Все стихи Якова Полонского

Нет, не забуду я тот ранний огонек, Который мы зажгли на первом перевале, В лесу, где соловьи и пели и рыдали, Но миновал наш май - и миновал их срок. О, эти соловьи!.. Благословенный рок Умчал их из страны калинника и елей В тот теплый край, где нет простора для метелей. И там, где жарче юг и где светлей восток, Где с резвой пеною и с сладостным журчаньем По камушкам ручьи текут, а ветерок Разносит вздохи роз, дыша благоуханьем, Пока у нас в снегах весны простыл и след, Там - те же соловьи и с ними тот же Фет... Постиг он как мудрец, что если нас с годами Влечет к зиме, то - нам к весне возврата нет, И - улетел за соловьями. И вот, мне чудится, наш соловей-поэт, Любимец роз, пахучими листами Прикрыт, и - вечной той весне поет привет. Он славит красоту и чары, как влюбленный И в звезды и в грозу, что будит воздух сонный, И в тучки сизые, и в ту немую даль, Куда уносятся и грезы, и печаль, И стаи призраков причудливых и странных, И вздохи роз благоуханных. Волшебные мечты не знают наших бед: Ни злобы дня, ни думы омраченной, Ни ропота, ни лжи, на все ожесточенной, Ни поражений, ни побед. Все тот же огонек, что мы зажгли когда-то, Не гаснет для него и в сумерках заката, Он видит призраки ночные, что ведут Свой шепотливый спор в лесу у перевала. Там мириады звезд плывут без покрывала, И те же соловьи рыдают и поют.

Я еду - мрак меня гнетет - И в ночь гляжу я; огонек Навстречу мне то вдруг мелькнет, То вдруг, как будто ветерок Его задует, пропадет...- Уж там не станция ли ждет Меня в свой тесный уголок?.. Ну что ж!.. Я знаю наперед - Возница слезет с облучка, И кляч усталых отпряжет, И, при мерцаньи ночника, В сырой покой меня сведет И скажет: ляг, родной мой, вот Дощатый одр - засни пока... А ну, как я, презрев покой, Не захочу - не лягу спать, И крикну: "Живо, хрыч седой, Вели мне лошадей менять!.. Да слушай ты... впряги не кляч - Лихих коней, чтоб мог я вскачь Опередивших нас догнать.. Чтоб мог прижать я к сердцу вновь Все, что вперед умчал злой рок: Свободу - молодость - любовь,- Чтоб загоревшийся восток Открыл мне даль - чтоб новый день Рассеял этой ночи тень Не так, как этот огонек".

Ах, как у нас хорошо на балконе, мой милый! смотри - Озеро светит внизу, отражая сиянье зари; Белый там нежится лебедь, в объятьях стихии родной, И не расстанется с ней, как и ты, друг мой милый, со мной... Сколько ты мне ни толкуй, что родная стихия твоя - Мир, а не жаркое солнце, не грудь молодая моя!

— Ты куда, удалая ты башка? Уходи ты к лесу темному пока: Не сегодня-завтра свяжут молодца. Не ушел ли ты от матери-отца? Не гулял ли ты за Волгой в степи? Не сидел ли ты в остроге на цепи? «Я сидел и в остроге на цепи, Я гулял и за Волгой в степи, Да наскучила мне волюшка моя, Воля буйная, чужая, не своя. С горя, братцы, изловить себя я дал — Из острога, братцы, с радости бежал. Как в остроге-то послышалося нам, Что про волю-то читают по церквам,— Уж откуда сила-силушка взялась: Цепь железная, и та, вишь, порвалась! И задумал я на родину бежать; Божья ночка обещалась покрывать. Я бежал — ног не чуял под собой... Очутился на сторонушке родной, Тут за речкой моя матушка живет, Не разбойничка, а сына в гости ждет. Я сначала постучуся у окна — Выходи, скажу, на улицу, жена! Ты не спрашивай, в лицо мне не гляди, От меня, жена, гостинчика не жди. Много всяких я подарков тебе нес, Да, вишь, как-то по дороге все растрес; Я вина не пил — с воды был пьян, Были деньги — не зашил карман. Как нам волю-то объявят господа, Я с воды хмелен не буду никогда; Как мне землю-то отмерят на миру — Я в кармане-то зашью себе дыру. Буду в праздники царев указ читать... Кто же, братцы, меня может забижать?» — Ты куда, удалая ты башка? Уходи ты к лесу темному пока. Хоть родное-то гнездо недалеко,— Ночь-то месячна: признать тебя легко. Знать, тебе в дому хозяином не быть, По дорогам, значит, велено ловить.

Дым потянуло вдаль, повеяло прохладой. Без тени, без огней, над бледною Невой Идет ночь белая — лишь купол золотой Из-за седых дворцов, над круглой колоннадой, Как мертвеца венец перед лампадой, Мерцает в высоте холодной и немой. Скажи, куда идти за счастьем, за отрадой, Скажи, на что ты зол, товарищ бедный мой?! Вот — темный монумент вознесся над гранитом... Иль мысль стесненная твоя Спасенья ищет в жале ядовитом, Как эта медная змея Под медным всадником, прижатая копытом Его несущего коня...

Блажен озлобленный поэт, Будь он хоть нравственный калека, Ему венцы, ему привет Детей озлобленного века. Он как титан колеблет тьму, Ища то выхода, то света, Не людям верит он - уму, И от богов не ждет ответа. Своим пророческим стихом Тревожа сон мужей солидных, Он сам страдает под ярмом Противоречий очевидных. Всем пылом сердца своего Любя, он маски не выносит И покупного ничего В замену счастия не просит. Яд в глубине его страстей, Спасенье - в силе отрицанья, В любви - зародыши идей, В идеях - выход из страданья. Невольный крик его - наш крик. Его пороки - наши, наши! Он с нами пьет из общей чаши, Как мы отравлен - и велик.

Был вечер; в одежде, измятой ветрами, Пустынной тропою шел Бэда слепой; На мальчика он опирался рукой, По камням ступая босыми ногами,- И было все глухо и дико кругом, Одни только сосны росли вековые, Одни только скалы торчали седые, Косматым и влажным одетые мхом. Но мальчик устал; ягод свежих отведать, Иль просто слепца он хотел обмануть: "Старик!- он сказал,- я пойду отдохнуть; А ты, если хочешь, начни проповедать: С вершин увидали тебя пастухи... Какие-то старцы стоят на дороге... Вон жены с детьми! говори им о боге, О сыне, распятом за наши грехи". И старца лицо просияло мгновенно; Как ключ, пробивающий каменный слой, Из уст его бледных живою волной Высокая речь потекла вдохновенно - Без веры таких не бывает речей!.. Казалось - слепцу в славе небо являлось; Дрожащая к небу рука поднималась, И слезы текли из потухших очей. Но вот уж сгорела заря золотая И месяца бледный луч в горы проник, В ущелье повеяла сырость ночная, И вот, проповедуя, слышит старик - Зовет его мальчик, смеясь и толкая: "Довольно!.. пойдем!.. никого уже нет!" Замолк грустно старец, главой поникая. Но только замолк он - от края до края: "Аминь!" - ему грянули камни в ответ.

Писатель, если только он Волна, а океан - Россия, Не может быть не возмущен, Когда возмущена стихия. Писатель, если только он Есть нерв великого народа, Не может быть не поражен, Когда поражена свобода.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . В гостиной сидел за раскрытым столом мой отец, Нахмуривши брови, сурово хранил он молчанье; Старуха, надев как-то набок нескладный чепец, Гадала на картах; он слушал ее бормотанье. Немного подальше, тайком говоря меж собой, Две гордые тетки на пышном диване сидели, Две гордые тетки глазами следили за мной И, губы кусая, с насмешкой в лицо мне глядели. А в темном углу, опустя голубые глаза, Не смея поднять их, недвижно сидела блондинка. На бледных ланитах ее трепетала слеза, На жаркой груди высоко поднималась косынка.

В дни, когда над сонным морем Духота и тишина, В отуманенном просторе Еле движется волна. Если ж вдруг дохнет над бездной Ветер, грозен и могуч, Закипит волна грознее Надвигающихся туч... И помчится, точно в битву Разъяренный шпорой конь, Отражая в брызгах пены Молний солнечный огонь. И рассыпавшись о скалы, Изомнет у берегов Раскачавшиеся перья Прошумевших тростников...

(Отрывок) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Вечера настали мглистые - Отсырели камни мшистые; И не цветиками розовыми, Не листочками березовыми, Не черемухой в ночном пару, Пахнет, веет во сыром бору - Веет тучами сгустившимися, Пахнет липами - свалившимися, Или мокрых листьев ворохом; Тишина пугает шорохом... Только там, за речкой тинистою, Что-то злое и порывистое С гулом по лесу промчалося, Словно смерти испугалося... Что со мной!.. Чего спасительного Или хоть бы утешительного Ожидать от лесу темного, В сон и холод погруженного? Пусть другой тут с горя топится!.. Сердце жить еще торопится... Чувство тайное, весеннее, Будь смелей и откровеннее - Выручай свою возлюбленную, Злыми сплетнями погубленную! Пусть ее - мою красавицу, Сироту и бесприданницу - Силой выдали за пьяницу... Знаю я тебя, пиявицу, Моего лихого ворога!! Ты купил ее недорого,- Только я возьму недешево - Ничего не жди хорошего!..

Один проснулся я и - вслушиваюсь чутко, Кругом бездонный мрак и - нет нигде огня. И сердце, слышу я, стучит в виски... мне жутко... Что, если я ослеп! Ни зги не вижу я, Ни окон, ни стены, ни самого себя!.. И вдруг, сквозь этот мрак глухой и безответный, Там, где гардинами завешено окно, С усильем разглядел я мутное пятно - Ночного неба свет... полоской чуть заметной. И этой малости довольно, чтоб понять, Что я еще не слеп и что во мраке этом Все, все пророчески полно холодным светом, Чтоб утра теплого могли мы ожидать.

. . . . . . . . . . . . . Уже впервые дымной мглою Подернут был Едемский сад, Уже пожёлкнувшей листвою Усеян синий был Ефрат, Уж райская не пела птица — Над ней орел шумел крылом, И тяжело рычала львица, В пещеру загнанная львом. И озирал злой дух с презреньем Добычу смерти — пышный мир И мыслил: смертным поколеньям Отныне буду я кумир. И вдруг, он видит, в райской сени, Уязвлена, омрачена, Идет, подобно скорбной тени, Им соблазненная жена. Невольно прядью кос волнистых Она слегка прикрыла грудь, Уже для помыслов нечистых Пролег ей в душу знойный путь. И, ей десницу простирая, Встает злой дух,— он вновь готов, Ей сладкой лестью слух лаская, Петь о блаженстве грешных снов. Но что уста его сковало? Зачем он пятится назад? Чем эта жертва испугала Того, кому не страшен ад? Он ждал слезы, улыбки рая, Молений, робкого стыда... И что ж в очах у ней?— такая Непримиримая вражда, Такая мощь души без страха, Такая ненависть, какой Не ждал он от земного праха С его минутной красотой. Грозы божественной сверканье — Тех молний, что его с небес Низвергли — не без содроганья В ее очах увидел бес, И в мглу сокрылся привиденьем, Холодным облаком осел, Змеей в траву прополз с шипеньем, В деревьях бурей прошумел. Но сила праведного гнева Земного рая не спасла, И канула слеза у древа Познания добра и зла...

