Все стихи Владимира Соловьева

Стая туч на небосклоне Собралася и растет... На земном иссохшем лоне Всё живое влаги ждет. Но упорный и докучный Ветер гонит облака. Зной всё тот же неотлучный, Влага жизни далека. Так душевные надежды Гонит прочь житейский шум, Голос злобы, крик невежды, Вечный ветер праздных дум.

Слово увещательное к морским чертям Черти морские меня полюбили, Рыщут за мною они по следам: В Финском поморье недавно ловили, В Архипелаг я — они уже там! Ясно, что черти хотят моей смерти, Как и по чину прилично чертям. Бог с вами, черти! Однако, поверьте, Вам я себя на съеденье не дам. Лучше вы сами послушайтесь слова,— Доброе слово для вас я припас: Божьей скотинкою сделаться снова, Милые черти, зависит от вас. Помните ль вы, как у этого моря, Там, где стоял Амафунт и Пафос, Первое в жизни нежданное горе Некогда вам испытать довелось? Помните ль розы над пеною белой, Пурпурный отблеск в лазурных волнах? Помните ль образ прекрасного тела, Ваше смятенье, и трепет, и страх? Та красота своей первою силой, Черти, не долго была вам страшна; Дикую злобу на миг укротила, Но покорить не умела она. В ту красоту, о коварные черти, Путь себе тайный вы скоро нашли, Адское семя растленья и смерти В образ прекрасный вы сеять могли. Знайте же: вечная женственность ныне В теле нетленном на землю идет. В свете немеркнущем новой богини Небо слилося с пучиною вод. Всё, чем красна Афродита мирская, Радость домов, и лесов, и морей,— Всё совместит красота неземная Чище, сильней, и живей, и полней. К ней не ищите напрасно подхода! Умные черти, зачем же шуметь? То, чего ждет и томится природа, Вам не замедлить и не одолеть. Гордые черти, вы всё же мужчины,— С женщиной спорить не честь для мужей. Ну, хоть бы только для этой причины, Милые черти, сдавайтесь скорей! * Вечная Женственность (нем.).

"С Востока свет, с Востока силы!" И, к вседержительству готов, Ирана царь под Фермопилы Нагнал стада своих рабов. Но не напрасно Прометея Небесный дар Элладе дан. Толпы рабов бегут, бледнея, Пред горстью доблестных граждан. И кто ж до Инда и до Ганга Стезею славною прошел? То македонская фаланга, То Рима царственный орел. И силой разума и права - Всечеловеческих начал - Воздвиглась Запада держава, И миру Рим единство дал. Чего ж еще недоставало? Зачем весь мир опять в крови? - Душа вселенной тосковала О духе веры и любви! И слово вещее не ложно, И свет с Востока засиял, И то, что было невозможно, Он возвестил и обещал. И, разливаяся широко, Исполнен знамений и сил, Тот свет, исшедший из Востока, С Востоком Запад примирил. О, Русь! в предвиденье высоком Ты мыслью гордой занята; Каким же хочешь быть Востоком: Востоком Ксеркса иль Христа? * Свет с Востока (лат.).

(Посвящение книги о русских поэтах) Все нити порваны, все отклики — молчанье. Но скрытой радости в душе остался ключ, И не погаснет в ней до вечного свиданья Один таинственный и неизменный луч. И я хочу, средь царства заблуждений, Войти с лучом в горнило вещих снов, Чтоб отблеском бессмертных озарений Вновь увенчать умолкнувших певцов. Отшедший друг! Твое благословенье На этот путь заранее со мной. Неуловимого я слышу приближенье, И в сердце бьет невидимый прибой.

