Все стихи Демьяна Бедного

Порой, тоску мою пытаясь превозмочь, Я мысли черные гоню с досадой прочь, На миг печали бремя скину,- Запросится душа на полевой простор, И, зачарованный мечтой, рисует взор Родную, милую картину: Давно уж день. Но тишь в деревне у реки: Спят после розговен пасхальных мужики, Утомлены мольбой всенощной. В зеленом бархате далекие поля. Лучами вешними согретая, земля Вся дышит силою живительной и мощной. На почках гибких верб белеет нежный пух. Трепещет ласково убогая ракитка. И сердцу весело, и замирает дух, И ловит в тишине дремотной острый слух, Как где-то стукнула калитка. Вот говор долетел,- откуда, чей, бог весть! Сплелися сочный бас и голос женский, тонкий, Души восторженной привет - о Чуде весть, И поцелуй, и смех раскатистый и звонкий. Веселым говором нарушен тихий сон, Разбужен воздух бодрым смехом. И голос молодой стократно повторен По всей деревне гулким эхом. И вмиг всё ожило! Как в сказке, стали вдруг - Поляна, улицы и изумрудный луг Полны ликующим народом. Скликают девушки замедливших подруг. Вот - с песней - сомкнут их нарядно-пестрый круг, И правит солнце хороводом! Призывно-радостен торжественный трезвон. Немых полей простор бескрайный напоен Певцов незримых звучной трелью. И, набираясь сил для будущих работ, Крестьянский люд досуг и душу отдает Тревогой будничных забот Не омраченному веселью. ...О брат мой! Сердце мне упреком не тревожь! Пусть краски светлые моей картины - ложь! Я утолить хочу мой скорбный дух обманом, В красивом вымысле хочу обресть бальзам Невысыхающим слезам, Незакрывающимся ранам.

Мысль изреченная есть ложь. Тютчев Бывает час: тоска щемящая Сжимает сердце... Мозг - в жару... Скорбит душа... Рука дрожащая Невольно тянется к перу... Всё то, над чем в часы томления Изнемогала голова, Пройдя горнило вдохновения, Преображается в слова. Исполненный красы пленительной, И буйной мощи, и огня, Певучих слов поток стремительный Переливается, звеня. Как поле, рдеющее маками, Как в блеске утреннем река, Сверкает огненными знаками Моя неровная строка. Звенит ее напев рыдающий, Гремит призывно-гневный клич. И беспощаден взмах карающий Руки, поднявшей грозный бич. Но - угасает вдохновение, Слабеет сердца тетива: Смирив нестройных дум волнение, Вступает трезвый ум в права, Сомненье точит жала острые, Души не радует ничто. Впиваясь взором в строки пестрые, Я говорю: не то, не то... И, убедясь в тоске мучительной, Косноязычие кляня, Что нет в строке моей медлительной Ни мощи буйной, опьянительной, Ни гордой страсти, ни огня, Что мой напев - напев заученный, Что слово новое - старо, Я - обессиленный, измученный, Бросаю в бешенстве перо!

Еще не все сломили мы преграды, Еще гадать нам рано о конце. Со всех сторон теснят нас злые гады. Товарищи, мы - в огненном кольце! На нас идет вся хищная порода. Насильники стоят в родном краю. Судьбою нам дано лишь два исхода: Иль победить, иль честно пасть в бою. Но в тяжкий час, сомкнув свои отряды И к небесам взметнув наш алый флаг, Мы верим все, что за кольцом осады Другим кольцом охвачен злобный враг, Что братская к нам скоро рать пробьется, Что близится приход великих дней, Тех дней, когда в тылу врага сольется В сплошной огонь кольцо иных огней. Товарищи! В возвышенных надеждах, Кто духом пал, отрады не найдет. Позор тому, кто в траурных одеждах Сегодня к нам на праздник наш придет. Товарищи, в день славного кануна Пусть прогремит наш лозунг боевой: "Да здравствует всемирная коммуна!" "Да здравствует наш праздник трудовой!"

При свете трепетном луны Средь спящей смутным сном столицы, Суровой важности полны, Стоят кремлевские бойницы,- Стоят, раздумье затая О прошлом - страшном и великом. Густые стаи воронья Тревожат ночь зловещим криком. Всю ночь горланит до утра Их черный стан, объятый страхом: "Кра-кра! Кра-кра! Кра-кра! Кра-кра! Пошло всё прахом, прахом, прахом!" О, воплощенье мертвых душ Былых владык, в Кремле царивших, Душ, из боярских мертвых туш В объятья к черту воспаривших! Кричи, лихое воронье, Яви отцовскую кручину: Оплачь детей твоих житье И их бесславную кончину! Кричи, лихое воронье, Оплачь наследие твое С его жестоким крахом! Крахом! Оплачь минувшие года: Им не вернуться никогда: Пошло всё прахом, прахом, прахом!

На ниве черной пахарь скромный, Тяну я свой нехитрый гуж. Претит мне стих языколомный, Невразумительный к тому ж. Держася формы четкой, строгой, С народным говором в ладу, Иду проторенной дорогой, Речь всем доступную веду. Прост мой язык, и мысли тоже: В них нет заумной новизны,- Как чистый ключ в кремнистом ложе, Они прозрачны и ясны. Зато, когда задорным смехом Вспугну я всех гадюк и сов, В ответ звучат мне гулким эхом Мильоны бодрых голосов: "Да-ешь?!"- "Да-ешь!"- В движенье массы. "Свалил?"- "Готово!"- "Будь здоров!" Как мне смешны тогда гримасы Литературных маклеров! Нужна ли Правде позолота? Мой честный стих, лети стрелой - Вперед и выше!- от болота Литературщины гнилой!