Мы празднуем в саду прощальный наш досуг. Прощай! пью за твое здоровье, милый друг!- И солнцу, что на все наводит зной, не жарко, И льду не холодно, и этот пышный куст Своих не знает роз, и даже эта чарка Не знает, чьих она касалась жарких уст. И блеск, и шорохи, и это колыханье Деревьев - все полно блаженного незнанья; А мы осуждены отпраздновать страданье, И холод сознаем и пламенный недуг... Прощай! пью за твое здоровье, милый друг!

С утра садимся мы в телегу... Пушкин К моей телеге я привык, Мне и ухабы нипочем... Я только дрогну, как старик, В холодном воздухе ночном... Порой задумчиво молчу, Порой отчаянно кричу: - Пошел!.. Валяй по всем по трем. Но хоть кричи, бранись иль плачь - Молчит, упрям ямщик седой: Слегка подстегивая кляч, Он ровной гонит их рысцой; И шлепает под ними грязь, И, незаметно шевелясь, Они бегут во тьме ночной.

Лес, как бы кадильным дымом Весь пропахнувший смолой, Дышит гнилью вековою И весною молодой. А смолу, как слезы, точит Сосен старая кора, Вся в царапинах и ранах От ножа и топора. Смолянистым и целебным Ароматом этих ран Я люблю дышать всей грудью В теплый утренний туман. Ведь и я был также ранен - Ранен сердцем и душой, И дышу такой же гнилью И такою же весной...

Зари догорающей пламя Рассыпало по небу искры, Сквозит лучезарное море; Затих по дороге прибрежной Бубенчиков говор нестройный, Погонщиков звонкая песня В дремучем лесу затерялась, В прозрачном тумане мелькнула И скрылась крикливая чайка. Качается белая пена У серого камня, как в люльке Заснувший ребенок. Как перлы, Росы освежительной капли Повисли на листьях каштана, И в каждой росинке трепещет Зари догорающей пламя.

Вечерний звон... не жди рассвета; Но и в туманах декабря Порой мне шлет улыбку лета Похолодевшая заря... На все призывы без ответа Уходишь ты, мой серый день! Один закат не без привета... И не без смысла - эта тень... Вечерний звон - душа поэта, Благослови ты этот звон... Он не похож на крики света, Спугнувшего мой лучший сон. Вечерний звон... И в отдаленье, Сквозь гул тревоги городской, Ты мне пророчишь вдохновенье, Или - могилу и покой. Но жизнь и смерти призрак - миру О чем-то вечном говорят, И как ни громко пой ты,- лиру Колокола перезвонят. Без них, быть может, даже гений Людьми забудется, как сон,- И будет мир иных явлений, Иных торжеств и похорон.

(Немецкому народу) Недаром создал ты порядок, полный сил, И воспитал в себе отвагу: Твой враг, как пленник,— отдал шпагу, Как император — скипетр уронил; Во всеоружии ты встал и отрезвил Войнолюбивое, слепое племя — И опасения свои угомонил,— Так, совершил ты все, что подсказало время. Довольно! Зло войны должно иметь предел... И если слава — твой удел, Ты будешь истинно великою державой, Гнушаясь варварскою славой Над пеплом городов, среди кровавых тел... «Довольно!!— говорили мы, С младенчества тобой повитые умы, Недальновидные соседи.— Довольно пороху, каленой стали, меди, Свинцу и чугуна,— их гул, их дым и гром Сливает реки слез с победным торжеством; Твои трофеи — символы печали, Тоски и ужасов».— «Довольно!»— восклицали Все, для которых идеал То человечности, то правды, то свободы Ты так роскошно в блеск и звуки облекал, Когда к лобзанью призывал Устами Шиллера¹ весь мир и все народы. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Все изменилось!— Юноши твои Уже не жаждут мировой любви, Искусство их — военное искусство... (Наука с увлеченьем пушки льет...) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И тот лишь у тебя великий патриот, Кто из презрительного чувства К другим народам говорит, Что сам господь тебе велит Восток и Запад онемечить! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . С почетом принял ты под свой покров того, Кто мог — и смел тебе недавно поперечить, Кто думал произвол собой увековечить И пал от произвола своего,— С почетом принял — и, клевретами его Обезоруженный, народ пошел калечить. Венчая славою безнравственный успех, Инстинктам дикаря послушен, Теперь ты, как палач, стоишь в виду у всех, И к воплям жертвы равнодушен. Ты ей на горло наступил, Ты в ней одобрил дух измены, Ты, как на плахе, раздробил Ее трепещущие члены... На мертвые тела жен, стариков, детей Косясь, внесешь ли ты в Париж грабеж повальный Или почтишь их тризной погребальной И лицемерный гимн споешь царю царей?!. О просвещеннейший народ! О наш великий просветитель! Знай, если Франция падет,— С ее могилы встанет мститель. Он проскользнет к тебе, как змей, Он даст тебе понять всю силу Полураздавленных идей, Не поместившихся в могилу... Он, Немезида наших дней, Тебе,— едва лишь из трофеев Ты выкроишь венки для всех своих страстей,— Руками тысячи пигмеев Расставит тысячи сетей... И если ты — хоть это знаешь, Свои надежды возлагаешь На мудрость собственных детей,— Чтоб эта мудрость не зачахла, Скорей вложи твой меч и руку ту отмой, Которая грозой пороховой, Кровавым запахом пропахла...

(Посв. М.Л. Златковскому) Моя барышня по садику гуляла, По дорожке поздно вечером ходила - С бриллиантиком колечко потеряла, С белой ручки его, видно, обронила. Как ложилась на кроватку, спохватилась; Спохватившись, по коврам его искала... Не нашла она колечка - обозлилась,- Меня, бедную, воровкой обозвала. И не знала я с тоски, куда деваться; Хоть бы матушка воскресла - заступилась!.. Вышла в садик я тихонько прогуляться, Увидала ясный месяц - застыдилась. Слышу, месяц говорит мне - сам сияет: "Не пугайся меня, красная девица! Бедный месяц, как и ты, всю ночь блуждает, И ему под темным пологом не спится. И недаром в эту ночь я вышел - светел: Много горя, много девушек видал я, А как барышню твою вечор заметил, О каком-то тихом счастье возмечтал я. Как вечор она по садику гуляла - Плечи белые, грудь белую раскрыла...- Ты скажи мне, не по мне ль она скучала, На сырой песок слезинку уронила?.." Встрепенулось во мне сердце ретивое... Наклонилась я к дорожке - увидала Не слезинку, а колечко дорогое, И обмолвилась я - месяцу сказала: "Мою барышню любовь не беспокоит, Ни по ком она, красавица, не плачет, Много денег ей колечко это стоит, Имя ж честное мое не много значит... И свети ты хоть над целою землею - Не дождешься ты любви от белоручки!.."- И закапали серебряной росою Слезы месяца, и спрятался он в тучки. С той поры, когда я, бедная, горюя, Выхожу одна поплакать на крылечко,- Бедный месяц! бедный месяц!- говорю я,- Хоть с тобой мне перекинуть дай словечко...

Вот и ночь... К ее порогу Он пришел, едва дыша: Утомился ли он медля? Опоздал ли он спеша?.. Сел и шляпу снял, и, бледный, К ней наверх в окно глядит; И, прислушиваясь, тихо, Точно бредит, говорит: - Милый ангел! Будь покойна - Я к тебе не постучусь... Вижу свет твоей лампады И безумствую - молюсь... За тебя ли, за себя ли Я молюсь, не знаю сам. Ни глазам твоим не верю, Ни лампаде, ни звездам. Ведь они, все эти звезды, Как и твой небесный взгляд, И горят, и в душу смотрят - И неправду говорят... Ведь они, все эти звезды, Никогда не скажут мне, Кто сейчас твою лампаду Погасил, мелькнув в окне. Или это промелькнуло Отражение луны?.. Или это - греза ночи, Шорох знойной тишины? Или это - у забора Ветерок шуршит листвой? Нет!.. Я слышу смех влюбленных Над моей смешной слезой. И, как тень, с ее порога Поднялся он, чуть дыша... Утомился ли он медля, Опоздал ли он спеша?..

Время новое повеяло — смотри, Время новое повеяло крылом: У одних глаза вдруг вспыхнули огнем, Словно луч в лицо ударил от зари, У других глаза померкли и чело Потемнело, словно облако нашло...

Вчера мы встретились; - она остановилась - Я также - мы в глаза друг другу посмотрели. О боже, как она с тех пор переменилась; В глазах потух огонь, и щеки побледнели. И долго на нее глядел я молча строго - Мне руку протянув, бедняжка улыбнулась; Я говорить хотел - она же ради бога Велела мне молчать, и тут же отвернулась, И брови сдвинула, и выдернула руку, И молвила: "Прощайте, до свиданья", А я хотел сказать: "На вечную разлуку Прощай, погибшее, но милое созданье".

За окном в тени мелькает Русая головка. Ты не спишь, мое мученье! Ты не спишь, плутовка! Выходи ж ко мне навстречу! С жаждой поцелуя, К сердцу сердце молодое Пламенно прижму я. Ты не бойся, если звезды Слишком ярко светят: Я плащом тебя одену Так, что не заметят! Если сторож нас окликнет - Назовись солдатом; Если спросят, с кем была ты, Отвечай, что с братом! Под надзором богомолки Ведь тюрьма наскучит; А неволя поневоле Хитрости научит!

Из вечности музыка вдруг раздалась, И в бесконечность она полилась, И хаос она на пути захватила,- И в бездне, как вихрь, закружились светила: Певучей струной каждый луч их дрожит, И жизнь, пробужденная этою дрожью, Лишь только тому и не кажется ложью, Кто слышит порой эту музыку божью, Кто разумом светел, в ком сердце горит.