1 Сказочным чем-то повеяло снова... Ангел иль демон мне в сердце стучится? Форму принять мое чувство боится... О, как бессильно холодное слово! 3 января 1892 2 Слов нездешних шепот странный, Аромат японских роз... Фантастичный и туманный Отголосок вешних грез. Начало января 1892 3 Спиртом сначала горел я стоградусным, Адское пламя томительно жгло... Факелом ныне елейным и радостным Около Вас я пылаю светло. 15 марта 1892 4 Стройна, как арфа серафима, Авроры розовой нежней, Фонтан блаженств неистощимый, Облей водой меня скорей! Между 11 марта и 21 мая 1892 5 Стих последний, прошу, не примите буквально, Ангел мой, я и так обливаюсь слезами. Фет дивится, зачем я гляжу так чертовски-печально... Ох, скорей умереть, лишь бы только увидеться с Вами. 21 мая 1892 6 Страдная высь бесконечных восторгов, Ангельский лик, а в длиннейшем подножье Фета поэзия, рай Сведенборгов, О, что пред ней все создания Божьи? 21 мая 1892 7 Светом закат моих дней озарившая, Ангел-хранитель скорбящей души, Фея, волшебные сны мне дарившая, Огненный пламень во мне потуши. 9 июня 1892 8 Сумрачно было в лесу у тебя, Август в исходе стоял, Филин вдали прокричал, как дитя, Он мою смерть возвещал. 16 июня 1892 9 Святой когда б тебя узнал — Антоний для примера — Фатально в грех душой бы впал Он,— не спасла б и вера. 16 июня 1892 10 Страсти любовной огонь сокрушительный, Абракадабра в мозгу — Факт сей, конечно, весьма поучительный, Острым безумьем назвать я могу. 17 июня 1892 11 Средь роз твоих на небо ты глядела. Алел закат, утих и сад и лес. Фантазия моя укрыться бы хотела От роковых, всевидящих небес. Между 22 и 26 июня 1S92 12 Северный ветер холодный, унылый, Астры одни в цветнике. Флюсом раздуло лицо моей милой От полосканья в реке. 26 июня 1S92 13 Сегодня во тьме я узнал твои очи. Астральный огонь в мою душу проник. Фосфорным сияньем во мгле полуночи Облитый, стоял надо мною твой лик. 26 июня 1892 14 Свет небесных озарений¹, Аромат земных цветов², Фокус всех моих стремлений³, Океан⁴ блаженных снов. 8 июля 1892 Finis (а впрочем?) — Дополнение: Пусть игра надежд -- обман. Все ж горит мой пламень дикий К Вам — таинственный, великий Ледовитый океан! 7 августа 1894 15 Depit manque Сумасбродно-рассудительный Африканский облезьян! Формой Вашею пленительно[й] Очарован я и пьян. 26 сентября 1892 16 Сходня... Старая дорога... А в душе как будто ново. Фон осенний. Как немного Остается от былого! 21 aвгуcma 1894 17 Свежо предание, А верится с трудом... Финал — молчание... О чем? Между 21 и 26 августа 1894 18 Сирени весенней милее, Акации белой нежнее, Фиалки душистой скромнее. О ком говорю я? О ней! 26 августа 1894

Бедный друг, истомил тебя путь, Темен взор, и венок твой измят. Ты войди же ко мне отдохнуть. Потускнел, догорая, закат. Где была и откуда идешь, Бедный друг, не спрошу я, любя; Только имя мое назовешь - Молча к сердцу прижму я тебя. Смерть и Время царят на земле,- Ты владыками их не зови; Всё, кружась, исчезает во мгле, Неподвижно лишь солнце любви.

Безрадостной любви развязка роковая! Не тихая печаль, а смертной муки час... Пусть жизнь — лишь злой обман, но сердце, умирая, Томится и болит, и на пороге рая Еще горит огнем, что в вечности погас.

...И я слышу, как сердце цветет. Фет Сколько их расцветало недавно, Словно белое море в лесу! Теплый ветер качал их так плавно И берег молодую красу. Отцветает она, отцветает, Потемнел белоснежный венок, И как будто весь мир увядает... Средь гробов я стою одинок. «Мы живем, твои белые думы, У заветных тропинок души. Бродишь ты по дороге угрюмой, Мы недвижно сияем в тиши. Нас не ветер берег прихотливый, Мы тебя сберегли бы от вьюг. К нам скорей, через запад дождливый, Для тебя мы — безоблачный юг. Есл ж взоры туман закрывает Иль зловещий послышался гром,— Наше сердце веттет и вздыхает... Приходи - и узнаешь, о чем».

