небу вздуто море, Стихии яростные в споре, И тухнет дальний солнцев долг, И звезды падают рядами. Они покойны за столами, Они покойны. Есть перо, Бумага есть и — все добро! Не видят и не слышут И все пером гусиным пишут!

Есть наслаждение и в дикости лесов, Есть радость на приморском бреге, И есть гармония в сем говоре валов, Дробящихся в пустынном беге. Я ближнего люблю, но ты, природа-мать, Для сердца ты всего дороже! С тобой, владычица, привык я забывать И то, чем был, как был моложе, И то, чем ныне стал под холодом годов. Тобою в чувствах оживаю: Их выразить душа не знает стройных слов, И как молчать об них - не знаю.

Три Пушкина в Москве, и все они — поэты. Я полагаю, все одни имеют леты. Талантом, может быть, они и не равны, Один другого больше пишет, Один живет с женой, другой и без жены, А третий об жене и весточки не слышит (Последний — промеж нас я молвлю — страшный плут, И прямо в ад ему дорога!),— Но дело не о том: скажите, ради бога, Которого из них Бобрищевым зовут?

Сот меда с молоком — И Маин сын тебе навеки благосклонен! Алкид не так-то скромен: Дай две ему овцы, дай козу и с козлом; Тогда он на овец прольет благословенье И в снедь не даст волкам. Храню к богам почтенье, А стада не отдам На жертвоприношенье. По совести! Одна мне честь,— Что волк его сожрал, что бог изволил съесть.

Свершилось: Никагор и пламенный Эрот За чашей Вакховой Аглаю победили... О, радость! Здесь они сей пояс разрешили, Стыдливости девической оплот. Вы видите: кругом рассеяны небрежно Одежды пышные надменной красоты; Покровы легкие из дымки белоснежной, И обувь стройная, и свежие цветы: Здесь всё - развалины роскошного убора, Свидетели любви и счастья Никагора!

Скалы чувствительны к свирели; Верблюд прислушивать умеет песнь любви, Стеня под бременем; румянее крови - Ты видишь - розы покраснели В долине Йемена от песней соловья... А ты, красавица... Не постигаю я.

Известный откупщик Фадей Построил богу храм... и совесть успокоил. И впрямь! На всё цены удвоил: Дал богу медный грош, а сотни взял рублей С людей.

Изнемогает жизнь в груди моей остылой; Конец борению; увы, всему конец! Киприда и Эрот, мучители сердец! Услышьте голос мой последний и унылый. Я вяну и еще мучения терплю: Полмертвый, но сгораю. Я вяну, но еще так пламенно люблю И без надежды умираю! Так, жертву обхватив кругом, На алтаре огонь бледнеет, умирает И, вспыхнув ярче пред концом, На пепле погасает.

«О хлеб-соль русская! о прадед Филарет! О милые останки, Упрямство дедушки и ферези прабабки! Без вас спасенья нет! А вы, а вы забыты нами!» — Вчера горланил Фирс с гостями И, сидя у меня за лакомым столом, В восторге пламенном, как истый витязь русский, Съел соус, съел другой, а там сальмис французский, А там шампанского хлебнул с бутылку он, А там... подвинул стул и сел играть в бостон.

Буря умолкла, и в ясной лазури Солнце явилось на западе нам; Мутный источник, след яростной бури, С ревом и с шумом бежит по полям! Зафна! Приближься: для девы невинной Пальмы под тенью здесь роза цветет; Падая с камня, источник пустынный С ревом и с пеной сквозь дебри течет! Дебри ты, Зафна, собой озарила! Сладко с тобою в пустынных краях! Песни любови ты мне повторила; Ветер унес их на тихих крылах! Голос твой, Зафна, как утра дыханье, Сладостно шепчет, несясь по цветам. Тише, источник! Прерви волнованье, С ревом и с пеной стремясь по полям! Голос твой, Зафна, в душе отозвался; Вижу улыбку и радость в очах!.. Дева любви!— я к тебе прикасался, С медом пил розы на влажных устах! Зафна краснеет?.. О друг мой невинный, Тихо прижмися устами к устам!.. Будь же ты скромен, источник пустынный, С ревом и с шумом стремясь по полям! Чувствую персей твоих волнованье, Сердца биенье и слезы в очах; Сладостно девы стыдливой роптанье! Зафна, о Зафна!.. Смотри... там, в водах, Быстро несется цветок розмаринный; Воды умчались — цветочка уж нет! Время быстрее, чем ток сей пустынный, С ревом который сквозь дебри течет! Время погубит и прелесть и младость!.. Ты улыбнулась, о дева любви! Чувствуешь в сердце томленье и сладость, Сильны восторги и пламень в крови!.. Зафна, о Зафна!— там голубь невинный С страстной подругой завидуют нам... Вздохи любови — источник пустынный С ревом и с шумом умчит по полям!

О, радуйся, мой друг, прелестная Мария! Ты прелестей полна, любови и ума, С тобою грации, ты грация сама. Пусть Парки век прядут тебе часы златые! Амур тебя благословил, А я — как ангел говорил.

Как я люблю, товарищ мой. Весны роскошной появленье И в первый раз над муравой Веселых жаворонков пенье. Но слаще мне среди полей Увидеть первые биваки И ждать беспечно у огней С рассветом дня кровавой драки. Какое счастье, рыцарь мой! Узреть с нагорныя вершины Необозримый наших строй На яркой зелени долины! Как сладко слышать у шатра Вечерней пушки гул далекой И погрузиться до утра Под теплой буркой в сон глубокой. Когда по утренним росам Коней раздастся первый топот, И ружей протяженный грохот Пробудит эхо по горам, Как весело перед строями Летать на ухарском коне И с первыми в дыму, в огне, Ударить с криком за врагами! Как весело внимать: «Стрелки, Вперед! сюда донцы! Гусары! Сюда летучие полки, Башкирцы горцы и татары!» Свисти теперь, жужжи свинец! Летайте ядры и картечи! Что вы для них? для сих сердец, Природой вскормленных для сечи? И вот... о, зрелище прекрасно! Колонны сдвинулись, как лес. Идут — безмолвие ужасно! Идут — ружье наперевес; Идут... ура!— и всё сломили, Рассеяли и разгромили: Ура! Ура!— и где же враг?.. Бежит, а мы в его домах,— О, радость храбрых!— киверами Вино некупленное пьем И под победными громами «Мы хвалим господа» поем!.. Но ты трепещешь, юный воин, Склонясь на сабли рукоять: Твой дух встревожен, беспокоен; Он рвется лавры пожинать: С Суворовым он вечно бродит В полях кровавыя войны И в вялом мире не находит Отрадной сердцу тишины. Спокойся: с первыми громами К знаменам славы полетишь; Но там, о, горе, не узришь Меня, как прежде, под шатрами! Забытый шумною молвой, Сердец мучительницей милой, Я сплю, как труженик унылой, Не оживляемый хвалой.