Вижу, как тяжек мой путь, Как бесполезен мой повод! Кони натужили грудь, Солнце печет, жалит овод. Что ты, лихой проводник, Сверху кричишь мне: за мною! Ты с малолетства привык Рыскать с ружьем за спиною. Я же так рано устал! Скучны мне виды природы — Остовы глинистых скал, Рощей поникшие своды! Глухо, безлюдно кругом... Тяжко на эти вершины, Вечным объятые сном, Облокотились руины. Спят!.. и едва ли от них Странник дождется ответа! Вряд ли порадует их Голос родного привета! Нет ли?— скажи, проводник,— Нет ли преданья?!— Рукою Шапку надвинул старик И покачал головою. Вижу — потоки бегут — Книзу проносится пена, Через потоки бредут Кони, в воде по колена. Рад бы и я утолить Жажду — в тени приютиться. Рад бы с коня соскочить — Руки сложить и забыться. Некуда спрыгнуть с седла! Слева — отвесные стены, Справа — деревья и мгла, Шум и сверкание пены. Рад бы помчаться стрелой! Рад бы скакать!— невозможно! Конь мой идет осторожно, Пробует камни ногой. И осторожность заслуга! Конь мой собой дорожит. Вот поднимается с юга Ветер,— пустыня шумит, Мне же далекого друга Голос как будто звучит. «Друг мой! зачем ты желаешь Лучших путей? путь один...» Ну, конь! иди сам как знаешь — Здесь я не твой господин!

Вчера грузинку ты увидел в первый раз На кровле, устланной коврами, Она была в шелку и в галунах, и газ Прозрачный вился за плечами. Сегодня, бедная, под белою чадрой, Скользя тропинкою нагорной, Через пролом стены, к ручью, над головой Она несет кувшин узорный. Но не спеши за ней, усталый путник мой,— Не увлекись пустым мечтаньем! Мираж не утолит томящей жажды в зной И не навеет снов журчаньем.

Грузинская ночь - я твоим упиваюсь дыханьем! Мне так хорошо здесь под этим прохладным навесом, Под этим навесом уютной нацваловой* сакли. На мягком ковре я лежу под косматою буркой, Не слышу ни лая собак, ни ослиного крику, Ни дикого пенья под жалобный говор чингури**. Заснул мой хозяин - потухла светильня в железном Висячем ковше... Вот луна!- и я рад, что сгорело Кунжутное*** масло в моей деревенской лампаде... Иные лампады зажглись, я иную гармонию слышу. О боже! какой резонанс! Чу! какая-то птица - Ночная, болотная птица поет в отдаленьи... И голос ее точно флейты отрывистый, чистый, Рыдающий звук - вечно та же и та же В размер повторенная нота - уныло и тихо Звучит.- Не она ли мне спать не дает! Не она ли Напела мне на душу грусть! Я смыкаю ресницы, А думы несутся одна за другой, беспрестанно, Как волны потока, бегущего с гор по ущелью. Но волны потока затем ли бегут по ущелью, Чтоб только достигнуть предела и слиться с волнами Безбрежного моря!- нет, прежде чем моря достигнуть, Они на долину спешат, напоить виноградные лозы И нивы - надежду древнейшего в мире народа. А вы, мои думы!- вы, прежде чем в вечность Умчитесь, в полете своем захватив мириады Миров,- вы - скажите, ужель суждено вам Носиться бесплодно над этою чудной страною, Так страстно любимою солнцем и - выжженной солнцем! * Нацвал - деревенский староста. ** Чингури - струнный инструмент. *** Кунжут - растение.

Всякий раз как под буркой, порою ночной, Беспробудно я сплю до звезды заревой, Три видения райских слетают ко мне — Три красавицы чудных я вижу во сне. Как у первой красавицы очи блестят, Так и звезды во мраке ночном не горят; У второй, как поднимет ресницы свои, Очи зорко глядят, как глаза у змеи. Никогда не была ночь в горах так темна, Как у третьей темна черных глаз глубина. И когда на заре улетает мой сон, Не вставая, гляжу я в пустой небосклон — Все гляжу да все думаю молча о том: Кабы деньги да деньги, построил бы дом! Окружил бы его я высокой стеной, Заключил бы я в нем трех красавиц со мной От утра до утра им бы песни я пел! От зари до зари им бы в очи глядел!

Я шел и не слыхал, как пели соловьи, И не видал, как звезды загорались, И слушал я шаги — шаги, не знаю чьи, За мной в лесной глуши неясно повторялись. Я думал — эхо, зверь, колышется тростник; Я верить не хотел, дрожа и замирая, Что по моим следам, на шаг не отставая, Идет не человек, не зверь, а мой двойник. То я бежать хотел, пугливо озираясь, То самого себя, как мальчика, стыдил... Вдруг злость меня взяла — и, страшно задыхаясь, Я сам пошел к нему навстречу и спросил: — Что ты пророчишь мне или зачем пугаешь? Ты призрак иль обман фантазии больной? — Ах!— отвечал двойник,— ты видеть мне мешаешь И не даешь внимать гармонии ночной; Ты хочешь отравить меня своим сомненьем, Меня — живой родник поэзии твоей!.. И, не сводя с меня испуганных очей, Двойник мой на меня глядел с таким смятеньем, Как будто я к нему среди ночных теней — Я, а не он ко мне явился привиденьем.

Глухая степь - дорога далека, Вокруг меня волнует ветер поле, Вдали туман - мне грустно поневоле, И тайная берет меня тоска. Как кони ни бегут - мне кажется, лениво Они бегут. В глазах одно и то ж - Все степь да степь, за нивой снова нива. - Зачем, ямщик, ты песни не поешь? И мне в ответ ямщик мой бородатый: - Про черный день мы песню бережем. - Чему ж ты рад?- Недалеко до хаты - Знакомый шест мелькает за бугром. И вижу я: навстречу деревушка, Соломой крыт стоит крестьянский двор, Стоят скирды.- Знакомая лачужка, Жива ль она, здорова ли с тех пор? Вот крытый двор. Покой, привет и ужин Найдет ямщик под кровлею своей. А я устал - покой давно мне нужен; Но нет его... Меняют лошадей. Ну-ну, живей! Долга моя дорога - Сырая ночь - ни хаты, ни огня - Ямщик поет - в душе опять тревога - Про черный день нет песни у меня.

Если б смерть была мне мать родная, Как больное, жалкое дитя, На ее груди заснул бы я И, о злобах дня позабывая, О самом себе забыл бы я. Но она - не мать, она - чужая, Грубо мстит тому, кто смеет жить, Мыслить и мучительно любить, И, покровы с вечности срывая, Не дает нам прошлое забыть.

Еще не все мне довелось увидеть... И вот одно осталось мне: Закрыв глаза, любить и ненавидеть Бесплодно, смутно - как во сне!

Заплетя свои темные косы венцом, Ты напомнила мне полудетским лицом Все то счастье, которым мы грезим во сне, Грезы детской любви ты напомнила мне. Ты напомнила мне зноем темных очей Лучезарные тени восточных ночей - Мрак цветущих садов - бледный лик при луне,- Бури первых страстей ты напомнила мне. Ты напомнила мне много милых теней Простотой, темным цветом одежды твоей. И могилу, и слезы, и бред в тишине Одиноких ночей ты напомнила мне. Все, что в жизни с улыбкой навстречу мне шло, Все, что время навек от меня унесло, Все, что гибло, и все, что стремилось любить,- Ты напомнила мне.- Помоги позабыть!

Заря под тучами взошла и загорелась И смотрит на дорогу сквозь кусты... Гляди и ты, Как бледны в их тени поникшие цветы И как в блестящий пурпур грязь оделась.

В одной знакомой улице - Я помню старый дом, С высокой, темной лестницей, С завешенным окном. Там огонек, как звездочка, До полночи светил, И ветер занавескою Тихонько шевелил. Никто не знал, какая там Затворница жила, Какая сила тайная Меня туда влекла, И что за чудо-девушка В заветный час ночной Меня встречала, бледная, С распущенной косой. Какие речи детские Она твердила мне: О жизни неизведанной, О дальней стороне. Как не по-детски пламенно, Прильнув к устам моим, Она, дрожа, шептала мне: "Послушай, убежим! Мы будем птицы вольные - Забудем гордый свет... Где нет людей прощающих, Туда возврата нет..." И тихо слезы капали - И поцелуй звучал - И ветер занавескою Тревожно колыхал.

Ночь холодная мутно глядит Под рогожу кибитки моей, Под полозьями поле скрипит, Под дугой колокольчик гремит, А ямщик погоняет коней. За горами, лесами, в дыму облаков Светит пасмурный призрак луны. Вой протяжный голодных волков Раздается в тумане дремучих лесов.- Мне мерещатся странные сны. Мне все чудится: будто скамейка стоит, На скамейке старуха сидит, До полуночи пряжу прядет, Мне любимые сказки мои говорит, Колыбельные песни поет. И я вижу во сне, как на волке верхом Еду я по тропинке лесной Воевать с чародеем-царем В ту страну, где царевна сидит под замком, Изнывая за крепкой стеной. Там стеклянный дворец окружают сады, Там жар-птицы поют по ночам И клюют золотые плоды, Там журчит ключ живой и ключ мертвой воды - И не веришь и веришь очам. А холодная ночь так же мутно глядит Под рогожу кибитки моей, Под полозьями поле скрипит, Под дугой колокольчик гремит, И ямщик погоняет коней.

Вот, на каретных стеклах, в блеске Огней и в зареве костров, Из бледных линий и цветов Мороз рисует арабески. Бегут на смену темноты Не фонари, а пятна света; И катится моя карета Средь этой мглы и суеты. Огни, дворцы, базары, лица И небо - все заслонено... Миражем кажется столица - Тень сквозь узорное окно Проносится узорной дымкой, Клубится пар, и - мнится мне, Я сам, как призрак, невидимкой Уселся в тряской тишине. Скрипят тяжелые колеса, Теряя в мгле следы свои; Меня везут, и - нет вопроса: Бегут ли лошади мои. Я сам не знаю, где я еду,- Заботливый слуга страстей, Я словно рад ночному бреду, Воспоминанью давних дней. И снится мне - в холодном свете Еще есть теплый уголок... Я не один в моей карете... Вот-вот сверкнул ее зрачок... Я весь в пару ее дыханья - Как мне тепло назло зиме! Как сладостно благоуханье Весны в морозной полутьме! Очнулся - и мечта поблекла; Опять, румяный от огней, Мороз забрасывает стекла И веет холодом. Злодей! Он подглядел, как сердце билось: Любовь, и страсти, и мечты, И вздох мой - все преобразилось В кристаллы, звезды и цветы. Ткань ледяного их узора Вросла в края звенящих рам, И нет глазам моим простора, И нет конца слепым мечтам! Мечтать и дрогнуть не хочу я; Но - каждый путь ведет к концу. И скоро, скоро подкачу я К гостеприимному крыльцу.