Бескрылый дух, землею полоненный, Себя забывший и забытый бог... Один лишь сон - и снова, окрыленный, Ты мчишься ввысь от суетных тревог. Неясный луч знакомого блистанья, Чуть слышный отзвук песни неземной,- И прежний мир в немеркнущем сиянье Встает опять пред чуткою душой. Один лишь сон - и в тяжком пробужденье Ты будешь ждать с томительной тоской Вновь отблеска нездешнего виденья, Вновь отзвука гармонии святой.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Был труден долгий путь. Хоть восхищала взоры Порой природы дивной благодать, Но неприступные кругом сдвигались горы, И грудь усталая едва могла дышать. И вдруг посыпались зарей вечерней розы, Душа почуяла два легкие крыла, И в новую страну неистощимой грезы Любовь-волшебница меня перенесла. Поляна чистая луною серебрится, Деревья стройные недвижимо стоят, И нежных эльфов рой мелькает и кружится, И феи бледные задумчиво скользят.

Мыслей без речи и чувств без названия Радостно-мощный прибой. Зыбкую насыпь надежд и желания Смыло волной голубой. Синие горы кругом надвигаются, Синее море вдали. Крылья души над землей поднимаются, Но не покинут земли. В берег надежды и в берег желания Плещет жемчужной волной Мыслей без речи и чувств без названия Радостно-мощный прибой.

Нет, не верьте обольщенью,— Чтоб сцепленьем мертвых сил Гибло Божие творенье, Чтоб слепой нам рок грозил. Видел я в морском тумане Всю игру враждебных чар; Мне на деле, не в обмане Гибель нес зловещий пар. Въявь слагались и вставали Сонмы адские духов, И пронзительно звучали Сочетанья злобных слов. Мир веществен лишь в обмане, Гневом дышит темный пар... Видел я в морском тумане Злую силу вражьих чар.

В былые годы любви невзгоды Соединяли нас, Но пламень страсти не в нашей власти, И мой огонь угас. Пускай мы ныне в мирской пустыне Сошлись опять вдвоем,— Уж друг для друга любви недуга Мы вновь не принесем. Весна умчалась, и нам осталась Лишь память о весне Средь жизни смутной, как сон минутной, Как счастие во сне.

В сей день безумья и позора Я крепко к Господу воззвал, И громче мерзостного хора Мой голос в небе прозвучал. И от высот Нахараима Дохнуло бурною зимой, Как пламя жертвенника, зрима, Твердь расступилась надо мной. И белоснежные метели, Мешаясь с градом и дождем, Корою льдистою одели Равнину Дурскую кругом. Он пал в падении великом И опрокинутый лежал, А от него в смятенье диком Народ испуганный бежал. Где жил вчера владыка мира, Я ныне видел пастухов: Они творца того кумира Пасли среди его скотов.

В сне земном мы тени, тени... Жизнь — игра теней, Ряд далеких отражений Вечно светлых дней. Но сливаются уж тени, Прежние черты Прежних ярких сновидений Не узнаешь ты. Серый сумрак предрассветный Землю всю одел; Сердцем вещим уж приветный Трепет овладел. Голос вещий не обманет. Верь, проходит тень,— Не скорби же: скоро встанет Новый вечный день.

В стране морозных вьюг, среди седых туманов Явилась ты на свет, И, бедное дитя, меж двух враждебных станов Тебе приюта нет. Но не смутят тебя воинственные клики, Звон лат и стук мечей, В раздумье ты стоишь и слушаешь великий Завет минувших дней: Как древле Вышний Бог избраннику еврею Открыться обещал, И Бога своего, молитвой пламенея, Пророк в пустыне ждал. Вот грохот под землей и гул прошел далёко, И меркнет солнца свет, И дрогнула земля, и страх объял пророка, Но в страхе Бога нет. И следом шумный вихрь и бурное дыханье, И рокот в вышине, И с ним великий огнь, как молнии сверканье,- Но Бога нет в огне. И смолкло всё, укрощено смятенье, Пророк недаром ждал: Вот веет тонкий хлад*, и в тайном дуновенье Он Бога угадал. * "Глас хлада тонка" - выражение славянской Библии. (Примеч. Вл. Соловьева).

В тумане утреннем неверными шагами Я шел к таинственным и чудным берегам. Боролася заря с последними звездами, Еще летали сны - и, схваченная снами, Душа молилася неведомым богам. В холодный белый день дорогой одинокой, Как прежде, я иду в неведомой стране. Рассеялся туман, и ясно видит око, Как труден горный путь и как еще далёко, Далёко всё, что грезилося мне. И до полуночи неробкими шагами Всё буду я идти к желанным берегам, Туда, где на горе, под новыми звездами, Весь пламенеющий победными огнями, Меня дождется мой заветный храм.