(Поэма) Трум-ту-ту-тум! Трум-ту-ту-тум! Движутся, движутся, движутся, движутся, В цепи железными звеньями нижутся, Поступью гулкою грозно идут, Грозно идут, Идут, Идут На последний, на главный редут. Главная Улица в панике бешеной: Бледный, трясущийся, словно помешанный, Страхом смертельным внезапно ужаленный. Мечется - клубный делец накрахмаленный, Плут-ростовщик и банкир продувной, Мануфактурщик и модный портной, Туз-меховщик, ювелир патентованный,- Мечется каждый, тревожно-взволнованный Гулом и криками, издали слышными, У помещений с витринами пышными, Средь облигаций меняльной конторы,- Русский и немец, француз и еврей, Пробуют петли, сигналы, запоры: - Эй, опускайте железные шторы! - Скорей! - Скорей! - Скорей! - Скорей! - Вот их проучат, проклятых зверей, Чтоб бунтовать зареклися навеки!- С грохотом падают тяжкие веки Окон зеркальных, дубовых дверей. - Скорей! - Скорей! - Что же вы топчетесь, будто калеки? Или измена таится и тут! Духом одним с этой сволочью дышите? - Слышите?.. - Слышите?.. - Слышите?.. - Слышите?.. Вот они... Видите? Вот они, тут!.. - Идут! - Идут! С силами, зревшими в нем, необъятными, С волей единой и сердцем одним, С общею болью, с кровавыми пятнами Алых знамен, полыхавших над ним, Из закоулков, Из переулков, Темных, размытых, разрытых, извилистых, Гневно взметнув свои тысячи жилистых, Черных, корявых, мозолистых рук, Тысячелетьями связанный, скованный, Бурным порывом прорвав заколдованный Каторжный круг, Из закоптелых фабричных окраин Вышел на Улицу Новый Хозяин, Вышел - и все изменилося вдруг: Дрогнула, замерла Улица Главная, В смутно-тревожное впав забытье,- Воля стальная, рабоче-державная, Властной угрозой сковала ее: - Это - мое!! Улица эта, дворцы и каналы, Банки, пассажи, витрины, подвалы, Золото, ткани, и снедь, и питье - Это - мое!! Библиотеки, театры, музеи, Скверы, бульвары, сады и аллеи, Мрамор и бронзовых статуй литье - Это - мое!! Воем ответила Улица Главная. Стал богатырь. Загражден ему путь. Хищных стервятников стая бесславная Когти вонзила в рабочую грудь. Вмиг ощетинясь штыками и пиками, Главная Улица - страх позабыт!- Вся огласилася воплями дикими, Гиком и руганью, стонами, криками, Фырканьем конским и дробью копыт. Прыснули злобные пьяные шайки Из полицейских, жандармских засад: - Рысью... в атаку! - Бери их в нагайки! - Бей их прикладом! - Гони их назад! - Шашкою, шашкой, которые с флагами, Чтобы вперед не сбирались ватагами, Знали б, ха-ха, свой станок и верстак, Так их! Так!! - В мире подобного нет безобразия! - Темная масса!.. - Татарщина!.. - Азия!.. - Хамы!.. - Мерзавцы!.. - Скоты!.. - Подлецы!.. - Вышла на Главную рожа суконная! - Всыпала им жандармерия конная! - Славно работали тоже донцы! - Видели лозунги? - Да, ядовитые! - Чернь отступала, заметьте, грозя. - Правда ль, что есть средь рабочих убитые? - Жертвы... Без жертв, моя прелесть, нельзя!.. - Впрок ли пойдут им уроки печальные? - Что же, дорвутся до горшей беды! Вновь засверкали витрины зеркальные. Всюду кровавые смыты следы. Улица злого полна ликования, Залита светом вечерних огней. Чистая публика всякого звания Шаркает, чавкает снова на ней, Чавкает с пошло-тупою беспечностью, Меряя срок своих чавканий вечностью, Веруя твердо, что с рабской судьбой Стерпится, свыкнется "хам огорошенный", Что не вернется разбитый, отброшенный, Глухо рокочущий где-то прибой! Снова... Снова. Бьет роковая волна... Гнется гнилая основа... Падает грузно стена. - На!.. - На!.. - Раз-два, Сильно!.. - Раз-два, Дружно!.. - Раз-два, В ход!! Грянул семнадцатый год. - Кто там? Кто там Хнычет испуганно: "Стой!" - Кто по лихим живоглотам Выстрел дает холостой? - Кто там виляет умильно? К черту господских пролаз! - Раз-два, Сильно!.. - Е-ще Раз!.. - Нам подхалимов не нужно! Власть - весь рабочий народ! - Раз-два, Дружно!.. - Раз-два, В ход!! - Кто нас отсюдова тронет? Силы не сыщется той! . . . . . . . . . . . . . Главная Улица стонет Под пролетарской пятой!! Эпилог Петли, узлы - колеи исторической... Пробил - второй или первый?- звонок. Грозные годы борьбы титанической - Вот наш победный лавровый венок! Братья, не верьте баюканью льстивому: "Вы победители! Падаем ниц". Хныканью также не верьте трусливому: "Нашим скитаньям не видно границ!" Пусть нашу Улицу числят задворками Рядом с Проспектом врага - Мировым. Разве не держится он лишь подпорками И обольщеньем, уже не живым?! Мы, наступая на нашу, на Главную, Разве потом не катилися вспять? Но, отступая пред силой неравною, Мы наступали. Опять и опять. Красного фронта всемирная линия Пусть перерывиста, пусть не ровна. Мы ль разразимся словами уныния? Разве не крепнет, не крепнет она? Стойте ж на страже добытого муками, Зорко следите за стрелкой часов. Даль сотрясается бодрыми звуками, Громом живых боевых голосов! Братья, всмотритесь в огни отдаленные, Вслушайтесь в дальний рокочущий шум: Это резервы идут закаленные. Трум-ту-ту-тум! Трум-ту-ту-тум! Движутся, движутся, движутся, движутся, В цепи железными звеньями нижутся, Поступью гулкою грозно идут, Грозно идут, Идут, Идут На последний всемирный редут!..