Зной - и все в томительном покое - В пятнах света тени спят в аллее... Только чуткой чудится лилее, Что гроза таится в этом зное. Бледная, поникла у балкона - Ждет грозы,- и грезится ей, бедной, Что далекой бури призрак бледный Стал темнеть в лазури небосклона... Грезы лета кажутся ей былью,- Гроз и бурь она еще не знает, Ждет... зовет... и жутко замирает, Золотой осыпанная пылью...

И в праздности горе, и горе в труде... Откликнитесь, где вы, счастливые, где? Довольные, бодрые, где вы? Кто любит без боли, кто мыслит без страха? Кого не тревожит упрек или плач? Суда и позора боится палач — Свободе мерещится плаха... Хоть сотую долю тяжелых задач Реши ты нам, жизнь бестолковая, Некстати к нам нежная, Некстати суровая, Слепая,— беспутно мятежная!..

И любя, и злясь от колыбели, Слез немало в жизни пролил я; Где ж они - те слезы? Улетели, Воротились к Солнцу бытия. Чтоб найти все то, за что страдал я, И за горькими слезами я Полетел бы, если б только знал я, Где оно - то Солнце бытия?..

"The night has a thousand eyes" * Ночь смотрит тысячами глаз, А день глядит одним; Но солнца нет - и по земле Тьма стелется, как дым. Ум смотрит тысячами глаз, Любовь глядит одним; Но нет любви - и гаснет жизнь, И дни плывут, как дым. * Ночь смотрит тысячами глаз (англ.).- Ред.

Посв. М. Л. Михайлову Гром и шум. Корабль качает; Море темное кипит; Ветер парус обрывает И в снастях свистит. Помрачился свод небесный, И, вверяясь кораблю, Я дремлю в каюте тесной... Закачало - сплю. Вижу я во сне: качает Няня колыбель мою И тихонько напевает - "Баюшки-баю!" Свет лампады на подушках; На гардинах свет луны... О каких-то все игрушках Золотые сны. Просыпаюсь... Что случилось? Что такое? Новый шквал?- "Плохо - стеньга обломилась, Рулевой упал". Что же делать? что могу я? И, вверяясь кораблю, Вновь я лег и вновь дремлю я... Закачало - сплю. Снится мне: я свеж и молод, Я влюблен, мечты кипят... От зари роскошный холод Проникает в сад. Скоро ночь - темнеют ели... Слышу ласково-живой, Тихий лепет: "На качели Сядем, милый мой!" Стан ее полувоздушный Обвила моя рука, И качается послушно Зыбкая доска... Просыпаюсь... Что случилось?- "Руль оторван; через нос Вдоль волна перекатилась, Унесен матрос!" Что же делать? Будь что будет! В руки бога отдаюсь: Если смерть меня разбудит - Я не здесь проснусь.

Улеглася метелица... путь озарен... Ночь глядит миллионами тусклых очей... Погружай меня в сон, колокольчика звон! Выноси меня, тройка усталых коней! Мутный дым облаков и холодная даль Начинают яснеть; белый призрак луны Смотрит в душу мою - и былую печаль Наряжает в забытые сны. То вдруг слышится мне - страстный голос поет, С колокольчиком дружно звеня: "Ах, когда-то, когда-то мой милый придет - Отдохнуть на груди у меня! У меня ли не жизнь!.. чуть заря на стекле Начинает лучами с морозом играть, Самовар мой кипит на дубовом столе, И трещит моя печь, озаряя в угле, За цветной занавеской кровать!.. У меня ли не жизнь!.. ночью ль ставень открыт, По стене бродит месяца луч золотой, Забушует ли вьюга - лампада горит, И, когда я дремлю, мое сердце не спит Все по нем изнывая тоской". То вдруг слышится мне, тот же голос поет, С колокольчиком грустно звеня: "Где-то старый мой друг?.. Я боюсь, он войдет И, ласкаясь, обнимет меня! Что за жизнь у меня! и тесна, и темна, И скучна моя горница; дует в окно. За окошком растет только вишня одна, Да и та за промерзлым стеклом не видна И, быть может, погибла давно!.. Что за жизнь!.. полинял пестрый полога цвет, Я больная брожу и не еду к родным, Побранить меня некому - милого нет, Лишь старуха ворчит, как приходит сосед, Оттого, что мне весело с ним!.."

Я, двух корабликов хозяин с юных дней, Стал снаряжать их в путь: один кораблик мой Ушел в прошедшее, на поиски людей, Прославленных молвой, Другой — заветные мечты мои помчал В загадочную даль — в туман грядущих дней, Туда, где братства и свободы идеал, Но — нет еще людей. И вот, назад пришли кораблики мои: Один из них принес мне бледный рой теней, Борьбу их, казни, стон, мучения любви Да тяжкий груз идей. Другой кораблик мой рой призраков принес, Мечтою созданных, невидимых людей, С довольством без рабов, с утратами без слез, С любовью без цепей. И вот, одни из них, как тени прошлых лет, Мне голосят: увы! для всех один закон,— К чему стремиться?! знай — без горя жизни нет; Надежда — глупый сон. Другие мне в ответ таинственно звучат: У нас иная жизнь! У нас иной закон... Не верь отжившим, пусть плывут они назад,— Былое — глупый сон!

Пел смычок - в садах горели Огоньки - сновал народ - Только ветер спал, да темен Был ночной небесный свод; Темен был и пруд зеленый И густые камыши, Где томился бедный лебедь, Притаясь в ночной тиши. Умирая, не видал он - Прирученный нелюдим,- Как над ним взвилась ракета И рассыпалась над ним; Не слыхал, как струйка билась, Как журчал прибрежный ключ,- Он глаза смыкал и грезил О полете выше туч: Как простор небес высоко Унесет его полет И какую там он песню Вдохновенную споет! Как на все, на все святое, Что таил он от людей, Там откликнутся родные Стаи белых лебедей. И уж грезит он: минута,- Вздох - и крылья зашумят, И его свободной песни Звуки утро возвестят.- Но крыло не шевелилось, Песня путалась в уме: Без полета и без пенья Умирал он в полутьме. Сквозь камыш, шурша по листьям, Пробирался ветерок... А кругом в садах горели Огоньки и пел смычок.

На скамье, в тени прозрачной Тихо шепчущих листов, Слышу - ночь идет, и - слышу Перекличку петухов. Далеко мелькают звезды, Облака озарены, И дрожа тихонько льется Свет волшебный от луны. Жизни лучшие мгновенья - Сердца жаркие мечты, Роковые впечатленья Зла, добра и красоты; Все, что близко, что далеко, Все, что грустно и смешно, Все, что спит в душе глубоко, В этот миг озарено. Отчего ж былого счастья Мне теперь ничуть не жаль, Отчего былая радость Безотрадна, как печаль, Отчего печаль былая Так свежа и так ярка?- Непонятное блаженство! Непонятная тоска!

Любви не боялась ты, сердцем созревшая рано: Поверила ей, отдалась — и грустишь одиноко... О бедная жертва неволи, страстей и обмана, Порви ты их грязную сеть и не бойся упрека! Людские упреки — фальшивая совесть людская... Не плачь, не горюй, проясни отуманенный взор твой! Ведь я не судья, не палач,— хоть и знаю, что злая Молва подписала — заочно, смеясь — приговор твой. Но каждый из нас разве не был страстями обманут? Но разве враги твои могут смеяться до гроба? И разве друзья твою душу терзать не устанут?.. Без повода к злу у людей выдыхается злоба... И все, что в тебе было дорого, чисто и свято, Для любящих будет таким же священным казаться; И щедрое сердце твое будет так же богато — И так же ты будешь любить и, любя, улыбаться.

Любя колосьев мягкий шорох И ясную лазурь, Я не любил, любуясь нивой, Ни темных туч, ни бурь... Но налетела туча с градом, Шумит-гремит во мгле; И я с колосьями, как колос, Прибит к сырой земле... К сырой земле прибит - и стыну, Холодный и немой, И уж не все ль равно мне - солнце Иль туча надо мной?!.

Мое сердце - родник, моя песня - волна, Пропадая вдали,- разливается... Под грозой - моя песня, как туча, темна, На заре - в ней заря отражается. Если ж вдруг вспыхнут искры нежданной любви Или на сердце горе накопится - В лоно песни моей льются слезы мои, И волна уносить их торопится.

Мой ум подавлен был тоской, Мои глаза без слез горели; Над озером сплетались ели, Чернел камыш,- сквозили щели Из мрака к свету над водой. И много, много звезд мерцало; Но в сердце мне ночная мгла Холодной дрожью проникала, Мне виделось так мало, мало Лучей любви над бездной зла!

Мчится, мчится железный конек! По железу железо гремит. Пар клубится, несется дымок; Мчится, мчится железный конек, Подхватил, посадил да и мчит. И лечу я, за делом лечу,— Дело важное, время не ждет. Ну, конек! я покуда молчу... Погоди, соловьем засвищу, Коли дело-то в гору пойдет... Вон навстречу несется лесок, Через балки грохочут мосты, И цепляется пар за кусты; Мчится, мчится железный конек, И мелькают, мелькают шесты... Вон и родина! Вон в стороне Тесом крытая кровля встает, Темный садик, скирды на гумне; Там старушка одна, чай, по мне Изнывает, родимого ждет. Заглянул бы я к ней в уголок, Отдохнул бы в тени тех берез, Где так много посеяно грез. Мчится, мчится железный конек И, свистя, катит сотни колес. Вон река — блеск и тень камыша; Красна девица с горки идет, По тропинке идет не спеша; Может быть — золотая душа, Может быть — красота из красот. Познакомиться с ней бы я мог, И не все ж пустяки городить,— Сам бы мог, наконец, полюбить... Мчится, мчится железный конек, И железная тянется нить. Вон, вдали, на закате пестрят Колокольни, дома и острог; Однокашник мой там, говорят, Вечно борется, жизни не рад... И к нему завернуть бы я мог... Поболтал бы я с ним хоть часок! Хоть немного им прожито лет, Да немало испытано бед... Мчится, мчится железный конек, Сеет искры летучие вслед... И, крутя, их несет ветерок На росу потемневшей земли, И сквозь сон мне железный конек Говорит: «Ты за делом, дружок, Так ты нежность-то к черту пошли»...

Вижу я, сизые с золотом тучи Загромоздили весь запад; в их щель Светит заря,- каменистые кручи, Ребра утесов, березник и ель Озарены вечереющим блеском; Ниже - безбрежное море. Из мглы Темные скачут и мчатся валы С неумолкаемым гулом и плеском. К морю тропинка в кустах чуть видна, К морю схожу я, и - Здравствуй, волна! Мне, охлажденному жизнью и светом, Дай хоть тебя встретить теплым приветом!.. Но на скалу набежала волна - Тяжко обрушилась, в пену зарылась И прошумела, отхлынув, назад: - Новой волны подожди,- я разбилась... Новые волны бегут и шумят,- То же, все то же я слышу от каждой... Сердце полно бесконечною жаждой - Жду,- все темно,- погасает закат...