В час безмолвного заката Об ушедших вспомяни ты,— Не погибло без возврата, Что с любовью пережито. Пусть синеющим туманом Ночь на землю наступает — Не страшна ночная тьма нам: Сердце день грядущий знает. Новой славою Господней Озарится свод небесный, И дойдет до преисподней Светлый благовест воскресный.

Ветер с западной страны Слезы навевает; Плачет небо, стонет лес, Соснами качает. То из края мертвецов Вопли к нам несутся. Сердце слышит и дрожит. Слезы льются, льются. Ветер с запада утих. Небо улыбнулось. Но из края мертвецов Сердце не вернулось.

Взгляни, как ширь небес прозрачна и бледна, Как тянутся лучи в саду полураздетом... О, что за чудный час меж сумраком и светом^{Стих Толстого. (Примеч. Вл. Соловьева.)'">1}, Что за святая тишина! Прислушайся, вглядись... безмолвие и лень!.. Не кажется ль тебе, что мир уж не проснется, Что солнце из-за туч вовек не вознесется И что настал последний день?

Сочинено в состоянии натурального гипноза По небу полуночи лодка плывет, А в лодке младенец кричит и зовет. Младенец, младенец, куда ты плывешь? О чем ты тоскуешь? Кого ты зовешь? Напрасно, напрасно! Никто не придет... А лодка, качаясь, всё дальше плывет, И звезды мигают, и месяц большой С улыбкою странной бежит за ладьей... А тучи в лохмотьях томятся кругом... Боюсь я, не кончится это добром!

Вижу очи твои изумрудные, Светлый облик встает предо мной. В эти сны наяву, непробудные, Унесло меня новой волной. Ты поникла, земной паутиною Вся опутана, бедный мой друг, Но не бойся: тебя не покину я,— Он сомкнулся, магический круг. В эти сны наяву, непробудные, Унесет нас волною одной. Вижу очи твои изумрудные, Светлый облик стоит предо мной.

В грозные, знойные Летние дни - Белые, стройные Те же они. Призраки вешние Пусть сожжены,- Здесь вы нездешние, Верные сны. Зло пережитое Тонет в крови,- Всходит омытое Солнце любви. Замыслы смелые В сердце больном,- Ангелы белые Встали кругом. Стройно-воздушные Те же они - В тяжкие, душные, Грозные дни.

Вся в лазури сегодня явилась Предо мною царица моя,— Сердце сладким восторгом забилось, И в лучах восходящего дня Тихим светом душа засветилась, А вдали, догорая, дымилось Злое пламя земного огня.

Газели пустынь ты стройнее и краше, И речи твои бесконечно-бездонны — Туранская Эва, степная Мадонна, Ты будь у Аллаха заступницей нашей. И всяк, у кого нечто бьется налево, Лежит пред тобой, не вставая из праха. Заступницей нашей ты будь у Аллаха, Степная Мадонна, Туранская Эва!

Посвящается А. А. Луговому (Из исландской саги) Плещет Обида крылами Там, на пустынных скалах... Черная туча над нами, В сердце — тревога и страх. Стонет скорбящая дева, Тих ее стон на земле,— Голос грозящего гнева Вторит ей сверху во мгле. Стон, повторенный громами, К звездам далеким идет, Где меж землей и богами Вечная Кара живет. Там, где полночных сияний Яркие блещут столбы,— Там, она, дева желаний, Дева последней судьбы. Чаша пред ней золотая; В чашу, как пар от земли, Крупной росой упадая, Слезы Обиды легли. Тихо могучая дева — Тихо, безмолвно сидит, В чашу грозящего гнева Взор неподвижный глядит. Черная туча над нами, В сердце — тревога и страх... Плещет Обида крылами Там, на пустынных скалах.

День прошел с суетой беспощадною. Вкруг меня благодатная тишь, А в душе ты одна, ненаглядная, Ты одна нераздельно царишь. Все порывы и чувства мятежные, Злую жизнь, что кипела в крови, Поглотило стремленье безбрежное Роковой беззаветной любви. Днем луна, словно облачко бледное, Чуть мелькнет белизною своей, А в ночи — перед ней, всепобедною, Гаснут искры небесных огней.