О любимец бога брани, Мой товарищ на войне! Я платил с тобою дани Богу славы не одне: Ты на кивере почтенном Лавры с миртом сочетал; Я в углу уединенном Незабудки собирал. Помнишь ли, питомец славы, Индесальми? Страшну ночь? «Не люблю такой забавы»,— Молвил я,— и с музой прочь! Между тем как ты штыками Шведов за лес провожал, Я геройскими руками... Ужин вам приготовлял. Счастлив ты, шалун любезный, И в Цитерской стороне; Я же — всюду бесполезный, И в любви, и на войне, Время жизни в скуке трачу (За крылатый счастья миг!) — Ночь зеваю... утром плачу Об утрате снов моих. Тщетны слезы! Мне готова Цепь, сотканна из сует; От родительского крова Я опять на море бед. Мой челнок Любовь слепая Правит детскою рукой; Между тем как Лень, зевая, На корме сидит со мной. Может быть, как быстра младость Убежит от нас бегом, Я возьмусь за ум... да радость Уживется ли с умом? Ах, почто же мне заране, Друг любезный, унывать?— Вся судьба моя в стакане! Станем пить и воспевать: «Счастлив! счастлив, кто цветами Дни любови украшал, Пел с беспечными друзьями, А о счастии... мечтал! Счастлив он, и втрое боле, Всех вельможей и царей! Так давай в безвестной доле, Чужды рабства и цепей, Кое-как тянуть жизнь нашу, Часто с горем пополам, Наливать полнее чашу И смеяться дуракам!»

Когда в страдании девица отойдет И труп синеющий остынет,- Напрасно на него любовь и амвру льет, И облаком цветов окинет. Бледна, как лилия в лазури васильков, Как восковое изваянье; Нет радости в цветах для вянущих перстов, И суетно благоуханье.

Кто это, так насупя брови, Сидит растрепанный и мрачный, как Федул? О чудо! Это он!.. Но кто же? Наш Катулл, Наш Вяземский, певец веселья и любови!

Подражание Парни Помнишь ли, мой друг бесценный! Как с Амурами тишком, Мраком ночи окруженный, Я к тебе прокрался в дом? Помнишь ли, о друг мой нежной! Как дрожащая рука От победы неизбежной Защищалась - но слегка? Слышен шум!- ты испугалась! Свет блеснул и вмиг погас; Ты к груди моей прижалась, Чуть дыша... блаженный час! Ты пугалась - я смеялся. "Нам ли ведать, Хлоя, страх! Гименей за все ручался, И Амуры на часах. Все в безмолвии глубоком, Все почило сладким сном! Дремлет Аргус томным оком Под Морфеевым крылом!" Рано утренние розы Запылали в небесах... Но любви бесценны слезы, Но улыбка на устах, Томно персей волнованье Под прозрачным полотном - Молча новое свиданье Обещали вечерком. Если б Зевсова десница Мне вручила ночь и день,- Поздно б юная денница Прогоняла черну тень! Поздно б солнце выходило На восточное крыльцо: Чуть блеснуло б и сокрыло За лес рдяное лицо; Долго б тени пролежали Влажной ночи на полях; Долго б смертные вкушали Сладострастие в мечтах. Дружбе дам я час единой, Вакху час и сну другой. Остальною ж половиной Поделюсь, мой друг, с тобой!

Льстец моей ленивой музы! Ах, какие снова узы На меня ты наложил? Ты мою сонливу «Лету» В Иордан преобратил И, смеяся, мне, поэту, Так кадилом накалил, Что я в сладком упоеньи, Позабыв стихотворенья, Задремал и видел сон: Будто светлый Аполлон И меня, шалун мой милой, На берег реки унылой Со стихами потащил И в забвеньи потопил!

Месяц плавал над рекою, Всё спокойно! Ветерок Вдруг повеял, и волною Принесло ко мне челнок. Мальчик в нем сидел прекрасный; Тяжким правил он веслом. «Ах, малютка мой несчастный! Ты потонешь с челноком!» — «Добрый путник, дай помогу; Я не справлю, сидя в нем. На — весло! и понемногу Мы к ночлегу доплывем». Жалко мне малютки стало; Сел в челнок — и за весло! Парус ветром надувало, Нас стрелою понесло. И вдоль берега помчались, По теченью быстрых вод; А на берег собирались Стаей нимфы в хоровод. Резвые смеялись, пели И цветы кидали в нас; Мы неслись, стрелой летели.. О беда! О страшный час!.. Я заслушался, забылся, Ветер с моря заревел — Мой челнок о мель разбился, А малютка... улетел! Кое-как на голый камень Вышел, с горем пополам; Я обмок — а в сердце пламень: Из беды опять к бедам! Всюду нимф ищу прекрасных, Всюду в горести брожу, Лишь в мечтаньях сладострастных Тени милых нахожу. Добрый путник! в час погоды Не садися ты в челнок! Знать, сии опасны воды; Знать, малютка... страшный бог!

Как сладко спать в прохладной тени, Пока долину зной палит И ветер чуть в древесной сени Дыханьем листья шевелит! Приближьтесь, жены, и, руками Сплетяся дружно в легкий круг, Протяжно, тихими словами Царя возвеселите слух! Воспойте песни мне девицы, Плетущей сети для кошниц, Или как, сидя у пшеницы, Она пугает жадных птиц. Как ваше пенье сердцу внятно, Как негой утомляет дух! Как, жены, издали приятно Смотреть на ваш сплетенный круг! Да тихи, медленны и страстны Телодвиженья будут вновь, Да всюду, с чувствами согласны, Являют негу и любовь! Но ветр вечерний повевает, Уж светлый месяц над рекой, И нас у кущи ожидает Постель из листьев и покой.

Меня преследует судьба, Как будто я талант имею! Она, известно вам, слепа; Но я в глаза ей молвить смею: «Оставь меня, я не поэт, Я не ученый, не профессор; Меня в календаре в числе счастливцев нет, Я — отставной асессор!»