Как промаюсь я, службы все выстою, Да уйду на ночь в келью свою, Да лампадку пред девой пречистою Засветив, на молитве стою... Я поклоны творю пред иконою И не слышу, как сладко поют Соловьи за решеткой оконною, В том саду, где жасмины цветут... Но когда, после долгого бдения, Я на одр мой ложусь, на меня, Сладострастием вея, видения Прошлой жизни встают ярче дня. Замыкаю ль ресницы усталые - Я тону в бездне сладостных грез: Все-то вижу глаза ее впалые... Плечи бледные... волны волос... Начинаю ль дремать - тяжко дышится,- Я безумца в себе узнаю; Мне сквозь сон ее жалоба слышится На беспутную юность мою... И в слезах призывая спасителя, Крик ребенка я слышу - и в нем, В сироте, чую вечного мстителя За любовь, что покрыл я стыдом... И нет сил одолеть искушение! Забывая молитву мою, У погибшей прошу я прощение, Перед ней на коленях стою...

Стихает. Ночь темна. Свисти, чтоб мы не спали!.. Еще вчерашняя гроза не унялась: Те ж волны бурные, что с вечера плескали, Не закачав, еще качают нас. В безлунном мраке мы дорогу потеряли, Разбитым фонарем не освещен компас. Неси огня! звони, свисти, чтоб мы не спали!- Еще вчерашняя гроза не унялась... Наш флаг порывисто и беспокойно веет; Наш капитан впотьмах стоит, раздумья полн... Заря!.. друзья, заря! Глядите, как яснеет - И капитан, и мы, и гребни черных волн. Кто болен, кто устал, кто бодр еще, кто плачет, Что бурей сломано, разбито, снесено - Все ясно: божий день, вставая, зла не прячет... Но - не погибли мы!.. и много спасено... Мы мачты укрепим, мы паруса подтянем, Мы нашим топотом встревожим праздных лень - И дальше в путь пойдем, и дружно песню грянем: Господь, благослови грядущий день!

Хмурая застигла ночь, На пути - бурьян... Дышит холодом с реки, Каплет сквозь туман. Но как будто там - вдали, Из-под этих туч, За рекою - огонька Вздрагивает луч... И как будто где-то там Голоса в кустах... Песня эта или звон У меня в ушах? В реку брошусь я - в кусты Брошусь сквозь туман - Впереди тепло и свет, На пути - бурьян...

Напрасно иногда взывал он к тени милой И ждал - былое вновь придет и воскресит Все то, что мертвым сном спит, взятое могилой, Придет - и усыпит любви волшебной силой Ту жажду счастья, что проснулась и - томит. Напрасно ом хотел любовь предать забвенью,- Чтоб ясный свет ее, утраченный навек, Не раздражал его, подобно впечатленью Потухшего огня, который красной тенью, Рябя впотьмах, плывет из-под усталых век. Напрасно он молил, отдавшись страсти новой: - Хоть ты приди ко мне с улыбкой на устах! Чтоб с новой силой мог я к старости суровой На голове пронесть вражды венец терновый И крест - тяжелый крест на слабых раменах. Любовь не шла к нему, как месяц из тумана. Жизнь в душу веяла, как ветер в зимний день. Сильней час от часу горела в сердце рана,- Но в новом образе в мир мрака и обмана Не возвращалася возлюбленная тень.

Кто этот гений, что заставит Очнуться нас от тяжких снов, Разъединенных мысли сплавит И силу новую поставит На место старых рычагов? Кто упростит задачи сложность? Кто к совершенству даст возможность Расчистить миллион дорог? Кто этот дерзкий полубог? Кто нечестивец сей блаженный, Кто гениальный сей глупец? Пророк-фанатик вдохновенный Или практический мудрец?.. Придет ли он как утешитель Иль как могучий, грозный мститель, Чтоб образумить племена; Любовь ли в нужды наши вникнет, Иль ненависть народам кликнет, Пойдет и сдвинет знамена? Бог весть! напрасно ум гадает, А там предтеча, может быть, Уже проселками шагает, Глубоко верит и не знает, Где ночевать, что есть и пить. Кто знает, может быть, случайно Он и к тебе уж заходил, Мечты мечтами заменил И в молодую душу тайно Иные думы заронил.

Знавал я нищего: как тень, С утра бывало целый день Старик под окнами бродил И подаяния просил... Но все, что в день ни собирал, Бывало к ночи раздавал Больным, калекам и слепцам - Таким же нищим, как и сам. В наш век таков иной поэт. Утратив веру юных лет, Как нищий старец изнурен, Духовной пищи просит он.- И все, что жизнь ему ни шлет, Он с благодарностью берет - И душу делит пополам С такими ж нищими, как сам...

Спишь ли ты, брат мой? Уж ночь остыла; В холодный, Серебряный блеск Потонули вершины Громадных Синеющих гор. И тихо, и ясно, И слышно, как с гулом Катится в бездну Оторванный камень. И видно, как ходит Под облаками На отдаленном Голом утесе Дикий козленок. Спишь ли ты, брат мой? Гуще и гуще Становится цвет полуночного неба, Ярче и ярче Горят планеты. Грозно Сверкает во мраке Меч Ориона. Встань, брат! Из замка Невидимой лютни Воздушное пенье Принес и унес свежий ветер. Встань, брат! Ответный, Пронзительно-резкий Звук медного рога Трижды в горах раздавался, И трижды Орлы просыпались на гнездах.

Я помню, был я с ним знаком В те дни, когда, больной, он говорил с трудом, Когда, гражданству нас уча, Он словно вспыхивал и таял как свеча, Когда любить его могли Мы все, лишенные даров и благ земли... Перед дверями гроба он Был бодр, невозмутим — был тем, чем сотворен; С своим поникнувшим челом Над рифмой — он глядел бойцом, а не рабом, И верил я ему тогда, Как вещему певцу страданий и труда. Теперь пускай кричит молва, Что это были всё слова — слова — слова,— Что он лишь тешился порой Литературною игрою козырной, Что с юных лет его грызет То зависть жгучая, то ледяной расчет. Пред запоздалою молвой, Как вы, я не склонюсь послушной головой; Ей нипочем сказать уму: За то, что ты светил, иди скорей во тьму... Молва и слава — два врага; Молва мне не судья, и я ей не слуга.

Ты спрашиваешь: отчего Так пошло все и так ничтожно, Что превосходства своего Не сознавать нам невозможно?.. - Нет, я такой же, как и все - Такая ж спица в колесе, Которое само не знает И не ответит - хоть спроси,- Зачем оно в пыли мелькает, Вертясь вокруг своей оси... Зачем своей железной шиной, Мирской дорогою катясь, Оно захватывает грязь, Марая спицы липкой глиной, И почему не сознает То колесо, кого везет? Кто держит вожжи - кто возница? Чье око видит с высоты, Куда несется колесница? Какие кони впряжены?

Откуда же взойдет та новая заря Свободы истинной — любви и пониманья? Из-за ограды ли того монастыря, Где Нестор набожно писал свои сказанья? Из-за кремля ли, смявшего татар И посрамившего сарматские знамена, Из-за того кремля, которого пожар Обжег венцы Наполеона? Из-за Невы ль, увенчанной Петром, Тем императором, который не жезлом Ивана Грозного владел, а топором: На запад просеки рубил и строил флоты, К труду с престола шел, к престолу от труда И не чуждался никогда Ни ученической, ни черновой работы?— Оттуда ли, где хитрый иезуит, Престола папского орудие и щит, Во имя нетерпимости и братства, Кичась, расшатывал основы государства? Оттуда ли, где Гус, за чашу крест подняв, Учил на площадях когда-то славной Праги, Где Жижка страшно мстил за поруганье прав, Мечом тушил костры и, цепи оборвав, Внушал страдальцам дух отваги? Или от Запада, где партии шумят, Где борются с трибун народные витии, Где от искусства к нам несется аромат, Где от наук целебно-жгучий яд, Того гляди, коснется язв России?.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Мне, как поэту, дела нет, Откуда будет свет, лишь был бы это свет — Лишь был бы он, как солнце для природы, Животворящ для духа и свободы, И разлагал бы все, в чем духа больше нет.

Оттого ль, что в божьем мире Красота вечна, У него в душе витала Вечная весна; Освежала зной грозою И, сквозь капли слез, В тучах радугой мелькала,— Отраженьем грез!.. Оттого ль, что от бездушья, Иль от злобы дня, Ярче в нем сверкали искры Божьего огня,— С ранних лет и до преклонных, Безотрадных лет Был к нему неравнодушен Равнодушный свет! Оттого ль, что не от света Он спасенья ждал, Выше всех земных кумиров Ставил идеал... Песнь его глубокой скорбью Западала в грудь И, как звездный луч, тянула В бесконечный путь!.. Оттого ль, что он в народ свой Верил и — страдал, И ему на цепи братьев Издали казал,— Чую: дух его то верит, То страдает вновь, Ибо льется кровь за братьев, Льется наша кровь!..

Мой костер в тумане светит; Искры гаснут на лету... Ночью нас никто не встретит; Мы простимся на мосту. Ночь пройдет - и спозаранок В степь далеко, милый мой, Я уйду с толпой цыганок За кибиткой кочевой. На прощанье шаль с каймою Ты на мне узлом стяни: Как концы ее, с тобою Мы сходились в эти дни. Кто-то мне судьбу предскажет? Кто-то завтра, сокол мой, На груди моей развяжет Узел, стянутый тобой? Вспоминай, коли другая, Друга милого любя, Будет песни петь, играя На коленях у тебя! Мой костер в тумане светит; Искры гаснут на лету... Ночью нас никто не встретит; Мы простимся на мосту.

Схоронил я навек и оплакал Мое сердце — и что ж, наконец! Чудеса, наконец!— Шевелится, Шевелится в груди мой мертвец... Что с тобой, мое бедное сердце? — Жить хочу, выпускай на простор! Из-за каждой хорошенькой куклы Стану я умирать, что за вздор! Мир с тобой, мое бедное сердце! Я недаром тебя схоронил, Для кого тебе жить! Что за радость Трепетать, выбиваться из сил! Никому ты не нужно — покойся! — Жить хочу — выпускай на простор! Из-за каждой хорошенькой куклы Стану я умирать, что за вздор!