Друг мой! прежде, как и ныне, Адониса отпевали. Стон и вопль стоял в пустыне, Жены скорбные рыдали. Друг мой! прежде, как и ныне, Адонис вставал из гроба, Не страшна его святыне Вражьих сил слепая злоба. Друг мой! ныне, как бывало, Мы любовь свою отпели, А вдали зарею алой Вновь лучи ее зардели.

Князю Д.Н.Цертелеву Враг я этих умных, Громких разговоров И бесплодно-шумных Бесконечных споров... . . . . . . . . . . . Помнишь ли, бывало,— Ночи те далёко,— Тишиной встречала Нас заря с востока. Из намеков кратких, Жизни глубь вскрывая, Поднималась молча Тайна роковая. То, чего в то время Мы не досказали, Записала вечность В темные скрижали.

Зачем слова? В безбрежности лазурной Эфирных волн созвучные струи Несут к тебе желаний пламень бурный И тайный вздох немеющей любви. И, трепеща у милого порога, Забытых грез к тебе стремится рой. Недалека воздушная дорога, Один лишь миг - и я перед тобой. И в этот миг незримого свиданья Нездешний свет вновь озарит тебя, И тяжкий сон житейского сознанья Ты отряхнешь, тоскуя и любя.

Земля-владычица! К тебе чело склонил я, И сквозь покров благоуханный твой Родного сердца пламень ощутил я, Услышал трепет жизни мировой. В полуденных лучах такою негой жгучей Сходила благодать сияющих небес, И блеску тихому несли привет певучий И вольная река, и многошумный лес. И в явном таинстве вновь вижу сочетанье Земной души со светом неземным, И от огня любви житейское страданье Уносится, как мимолетный дым.

«Семя жены сотрет главу змия». (Бытия, III) «Сотворил Мне величие Сильный, и свято имя его». (Еван. Луки, I) «И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, на главе ее венец из двенадцати звезд». (Апокал., XII) Одно, навек одно! Пускай в уснувшем храме Во мраке адский блеск и гром средь тишины,— Пусть пало всё кругом,— одно не дрогнет знамя, И щит не двинется с разрушенной стены. Мы в сонном ужасе к святыне прибежали, И гарью душною был полон весь наш храм, Обломки серебра разбросаны лежали, И черный дым прильнул к разодранным коврам. И только знак один нетленного завета Меж небом и землей по-прежнему стоял. А с неба тот же свет и Деву Назарета, И змия тщетный яд пред нею озарял.

Во-первых, объявлю вам, друг прелестный, Что вот теперь уж более ста лет, Как людям образованным известно, Что времени с пространством вовсе нет; Что это только призрак субъективный, Иль, попросту сказать, один обман. Сего не знать есть реализм наивный, Приличный ныне лишь для обезьян. А если так, то, значит, и разлука, Как временно-пространственный мираж, Равна нулю, а с ней тоска и скука, И прочему всему оценка та ж... Сказать по правде: от начала века Среди толпы бессмысленной земной Нашлись всего два умных человека — Философ Кант да прадедушка Ной. Тот доказал методой априорной, Что, собственно, на все нам наплевать, А этот — эмпирически бесспорно: Напился пьян и завалился спать.

Как в чистой лазури затихшего моря Вся слава небес отражается, Так в свете от страсти свободного духа Нам вечное благо является. Но глубь недвижимая в мощном просторе Все та же, что в бурном волнении,— Могучий и ясный в свободном покое, Дух тот же и в страстном хотении. Свобода, неволя, покой и волненье Проходят и снова являются, А он все один, и в стихийном стремленье Лишь сила его открывается.

Какой тяжелый сон! В толпе немых видений, Теснящихся и реющих кругом, Напрасно я ищу той благодатной тени, Что тронула меня своим крылом. Но только уступлю напору злых сомнений, Глухой тоской и ужасом объят,— Вновь чую над собой крыло незримой тени, Ее слова по-прежнему звучат. Какой тяжелый сон! Толпа немых видений Растет, растет и заграждает путь, И еле слышится далекий голос тени: «Не верь мгновенному, люби и не забудь!»