Послание к Жуковскому и Вяземскому Отечески Пенаты, О пестуны мои! Вы златом не богаты, Но любите свои Норы и темны кельи, Где вас на новосельи, Смиренно здесь и там Расставил по углам; Где странник я бездомный, Всегда в желаньях скромный, Сыскал себе приют. О боги! будьте тут Доступны, благосклонны! Не вина благовонны, Не тучный фимиам Поэт приносит вам; Но слезы умиленья, Но сердца тихий жар, И сладки песнопенья, Богинь пермесских дар! О Лары! уживитесь В обители моей, Поэту улыбнитесь — И будет счастлив в ней!.. В сей хижине убогой Стоит перед окном Стол ветхий и треногой С изорванным сукном. В углу, свидетель славы И суеты мирской, Висит полузаржавый Меч прадедов тупой; Здесь книги выписные, Там жесткая постель — Все утвари простые, Все рухлая скудель! Скудель!.. Но мне дороже, Чем бархатное ложе И вазы богачей!.. Отеческие боги! Да к хижине моей Не сыщет ввек дороги Богатство с суетой; С наемною душой Развратные счастливцы, Придворные друзья И бледны горделивцы, Надутые князья! Но ты, о мой убогой Калека и слепой, Идя путем-дорогой С смиренною клюкой, Ты смело постучися, О воин, у меня, Войди и обсушися У яркого огня. О старец, убеленный Годами и трудом, Трикраты уязвленный На приступе штыком! Двуструнной балалайкой Походы прозвени Про витязя с нагайкой, Что в жупел и в огни Летал перед полками, Как вихорь на полях, И вкруг его рядами Враги ложились в прах!.. И ты, моя Лилета, В смиренной уголок Приди под вечерок Тайком переодета! Под шляпою мужской И кудри золотые И очи голубые Прелестница, сокрой! Накинь мой плащ широкой, Мечом вооружись И в полночи глубокой Внезапно постучись... Вошла — наряд военный Упал к ее ногам, И кудри распущенны Взвевают по плечам, И грудь ее открылась С лилейной белизной: Волшебница явилась Пастушкой предо мной! И вот с улыбкой нежной Садится у огня, Рукою белоснежной Склонившись на меня, И алыми устами, Как ветер меж листами, Мне шепчет: «Я твоя, Твоя, мой друг сердечный!..» Блажен, в сени беспечной, Кто милою своей, Под кровом от ненастья, На ложе сладострастья, До утренних лучей Спокойно обладает, Спокойно засыпает Близь друга сладким сном!.. Уже потухли звезды В сиянии дневном, И пташки теплы гнезды, Что свиты под окном, Щебеча покидают И негу отрясают Со крылышек своих; Зефир листы колышет, И все любовью дышит Среди полей моих; Все с утром оживает, А Лила почивает На ложе из цветов... И ветер тиховейный С груди ее лилейной Сдул дымчатый покров.... И в локоны златые Две розы молодые С нарциссами вплелись; Сквозь тонкие преграды Нога, ища прохлады, Скользит по ложу вниз... Я Лилы пью дыханье На пламенных устах, Как роз благоуханье, Как нектар на пирах!.. Покойся, друг прелестный, В объятиях моих! Пускай в стране безвестной, В тени лесов густых, Богинею слепою Забыт я от пелен: Но дружбой и тобою С избытком награжден! Мой век спокоен, ясен; В убожестве с тобой Мне мил шалаш простой; Без злата мил и красен Лишь прелестью твоей! Без злата и честей Доступен добрый гений Поэзии святой, И часто в мирной сени Беседует со мной. Небесно вдохновенье, Порыв крылатых дум! (Когда страстей волненье Уснет... и светлый ум, Летая в поднебесной, Земных свободен уз, В Аонии прелестной Сретает хоры муз!) Небесно вдохновенье, Зачем летишь стрелой, И сердца упоенье Уносишь за собой? До розовой денницы В отрадной тишине, Парнасские царицы, Подруги будьте мне! Пускай веселы тени Любимых мне певцов, Оставя тайны сени Стигийских берегов Иль области эфирны, Воздушною толпой Слетят на голос лирный Беседовать со мной!.. И мертвые с живыми Вступили в хор един!.. Что вижу? ты пред ними, Парнасский исполин, Певец героев, славы, Вслед вихрям и громам, Наш лебедь величавый, Плывешь по небесам. В толпе и муз и граций, То с лирой, то с трубой, Наш Пиндар, наш Гораций, Сливает голос свой. Он громок, быстр и силен, Как Суна средь степей, И нежен, тих, умилен, Как вешний соловей. Фантазии небесной Давно любимый сын, То повестью прелестной Пленяет Карамзин; То мудрого Платона Описывает нам, И ужин Агатона, И наслажденья храм, То древню Русь и нравы Владимира времян, И в колыбели славы Рождение славян. За ними сильф прекрасный, Воспитанник харит, На цитре сладкогласной О Душеньке бренчит; Мелецкого с собою Улыбкою зовет, И с ним, рука с рукою, Гимн радости поет!.. С эротами играя, Философ и пиит, Близь Федра и Пильпая Там Дмитриев сидит; Беседуя с зверями Как счастливый дитя, Парнасскими цветами Скрыл истину шутя. За ним в часы свободы Поют среди певцов Два баловня природы, Хемницер и Крылов. Наставники-пииты, О Фебовы жрецы! Вам, вам плетут хариты Бессмертные венцы! Я вами здесь вкушаю Восторги пиерид, И в радости взываю: О музы! я пиит! А вы, смиренной хаты О Лары и Пенаты! От зависти людской Мое сокройте счастье, Сердечно сладострастье И негу и покой! Фортуна, прочь с дарами Блистательных сует! Спокойными очами Смотрю на твой полет: Я в пристань от ненастья Челнок мой проводил, И вас, любимцы счастья, Навеки позабыл... Но вы, любимцы славы, Наперсники забавы, Любви и важных муз, Беспечные счастливцы, Философы-ленинцы, Враги придворных уз, Друзья мои сердечны! Придите в час беспечный Мой домик навестить — Поспорить и попить! Сложи печалей бремя, Жуковский добрый мой! Стрелою мчится время, Веселие стрелой! Позволь же дружбе слезы И горесть усладить, И счастья блеклы розы Эротам оживить. О Вяземский! цветами Друзей твоих венчай, Дар Вакха перед нами: Вот кубок — наливай! Питомец муз надежный, О Аристиппов внук! Ты любишь песни нежны И рюмок звон и стук! В час неги и прохлады На ужинах твоих Ты любишь томны взгляды Прелестниц записных. И все заботы славы, Сует и шум, и блажь, За быстрый миг забавы С поклонами отдашь. О! дай же ты мне руку, Товарищ в лени мой, И мы.... потопим скуку В сей чаше золотой! Пока бежит за нами Бог времени седой И губит луг с цветами Безжалостной косой, Мой друг! скорей за счастьем В путь жизни полетим; Упьемся сладострастьем, И смерть опередим; Сорвем цветы украдкой Под лезвием косы, И ленью жизни краткой Продлим, продлим часы! Когда же парки тощи Нить жизни допрядут И нас в обитель нощи Ко прадедам снесут,— Товарищи любезны! Не сетуйте о нас, К чему рыданья слезны, Наемных ликов глас? К чему сии куренья И колокола вой, И томны псалмопенья Над хладною доской? К чему?... Но вы толпами При месячных лучах Сберитесь и цветами Усейте мирный прах; Иль бросьте на гробницы Богов домашних лик, Две чаши, две цевницы, С листами повилик; И путник угадает Без надписей златых, Что прах тут почивает Счастливцев молодых!

О, память сердца! Ты сильней Рассудка памяти печальной И часто сладостью твоей Меня в стране пленяешь дальной. Я помню голос милых слов, Я помню очи голубые, Я помню локоны златые Небрежно вьющихся власов. Моей пастушки несравненной Я помню весь наряд простой, И образ милый, незабвенный, Повсюду странствует со мной. Хранитель гений мой - любовью В утеху дан разлуке он; Засну ль?- приникнет к изголовью И усладит печальный сон.

«Что это!— говорил Плутон,— Остановился Флегетон, Мегера, Фурии и Цербер онемели, Внимая пенью твоему, Певец бессмертный Габриели? Умолкни!.. Но сему Безбожнику в награду Поищем страшных мук, ужасных даже аду, Соделаем его Гнуснее самого Сизифа злова!» Сказал и превратил — о ужас!— в Ослякова.