Вперед иди не без оглядки, Но оглянися и сравни Былые дни и наши дни. Старомосковские порядки — Чертовски красочны они. Но эти краски ядовиты И поучительно-страшны. Из тяжких мук народных свиты Венки проклятой старины. На этих муках рос, жирея, Самодержавный гнусный строй, От них пьянея и дурея, Беспечно жил дворянский рой, Кормились ими все кварталы Биржевиков и палачей, Из них копились капиталы Замоскворецких богачей. На днях в газете зарубежной Одним из белых мастеров Был намалеван краской нежной Замоскворецкий туз, Бугров Его купецкие причуды, Его домашние пиры С разнообразием посуды Им припасенной для игры Игра была и впрямь на диво: В вечерних сумерках, в саду С гостями туз в хмельном чаду На «дичь» охотился ретиво, Спеша в кустах ее настичь. Изображали эту «дичь» Коньяк, шампанское и пиво, В земле зарытые с утра Так, чтоб лишь горлышки торчали. Визжали гости и рычали, Добычу чуя для нутра. Хозяин, взяв густую ноту, Так объявлял гостям охоту: «Раз, два, три, четыре, пять, Вышел зайчик погулять, Вдруг охотник прибегает, Прямо в зайчика стреляет. Пиф-паф, ой-ой-ой, Умирает зайчик мой!» Неслися гости в сад по знаку. Кто первый «зайца» добывал, Тот, соблюдая ритуал, Изображал собой собаку И поднимал свирепый лай, Как будто впрямь какой Кудлай. В беседке «зайца» распивали, Потом опять в саду сновали, Пока собачий пьяный лай Вновь огласит купецкий рай. Всю ночь пролаяв по-собачьи, Обшарив сад во всех местах, Иной охотник спал в кустах, Иной с охоты полз по-рачьи. Но снова вечер приходил, Вновь стол трещал от вин и снедей, И вновь собачий лай будил Жильцов подвальных и соседей. При всем при том Бугров-купец Был оборотистый делец,— По вечерам бесяся с жиру, Не превращался он в транжиру, Знал: у него доходы есть, Что ни пропить их, ни проесть, Не разорит его причуда, А шли доходы-то откуда? Из тех каморок и углов, Где с трудового жили пота. Вот где купчине был улов И настоящая охота! Отсюда греб он барыши, Отсюда медные гроши Текли в купецкие затоны И превращались в миллионы, Нет, не грошей уж, а рублей, Купецких верных прибылей. Обогащал купца-верзилу Люд бедный, живший не в раю, Тем превращая деньги в силу, В чужую силу — не в свою. Бугров, не знаю, где он ныне, Скулит в Париже иль в Берлине Об им утерянном добре Иль «божьей милостью помре», В те дни, когда жильцы подвалов Купца лишили капиталов И отобрали дом и сад, Где (сколько, бишь, годков назад? Года бегут невероятно!) Жилось купчине столь приятно. Исчез грабительский обман. Теперь у нас рубли, копейки Чужой не ищут уж лазейки, К врагам не лезут уж в карман, А, силой сделавшись народной, Страну из темной и голодной Преобразили в ту страну, Где мы, угробив старину С ее основою нестойкой, Сметя хозяйственный содом, Мир удивляем новой стройкой И героическим трудом. Не зря приезжий иностранец, Свой буржуазный пятя глянец В Москве пробывши день иль два И увидав, как трудовая Вся пролетарская Москва В день выходной спешит с трамвая Попасть в подземное нутро, Чтоб помогать там рыть метро,— Всю спесь теряет иностранец И озирается вокруг. Бежит с лица его румянец, В ресницах прячется испуг: «Да что же это в самом деле!» Он понимает еле-еле, Коль объясненье мы даем, Что государству наш работник Сам, доброй волею в субботник Свой трудовой дает заем, Что он, гордясь пред заграницей Своей рабочею столицей, В метро работает своем, Что трудовой его заем Весь оправдается сторицей: Не будет он спешить с утра, Чтоб сесть в метро, втираясь в давку, Он сам, жена и детвора В метро усядутся на лавку Без лютой брани, без толчков, Без обдирания боков, Без нахождения местечка На чьих-нибудь плечах, грудях,— Исчезнет времени утечка И толкотня в очередях,— Облепленный людскою кашей Не будет гнать кондуктор взашей Дверь атакующих «врагов». Метро к удобствам жизни нашей — Крупнейший шаг из всех шагов, Вот почему с такой охотой — Видали наших молодчаг?— Мы добровольною работой Спешим ускорить этот шаг. Не надо часто нам агитки: Мы знаем, долг какой несем. И так у нас везде во всем от Ленинграда до Магнитки, от мест, где в зной кипит вода, от наших южных чудостроев И до челюскинского льда, Где мы спасли своих героев. На днях - известно всем оно!— Магниткой сделано воззванье. Магнитогорцами дано Нам всем великое заданье: Еще налечь, еще нажать, Расходов лишних сузить клетку И новым займом поддержать Свою вторю лятилетку. Воззванье это — документ Неизмеримого значенья. В нем, что ни слово, аргумент Для вдохновенья, изученья, Для точных выводов о том, Каких великих достижений Добились мы своим трудом И вкладом в наш советский дом Своих мильярдных сбережений. Магнитострой — он только часть Работы нашей, но какая! Явил он творческую страсть, Себя и нас и нашу власть Призывным словом понукая. Да, мы работаем, не спим, Да, мы в труде — тяжеловозы, Да, мы промышленность крепим, Да, поднимаем мы колхозы, Да, в трудный час мы не сдаем, Чертополох враждебный косим, Да, мы культурный наш подъем На новый уровень возносим, Да, излечась от старых ран, Идя дорогою победной, Для пролетариев всех стран Страной мы стали заповедной, Да, наши твердые шаги С днем каждым тверже и моложе! Но наши ярые враги — Враги, они не спят ведь тоже,— Из кузниц их чадит угар, Их склады пахнут ядовито, Они готовят нам удар, Вооружаясь неприкрыто; Враг самый наглый — он спешит, Он у границ советских рыщет, Соседей слабых потрошит,— На нас он броситься решит, Когда союзников подыщет, Он их найдет: где есть игла, Всегда подыщется к ней нитка. Сигнал великий подала Нам пролетарская Магнитка. Мы в трудовом сейчас бою, Но, роя прошлому могилу, В борьбе за будущность свою Должны ковать в родном краю Оборонительную силу. И мы куем ее, куем, И на призыв стальной Магнитки — Дать государству вновь заем — Мы, сократив свои прибытки, Ответный голос подаем: Да-е-е-е-ем!!!

Где объявился еж, змее уж там не место «Вот черт щетинистый! Вот проклятущий бес-то! Ну, погоди ужо: долг красен платежом!» Змея задумала расправиться с ежом, Но, силы собственной на это не имея, Она пустилася вправлять мозги зверьку, Хорьку: «Приятель, погляди, что припасла к зиме я: Какого крупного ежа! Вот закусить кем можно плотно! Одначе, дружбою с тобою дорожа, Я это лакомство дарю тебе охотно. Попробуешь, хорек, ежиного мясца, Ввек не захочешь есть иного!» Хорьку заманчиво и ново Ежа испробовать. Бьет у хорька слюнца: «С какого взять его конца?» — «Бери с любого! Бери с любого!— Советует змея.— С любого, голубок! Зубами можешь ты ему вцепиться в бок Иль распороть ему брюшину, Лишь не зевай!» Но еж свернулся уж в клубок. Хорь, изогнувши нервно спину, От хищной радости дрожа, Прыжком метнулся на ежа И напоролся... на щетину. Змея шипит: «Дави! Дави его! Дави!.. Да что ты пятишься? Ополоумел, что ли?!» А у хорька темно в глазах от боли И морда вся в крови. «Дави сама его!— сказал змее он злобно.— И ешь сама... без дележа. Что до меня, то блюдо из ежа, Мне кажется, не так-то уж съедобно!» Мораль: враги б давно вонзили в нас клыки, Когда б от хищников, грозящих нам войною, Не ограждали нас щетиною стальною Красноармейские штыки.

Разжигатель неуемный - Я кочую по фронтам. Мой вагон дырявый, темный Нынче здесь, а завтра там. Плут иль трус - моя добыча: Опозорю, засмею. Я, повсюду нос свой тыча, Зря похвал не раздаю. Рожи лодырей малюя, Их леплю на все углы. Но когда кого хвалю я, Значит, стоит он хвалы. Шляхта подлая, тупая Понапрасну нос дерет. Отступая, наступая, Мы идем вперед, вперед. Путь известен: до Варшавы. Видел место я вчера, Где наводят переправы Наши чудо-мастера. Красным штабом самый точный Обозначен им урок: "Нужен мост на диво прочный В срок - кратчайший. Жесткий срок". Молотки стучат задорно. Топоры звенят-поют. Средь высоких свай проворно Чудо-техники снуют. Через Неман на Варшаву "Шьют" стальную колею. Всем путейцам нашим славу Я охотно пропою. Не напрасно путь здесь ляжет. Красный фронт наш дал зарок: Чванной шляхте он покажет, Что такое "жесткий срок".

Святое царство правды строится В родимой стороне. Незримой много силы кроется В народной глубине! Вставайте ж, новые работники, Рожденные в борьбе! Поэты, пахари и плотники, Мы вас зовем к себе! Там, над Днестром, во мгле туманной, Все с той же песнью боевой, Все той же поступью чеканной Советский ходит часовой! Встань, рать подвижников суровая, Грядущего оплот! Расти и крепни, завязь новая, И дай нам зрелый плод!

Однажды летом У речки, за селом, на мягком бережку Случилось встретиться пастушьему Рожку С Кларнетом. "Здорово!"- пропищал Кларнет. "Здорово, брат,- Рожок в ответ,- Здорово! Как вижу - ты из городских... Да не пойму: из бар аль из каких?"- "Вот это ново,- Обиделся Кларнет.- Глаза вперед протри Да лучше посмотри, Чем задавать вопрос мне неуместный. Кларнет я, музыкант известный. Хоть, правда, голос мой с твоим немножко схож, Но я за свой талант в места какие вхож?! Сказать вам, мужикам, и то войдете в страх вы. А все скажу, не утаю: Под музыку мою Танцуют, батенька, порой князья и графы! Вот ты свою игру с моей теперь сравни: Ведь под твою - быки с коровами одни Хвостами машут!" "То так,- сказал Рожок,- нам графы не сродни. Одначе помяни: Когда-нибудь они Под музыку и под мою запляшут!"