Когда в свою сухую ниву Я семя истины приял, Оно взошло — и торопливо Я жатву первую собрал. Не я растил, не я лелеял, Не я поил его дождем, Не я над ним прохладой веял Иль ярким согревал лучом. О нет! я терном и волчцами Посев небесный подавлял, Земных стремлений плевелами Его теснил и заглушал.

Лишь год назад — с мучительной тоскою, С тоской безумною тебя я покидал, И мнилось мне — навеки я с тобою И жизнь, и свет, и счастье потерял. Лишь год прошел — в ничтожестве забвенья Исчезла ты, как давний, давний сон, И лишь порой я вспомню на мгновенье Былые дни, когда мне снился он.

Лишь забудешься днем иль проснешься в полночи — Кто-то здесь... Мы вдвоем,— Прямо в душу глядят лучезарные очи Темной ночью и днем. Тает лед, расплываются хмурые тучи, Расцветают цветы... И в прозрачной тиши неподвижных созвучий Отражаешься ты. Исчезает в душе старый грех первородный: Сквозь зеркальную гладь Видишь, нет и травы, змей не виден подводный, Да и скал не видать. Только свет да вода. И в прозрачном тумане Блещут очи одни, И слилися давно, как роса в океане, Все житейские дни.

Жертва злого лон-тенниса, К молодым ты не тянися! Вот костыль и вот скамейка, Успокоиться сумей-ка! Свой пример я предлагаю: За игрой я восседаю, Без страстей и без тревог Вижу пару милых ног. Их спокойно созерцаю, И своих я не теряю. Кто же гонится за многим, Тот останется безногим.

Милый друг, иль ты не видишь, Что всё видимое нами - Только отблеск, только тени От незримого очами? Милый друг, иль ты не слышишь, Что житейский шум трескучий - Только отклик искаженный Торжествующих созвучий? Милый друг, иль ты не чуешь, Что одно на целом свете - Только то, что сердце к сердцу Говорит в немом привете?

Милый друг, не верю я нисколько Ни словам твоим, ни чувствам, ни глазам, И себе не верю, верю только В высоте сияющим звездам. Эти звезды мне стезею млечной Насылают верные мечты, И растят в пустыне бесконечной Для меня нездешние цветы. И меж тех цветов, в том вечном лете, Серебром лазурным облита, Как прекрасна ты, и в звездном свете Как любовь свободна и чиста!

Что-то здесь осиротело, Чей-то светоч отсиял, Чья-то радость отлетела, Кто-то пел — и замолчал.

Мы сошлись с тобой недаром, И недаром, как пожаром, Дышит страсть моя: Эти пламенные муки — Только верные поруки Силы бытия. В бездну мрака огневую Льет струю свою живую Вечная любовь. Из пылающей темницы Для тебя перо Жар-птицы Я добуду вновь. Свет из тьмы. Над черной глыбой Вознестися не могли бы Лики роз твоих, Если б в сумрачное лоно Не впивался погруженный Темный корень их.

Посвящается В.П.Гайдебурову Воздух и окошко, добытые с боя... Желтая береза между темной ели, А за ними небо светло-голубое И хлебов грядущих мягкие постели. С призраком дыханья паровоз докучный Мчится и грохочет мертвыми громами, А душа природы с ласкою беззвучной В неподвижном блеске замерла над нами. Тяжкому разрыву нет конца ужели? Или есть победа над враждою мнимой, И сойдутся явно в благодатной цели Двигатель бездушный с жизнью недвижимой?

Вся ты закуталась шубой пушистой, В сне безмятежном, затихнув, лежишь. Веет не смертью здесь воздух лучистый, Эта прозрачная, белая тишь. В невозмутимом покое глубоком, Нет, не напрасно тебя я искал. Образ твой тот же пред внутренним оком, Фея - владычица сосен и скал! Ты непорочна, как снег за горами, Ты многодумна, как зимняя ночь, Вся ты в лучах, как полярное пламя, Темного хаоса светлая дочь!

Тихо удаляются старческие тени, Душу заключавшие в звонкие кристаллы, Званы еще многие в царствo песнопений,— Избранных, как прежние,— уж почти не стало. Вещие свидетели жизни пережитой, Вы увековечили все, что в ней сияло, Под цветами вашими плод земли сокрытый Рос, и семя новое тайно созревало. Мир же вам с любовию, старческие тени! Пусть блестят по-прежнему чистые кристаллы, Чтобы звоном сладостным в царстве песнопений Вызывать к грядущему то, что миновало.