Не странен ли судеб устав! Певцы Петра — несчастья жертвы: Наш Пиндар кончил жизнь, поэмы не скончав, Другие живы все, но их поэмы мертвы!

На свет и на стихи Он злобой адской дышит; Но в свете копит он грехи И вечно рифмы пишет...

Nell'eta sua piu bella e piu fiorita... ...E viva, e bella al ciel salita. Petrarca* Нет подруги нежной, нет прелестной Лилы! Все осиротело! Плачь, любовь и дружба, плачь, Гимен унылый! Счастье улетело! Дружба, ты всечасно радости цветами Жизнь ее дарила; Ты свою богиню с воплем и слезами В землю положила. Ты печальны тисы, кипарисны лозы Насади вкруг урны! Пусть приносит юность в дар чистейший слезы И цветы лазурны! Все вокруг уныло! Чуть зефир весенний Памятник лобзает; Здесь, в жилище плача, тихий смерти гений Розу обрывает. Здесь Гимен прикован, бледный и безгласный, Вечною тоскою, Гасит у гробницы свой светильник ясный Трепетной рукою! * В самом прекрасном, самом цветущем возрасте... Живая, прекрасная взошла на небо. Петрарка (ит.).

Мой дух! доверенность к творцу! Мужайся; будь в терпеньи камень. Не он ли к лучшему концу Меня провел сквозь бранный пламень? На поле смерти чья рука Меня таинственно спасала И жадный крови меч врага, И град свинцовый отражала? Кто, кто мне силу дал сносить Труды, и глад, и непогоду,- И силу - в бедстве сохранить Души возвышенной свободу? Кто вел меня от юных дней К добру стезею потаенной И в буре пламенных страстей Мой был вожатый неизменной? Он! Он! Его все дар благой! Он есть источник чувств высоких, Любви к изящному прямой И мыслей чистых и глубоких! Все дар его, и краше всех Даров - надежда лучшей жизни! Когда ж узрю спокойный брег, Страну желанную отчизны? Когда струей небесных благ Я утолю любви желанье, Земную ризу брошу в прах И обновлю существованье?

Подруги милые! в беспечности игривой Под плясовой напев вы резвитесь в лугах И я, как вы, жила в Аркадии счастливой, И я, на утре дней, в сих рощах и лугах Минутны радости вкусила; Любовь в мечтах златых мне счастие сулила; Но что ж досталось мне в сих радостных местах?— Могила!

За чашей пуншевой в политику с друзьями Пустился Бавий наш, присяжный стихотвор. Одомаратели все сделались судьями, И каждый прокричал свой умный приговор, Как ныне водится, Наполеону: «Сорвем с него корону!» — «Повесим!»— «Нет, сожжем!» — «Нет, это жестоко... в Казну отвезем И медленным отравим ядом». — «Очнется!»— «Как же быть?» —«Пускай истает гладом!» —«От жажды!..» — «Нет!» — вскричал насмешливый Филон,— Нет! с большей лютостью дни изверга скончайте! На Эльбе виршами до смерти зачитайте, Ручаюсь: с двух стихов у вас зачахнет он!»

От стужи весь дрожу, Хоть у камина я сижу. Под шубою лежу И на огонь гляжу, Но все как лист дрожу, Подобен весь ежу, Теплом я дорожу, А в холоде брожу И чуть стихами ржу.

Ты хочешь, горсткой фимиама Чтоб жертвенник я твой почтил? Для граций муза не упряма, И я им лиру посвятил. Я вижу, вкруг тебя толпятся Вздыхатели — шумливый рой! Как пчелы на цветок стремятся Иль легки бабочки весной. И Марс высокий, в битвах смелый, И Селадон плаксивый тут, И юноша еще незрелый Тебе сердечну дань несут. Один — я видел — всё вздыхает, Другой как мраморный стоит, Болтун сорокой не болтает, Нахал краснеет и молчит. Труды затейливой Арахны, Сотканные в углу тайком, Не столь для мух игривых страшны, Как твой для нас волшебный дом. Но я один, прелестна Хлоя, Платить сей дани не хочу И, осторожности удвоя, На тройке в Питер улечу.

Памфил забавен за столом, Хоть часто и назло рассудку; Веселостью обязан он желудку, А памяти — умом.

Пафоса бог, Эрот прекрасный На розе бабочку поймал И, улыбаясь, у несчастной Златые крылья оборвал. «К чему ты мучишь так, жестокий?» — Спросил я мальчика сквозь слез. «Даю красавицам уроки»,— Сказал — и в облаках исчез.

Меж тем как воины вдоль идут по полям, Завидя вдалеке твои, о, Реин, волны, Мой конь, веселья полный, От строя отделясь, стремится к берегам, На крыльях жажды прилетает, Глотает хладную струю И грудь усталую в бою Желанной влагой обновляет... О, радость! я стою при Реинских водах! И жадные с холмов в окрестность брося взоры, Приветствую поля и горы, И замки рыцарей в туманных облаках, И всю страну обильну славой. Воспоминаньем древних дней, Где с Альпов вечною струей Ты льешься, Реин величавой! Свидетель древности, событий всех времен, О, Реин, ты поил несчетны легионы. Мечом писавшие законы Для гордых Германа кочующих племен; Любимец счастья, бич свободы, Здесь Кесарь бился, побеждал, И конь его переплывал Твои священны Реин, воды. Века мелькнули: мир крестом преображен, Любовь и честь в душах суровых пробудились — Здесь витязи вооружились Копьем за жизнь сирот, за честь прелестных жен Тут совершались их турниры, Тут бились храбрые — и здесь Не умер, мнится, и поднесь Звук сладкой Трубадуров лиры. Так, здесь под тению смоковниц и дубов, При шуме сладостном нагорных водопадов, В тени цветущих сел и градов Восторг живет еще средь избранных сынов. Здесь всё питает вдохновенье: Простые нравы праотцов. Святая к родине любовь И праздной роскоши презренье. Всё, всё — и вид полей и вид священных вод, Туманной древности и Бардам современных, Для чувств и мыслей дерзновенных И силу новую, и крылья придает. Свободны, горды, полудики, Природы верные жрецы, Тевтонски пели здесь певцы... И смолкли их волшебны лики. Ты сам, родитель вод, свидетель всех времен Ты сам, до наших дней, спокойный, величавый. С падением народной славы, Склонил чело, увы! познал и стыд и плен... Давно ли брег твой под орлами Аттилы нового стонал, И ты уныло протекал Между враждебными полками? Давно ли земледел вдоль красных берегов. Средь виноградников заветных и священных, Полки встречал иноплеменных И ненавистный взор зареинских сынов? Давно ль они, кичася, пили Вино из синих хрусталей, И кони их среди полей И зрелых нив твоих бродили? И час судьбы настал! Мы здесь, сыны снегов, Под знаменем Москвы с свободой и с громами!.. Стеклись с морей, покрытых льдами, От струй полуденных, от Каспия валов, От волн Улеи и Байкала, От Волги, Дона и Днепра, От града нашего Петра, С вершин Кавказа и Урала!.. Стеклись, нагрянули за честь твоих граждан, За честь твердынь и сел, и нив опустошенных И берегов благословенных Где расцвело в тиши блаженство Россиян Где ангел мирный, светозарной Для стран полуночи рожден И провиденьем обречен Царю, отчизне благодарной. Мы здесь, о, Реин, здесь! ты видишь блеск мечей! Ты слышишь шум полков и новых коней ржанье, Ура победы и взыванье Идущих, скачущих к тебе богатырей. Взвивая к небу прах летучий, По трупам вражеским летят И вот — коней лихих поят, Кругом заставя дол зыбучий. Какой чудесный пир для слуха и очей! Здесь пушек светла медь сияет за конями, И ружья длинными рядами, И стяги древние средь копий и мечей. Там шлемы воев оперенны, Тяжелой конницы строи, И легких всадников рои — В текучей влаге отраженны! Там слышен стук секир — и пал угрюмый лес! Костры над Реином дымятся и пылают! И чаши радости сверкают, И клики воинов восходят до небес! Там ратник ратника объемлет; Там точит пеший штык стальной; И конный грозною рукой Крылатый дротик свой колеблет. Там всадник, опершись на светлу сталь копья, Задумчив и один, на береге высоком Стоит и жадным ловит оком Реки излучистой последние края. Быть может, он воспоминает Реку своих родимых мест — И на груди свой медный крест Невольно к сердцу прижимает... Но там готовится, по манию вождей. Бескровный жертвенник средь гибельных трофеев. И богу сильных Маккавеев Коленопреклонен служитель алтарей: Его, шумя, приосеняет Знамен отчизны грозный лес; И солнце юное с небес Алтарь сияньем осыпает. Все крики бранные умолкли, и в рядах Благоговение внезапу воцарилось Оружье долу преклонилось, И вождь, и ратники чело склонили в прах: Поют владыке вышней силы, Тебе, подателю побед, Тебе, незаходимый свет! Дымятся мирные кадилы. И се подвигнулись — валит за строем строй! Как море шумное, волнуется всё войско; И это вторит клик геройской, Досель неслышанный, о, Реин, над тобой! Твой стонет брег гостеприимной, И мост под воями дрожит! И враг, завидя их, бежит От глаз в дали теряясь дымной!..