— Подойди ко мне, старушка, Я давно тебя ждала.— И косматая, в лохмотьях, К ней цыганка подошла. — Я скажу тебе всю правду; Дай лишь на руку взглянуть: Берегись, тебя твой милый Замышляет обмануть...— И она в открытом поле Сорвала себе цветок, И лепечет, обрывая Каждый белый лепесток: — Любит — нет — не любит — любит.— И, оборванный кругом, «Да» сказал цветок ей темным, Сердцу внятным языком. На устах ее — улыбка, В сердце — слезы и гроза. С упоением и грустью Он глядит в ее глаза. Говорит она: обман твой Я предвижу — и не лгу, Что тебя возненавидеть И хочу и не могу. Он глядит все так же грустно, Но лицо его горит... Он, к плечу ее устами Припадая, говорит: — Берегись меня!— я знаю, Что тебя я погублю, Оттого что я безумно, Горячо тебя люблю!..

Полонский здесь не без привета Был встречен Фетом, и пока Старик гостил у старика, Поэт благословлял поэта. И, поправляя каждый стих, Здесь молодые музы их Уютно провели все лето. * См. Фет.

У нас весна, а там - отбитые волнами, Плывут громады льдин - плывут они в туман - Плывут и в ясный день и - тают под лучами, Роняя слезы в океан. То буря обдает их пеной и ломает, То в штиль, когда заря сливается с зарей, Холодный океан столбами отражает Всю ночь румянец их больной. Им жаль полярных стран величья ледяного, И - тянет их на юг, на этот бережок, На эти камни, где нам очага родного Меж сосен слышится дымок. И не вернуться им в предел родного края, И к нашим берегам они не доплывут; Одни лишь вздохи их, к нам с ветром долетая, Весной дышать нам не дают... Уж зелень на холмах, уж почки на березах; Но день нахмурился и - моросит снежок.- Не так ли мы вчера тонули в теплых грезах... А нынче веет холодок.

"Поцелуй меня... Моя грудь в огне... Я еще люблю... Наклонись ко мне". Так в прощальный час Лепетал и гас Тихий голос твой, Словно тающий В глубине души Догорающей. Я дышать не смел - Я в лицо твое, Как мертвец, глядел - Я склонил мой слух... Но, увы! мой друг, Твой последний вздох Мне любви твоей Досказать не мог. И не знаю я, Чем развяжется Эта жизнь моя! Где доскажется Мне любовь твоя!

Соловей поет в затишье сада; Огоньки потухли за прудом; Ночь тиха.- Ты, может быть, не рада, Что с тобой остался я вдвоем? Я б и сам желал с тобой расстаться; Да мне жаль покинуть ту скамью, Где мечтам ты любишь предаваться И внимать ночному соловью. Не смущайся! Ни о том, что было, Ни о том, как мог бы я любить, Ни о том, как это сердце ныло,- Я с тобой не стану говорить. Речь моя волнует и тревожит... Веселее соловью внимать, Оттого что соловей не может Заблуждаться и, любя, страдать... Но и он затих во мраке ночи, Улетел, счастливец, на покой... Пожелай и мне спокойной ночи До приятного свидания с тобой! Пожелай мне ночи не заметить И другим очнуться в небесах, Где б я мог тебя достойно встретить С соловьиной песнью на устах!

И рассудок, и сердце, и память губя, Я недаром так жарко целую тебя - Я целую тебя и за ту, перед кем Я таил мои страсти - был робок и нем, И за ту, что меня обожгла без огня, И смеялась, и долго терзала меня. И за ту, чья любовь мне была бы щитом, Да, убитая, спит под могильным крестом. Все, что в сердце моем загоралось для них, Догорая, пусть гаснет в объятьях твоих.

О гражданин с душой наивной! Боюсь, твой грозный стих судьбы не пошатнет. Толпа угрюмая, на голос твой призывный Не откликаяся, идет, Хоть прокляни — не обернется... И верь, усталая, в досужий час скорей Любовной песенке сердечно отзовется, Чем музе ропщущей твоей. Хоть плачь — у ней своя задача: Толпа-работница считает каждый грош; Дай руки ей свои, дай голову,— но плача По ней, ты к ней не подойдешь. Тупая, сильная, не вникнет В слова, которыми ты любишь поражать, И к поэтическим страданьям не привыкнет, Привыкнув иначе страдать. Оставь напрасные воззванья! Не хныкай! Голос твой пусть льется из груди, Как льется музыка,— в цветы ряди страданья, Любовью — к правде нас веди! Нет правды без любви к природе, Любви к природе нет без чувства красоты, К познанью нет пути нам без пути к свободе, Труда — без творческой мечты...

Пришли и стали тени ночи На страже у моих дверей! Смелей глядит мне прямо в очи Глубокий мрак ее очей; Над ухом шепчет голос нежный, И змейкой бьется мне в лицо Ее волос, моей небрежной Рукой измятое, кольцо. Промедли ночь! густою тьмою Покрой волшебный мир любви! Ты, время, дряхлою рукою Свои часы останови! Но покачнулись тени ночи, Бегут, шатаяся, назад. Ее потупленные очи Уже глядят и не глядят; В моих руках рука застыла, Стыдливо на моей груди Она лицо свое сокрыла... О солнце, солнце! Погоди!

Пахнет полем воздух чистый... В безмятежной тишине Песни птички голосистой Раздаются в вышине. Есть у ней своя подруга, Есть у ней приют ночной, Средь некошеного луга, Под росистою травой. В небесах, но не для неба, Вся полна живых забот, Для земли, не ради хлеба, Птичка весело поет. Внемля ей, невольно стыдно И досадно, что порой Сердцу гордому завидна Доля птички полевой!

Пчела, погибшая с последними цветами, Недаром чистыми янтарными сотами Ты, с помощью сестер, свой улей убрала. Ту руку, что тебя все лето берегла, Обогатила ты сладчайшими дарами. А я, собравши плод с цветов господней нивы, Я рано, до зари, вернулся в сад родной; Но опрокинутым нашел я улей мой... Где цвел подсолнечник - растут кусты крапивы, И некуда сложить мне ноши дорогой...

Развалину башни, жилище орла, Седая скала высоко подняла, И вся наклонилась над бездной морской, Как старец под ношей ему дорогой. И долго та башня уныло глядит В глухое ущелье, где ветер свистит; И слушает башня - и слышится ей Веселое ржанье и топот коней. И смотрит седая скала в глубину, Где ветер качает и гонит волну, И видит - в обманчивом блеске волны Шумят и мелькают трофеи войны.

Рассказать ли тебе, как однажды Хоронил друг твой сердце свое, Всех знакомых на пышную тризну Пригласил он и позвал ее. И в назначенный час панихиды, При сиянии ламп и свечей, Вкруг убитого сердца толпою Собралось много всяких гостей. И она появилась — все так же Хороша, холодна и мила, Он с улыбкой красавицу встретил; Но она без улыбки вошла. Поняла ли она, что за праздник У него на душе в этот день, Иль убитого сердца над нею Пронеслась молчаливая тень? Иль боялась она, что воскреснет Это глупое сердце — и вновь Потревожит ее жаждой счастья — Пожелает любви за любовь!— В честь убитого сердца заезжий Музыкант «Marche funebre» играл, И гремела рояль — струны пели, Каждый звук их как будто рыдал. Его слушая, томные дамы Опускали задумчивый взгляд,— Вообще они тронуты были, Ели дули и пили оршад. А мужчины стояли поодаль, Исподлобья глядели на дам, Вынимали свои папиросы И курили в дверях фимиам. В честь убитого сердца какой-то Балагур притчу нам говорил, Раздирательно-грустную притчу,— Но до слез, до упаду смешил. В два часа появилась закуска, И никто отказаться не мог В честь убитого сердца отведать, Хорошо ли состряпан пирог? Наконец, слава богу, шампанским Он ее и гостей проводил — Так, без жалоб, роскошно и шумно Друг твой сердце свое хоронил.

Сатар! Сатар! Твой плач гортанный - Рыдающий, глухой, молящий, дикий крик - Под звуки чианур и трели барабанной Мне сердце растерзал и в душу мне проник. Не знаю, что поешь; я слов не понимаю; Я с детства к музыке привык совсем иной; Но ты поешь всю ночь на кровле земляной, И весь Тифлис молчит - и я тебе внимаю, Как будто издали, с востока, брат больной Через тебя мне шлет упрек иль ропот свой. Не знаю, что поешь - быть может, песнь Кярама, Того певца любви, кого сожгла любовь; Быть может, к мести ты взываешь - кровь за кровь,- Быть может, славишь ты кровавый меч Ислама - Те дни, когда пред ним дрожали тьмы рабов... Не знаю,- слышу вопль - и мне не нужно слов!

Слышу я, моей соседки Днем и ночью, за стеной, Раздается смех веселый, Плачет голос молодой - За моей стеной бездушной Чью-то душу слышу я, В струнных звуках чье-то сердце Долетает до меня. За стеной поющий голос - Дух незримый, но живой, Потому что и без двери Проникает в угол мой, Потому что и без слова Может мне в ночной тиши На призыв звучать отзывом, Быть душою для души.

Ночью в колыбель младенца Месяц луч свой заронил. "Отчего так светит Месяц?"- Робко он меня спросил. В день-деньской устало Солнце, И сказал ему господь: "Ляг, засни, и за тобою Все задремлет, все заснет". И взмолилось Солнце брату: "Брат мой, Месяц золотой, Ты зажги фонарь - и ночью Обойди ты край земной. Кто там молится, кто плачет, Кто мешает людям спать, Все разведай - и поутру Приходи и дай мне знать". Солнце спит, а Месяц ходит, Сторожит земли покой. Завтра ж рано-рано к брату Постучится брат меньшой. Стук-стук-стук!- отворят двери. "Солнце, встань - грачи летят, Петухи давно пропели - И к заутрене звонят". Солнце встанет, Солнце спросит: "Что, голубчик, братец мой, Как тебя господь-бог носит? Что ты бледен? что с тобой?" И начнет рассказ свой Месяц, Кто и как себя ведет. Если ночь была спокойна, Солнце весело взойдет. Если ж нет - взойдет в тумане, Ветер дунет, дождь пойдет, В сад гулять не выйдет няня И дитя не поведет.

В те дни, как я был соловьем, Порхающим с ветки на ветку, Любил я поглядывать зорким глазком В окно, на богатую клетку. В той клетке, я помню, жила Такая красавица-птичка, Что видеть ее страсть невольно влекла, Насильно тянула привычка. Слезами во мраке ночей Питал я блаженные грезы, И пел про любовь я в затишье аллей,— И звуки дрожали, как слезы. И к месяцу я ревновал... И часто к затворнице сонной Я страстные вздохи свои посылал По ветру, в струе благовонной. Нередко внимала заря Моей серенаде прощальной — В тот час, как, проснувшись, малютка моя Плескалася в ванне хрустальной. Однажды гроза пронеслась... Вдруг, вижу,— окно нараспашку, И клетка, о радость! сама отперлась, Чтоб выпустить бедную пташку. И стал я красавицу звать На солнце, в зеленые сени — Туда, где уютные гнезда качать Слетаются влажные тени. «Покинь золотую тюрьму! Будь голосу бога послушна!»— Я звал... но к свободе, бог весть почему, Осталась она равнодушна. Бедняжка, я видел потом, Клевала отборные зерна — Потом щебетала — не знаю о чем — Так грустно и так непритворно! О том ли грустила она, Что крылышки доля связала? О том ли, что, рано промчавшись, весна Навек мои песни умчала?