В телеге колесо прежалобно скрипело. "Друг,- выбившись из сил, Конь с удивлением спросил,- В чем дело? Что значит жалоба твоя? Всю тяжесть ведь везешь не ты, а я!" Иной с устало-скорбным ликом, Злым честолюбьем одержим, Скрипит о подвиге великом, Хвалясь усердием... чужим.

Латыш хорош без аттестации. Таков он есть, таким он был: Не надо долгой агитации, Чтоб в нем зажечь геройский пыл. Скажи: "барон!" И, словно бешеный, Латыш дерется, всё круша. Чай, не один барон повешенный - Свидетель мести латыша. Заслуги латышей отмечены. Про них, как правило, пиши: Любые фланги обеспечены, Когда на флангах - латыши! Где в бой вступает латдивизия, Там белых давят, как мышей. Готовься ж, врангельская физия, К удару красных латышей!

4 апреля 1912 года Ленский расстрел рабочих. Жена кормильца-мужа ждет, Прижав к груди малюток-деток. - Не жди, не жди, он не придет: Удар предательский был меток. Он пал, но пал он не один: Со скорбным, помертвелым взглядом Твой старший, твой любимый сын Упал с отцом убитым рядом. Семья друзей вкруг них лежит,- Зловещий холм на поле талом! И кровь горячая бежит Из тяжких ран потоком алым. А солнце вешнее блестит! И бог злодейства не осудит! - О братья! Проклят, проклят будет, Кто этот страшный день забудет, Кто эту кровь врагу простит!

Высоких гениев творенья Не для одной живут поры: Из поколений в поколенья Они несут свои дары. Наследье гениев былого - Источник вечного добра. Живое ленинское слово Звучит сегодня, как вчера. Трудясь, мы знаем: Ленин - с нами! И мы отважно под огнем Несем в боях сквозь дым и пламя Венчанное победой знамя С портретом Ленина на нем!

Вешней ласкою Алешку Воздух утренний свежит. Растянулся лодырь влежку И — лежит, лежит, лежит. Пашут пусть, кому охота, Кто колхозом дорожит, Для кого мила работа. Он, Алешка, полежит. Встала рожь густой стеною, Спелым колосом дрожит. Книзу брюхом, вверх спиною Лодырь рядышком лежит. Весь колхоз воспрянул духом: «Урожай нам ворожит!» Вверх спиною, книзу брюхом Лодырь, знай свое, лежит. Вот и осень. После лежки Лодырь мчит с мешком в колхоз. «Ты чего?» — «Насчет дележки!» — «Шутишь, парень, аль всерьез?!» Все смеются: «Ну и штуки ж!» У Алешки сердце — ёк! Обернулся в голый кукиш Полный лодырский паек!

Живые, думаем с волненьем о живом И верим, хоть исход опасности неведом, Что снова на посту ты станешь боевом, Чтоб к новым нас вести победам. В опасности тесней смыкая фронт стальной, Завещанное нам тобой храня упорство, Мы возбуждённо ждём победы основной, Которой кончишь ты, любимый наш, родной, С недугом злым единоборство!

(Басня) Подмяв под голову пеньку, Рад первомайскому деньку, Батрак Лука дремал на солнцепеке. "Лука,- будил его хозяин,- а Лука! Ты что ж? Всерьез! Аль так, валяешь дурака? С чего те вздумалось валяться, лежебоке? Ну, полежал и будет. Ась? Молчишь. Оглох ты, что ли? Ой, парень, взял себе ты, вижу, много воли. Ты думаешь, что я не подглядел вчерась, Какую прятал ты листовку? Опять из города! Опять про забастовку? Всё голь фабричная... У, распроклятый сброд... Деревня им нужна... Мутить простой народ... "Ма-ев-ка"! Знаем мы маевку. За что я к пасхе-то купил тебе поддевку? За что?.. Эх, брат Лука!.. Эх, милый, не дури... Одумайся... пока... Добром прошу... Потом ужо не жди поблажки... Попробуешь, скотина, каталажки! До стражника подать рукой!" Тут что-то сделалось с Лукой. Вскочил, побагровел. Глаза горят, как свечи. "Хозяин!- вымолвил: - Запомни... этот... май!..- И, сжавши кулаки и разминая плечи, Прибавил яростно: - Слышь? Лучше не замай!!"

Пою. Но разве я "пою"? Мой голос огрубел в бою, И стих мой... блеску нет в его простом наряде. Не на сверкающей эстраде Пред "чистой публикой", восторженно-немой, И не под скрипок стон чарующе-напевный Я возвышаю голос мой - Глухой, надтреснутый, насмешливый и гневный. Наследья тяжкого неся проклятый груз, Я не служитель муз: Мой твердый четкий стих - мой подвиг ежедневный. Родной народ, страдалец трудовой, Мне важен суд лишь твой, Ты мне один судья прямой, нелицемерный, Ты, чьих надежд и дум я - выразитель верный, Ты, темных чьих углов я- "пес сторожевой"!

Годков тому примерно пять Помещик некий в лес заехал погулять. На козлах Филька красовался, Такой-то парень - богатырь! "Вишь, как тут заросло, а был совсем пустырь. Молодняком помещик любовался.- Как, Филька, думаешь? Хорош молоднячок? Вот розги где растут. Не взять ли нам пучок? В острастку мужикам... на случай своеволья!"- "М-да!- Филька промычал, скосивши вбок глаза.- М-да... розги - первый сорт... Молоднячок... Лоза... Как в рост пойдут, ведь вот получатся дреколья!" Какой же в басенке урок? Смешной вопрос. Года всё шли да шли - и молодняк подрос.

Нас побить, побить хотели, Нас побить пыталися, А мы тоже не сидели, Того дожидалися! У китайцев генералы Все вояки смелые: На рабочие кварталы Прут, как очумелые. Под конец они, пройдохи, Так распетушилися: На советские "подвохи" Дать отпор решилися: "Большевистскую заразу Уничтожить начисто!" Но их дело стало сразу Очень раскорячисто. Нас побить, побить хотели, Нас побить пыталися, Но мы тоже не сидели, Того дожидалися! Так махнули, Так тряхнули, Крепко так ответили, Что все Чжаны Сюэ-ляны Живо дело сметили. Застрочили быстро ноты Мирные и точные, Мастера своей работы Мы дальневосточные! Наш ответ Чжан Сюэ-лянам¹ - Схватка молодецкая, А рабочим и крестьянам - Дружба всесоветская! Нас побить, побить хотели, Нас побить пыталися, Но мы даром не сидели, Того дожидалися!

Дворяне, банкиры, попы и купечество, В поход обряжая Тимох и Ерем, Вопили: «За веру, царя и отечество Умрем!» «Умрем!» «Умрем!» И умерли гады нежданно-негаданно, Став жертвой прозревших Ерем и Тимох. Их трупы, отпетые нами безладанно, Покрыли могильная плесень и мох. «За веру!»— Мы свергли дурман человечества. «Царя!»— И с царем мы расчеты свели. «Отечество!»— Вместо былого отечества Дворян и банкиров, попов и купечества — Рабоче-крестьянское мы обрели. Бетоном и сталью сменивши колодины, Мы строим великое царство Труда. И этой — родной нам по-новому — родины У нас не отбить никому никогда!