Света бледно-нежного Догоревший луч, Ветра вздох прибрежного, Край далеких туч... Подвиг сердца женского, Тень мужского зла, Солнца блеск вселенского И земная мгла... Что разрывом тягостным Мучит каждый миг — Всё ты чувством благостным В красоте постиг. Новый путь протянется Ныне пред тобой, Сердце всё ж оглянется — С тихою тоской. ** * См. также Я.Полонский. ** Стихи Полонского: «Но боюсь, если путь мой протянется Из родимых полей в край чужой, Одинокое сердце оглянется И забьется знакомой тоской».— (Примеч. Вл. Соловьева.)

И помни весь путь, которым вел тебя Предвечный, Бог твой, по пустыне вот уже сорок лет... Он смирял тебя, томил тебя голодом и питал тебя манною... Одежда твоя не ветшала на тебе, и нога не пухла, вот ужо сорок лет... (Второз., VIII, 2—4) Ушли двенадцать лет отважных увлечений И снов мучительных, и тягостных забот, Осиливших на миг и павших искушений, Похмелья горького и трезвенных работ. Хвала предвечному! Израиля одежды В пустыне сорок лет он целыми хранил... Не тронуты в душе все лучшие надежды, И не иссякло в ней русло творящих сил! Владычица-земля! С бывалым умиленьем И с нежностью любви склоняюсь над тобой. Лес древний и река звучат мне юным пеньем... Всё вечное и в них осталося со мной. Другой был, правда, день, безоблачный и яркий, С небес лился поток ликующих лучей, И всюду меж дерев запущенного парка Мелькали призраки загадочных очей. И призраки ушли, но вера неизменна... А вот и солнце вдруг взглянуло из-за туч. Владычица-земля! Твоя краса нетленна, И светлый богатырь бессмертен и могуч. * См.: стихотворение «Земля-владычица! К тебе чело склонил я...» (Примеч. Вл. Соловьева.)

С тобой, Левон, знакомы мы давно, Пускай наружность изменилась. Что ж из того? Не все ль равно? Ведь память сердца сохранилась.

Некогда некто изрек: "Сапоги суть выше Шекспира". Дабы по слову сему превзойти британца, сапожным Лев Толстой мастерством занялся, и славы достигнул. Льзя ли дальше идти, россияне, в искании славы? Вящую Репин стяжал, когда: "Сапоги, как такие, Выше Шекспира,- он рек,- сапоги, уснащенные ваксой, Выше Толстого". И вот, сосуд с блестящим составом Взявши, Толстого сапог он начал чистить усердно.

Нет вопросов давно, и не нужно речей, Я стремлюся к тебе, словно к морю ручей, Без сомнений и дум милый образ ловлю, Знаю только одно — что безумно люблю. В алом блеске зари я тебя узнаю, Вижу в свете небес я улыбку твою, А когда без тебя суждено умереть, Буду яркой звездой над тобою гореть.

Нет, силой не поднять тяжелого покрова Седых небес... Все та же вдаль тропинка вьется снова, Всё тот же лес. И в глубине вопрос - вопрос единый Поставил Бог. О, если б ты хоть песней лебединой Ответить мог. Весь мир стоит застывшею мечтою, Как в первый день. Душа одна и видит пред собою Свою же тень.

Золотые, изумрудные, Черноземные поля... Не скупа ты, многотрудная, Молчаливая земля! Это лоно плодотворное,— Сколько дремлющих веков,— Принимало, всепокорное, Семена и мертвецов. Но не всё тобою взятое Вверх несла ты каждый год: Смертью древнею заклятое Для себя весны всё ждет. Не Изида трехвенечная Ту весну им приведет, А нетронутая, вечная «Дева Радужных Ворот» * * Гностический термин. (Примеч. Вл. Соловьева.)