Мы, други, летали по бурным морям. От родины милой летали далеко! На суше, на море мы бились жестоко: И море, и суша покорствуют нам! О, други! как сердце у смелых кипело. Когда мы, содвинув стеной корабли, Как птицы, неслися станицей веселой Вкруг пажитей тучных Сиканской земли!.. А дева русская Гаральда презирает. О, друга! я младость не праздно провел! С сынами Дронтгейма вы помните сечу? Как вихорь, пред вами и мчался навстречу Под камни и тучи свистящие стрел. Напрасно сдвигались народы; мечами Напрасно о наши стучали щиты: Как бледные класы под ливнем, упали И всадник, и пеший... владыка, и ты!.. А дева русская Гаральда презирает. Нас было лишь трое на легком челне; А море вздымалось, я помню, горами; Ночь черная в полдень нависла с громами И Гела зияла в соленой волне. Но волны напрасно, яряся, хлестали: Я черпал их шлемом, работал веслом: С Гаральдом, о, други, вы страха не знали И в мирную пристань влетели с челном! А дева русская Гаральда презирает. Вы, други, видали меня на коне? Вы зрели, как рушил секирой твердыни, Летая на бурном питомце пустыни Сквозь пепел и вьюгу в пожарном огне? Железом я ноги мои окрыляя, И лань упреждаю по звонкому льду: Я хладную влагу рукой рассекая, Как лебедь отважный по морю иду... А дева русская Гаральда презирает. Я в мирных родился полночи снегах; Но рано отбросил доспехи ловитвы — Лук грозный и лыжи — и в шумные битвы Вас, други, с собою умчал на судах. Не тщетно за славой летали далеко От милой отчизны по диким морям; Не тщетно мы бились мечами жестоко: И море и суша покорствуют нам! А дева русская Гаральда презирает.

Пред ними истощает Любовь златой колчан. Все в них обворожает: Походка, легкий стан, Полунагие руки И полный неги взор, И уст волшебны звуки, И страстный разговор,— Все в них очарованье! А ножка... милый друг, Она — харит созданье, Кипридиных подруг. Для ножки сей, о вечны боги, Усейте розами дороги Иль пухом лебедей! Сам Фидий перед ней В восторге утопает, Поэт — на небесах, И труженик в слезах Молитву забывает!

Из Парни Посмотрите! в двадцать лет Бледность щеки покрывает; С утром вянет жизни цвет: Парка дни мои считает И отсрочки не дает. Что же медлить! Ведь Зевеса Плач и стон не укротит. Смерти мрачной занавеса Упадет - и я забыт! Я забыт... но из могилы, Если можно воскресать, Я не стану, друг мой милый, Как мертвец тебя пугать. В час полуночных явлений Я не стану в виде тени, То внезапну, то тишком, С воплем в твой являться дом. Нет, по смерти невидимкой Буду вкруг тебя летать; На груди твоей под дымкой Тайны прелести лобзать; Стану всюду развевать Легким уст прикосновеньем, Как зефира дуновеньем, От каштановых волос Тонкий запах свежих роз. Если лилия листами Ко груди твоей прильнет, Если яркими лучами В камельке огонь блеснет, Если пламень потаенный По ланитам пробежал, Если пояс сокровенной Развязался и упал,- Улыбнися, друг бесценной, Это - я! Когда же ты, Сном закрыв прелестны очи, Обнажишь во мраке ночи Роз и лилий красоты, Я вздохну... и глас мой томной, Арфы голосу подобной, Тихо в воздухе умрет. Если ж легкими крылами Сон глаза твои сомкнет, Я невидимо с мечтами Стану плавать над тобой. Сон твой, Хлоя, будет долог... Но когда блеснет сквозь полог Луч денницы золотой, Ты проснешься... о, блаженство! Я увижу совершенство... Тайны прелести красот, Где сам пламенный Эрот Оттенил рукой своею Розой девственну лилею. Все опять в моих глазах! Все покровы исчезают; Час блаженнейший!.. Но, ах! Мертвые не воскресают.

Зефир последний свеял сон С ресниц, окованных мечтами, Но я - не к счастью пробужден Зефира тихими крылами. Ни сладость розовых лучей Предтечи утреннего Феба, Ни кроткий блеск лазури неба, Ни запах, веющий с полей, Ни быстрый лёт коня ретива По скату бархатных лугов, И гончих лай, и звон рогов Вокруг пустынного залива - Ничто души не веселит, Души, встревоженной мечтами, И гордый ум не победит Любви - холодными словами.