Какой-то тип страдал запоем. В запое был он зверски лют, Бросаясь с руганью, с разбоем На неповинный встречный люд. Казалось, за его разбойные замашки Ему недолго ждать смирительной рубашки. Но пьяницу друзья решили излечить, Зло пьянства перед ним насквозь разоблачить И водку поднести ему с такой приправой, Чтоб он с минуты самой той, Как выпьет мерзостный настой, Пред водкой морщился б, как перед злой отравой, Чтоб водочный ему был неприятен дух,— Друзья преподнесли ему настой... из мух: «Пей, милый! Снадобье особой изготовки!» Что ж пьяница? Без остановки Он стопку вылакал, икнул, взглянул на дно И, там увидя мух — брюшко и две головки,— Глотнул их тоже заодно, Причмокнувши: «Ух ты! Уж не пивал давно Такой чудеснейшей... муховки!» В Берлине так один фашистский коновод, Смеясь, хватался за живот, Когда, фашистскую пред ним пороча шпанку, Его стыдило: дескать, вот Фашистских подвигов вскрываем мы изнанку. Ответ далеким был от всякого стыда: «Что?.. Молодцы мои — погромщики?.. О да! Не понимаю, господа, За что ж на них вы так сердиты? Великолепные, ей-богу же, бандиты!»

("22 апреля 1870 года") Был день как день, простой, обычный, Одетый в серенькую мглу. Гремел сурово голос зычный Городового на углу. Гордяся блеском камилавки, Служил в соборе протопоп. И у дверей питейной лавки Шумел с рассвета пьяный скоп. На рынке лаялись торговки, Жужжа, как мухи на меду. Мещанки, зарясь на обновки, Метались в ситцевом ряду. На дверь присутственного места Глядел мужик в немой тоске,- Пред ним обрывок "манифеста" Желтел на выцветшей доске. На каланче кружил пожарный, Как зверь, прикованный к кольцу, И солдатня под мат угарный Маршировала на плацу. К реке вилась обозов лента. Шли бурлаки в мучной пыли. Куда-то рваного студента Чины конвойные вели. Какой-то выпивший фабричный Кричал, кого-то разнося: "Про-щай, студентик горемычный!" . . . . . . . . . . . . . . . . Никто не знал, Россия вся Не знала, крест неся привычный, Что в этот день, такой обычный, В России... Ленин родился!

Давая прошлому оценку, Века и миг сводя к нолю, Сегодня я, как все, на стенку Тож календарик наколю И, уходя от темы зыбкой, С благонамеренной улыбкой, Впадая ловко в общий тон, Дам новогодний фельетон. То, что прошло, то нереально,- Реален только опыт мой, И потому я, натурально, Решил оставить путь прямой. Играя реже рифмой звонкой, Теперь я шествую сторонкой И, озираяся назад, Пишу, хе-хе, на общий лад. Пишу ни весело, ни скучно - Так, чтоб довольны были все. На Шипке всё благополучно. Мы - в новой, мирной полосе. Программы, тезисы, проекты, Сверхсветовые сверхэффекты, Электризованная Русь... Всё перечислить не берусь. И трудно сразу перечислить. Одно лишь ясно для меня: О чем не смели раньше мыслить, То вдруг вошло в программу дня. Приятно всем. И мне приятно, А потому весьма понятно, Что я, прочистив хриплый бас, Готовлюсь к выезду в Донбасс. Нам приходилось очень круто. Но труд - мы верим - нас спасет. Всё это так. Но почему-то Меня под ложечкой сосет. Боюсь, не шлепнуть бы нам в лужу. Я вижу лезущих наружу - Не одного, а целый стан - Коммунистических мещан. Мещанство - вот она, отрава!- Его опасность велика. С ним беспощадная расправа Не так-то будет нам легка. Оно сидит в глубоких норах, В мозгах, в сердцах, в телесных порах И даже - выскажусь вполне - В тебе, читатель, и во мне. Ты проявил в борьбе геройство. Я в переделках тоже был. Но не у всех такое свойство - Уметь хранить геройский пыл. Кой-где ребятки чешут пятки: "Вот Новый год, а там и святки..." Кой-где глаза, зевая, трут: "Ах-ха!.. Соснем... Потом... за труд..." Для вора надобны ль отмычки, Коль сторож спит и вход открыт? Где есть мещанские привычки, Там налицо - мещанский быт. Там (пусть советские) иконы, Там неизменные каноны, Жрецы верховные, алтарь... Там, словом, всё, что было встарь. Там - общепризнанное мненье, Там - новый умственный Китай, На слово смелое - гоненье, На мысль нескованную - лай; Там - тупоумие и чванство, Самовлюбленное мещанство, Вокруг него обведена Несокрушимая стена... Узрев подобную угрозу, Сказать по правде - я струхнул. И перейти решил на прозу. В стихах - ведь вон куда махнул! Трусливо начал, а кончаю... Совсем беды себе не чаю... А долго ль этак до беды? Стоп. Заметать начну следы. Я вообще... Я не уверен... Я, так сказать... Согласен, да... Я препираться не намерен... И не осмелюсь никогда... Прошу простить, что я так резко... Твое, читатель, мненье веско... Спасибо. Я себе не враг: Впредь рассчитаю каждый шаг. Я тож, конечно, не из стали. Есть у меня свои грехи. Меня печатать реже стали - Вот за подобные стихи. Читатель милый, с Новым годом! Не оскорбись таким подходом И - по примеру прошлых лет - Прими сердечный мой привет!

Поемный низ порос крапивою; Где выше, суше - сплошь бурьян. Пропало все! Как ночь, над нивою Стоит Демьян. В хозяйстве тож из рук все валится: Здесь - недохватка, там - изъян... Ревут детишки, мать печалится... Ох, брат Демьян! Строчит урядник донесение: "Так што нееловских селян, Ваш-бродь, на сходе в воскресение Мутил Демьян: Мол, не возьмем - само не свалится,- Один конец, мол, для крестьян. Над мужиками черт ли сжалится..." Так, так, Демьян! Сам становой примчал в Неелово, Рвал и метал: "Где? Кто смутьян? Сгною... Сведу со света белого!" Ох, брат Демьян! "Мутить народ? Вперед закается!.. Связать его! Отправить в стан!.. Узнаешь там, что полагается!" Ась, брат Демьян? Стал барин чваниться, куражиться: "Мужик! Хамье! Злодей! Буян!" Буян!.. Аль не стерпеть, отважиться? Ну ж, брат Демьян!..