Старик, он шел кряхтя, с трудом одолевая Ступеньки лестницы крутой, А чудо-девушка, наверх за ним взбегая, Казалось, веяла весной. Пронесся легкий шум шагов, и ветер складок, И длинный локона извив... О, как тогда себе он показался гадок, Тяжел, ненужен и ворчлив. Вздохнув, поник старик, годами удрученный; Она ж исчезла вдруг за дверью растворенной, Как призрак, смеющий любить, Как призрак красоты, судьбой приговоренной Безжалостно любимой быть. Постой, красавица! Жизнь и тебя научит Кряхтеть и ныть, чтоб кто-нибудь Мог перегнать тебя, когда тебя измучит Крутой подъем - житейский путь!..

Земли, полуднем раскаленной, Не освежила ночи мгла. Заснул Тифлис многобалконный; Гора темна, луна тепла... Кура шумит, толкаясь в темный Обрыв скалы живой волной... На той скале есть домик скромный, С крыльцом над самой крутизной. Там, никого не потревожа, Я разостлать могу ковер, Там целый день, спокойно лежа, Могу смотреть на цепи гор: Гор не видать - вся даль одета Лиловой мглой; лишь мост висит, Чернеет башня минарета, Да тополь в воздухе дрожит. Хозяин мой хоть брови хмурит, А, право, рад, что я в гостях... Я все молчу, а он все курит, На лоб надвинувши папах. Усы седые, взгляд сердитый, Суровый вид; но песен жар Еще таит в груди разбитой Мой престарелый сазандар. Вот, медных струн перстом касаясь, Поет он, словно песнь его Способна, дико оживляясь, Быть эхом сердца моего! "Молись, кунак, чтоб дух твой крепнул, Не плач; пока весь этот мир И не оглох и не ослепнул, Ты званый гость на божий пир. Пока у нас довольно хлеба И есть еще кувшин вина, Не раздражай слезами неба И знай - тоска твоя грешна. Гляди - еще цела над нами Та сакля, где, тому назад Полвека, жадными глазами Ловил я сердцу милый взгляд. Тогда мне мир казался тесен; Я умирал, когда не мог На празднике, во имя песен, Переступить ее порог. Вот с этой старою чингури При ней бывало на дворе Я пел, как птица после бури Хвалебный гимн поет заре. Теперь я стар; она - далеко! И где?- не ведаю; но верь, Что дальше той, о ком глубоко Ты, может быть, грустишь теперь... Твое мученье - за горами, Твоя любовь - в родном краю; Моя - над этими звездами У бога ждет меня в раю!" И вновь молчит старик угрюмый; На край лохматого ковра Склонясь, он внемлет с важной думой, Как под скалой шумит Кура. Ему былое время снится... А мне?.. Я не скажу ему, Что сердце гостя не стремится За эти горы ни к кому; Что мне в огромном этом мире Невесело; что, может быть, Я лишний гость на этом пире, Где собралися есть и пить; Что песен дар меня тревожит, А песням некому внимать, И что на старости, быть может, Меня в раю не будут ждать!

Посв. Г. П. Данилевскому Он у каменной башни стоял под стеной; И я помню, на нем был кафтан дорогой; И мелькала, под красным сукном, Голубая рубашка на нем... Презирайте за то, что его я люблю! Злые люди, грозите судом — Я суда не боюсь и вины не таю!— Не бросай в меня камнями!.. Я и так уже ранена... Золотая граната растет под стеной; Всех плодов не достать никакою рукой; Всех красивых мужчин для чего Стала б я привораживать! Но Приютила б я к сердцу, во мраке ночей Приголубила б только его — И уж больше любви мне не нужно ничьей! Не бросай в меня камнями!.. Я и так уже ранена... Разлучили, сгубили нас горы, холмы Эриванские! Вечно холодной зимы Вечным снегом покрыты оне! Говорят, на чужой стороне Девы Грузии блеском своей красоты Увлекают сердца... Обо мне В той стране, милый мой, не забудешь ли ты? Не бросай в меня камнями!.. Я и так уже ранена... Говорят, злая весть к нам оттуда пришла; За горами кровавая битва была; Там засада была... Говорят, Будто наших сарбазов** отряд Истреблен ненавистной изменою... Чу! Кто-то скачет... копыта стучат... Пыль столбом... я дрожу и молитву шепчу. Не бросай в меня камнями!.. Я и так уже ранена.. * Татарская песня эта была доставлена покойным Абаз-Кули-Ханом одному польскому поэту, Ладо-Заблоцкому. Он перевел эту песню по-польски, прозой; я, как умел, русскими стихами... ** Сарбазы — персидские солдаты.

Я свечи загасил, и сразу тени ночи, Нахлынув, темною толпой ко мне влетели; Я стал ловить сквозь сон их призрачные очи И увидал их тьму вокруг моей постели. Таинственно они мигали и шептались: "Вот он сейчас заснет, сейчас угомонится... Давно ль мы страшным сном счастливца любовались,- Авось, веселый сон несчастному приснится. Глядите, как при нас, во сне, он свеж и молод! Как может он, любя, и трепетать и верить!.. А завтра вновь сожмет его житейский холод, И снова будет он хандрить и лицемерить... И снова белый день, с утра, своим возвратом Раскроет бездну зол, вражды, потерь и горя, Разбудит богача, измятого развратом, И нищего, что пьет, из-за копейки споря... А мы умчимся в ночь, обвеянные снами И грезами живых и мертвых поколений, И счастья призраки умчатся вместе с нами - Поблеклые цветы весенних вожделений"... Полуночных теней уловленные речи Встревожили мой сон и подняли с постели; Я руку протянул и вновь зажег я свечи; И тени от меня ушли в углы и щели, И к окнам хлынули, и на пороге стали,- Я видел, при огне, их чуть заметный трепет, Но то, что я писал, они уж не видали, И я записывал таинственный их лепет.

По небу синему тучки плывут, По лугу тени широко бегут; Тени ль толпой на меня налетят - Дальние горы под солнцем блестят; Солнце ль внезапно меня озарит - Тень по горам полосами бежит. Так на душе человека порой Думы, как тени, проходят толпой; Так иногда вдруг тепло и светло Ясная мысль озаряет чело.

She walks in beauty like the night. Byron¹ Тень ангела прошла с величием царицы: В ней были мрак и свет в одно виденье слиты. Я видел темные, стыдливые ресницы, Приподнятую бровь и бледные ланиты. И с гордой кротостью уста ее молчали, И мнилось, если б вдруг они заговорили, Так много бы прекрасного сказали, Так много бы высокого открыли, Что и самой бы стало ей невольно И грустно, и смешно, и тягостно, и больно... Как воплощенное страдание поэта, Она прошла в толпе с величием смиренья; Я проводил ее глазами, без привета, И без восторженных похвал, и без моленья... С благоговением уста мои молчали — Но... если б как-нибудь они заговорили, Так много бы безумного сказали, Так много бы сердечных язв раскрыли, Что самому мне стало б вдруг невольно И стыдно, и смешно, и тягостно, и больно...

Душный зной над океаном, Небеса без облаков; Сонный воздух не колышет Ни волны, ни парусов. Мореплаватель, сердито В даль пустую не гляди: В тишине, быть может, буря Притаилась, погоди!

Посвящается А. П. Чехову Однажды в ночь осеннюю, Пройдя пустынный двор, Я на крутую лестницу Вскарабкался, как вор. Там дверь одну заветную Впотьмах нащупал я И постучался.- Милая! Не бойся... это я... А мгла в окно разбитое Сползала на чердак, И смрад стоял на лестнице, И шевелился мрак. - Вот-вот она откликнется, И бледная рука Меня обнимет трепетно При свете ночника. По-прежнему, на грудь ко мне Склонясь, она вздохнет, И страстный голосок ее Порвется и замрет... Она - мой друг единственный, Она - мой идеал! И снова в дверь дощатую Я тихо постучал. - Прости меня, пусти меня, Я дрогну,ангел мой! Измучен я, истерзан я Сомненьем и тоской. И долго я стучался к ней - Стучался, звал и - вдруг За дверью подозрительный Почудился мне стук. Я дрогнул и весь замер я, Дыханье затая... - Так вот ты как,- изменница! Лукавая змея! Вдвоем ты... но... безумец я! Очнуться мне пора... Здесь буду ждать соперника До позднего утра. Все, все, чему так верил я,- Ничтожество и ложь! Улика будет явная - Меня не проведешь... Но притаив дыхание, Как сыщик у дверей, Я не слыхал ни шороха, Ни скрипа, ни речей... - О гнусность подозрения! Искупит ли вину Отрадная уверенность Застать ее одну. И, сердцем успокоенный, Я понял, что она Моим же поведением Была оскорблена. Недаром в час свидания У лестницы, внизу, Подметил я в глазах ея Обидную слезу. Не я ль - гордец бесчувственный!- Сознался ей, как трус, Что я стыжусь любви моей, Что бедности стыжусь... Проснулась страсть мятежная, Тоской изныла грудь; Прости меня, пусти меня, Слова мои забудь. Но чу!.. Опять сомнение!.. Не ветер ли пахнул? Не мышь ли? не соседи ли? Нет!- Кто же так вздохнул? Так тяжко, так мучительно Вздыхает смерть одна - Что, если... счеты с жизнию Покончила она? Увы! Никто не учит нас Любить и уповать; А яд и дети малые Умеют добывать. Мерещился мне труп ее, Потухшие глаза И с горькой укоризною Застывшая слеза. Я плакал, я с ума сходил, Я милой видел тень, Холодную и бледную, Как этот серый день. Уже в окно разбитое На сумрачный чердак Глядело небо тусклое, Рассеивая мрак. И дождь урчал по желобу, И ветер выл, как зверь... Меня застали дворники Ломившегося в дверь. Они узнали прежнего Жильца и, неспроста Хихикая, сказали мне, Что комната пуста... С тех пор я, как потерянный, Куда ни заходил, Все было пусто, холодно... Чего-то - след простыл...