Подражание Касти Любимца Кипридина И миртом, и розою Венчайте, о юноши И девы стыдливые! Толпами сбирайтеся, Руками сплетайтеся И, радостно топая, Скачите и прыгайте! Мне лиру тиискую Камены и грации Вручили с улыбкою: И песни веселию, Приятнее нектара И слаще амврозии, Что пьют небожители, В блаженстве беспечные, Польются со струн ее! Сегодня — день радости: Филлида суровая Сквозь слезы стыдливости «Люблю!» мне промолвила. Как роза, кропимая В час утра Авророю, С главой, отягченною Бесценными каплями, Румяней становится,— Так ты, о прекрасная! С главою поникшею, Сквозь слезы стыдливости, Краснея, промолвила: «Люблю!» тихим шепотом. Всё мне улыбнулося; Тоска и мучения, И страхи и горести Исчезли — как не было! Киприда, влекомая По воздуху синему Меж бисерных облаков Цитерскими птицами К Цитере иль Пафосу, Цветами осыпала Меня и красавицу. Всё мне улыбнулося!— И солнце весеннее, И рощи кудрявые, И воды прозрачные, И холмы парнасские! Любимца Кипридина, В любви победителя, И миртом, и розою Венчайте, о юноши И девы стыдливые!

Гусар, на саблю опираясь, В глубокой горести стоял; Надолго с милой разлучаясь, Вздыхая, он сказал: "Не плачь, красавица! Слезами Кручине злой не пособить! Клянуся честью и усами Любви не изменить! Любви непобедима сила! Она мой верный щит в войне; Булат в руке, а в сердце Лила,- Чего страшиться мне? Не плачь, красавица! Слезами Кручине злой не пособить! А если изменю... усами Клянусь, наказан быть! Тогда мой верный конь споткнися, Летя во вражий стан стрелой, Уздечка браная порвися И стремя под ногой! Пускай булат в руке с размаха Изломится, как прут гнилой, И я, бледнея весь от страха, Явлюсь перед тобой!" Но верный конь не спотыкался Под нашим всадником лихим; Булат в боях не изломался,- И честь гусара с ним! А он забыл любовь и слезы Своей пастушки дорогой И рвал в чужбине счастья розы С красавицей другой. Но что же сделала пастушка? Другому сердце отдала. Любовь красавицам - игрушка, А клятвы их - слова! Всё здесь, друзья! изменой дышит, Теперь нет верности нигде! Амур, смеясь, все клятвы пишет Стрелою на воде.

Рыдайте, амуры и нежные грации, У нимфы моей на личике нежном Розы поблекли и вянут все прелести. Венера всемощная! Дочерь Юпитера! Услышь моления и жертвы усердные: Не погуби на тебя столь похожую!

Сей старец, что всегда летает, Всегда приходит, отъезжает, Везде живет — и здесь и там, С собою водит дни и веки, Съедает горы, сушит реки И нову жизнь дает мирам, Сей старец, смертных злое бремя, Желанный всеми, страшный всем, Крылатый, легкий, словом — время, Да будет в дружестве твоем Всегда порукой неизменной И, пробегая глупый свет, На дружбы жертвенник священный Любовь и счастье занесет!

Из поэмы «Иснель и Аслега» Битва кончилась, ратники пируют вокруг зажженных дубов... ...Но вскоре пламень потухает, И гаснет пепел черных пней, И томный сон отягощает Лежащих воев средь полей. Сомкнулись очи; но призраки Тревожат краткий их покой: Иный лесов проходит мраки, Зверей голодных слышит вой; Иный на лодке легкой реет Среди кипящих в море волн; Веслом десница не владеет, И гибнет в бездне бренный челн; Иный места узрел знакомы, Места отчизны, милый край! Уж слышит псов домашних лай И зрит отцов поля и домы И нежных чад своих... Мечты! Проснулся в бездне темноты! Иный чудовище сражает — Бесплодно меч его сверкает; Махнул еще, его рука, Подъята вверх... окостенела; Бежать хотел — его нога Дрожит, недвижима, замлела; Встает — и пал! Иный плывет Поверх прозрачных тихих вод И пенит волны под рукою; Волна, усиленна волною, Клубится, пенится горой И вдруг обрушилась, клокочет; Несчастный борется с рекой, Воззвать к дружине верной хочет,- И голос замер на устах! Другой бежит на поле ратном, Бежит, глотая пыль и прах; Трикрат сверкнул мечом булатным, И в воздухе недвижим меч! Звеня упали латы с плеч... Копье рамена прободает, И хлещет кровь из них рекой; Несчастный раны зажимает Холодной, трепетной рукой! Проснулся он... и тщетно ищет И ран, и вражьего копья. Но ветр шумит и в роще свищет; И волны мутного ручья Подошвы скал угрюмых роют, Клубятся, пенятся и воют Средь дебрей снежных и холмов...

Баснь Могольцу снилися жилища Елисейски: Визирь блаженный в них За добрые дела житейски, В числе угодников святых. Покойно спал на лоне Гурий. Но сонный видит ад, Где пламенем объят, Терзаемый бичами Фурий, Пустынник испускал ужасный вопль и стон. Моголец в ужасе проснулся. Не ведая, что значит сон. Он думал, что пророк в сих мертвых обманулся Иль тайну для него скрывал; Тотчас гадателя призвал, И тот ему в ответ: «Я не дивлюсь ни мало Что в снах есть разум, цель и склад. Нам небо и в мечтах премудрость завещало... Сей праведник, визирь, оставя двор и град, Жил честно и всегда любил уединенье,— Пустынник на поклон таскался к визирям». С гадателем сказав, что значит сновиденье, Внушил бы я любовь к деревне и полям. Обитель мирная! в тебе успокоенье И все дары небес даются щедро нам. Уединение, источник благ и счастья! Места любимые! ужели никогда Не скроюсь в вашу сень от бури и ненастья? Блаженству моему настанет ли чреда? Ах! кто остановит меня под мрачной тенью? Когда перенесусь в священные леса? О, Музы! сельских дней утеха и краса! Научите ль меня небесных тел теченью? Светил блистающих несчетны имена Узнаю ли от вас? Иль, если мне дана Способность малая и скудно дарованье, Пускай пленит меня источников журчанье. И я любовь и мир пустынный воспою! Пусть Парка не прядет из злата жизнь мою, И я не буду спать под бархатным наметом: Ужели через то я потеряю сон? И меньше ль по трудах мне будет сладок он, Зимой — близь огонька, в тени древесной — летом? Без страха двери сам для Парки отопру, Беспечно век прожив, спокойно и умру.

«Какое сходство Клит с Суворовым имел?» — «Нималого!» — «Большое». — «Помилуй! Клит был трус, от выстрела робел И пекся об одном желудке и покое; Великий вождь вставал с зарей для ратных дел, А Клит спал часто по неделе». — «Все так! да умер он, как вождь сей... на постеле».

Вторую Душеньку или еще прекрасней, Еще, еще опасней, Меж Терпсихориных любимиц усмотрев, Венера не могла сокрыть жестокий гнев: С мольбою к паркам приступила И нас Даниловой лишила. * Она представляла Психею в славном балете «Амур и Психея».

Средь ужасов земли и ужасов морей Блуждая, бедствуя, искал своей Итаки Богобоязненный страдалец Одиссей; Стопой бестрепетной сходил Аида в мраки; Харибды яростной, подводной Сциллы стон Не потрясли души высокой. Казалось, победил терпеньем рок жестокой И чашу горести до капли выпил он; Казалось, небеса карать его устали И тихо сонного домчали До милых родины давно желанных скал. Проснулся он: и что ж? отчизны не познал.