Дрожит вагон. Стучат колеса. Мелькают серые столбы. Вагон, сожженный у откоса, Один, другой... Следы борьбы. Остановились. Полустанок. Какой? Не все ли мне равно. На двух оборванных цыганок Гляжу сквозь мокрое окно. Одна - вот эта, что моложе,- Так хороша, в глазах - огонь. Красноармеец - рваный тоже - Пред нею вытянул ладонь. Гадалки речь вперед знакома: Письмо, известье, дальний путь... А парень грустен. Где-то дома Остался, верно, кто-нибудь. Колеса снова застучали. Куда-то дальше я качу. Моей несказанной печали Делить ни с кем я не хочу. К чему? Я сросся с бодрой маской. И прав, кто скажет мне в укор, Что я сплошною красной краской Пишу и небо и забор. Души неясная тревога И скорбных мыслей смутный рой... В окраске их моя дорога Мне жуткой кажется порой! О, если б я в такую пору, Отдавшись власти черных дум, В стихи отправил без разбору Все, что идет тогда на ум! Какой восторг, какие ласки Мне расточал бы вражий стан, Все, кто исполнен злой опаски, В чьем сердце - траурные краски, Кому все светлое - обман! Не избалован я судьбою. Жизнь жестоко меня трясла. Все ж не умножил я собою Печальных нытиков числа. Но - полустанок захолустный... Гадалки эти... ложь и тьма... Красноармеец этот грустный Все у меня нейдет с ума! Дождем осенним плачут окна. Дрожит расхлябанный вагон. Свинцово-серых туч волокна Застлали серый небосклон. Сквозь тучи солнце светит скудно, Уходит лес в глухую даль. И так на этот раз мне трудно Укрыть от всех мою печаль!

По просьбе обер-прокурора, Дабы накинуть удила На беглеца Илиодора, Шпиков испытанная свора Командирована была. Шпики ворчали: "Ну, дела! Почесть, привыкли не к тому мы! Гранить панель, торчать у Думы, Травить эсдека иль жида - Наш долг святой,- а тут беда: Паломник, мол, и всё такое. Паломник в холе и покое В палатах вон каких сидит! А не "найти" его - влетит, "Найти" - влетит, пожалуй, вдвое!"

В день пуска Днепростроя А. М. Горькому¹ Сегодня — день от всех отличный, Сегодня — праздник символичный: Сегодня утренней порой В наш боевой рабочий строй Победно входит «энергичный» Наш торжествующий герой — Электросильный Днепрострой. Как мы мечтали, как гадали, Как нажимали все педали, Как торопили дни, часы, Чтобы скорей мильонно-тонной Мускулатурою бетонной Он обрастал — кремнисто-донный Гигант невиданной красы! Как много пиголиц пищало, Как много воронов вещало О «фантастической игре», «Затее дикой» на Днепре. И вот — затея стала фактом, Игра — великим, смелым актом, И мир, весь мир, в любой стране, Мир пролетарский — с теплой лаской, Мир буржуазный — с злой опаской, С тоской, понятной нам вполне, Внимает радиоволне И ловит радостные хоры, Рабочий смех и разговоры, И — голос будущих судьбин — Гул торжествующих турбин! А там, за звуками, картина: Сталебетонная плотина, Замкнувши ток днепровских вод, Дает им новый, точный ход, Чтоб Украине, «неньке² милой», Они запели в наши дни Не то, что пели искони. Организованною силой Отныне сделались они! Вперед днепровские пороги Не преградят уж им дороги, Не будет их водоворот Ломать челны, губить народ. Все вековечные заторы, Ликуя, волны погребли. В глубоководные просторы Войдут морские корабли И станут гордо у плотины, Где чудо-электротурбины Дают — неслыханный захват — Мильярды сило-киловатт, Невидимых, но ощутимых Богатырей неутомимых, Отважных электросолдат, Всегда готовых вмиг, по знаку, За поворотом рычага, Лавиной ринуться в атаку На старо-косного врага, Который уж не будет боле Держать в убожестве, в неволе И чудо-Днепр, и чудо-поле, И эти чудо-берега! Взрывая скалы, землю роя, Водой Днепра пороги кроя, Мы на плотине Днепростроя Свершали подвиг трудовой. Темп забирая боевой, Мы до конца его не сдали, И — средь машин, бетона, стали В работе творчески-живой Мы, закаляясь, обрастали Мускулатурой волевой. На горе вражеским пророкам Их предсказаньям вопреки, Мы повышали гонку срокам Снуя по руслу и протокам В бетон закованной реки. Мы сдали творческий экзамен! Всей зло-пророческой гурьбе Теперь кричать «аминь» и «амен» Не нам придется, а себе. Там, где с порогами в борьбе Вода, бурля, взметалась пылью, Где историческою былью Дышала каждая скала, Свершились дивные дела: Над ровной водной пеленою, Над новозданной глубиною, Гряду порогов поборов И к реву их неумолимы, Победу празднуя, зажгли мы — Взамен угаснувших костров — Гирлянду солнц-прожекторов. Чтоб больше древние пороги Не заступали нам дороги К грядущей, сказочной судьбе, С водой и скалами в борьбе Мы не работали — горели! Пороги есть в одном Днепре ли? Им в жизни не было числа. Не позабыть всей тьмы и зла, Всей тяготы непереносной Минувшей жизни старо-косной: Она «порожиста» была. Не только взрослые — и дети — В пучине жизни заодно, Разбившись о пороги эти, Метались горестно, бедно, В тоске — изранено смертельно — Метались брошенно, бездельно И опускалися «на дно». О, сколько жизней, сил, талантов, Народных творческих гигантов, Топя тоску свою в вине, Тоску по жизни светлой, новой, С разумной творческой основой, Страдало, корчилось «на дне»! Их всех, чьи гибли дух и тело «На дне» погибельно-гнилом, Их сердце Горького узрело, И пожалело, и согрело Сердечно-ласковым теплом, И перед всем раскрыло светом: Кто погибал «на дне» на этом, Кого забросила сюда, Кого измяла, сокрушила, Услады жизненной лишила, Лишила радостей труда Порогов жизненных гряда. Работы горьковской итоги Росли пред нами вглубь и вширь. Он рвал проклятые пороги, Передовой наш богатырь,— В боях с ним вражеская стая Не мало понесла потерь,— Он шел, ряды врагов сметая, Как он сметает их теперь. Ему, грозе дворцов, чертогов При старом строе, при царе, Ему, «взрывателю порогов», Тех, что мы рвали в Октябре, Ему, певцу иной культуры, Культуры нашей, трудовой, Ее стальной мускулатуры, Ее закалки волевой, Ему, чье знамя буревое Пред нами реет столько лет, Моим «Стихом о Днепрострое», О нашем энерго-герое, Я энергичный шлю привет!

Парадный ход с дощечкой медной: "Сергей Васильевич Бобров". С женой, беременной и бледной, Швейцар сметает пыль с ковров. Выходит барин, важный, тучный. Ждет уж давно его лихач. "Куда прикажете?" - "В Нескучный". Сергей Васильевич - богач. Он капиталов зря не тратит. А капиталы всё растут. На черный день, пожалуй, хватит,- Ан черный день уж тут как тут. Пришли советские порядки. Сергей Васильичу - беда. Сюртук обвис, на брюхе складки, Засеребрилась борода. Нужда кругом одолевает, Но, чувство скорби поборов, Он бодр, он ждет, он уповает, Сергей Васильевич Бобров. Когда Колчак ушел со сцены, Махнули многие рукой, Но у Боброва перемены Никто не видел никакой. Юденич кончил полным крахом: У многих сердце в эти дни Каким, каким сжималось страхом, А у Боброва - ни-ни-ни. Деникин - словно не бывало, Барон - растаял аки дым. Боброву, с виду, горя мало - Привык уж он к вестям худым. И даже видя, что в газетах Исчез военный бюллетень, Он, утвердясь в своих приметах, Ждет, что наступит... белый день. И вдруг... Что жизнь и смерть? Загадка! Вчера ты весел был, здоров, Сегодня... свечи, гроб, лампадка... Не снес сердечного припадка Сергей Васильевич Бобров. Бубнит псалтырь наемный инок Под шепоток старушек двух: "Закрыли Сухарев-то рынок!" - "Ох, мать, от этаких новинок И впрямь в секунт испустишь дух!"