Уже над ельником из-за вершин колючих Сияло золото вечерних облаков, Когда я рвал веслом густую сеть пловучих Болотных трав и водяных цветов. То окружая нас, то снова расступаясь, Сухими листьями шумели тростники; И наш челнок шел, медленно качаясь, Меж топких берегов извилистой реки. От праздной клеветы и злобы черни светской В тот вечер, наконец, мы были далеко - И смело ты могла с доверчивостью детской Себя высказывать свободно и легко. И голос твой пророческий был сладок, Так много в нем дрожало тайных слез, И мне пленительным казался беспорядок Одежды траурной и светлорусых кос. Но грудь моя тоской невольною сжималась, Я в глубину глядел, где тысяча корней Болотных трав невидимо сплеталась, Подобно тысяче живых зеленых змей. И мир иной мелькал передо мною - Не тот прекрасный мир, в котором ты жила; И жизнь казалась мне суровой глубиною С поверхностью, которая светла.

Меня тяжелый давит свод, Большая цепь на мне гремит. Меня то ветром опахнет, То все вокруг меня горит! И, головой припав к стене, Я слышу, как больной во сне, Когда он спит, раскрыв глаза,- Что по земле идет гроза. Налетный ветер за окном, Листы крапивы шевеля, Густое облако с дождем Несет на сонные поля. И божьи звезды не хотят В мою темницу бросить взгляд; Одна, играя по стене, Сверкает молния в окне. И мне отраден этот луч, Когда стремительным огнем Он вырывается из туч... Я так и жду, что божий гром Мои оковы разобьет, Все двери настежь распахнет И опрокинет сторожей Тюрьмы безвыходной моей. И я пойду, пойду опять, Пойду бродить в густых лесах, Степной дорогою блуждать, Толкаться в шумных городах... Пойду, среди живых людей, Вновь полный жизни и страстей, Забыть позор моих цепей.

Что мне она!- не жена, не любовница, И не родная мне дочь! Так отчего ж ее доля проклятая Спать не дает мне всю ночь! Спать не дает, оттого что мне грезится Молодость в душной тюрьме, Вижу я - своды... окно за решеткою, Койку в сырой полутьме... С койки глядят лихорадочно-знойные Очи без мысли и слез, С койки висят чуть не до полу темные Космы тяжелых волос. Не шевелятся ни губы, ни бледные Руки на бледной груди, Слабо прижатые к сердцу без трепета И без надежд впереди... Что мне она!- не жена, не любовница, И не родная мне дочь! Так отчего ж ее образ страдальческий Спать не дает мне всю ночь!

Когда предчувствием разлуки Мне грустно голос ваш звучал, Когда, смеясь, я ваши руки В моих руках отогревал, Когда дорога яркой далью Меня манила из глуши - Я вашей тайною печалью Гордился в глубине души. Перед непризнанной любовью Я весел был в прощальный час, Но - боже мой! с какою болью В душе очнулся я без вас! Какими тягостными снами Томит, смущая мой покой, Все недосказанное вами И недослушанное мной! Напрасно голос ваш приветный Звучал мне, как далекий звон, Из-за пучины: путь заветный Мне к вам навеки прегражден,- Забудь же, сердце, образ бледный, Мелькнувший в памяти твоей, И вновь у жизни, чувством, бедной, Ищи подобья прежних дней!

Вверх, по недоступным Крутизнам встающих Гор, туман восходит Из долин цветущих; Он, как дым, уходит В небеса родные, В облака свиваясь Ярко-золотые - И рассеиваясь. Луч зари с лазурью На волнах трепещет; На востоке солнце, Разгораясь, блещет. И сияет утро, Утро молодое... Ты ли это, небо Хмурое, ночное? Ни единой тучки На лазурном небе! Ни единой мысли О насущном хлебе! О, в ответ природе Улыбнись, от века Обреченный скорби Гений человека! Улыбнись природе! Верь знаменованью! Нет конца стремленью - Есть конец страданью!

Ночной костер зимой у перелеска, Бог весть кем запален, пылает на бугре, Вокруг него, полны таинственного блеска, Деревья в хрусталях и белом серебре; К нему в глухую ночь и запоздалый пеший Подсядет, и с сумой приляжет нищий брат, И богомолец, и, быть может, даже леший; Но мимо пролетит кто счастием богат. К его щеке горячими губами Прильнула милая,- на что им твой костер! Их поцелуй обвеян полуснами, Их кони мчат, минуя косогор, Кибитка их в сугробе не увязнет, Дорога лоснится, полозьев след визжит, За ними эхо по лесу летит, То издали им жалобно звенит, То звонким лепетом их колокольчик дразнит. Так и к тебе, задумчивый поэт, К огню, что ты сберег на склоне бурных лет, Счастливец не придет. Огонь под сединами Не греет юности, летящей с бубенцами На тройке ухарской, в тот теплый уголок, Где ждет ее к столу кутил живой кружок Иль полог, затканный цветами. Но я - я бедный пешеход, Один шагаю я, никто меня не ждет... Глухая ночь меня застигла, Морозной мглы сверкающие игла Открытое лицо мое язвят; Где б ни горел огонь, иду к нему, и рад - Рад верить, что моя пустыня не безлюдна, Когда по ней кой-где огни еще горят... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . * См. Тютчев.

Когда, заботами иль злобой дня волнуем, На твой горячий поцелуй Не отвечаю я таким же поцелуем,- Не упрекай и не ревнуй! Любовь моя давно чужда мечты веселой, Не грезит, но зато не спит, От нужд и зол тебя спасая, как тяжелый, Ударами избитый щит. Не изменю тебе, как старая кольчуга На старой рыцарской груди; В дни беспрерывных битв она вернее друга, Но от нее тепла не жди! Не изменю тебе; но если ты изменишь И, оклеветанная вновь, Поймешь, как трудно жить, ты вспомнишь, ты оценишь Мою холодную любовь.

В дни ребячества я помню Чудный отроческий бред: Полюбил я царь-девицу, Что на свете краше нет. На челе сияло солнце, Месяц прятался в косе, По косицам рдели звезды,- Бог сиял в ее красе. И жила та царь-девица, Недоступна никому, И ключами золотыми Замыкалась в терему. Только ночью выходила Шелестить в тени берез: То ключи свои роняла, То роняла капли слез... Только в праздники, когда я, Полусонный, брел домой,- Из-за рощи яркий, влажный Глаз ее следил за мной. И уж как случилось это,- Наяву или во сне?!- Раз она весной, в час утра, Зарумянилась в окне: Всколыхнулась занавеска, Вспыхнул роз махровый куст, И, закрыв глаза, я встретил Поцелуй душистых уст. Но едва-едва успел я Блеск лица ее поймать, Ускользая, гостья ко лбу Мне прижгла свою печать. С той поры ее печати Мне ничем уже не смыть, Вечно юной царь-девице Я не в силах изменить... Жду,- вторичным поцелуем Заградив мои уста,- Красота в свой тайный терем Мне отворит ворота...

1 Когда из пелен порывалась она, Молилась и жарко мечтала, Растленная жизнь, зла и грязи полна, Ей раны свои обнажала. И в лучшие дни, как цвела красота, Мечты ее вяли и вяли; Ни ласковых слов не шептали уста, Ни детских молитв не шептали. Пытливым огнем из-под темных ресниц Мерцая, в ней мысль загоралась. В те дни много-много запретных страниц В бессонные ночи читалось... Ее жажда правды томила до слез; На Западе бури шумели, И к нам проникал за вопросом вопрос, Как ветер свистя в наши щели... От этого вольного ветра спасти Нельзя лицемерной морали, Когда люди свято велят нам блюсти Все то, что они попирали... 2 И дух отрицанья ее посетил,— Он понял, какая в ней сила; Он юную душу настолько пленил, Насколько душа та — изныла; Науку, семью, государство, права, Религию, гений, искусство, Все, все превратил он в пустые слова, Насилуя разум и чувство. «Иди,— говорил он,— иди вслед за мной, И будет твой путь — путь свободный. И скоро среди мастерских мы с тобой Сойдемся на тризне народной. На каждой версте — будет общий дворец; За труд — будет плата любовью; И — будет тогда отрицанью конец, Созреет — политое кровью». И эти туманные речи она При нас горячо повторяла; Ее слабый голос дрожал, как струна, В нем гордая вера звучала. 3 А время все шло, шло — и много надежд, Им грубо задетых, сломалось; Чадясь, погасали восторги невежд — И мысль на ветру колебалась. Поблекло лицо ее — в темных глазах Мысль робким огнем чуть мелькала, И уж не улыбка на бледных устах — Тень прежней улыбки блуждала. Ее предреканьям послушный кружок Давно позабыл ее грезы; У каждого путь свой — и свой уголок Нашелся для грез и для прозы. И тот, кто взял дань с ее сердца, и тот Пошел уж другою дорогой, Ей бросивши на руки много забот И грудь познакомив с тревогой... И вот, чтоб друзей не осталось следа, Нужда в ее дверь постучалась. И билась она — и искала труда — И где теперь? Что с нею сталось? 4 Ушла ли на Запад она, в край чужой, Где жатва давно уж созрела, И все, что не смято в ней братской враждой, Для новой вражды уцелело? Ушла ли она в наши степи, туда, Где нет ни конца, ни начала, Где требует время иного труда И веры иного закала? Или, изможденная страшной борьбой, В чаду, в тесноте еле дышит И, чуткая, слышит бред жизни хмельной, И — боже!— неужели слышит, Как дух отрицанья глумится над ней, И даже ее отрицает, Ее — кто ему в жертву нес радость дней И ради его погибает! Ожесточенная — вряд ли поймет, Что в бездне людских заблуждений Лишь только поэт искры сердца найдет, А искры ума — только гений.

Что, если на любовь последнюю твою Она любовью первою ответит И, как дитя, произнесет: «люблю»,— И сумеркам души твоей посветит? Ее беспечности, смотри, не отрави Неугомонным подозреньем; К ее ребяческой любви Не подходи ревнивым привиденьем. Очнувшись женщиной, в испуге за себя, Она к другому кинется в объятья И не захочет понимать тебя,— И в первый раз услышишь ты проклятья, Увы! в последний раз любя.

Чтобы песня моя разлилась как поток, Ясной зорьки она дожидается: Пусть не темная ночь, пусть горящий восток Отражается в ней, отливается. Пусть чиликают вольные птицы вокруг, Сонный лес пусть проснется-нарядится, И сова — пусть она не тревожит мой слух И, слепая, подальше усядется.

Я ль первый отойду из мира в вечность — ты ли, Предупредив меня, уйдешь за грань могил, Поведать небесам страстей земные были, Невероятные в стране бесплотных сил! Мы оба поразим своим рассказом небо Об этой злой земле, где брат мой просит хлеба, Где золото к вражде — к безумию ведет, Где ложь всем явная наивно лицемерит, Где робкое добро себе пощады ждет, А правда так страшна, что сердце ей не верит, Где — ненавидя — я боролся и страдал, Где ты — любя — томилась и страдала; Но — Ты скажи, что я не проклинал; А я скажу, что ты благословляла!..