Подражание Касти Слышишь! мчится колесница Там по звонкой мостовой! Правит сильная десница Коней сребряной браздой! Их копыта бьют о камень; Искры сыплются струей; Пышет дым и черный пламень Излетает из ноздрей! Резьбой дивною и златом Колесница вся горит: На ковре ее богатом Кто ж, Лизета, кто сидит? Временщик, вельмож любимец, Что на откуп город взял... Ax! давно ли он у крылец Пыль смиренно обметал? Вот он с нами поравнялся И едва кивнул главой; Вот уж молнией промчался Пыль оставя за собой! Добрый путь! пока лелеет В колыбели счастье вас! Поздно ль? рано ль? но приспеет И невзгоды страшный час. Ах, Лизета! льзя ль прельщаться И теперь его судьбой? Не ему счастливым зваться С развращенною душой! Там, где хитростью искусства Розы в зиму расцвели; Там, где всё пленяет чувства — Дань морей и дань земли: Мрамор дивный из Пароса И кораллы на стенах; Там, где в роскоши Пафоса На узорчатых коврах Счастья шаткого любимец С Нимфами забвенье пьет — Там же слезы сей счастливец От людей украдкой льет. Бледен, ночью Крез несчастный Шепчет тихо, чтоб жена Не вняла сей глас ужасный: Мне погибель суждена! Сердце наше кладезь мрачной: Тих, покоен сверху вид, Но спустись ко дну... ужасно! Крокодил на нем лежит! Душ великих сладострастье, Совесть! зоркий страж сердец! Без тебя ничтожно счастье, Гибель — злато и венец!

Тебе ль оплакивать утрату юных дней? Ты в красоте не изменилась И для любви моей От времени еще прелестнее явилась. Твой друг не дорожит неопытной красой, Незрелой в таинствах любовного искусства. Без жизни взор ее - стыдливый и немой, И робкий поцелуй без чувства. Но ты, владычица любви, Ты страсть вдохнешь и в мертвый камень; И в осень дней твоих не погасает пламень, Текущий с жизнию в крови.

Sunt aliquid manes: letum non omnia finit; Luridaque evictos effugit umbra rogos. Propertius* Я берег покидал туманный Альбиона: Казалось, он в волнах свинцовых утопал. За кораблем вилася гальциона, И тихий глас ее пловцов увеселял. Вечерний ветр, валов плесканье, Однообразный шум, и трепет парусов, И кормчего на палубе взыванье Ко страже, дремлющей под говором валов,— Все сладкую задумчивость питало. Как очарованный, у мачты я стоял И сквозь туман и ночи покрывало Светила севера любезного искал. Вся мысль моя была в воспоминанье Под небом сладостным отеческой земли, Но ветров шум и моря колыханье На вежды томное забвенье навели. Мечты сменялися мечтами, И вдруг... то был ли сон?.. предстал товарищ мне, Погибший в роковом огне Завидной смертию, над плейсскими струями. Но вид не страшен был; чело Глубоких ран не сохраняло, Как утро майское, веселием цвело И все небесное душе напоминало. «Ты ль это, милый друг, товарищ лучших дней! Ты ль это?— я вскричал,— о воин, вечно милый! Не я ли над твоей безвременной могилой, При страшном зареве Беллониных огней, Не я ли с верными друзьями Мечом на дереве твой подвиг начертал И тень в небесную отчизну провождал С мольбой, рыданьем и слезами? Тень незабвенного! Ответствуй, милый брат! Или протекшее все было сон, мечтанье; Все, все — и бледный труп, могила и обряд, Свершенный дружбою в твое воспоминанье? О! молви слово мне! Пускай знакомый звук Еще мой жадный слух ласкает, Пускай рука моя, о незабвенный друг! Твою с любовию сжимает...» И я летел к нему... Но горний дух исчез В бездонной синеве безоблачных небес, Как дым, как метеор, как призрак полуночи, Исчез — и сон покинул очи. Все спало вкруг меня под кровом тишины. Стихии грозные казалися безмолвны. При свете облаком подернутой луны Чуть веял ветерок, едва сверкали волны, Но сладостный покой бежал моих очей, И все душа за призраком летела, Все гостя горнего остановить хотела: Тебя, о милый брат! о лучший из друзей! * Души усопших не призрак: не все кончается смертью; Бледная тень ускользает, скорбный костер победив. Проперций (лат.).

«Теперь, сего же дня, Прощай, мой экипаж и рыжих четверня! Лизета! ужины!.. Я с вами распрощался Навек для мудрости святой!» — «Что сделалось с тобой?» — «Безделка!.. Проигрался!»

Ты хочешь меду, сын?- Так жала не страшись; Венца победы?- Смело к бою! Ты перлов жаждешь?- Так спустись На дно, где крокодил зияет под водою. Не бойся! Бог решит. Лишь смелым он отец. Лишь смелым - перлы, мед, иль гибель... иль венец.

Увы, мы носим все дурачества оковы, И все терять готовы Рассудок, бренный дар небесного отца! Тот губит ум в любви, средь неги и забавы, Тот, рыская в полях за дымом ратной славы, Тот, ползая в пыли пред сильным богачом, Тот, по морю летя за тирским багрецом, Тот, золота искав в алхимии чудесной, Тот, плавая умом во области небесной, Тот с кистию в руках, тот с млатом иль с резцом. Астрономы в звездах, софисты за словами, А жалкие певцы за жалкими стихами: Дурачься, смертных род, в луне рассудок твой!