Красноармейская песня Как родная мать меня Провожала, Как тут вся моя родня Набежала: "А куда ж ты, паренек? А куда ты? Не ходил бы ты, Ванек, Да в солдаты! В Красной Армии штыки, Чай, найдутся. Без тебя большевики Обойдутся. Поневоле ты идешь? Аль с охоты? Ваня, Ваня, пропадешь Ни за что ты. Мать, страдая по тебе, Поседела. Эвон в поле и в избе Сколько дела! Как дела теперь пошли: Любо-мило! Сколько сразу нам земли Привалило! Утеснений прежних нет И в помине. Лучше б ты женился, свет, На Арине. С молодой бы жил женой. Не ленился!" Тут я матери родной Поклонился. Поклонился всей родне У порога: "Не скулите вы по мне. Ради бога. Будь такие все, как вы, Ротозеи, Что б осталось от Москвы, От Расеи? Все пошло б на старый лад, На недолю. Взяли б вновь от вас назад Землю, волю; Сел бы барин на земле Злым Малютой. Мы б завыли в кабале Самой лютой. А иду я не на пляс - На пирушку, Покидаючи на вас Мать-старушку: С Красной Армией пойду Я походом, Смертный бой я поведу С барским сбродом, Что с попом, что с кулаком - Вся беседа: В брюхо толстое штыком Мироеда! Не сдаешься? Помирай, Шут с тобою! Будет нам милее рай, Взятый с бою,- Не кровавый пьяный рай Мироедский,- Русь родная, вольный край, Край советский!"

В саду зеленом и густом Пчела под розовым кустом Заботливо и радостно жужжала. А под кустом змея лежала. «Ах, пчелка, почему, скажи, судьба твоя Счастливее гораздо, чем моя?— Сказала так пчеле змея.— В одной чести с тобой мне быть бы надлежало. Людей мое пугает жало, Но почему ж тогда тебе такая честь И ты среди людей летаешь так привольно? И у тебя ведь жало есть, Которым жалишь ты, и жалишь очень больно!» — «Скажу. Ты главного, я вижу, не учла,— Змее ответила пчела,— Что мы по-разному с тобою знамениты, Что разное с тобой у нас житье-бытье, Что ты пускаешь в ход оружие свое Для нападения, я ж — только для защиты».

Язык мой груб. Душа сурова. Но в час, когда так боль остра, Нет для меня нежнее слова, Чем ты - "работница-сестра". Когда казалось временами, Что силе вражьей нет числа, С какой отвагой перед нами Ты знамя красное несла! Когда в былые дни печали У нас клонилась голова, Какою верою звучали Твои бодрящие слова! Пред испытанья горькой мерой И местью, реющей вдали, Молю, сестра: твоею верой Нас подними и исцели!

С тревогой жуткою привык встречать я день Под гнетом черного кошмара. Я знаю: принесет мне утро бюллетень О тех, над кем свершилась кара, О тех, к кому была безжалостна судьба, Чей рано пробил час урочный, Кто дар последний взял от жизни - два столба, Вверху скрепленных плахой прочной. Чем ближе ночь к концу, тем громче сердца стук... Рыдает совесть, негодуя... Тоскует гневный дух... И, выжимая звук Из уст, искривленных злой судорогой мук, Шепчу проклятия в бреду я! Слух ловит лязг цепей и ржавой двери скрип... Безумный вопль... шаги... смятенье... И шум борьбы, и стон... и хрип, животный хрип... И тела тяжкое паденье! Виденья страшные терзают сердце мне И мозг отравленный мой сушат, Бессильно бьется мысль... Мне душно... Я в огне... Спасите! В этот час в родной моей стране Кого-то где-то злобно душат! Кому-то не раскрыть безжизненных очей: Остывший в петле пред рассветом, Уж не проснется он и утренних лучей Не встретит радостным приветом!..

Засыпала звериные тропинки Вчерашняя разгульная метель, И падают и падают снежинки На тихую задумчивую ель. Заковано тоскою ледяною Безмолвие убогих деревень. И снова он встает передо мною - Смертельною тоской пронзённый день. Казалося: земля с пути свернула. Казалося: весь мир покрыла тьма. И холодом отчаянья дохнула Испуганно-суровая зима. Забуду ли народный плач у Горок, И проводы вождя, и скорбь, и жуть, И тысячи лаптишек и опорок, За Лениным утаптывавших путь! Шли лентою с пригорка до ложбинки, Со снежного сугроба на сугроб. И падали и падали снежинки На ленинский - от снега белый - гроб.

Баллада Заткало пряжею туманной Весь левый склон береговой. По склону поступью чеканной Советский ходит часовой. Во мгле туманной берег правый. За темной лентою Днестра Припал к винтовке враг лукавый, В чьем сердце ненависть остра. Кто он? Захватчик ли румынский? Иль русский белый офицер? Иль самостийник украинский? Или махновский изувер? Пред ним, дразня его напевом Рабочей песни боевой, На берегу на том, на левом, Советский ходит часовой. Лукавый враг - стрелок искусный, Послал он пулю, знал куда. Но не ушел убийца гнусный От справедливого суда: В кругу ль убийц, ему подобных, Наедине ли, все равно, Под вихрь и чувств и мыслей злобных Ему мерещится одно: Там, над Днестром, во мгле туманной, Все с той же песнью боевой, Все той же поступью чеканной Советский ходит часовой!

В родных полях вечерний тихий звон,- Я так любил ему внимать когда-то В час, как лучи весеннего заката Позолотят далекий небосклон. Милей теперь мне гулкий рев, и стон, И мощный зов тревожного набата: Как трубный звук в опасный бой - солдата, Зовет меня на гордый подвиг он. Средь суеты, средь пошлости вседневной Я жду, когда, как приговор судьбы, Как вешний гром, торжественный и гневный, В возмездья час, в час роковой борьбы, Над родиной истерзанной и бедной Раскатится набата голос медный.

В жаркой битве, в стычке мелкой, Средь строительных лесов Жадно мы следим за стрелкой Исторических весов. Стрелки слабое движенье, Чуть приметная дуга, Отмечает напряженье Наших сил и сил врага. Крым - еще он полон дыма, Не улегся бранный шум, Глядь, а стрелка уж от Крыма Повернула на Батум. И в раздумье вновь твержу я Затверженные зады. Вновь придется про "буржуя" Мне писать на все лады. Вновь тончайшие эстеты Будут хныкать (как и встарь!), Что гражданские поэты Оскорбляют их алтарь. Вновь придется ждать мне часу, Чтоб пройтися (жребий злой!) По советскому "Парнасу" С сатирической метлой. Стрелка влево пишет дуги. "Сэр, с какой ступать ноги?" У Ллойд-Джорджа от натуги Раскорячились мозги. Лорда Керзона он молит Дать ему совет благой: "Сэр, нас Ленин приневолит Левой выступить ногой!" Сэр бормочет: "Левой! Правой! Вы - одной, а я - другой!" И с усмешкою лукавой Наблюдает за дугой.

Помню - господи, прости! Как давно все было!- Парень лет пяти-шести, Я попал под мыло. Мать с утра меня скребла, Плача втихомолку, А под вечер повела "К господам на елку". По снежку на черный ход Пробрались искусно. В теплой кухне у господ Пахнет очень вкусно. Тетка Фекла у плиты На хозяев злится: "Дали к празднику, скоты, Три аршина ситца! Обносилась, что мешок: Ни к гостям, ни к храму. Груне дали фартушок - Не прикроешь сраму!" Груня фыркнула в ладонь, Фартушком тряхнула. "Ну и девка же: огонь!- Тетушка вздохнула.- Все гульба нейдет с ума - Нагуляет лихо! Ой, никак, идет "сама"!" В кухне стало тихо. Мать рукою провела У меня под носом. В кухню барыня вошла,- К матери с вопросом: "Здравствуй, Катя! Ты - с сынком? Муж, чай, рад получке?" В спину мать меня пинком: "Приложися к ручке!" Сзади шум. Бегут, кричат: "В кухне - мужичонок!" Эвон сколько их, барчат: Мальчиков, девчонок! "Позовем его за стол!" "Что ты, что ты, Пепка!" Я за материн подол Уцепился крепко. Запросившися домой, Задал реву сразу. "Дём, нишкни! Дурак прямой, То ль попорчен сглазу". Кто-то тут успел принесть, Пряник и игрушку: "Это пряник. Можно есть". "На, бери хлопушку". "Вот - растите дикарей: Не проронит слова!.. Дети, в залу! Марш скорей!" В кухне тихо снова. Фекла злится: "Каково? Дали тож... гостинца!.. На мальца глядят как: во! Словно из зверинца!" Груня шепчет: "Дём, а Дём! Напечем-наварим, Завтра с Феклой - жди - придем. То-то уж задарим!" Попрощались и - домой. Дома - пахнет водкой. Два отца - чужой и мой - Пьют за загородкой. Спать мешает до утра Пьяное соседство. . . . . . . . . . .. Незабвенная пора, Золотое детство!

Однажды Барс перед Лисою Хвалился силою своею и красою: "Уж не прогневайся, я говорю любя: Как погляжу я на тебя, Чем, думаю, со мной поспорить ты могла бы? И ростом ты мала, И силой не взяла, И ноги слабы... Тогда как у меня..."- "Прости свою рабу,- Лиса ответила лукаво,- Нашел ты с кем равняться, право! Я за одно лишь то благодарю судьбу, Что ты, по милости своей, со мною дружен. Твои достоинства... Я знаю их сама! Когда бы к ним еще немножечко ума..."- "Что?- ухмыльнулся Барс.- Ум?! Разве так он нужен?!"

Не та уж кровь. Не те уж годы. Все ж, не вписавшись в ворчуны, На молодые хороводы Люблю смотреть... со стороны. Певец иного поколенья, С немою радостью порой Гляжу я, полный умиленья, На комсомольский бодрый строй. Враги хотят нас сжить со свету. А комсомольская братва?! Глядите, сила какова! И у меня тревоги нету. Чтоб уничтожить силу эту? Н-ну, черта с два!!

Превознесу тебя, прославлю, Тобой бессмертен буду сам. Г. Р. Державин Красноармеец - Пров, Мефодий, Вавила, Клим, Иван, Софрон - Не ты ль, смахнув всех благородий, Дворян оставил без угодий, Князей, баронов - без корон? Вся биржа бешено играла "На адмирала Колчака". Где он теперь, палач Урала? Его жестоко покарала Твоя железная рука! Деникин? Нет о нем помина. Юденич? Вечный упокой. А Русь Советская - едина. Сибирь, Кавказ и Украина Защищены твоей рукой! Ты сбавил спеси польской своре, Сменив беду полубедой. Кто победит, решится вскоре, Пока ж - ты мудро доброй ссоре Мир предпочел полухудой. Ты жаждал подвига иного: Рабочей, творческой страды. Где места нет у нас больного? Пора, дав жить тому, что ново, Убрать гнилье с родной гряды. Но оставалася корона, Еще не сбитая тобой. И - всходов новых оборона - Ты на последнего барона Пошел в последний, страшный бой. Под наши радостные клики Хвалой венчанный боевой, Гроза всех шаек бело-диких, Ты - величайший из великих, Красноармеец рядовой! Герой, принесший гибель змею, Твоих имен не перечесть! Тебе - Вавиле, Фалалею, Кузьме, Семену, Еремею - Слагаю стих я, как умею, И отдаю по форме честь!

Чудных три песни нашел я в книге родного поэта. Над колыбелью моею первая песенка пета. Над колыбелью моею пела ее мне родная, Частые слезы роняя, долю свою проклиная. Слышали песню вторую тюремные низкие своды. Пел эту песню не раз я в мои безотрадные годы. Пел и цепями гремел я и плакал в тоске безысходной, Жаркой щекой припадая к железу решетки холодной. Гордое сердце вещует: скоро конец лихолетью. Дрогнет суровый палач мой, песню услышавши третью. Ветер споет ее буйный в порыве могучем и смелом Над коченеющим в петле моим опозоренным телом. Песни я той не услышу, зарытый во рву до рассвета. Каждый найти ее может в пламенной книге поэта!

Время темное, глухое... И забитость и нужда... Ой, ты, времечко лихое, Мои юные года! Перед кем лишь мне, парнишке, Не случалось спину гнуть? К честным людям, к умной книжке Сам протаптывал я путь. Темь. Не видно: ров иль кочка? Друг навстречу или гад? Сиротливый одиночка, Брел я слепо, наугад. Вправо шел по бездорожью, Влево брал наискосок,- И дрожал пугливой дрожью Мой незрелый голосок. Нынче красной молодежи В дядьки я уже гожусь. На ребяческие рожи Все гляжу - не нагляжусь. Зашумит ли резвым роем В светлых залах новых школ, Иль пройдет военным строем Предо мною Комсомол, Я, состарившись наружно, Юным вновь горю огнем: "Гей, ребятки! В ногу! Дружно! Враг силен. Да шут ли в нем? Враг стоит пред грозной карой, Мы - пред заревом побед!" Юной гвардии от старой Героический привет!

Пусть приняла борьба опасный оборот, Пусть немцы тешатся фашистскою химерой. Мы отразим врагов. Я верю в свой народ Несокрушимою тысячелетней верой. Он много испытал. Был путь его тернист. Но не затем зовет он Родину святою, Чтоб попирал ее фашист Своею грязною пятою. За всю историю суровую свою Какую стойкую он выявил живучесть, Какую в грозный час он показал могучесть, Громя лихих врагов в решающем бою! Остервенелую фашистскую змею Ждет та же злая вражья участь! Да, не легка борьба. Но мы ведь не одни. Во вражеском тылу тревожные огни. Борьба кипит. Она в разгаре. Мы разгромим врагов. Не за горами дни, Когда подвергнутся они Заслуженной и неизбежной каре. Она напишется отточенным штыком Перед разгромленной фашистскою оравой: "Покончить навсегда с проклятым гнойником, Мир отравляющим смертельною отравой!"