Какое торжество готовит древний Рим? Куда текут народа шумны волны? К чему сих аромат и мирры сладкий дым. Душистых трав кругом кошницы полны? До Капитолия от Тиоровых валов, Над стогнами всемирныя столицы, К чему раскинуты средь лавров и цветов Бесценные ковры и багряницы? К чему сей шум? к чему тимпанов звук и гром? Веселья он или победы вестник? Почто с хоругвией течет в молитвы дом Под митрою апостолов наместник? Кому в руке его сей зыблется венец, Бесценный дар признательного Рима; Кому триумф? — Тебе, божественный певец! Тебе сей gap... певец Ерусалима! И шум веселия достиг до кельи той, Где борется с кончиною Торквато, Где над божественной страдальца головой Дух смерти носится крылатой. Ни слезы дружества, ни иноков мольбы, Ни почестей столь поздние награды,— Ничто не укротит железныя судьбы,— Не знающей к великому пощады. Полуразрушенный, он видит грозный час. С веселием его благословляет, И, лебедь сладостный, еще в последний раз Он, с жизнию прощаясь, восклицает: «Друзья, о! дайте мне взглянуть на пышный Рим Где ждет певца безвременно кладбище. Да встречу взорами холмы твои и дым, О, древнее Квиритов пепелище! Земля священная героев и чудес! Развалины и прах красноречивый! Лазурь и пурпуры безоблачных небес, Вы, тополы, вы, древние оливы, И ты, о, вечный Тибр, поитель всех племен, Засеянный костьми граждан вселенной Вас, вас приветствует из сих унылых стен Безвременной кончине обреченной! Свершилось! Я стою над бездной роковой И не вступлю при плесках в Капитолий; И лавры славные над дряхлой головой Не усладят певца свирепой доли. От самой юности игралище людей, Младенцем был уже изгнанник; Под небом сладостным Италии моей Скитался, как бедный странник, Каких не испытал превратностей судеб? Где мой челнок волнами не носился? Где успокоился? где мой насущный хлеб Слезами скорби не кропился? Соренто! Колыбель моих несчастных дней. Где я в ночи, как трепетный Асканий Отторжен был судьбой от матери моей, От сладостных объятий и лобзаний,— Ты помнишь сколько слез младенцем пролил я Увы! с тех пор добыча злой судьбины Все горести узнал, всю бедность бытия. Фортуною изрытые пучины Разверзлись подо мной, и гром не умолкал! Из веси в весь, из стран в страну гонимый Я тщетно на земли пристанища искал: Повсюду перст ее неотразимый! Повсюду молнии карающей певца! Ни в хижине оратая простова Ни под защитою Альфонсова дворца Ни в тишине безвестнейшего крова, Ни в дебрях, ни в горах не спас главы моей Бесславием и славой удрученной, Главы изгнанника, от колыбельных дней Карающей богине обреченной... Друзья! но что мою стесняет страшно грудь? Что сердце так и ноет и трепещет? Откуда я? какой прошел ужасный путь, И что за мной еще во мраке блещет? Ферара... Фурии... и зависти змия!.. Куда? куда, убийцы дарованья! Я в пристани. Здесь Рим. Здесь братья и семья, Вот слезы их и сладки лобызанья... И в Капитолии — Виргилиев венец! Так, я свершил назначенное Фебом. От первой юности его усердный жрец, Под молнией, под разъяренным небом Я пел величие и славу прежних дней, И в узах я душой не изменился. Муз сладостный восторг не гас в душе моей. И Гений мой в страданьях укрепился. Он жил в стране чудес, у стен твоих, Сион. На берегах цветущих Иордана; Он вопрошал тебя, мутящийся Кедрон, Вас, мирные убежища Ливана! Пред ним воскресли вы, герои древних дней. В величии и в блеске грозной славы: Он зрел тебя, Готфред, владыка, вождь царей, Под свистом стрел спокойный, величавый: Тебя, младый Ринальд, кипящий, как Ахилл В любви, в войне счастливый победитель. Он зрел, как ты летал по трупам вражьих сил Как огнь, как смерть, как ангел-истребитель... И тартар низложен сияющим крестом! О, доблести неслыханной примеры! О, наших праотцев, давно почивших сном, Триумф святой! победа чистой веры! Торквато вас исторг из пропасти времен: Он пел — и вы не будете забвенны,— Он пел: ему венец бессмертья обречен, Рукою Муз и славы соплетенный. Но поздно! я стою над бездной роковой И не вступлю при плесках в Капитолий, И лавры славные над дряхлой головой Не усладят певца свирепой доли!» — Умолк. Унылый огнь в очах его горел. Последний луч таланта пред кончиной; И умирающий, казалося, хотел У Парки взять триумфа день единой, Он взором всё искал Капитолийских стен, С усилием еще приподнимался; Но мукой страшною кончины изнурен, Недвижимый на ложе оставался. Светило дневное уж к западу текло И в зареве багряном утопало; Час смерти близился... и мрачное чело В последний раз страдальца просияло. С улыбкой тихою на запад он глядел... И, оживлен вечернею прохладой, Десницу к небесам внимающим воздел, Как праведник, с надеждой и отрадой. «Смотрите,— он сказал рыдающим друзьям,— Как царь светил на западе пылает! Он, он зовет меня к безоблачным странам, Где вечное светило засияет... Уж ангел предо мной, вожатай оных мест; Он осенил меня лазурными крылами... Приближте знак любви, сей таинственный крест.. Молитеся с надеждой и слезами... Земное гибнет всё... и слава, и венец... Искусств и Муз творенья величавы, Но там всё вечное, как вечен сам творец, Податель нам венца небренной славы! Там всё великое, чем дух питался мой, Чем я дышал от самой колыбели. О, братья! о, друзья! не плачьте надо мной: Ваш друг достиг давно желанной цели. Отыдет с миром он и, верой укреплен, Мучительной кончины не приметит: Там, там... о, счастие!.. средь непорочных жен; Средь ангелов, Элеонора встретит!». И с именем любви божественный погас; Друзья над ним в безмолвии рыдали, День тихо догарал... и колокола глас Разнес кругом по стогнам весть печали. «Погиб Торквато наш!— воскликнул с плачем Рим.— Погиб Певец, достойный лучшей доли!..» На утро факелов узрели мрачный дым; И трауром покрылся Капитолий.

Числа по совести не знаю, Здесь время сковано стоит, И скука только говорит: «Пора напиться чаю, Пора нам кушать, спать пора, Пора в санях кататься...» «Пора вам с рифмами расстаться!» — Рассудок мне твердит сегодня и вчера.

О, пока бесценна младость Не умчалася стрелой, Пей из чаши полной радость И, сливая голос свой В час вечерний с тихой лютней, Славь беспечность и любовь! А когда в сени приютной Мы услышим смерти зов, То, как лозы винограда Обвивают тонкий вяз, Так меня, моя отрада, Обними в последний раз! Так лилейными руками Цепью нежною обвей, Съедини уста с устами, Душу в пламени излей! И тогда тропой безвестной, Долу, к тихим берегам, Сам он, бог любви прелестной, Проведет нас по цветам В тот Элизий, где всё тает Чувством неги и любви, Где любовник воскресает С новым пламенем в крови, Где, любуясь пляской граций, Нимф, сплетенных в хоровод, С Делией своей Гораций Гимны радости поет. Там, под тенью миртов зыбкой, Нам любовь сплетет венцы И приветливой улыбкой Встретят нежные певцы.

Вдали от храма муз и рощей Геликона Феб мстительной рукой Сатира задавил¹; Воскрес урод и отомстил: Друзья, он душит Аполлона!

Не нужны надписи для камня моего, Пишите просто здесь: он был, и нет его!

Я вижу тень Боброва: Она передо мной, Нагая, без покрова, С заразой и с чумой; Сугубым вздором дышит И на скрижалях пишет Бессмертные стихи, Которые в мехи Бог ветров собирает И в воздух выпускает На гибель для певцов; Им дышит граф Хвостов, Шахматов оным дышит, И друг твой, если пишет Без мыслей кучи слов.

Я клялся боле не любить И клятвы верно не нарушу: Велишь мне правду говорить? И я — уже немного трушу!..

Смотрите, виноград кругом как вьется! Как любит мой полуистлевший пень! Я некогда давал ему отрадну тень; Завял... Но виноград со мной не расстается. Зевеса умоли, Прохожий, если ты для дружества способен, Чтоб друг твой моему был некогда подобен И пепел твой любил, оставшись на земли.