О, как в тебе лазури чистой много И черных, черных туч! Как ясно над тобой сияет отблеск Бога, Как злой огонь в тебе томителен и жгуч. И как в твоей душе с невидимой враждою Две силы вечные таинственно сошлись, И тени двух миров, нестройною толпою Теснясь к тебе, причудливо сплелись. Но верится: пройдет сверкающий громами Средь этой мглы божественный глагол, И туча черная могучими струями Прорвется вся в опустошенный дол. И светлою росой она его омоет, Огонь стихий враждебных утолит, И весь свой блеск небесный свод откроет И всю красу земли недвижно озарит.

О, что значат все слова и речи, Этих чувств отлив или прибой Перед тайною нездешней нашей встречи, Перед вечною, недвижною судьбой? В этом мире лжи — о, как ты лжива! Средь обманов ты живой обман. Но ведь он со мной, он мой, тот миг счастливый, Что рассеет весь земной туман. Пусть и ты не веришь этой встрече, Всё равно,— не спорю я с тобой. О, что значат все слова и речи Перед вечною, недвижною судьбой?

«Да не будут тебе Бози инии, разве Мене». Одна, одна над белою землею Горит звезда И тянет вдаль эфирною стезею К себе — туда. О нет, зачем? В одном недвижном взоре Все чудеса, И жизни всей таинственное море, И небеса. И этот взор так близок и так ясен,— Глядись в него, Ты станешь сам — безбрежен и прекрасен — Царем всего.

Меркнет день. Над усталой, поблекшей землей Неподвижные тучи висят. Под прощальным убором листвы золотой И березы, и липы сквозят. Душу обняли нежно-тоскливые сны, Замерла бесконечная даль, И роскошно-блестящей и шумной весны Примиренному сердцу не жаль. И как будто земля, отходя на покой, Погрузилась в молитву без слов, И спускается с неба невидимый рой Бледнокрылых, безмолвных духов.

Полубаллада Рыцарь Ральф, женой своею Опозоренный, на шею Навязал себе, бледнея, Шарф большой, И из жениной уборной, Взяв под мышку зонтик черный, Устремился он проворно В лес глухой. Ветер дул, уныло воя; Зонт раскрыв над головою, Неизвестною тропою Рыцарь шел. Сучья голые чернели, Листья желтые летели, Рыцарь Ральф шел еле-еле, Рыцарь Ральф в душе и теле Ощущал озноб. Ревматические боли Побеждают силу воли, И, пройдя версту иль боле, Рыцарь молвил: "Стоп". Повернул назад и скоро, Выйдя из глухого бора, Очутился у забора Замка своего. Обессилен, безоружен, Весь промочен и простужен, Рыцарь молча сел за ужин, С ним жена его. "Рыцарь Ральф!- она сказала.- Я Вас нонче не узнала, Я такого не видала Шарфа никогда". - "Этот шарф был очень нужен,- Молвил рыцарь Ральф, сконфужен,- Без него б я был простужен Раз и навсегда".

К. К. Случевскому Всё, изменяясь, изменило, Везде могильные кресты, Но будят душу с прежней силой Заветы творческой мечты. Безумье вечное поэта — Как свежий ключ среди руин... Времен не слушаясь запрета, Он в смерти жизнь хранит один. Пускай Пергам давно во прахе, Пусть мирно дремлет тихий Дон: Всё тот же ропот Андромахи, И над Путивлем тот же стон. Свое уж не вернется снова, Немеют близкие слова,— Но память дальнего былого Слезой прозрачною жива.

Отказаться от вина — В этом страшная вина; Смелее пейте, христиане, Не верьте старой обезьяне.

Зачем тебе любовь и ласки, Коль свой огонь в груди горит И целый мир волшебной сказки С душой так внятно говорит; Когда в синеющем тумане Житейский путь перед тобой, А цель достигнута заране, Победа предваряет бой; Когда серебряные нити Идут из сердца в область грез... О, боги вечные! возьмите Мой горький опыт и верните Мне силу первых вешних гроз!..

Едва покинул я житейское волненье, Отшедшие друзья уж собрались толпой, И прошлых смутных лет далекие виденья Яснее и ясней выходят предо мной. Весь свет земного дня вдруг гаснет и бледнеет, Печалью сладкою душа упоена, Еще незримая — уже звучит и веет Дыханьем вечности грядущая весна. Я знаю: это вы к земле свой взор склонили, Вы подняли меня над тяжкой суетой И память вечного свиданья оживили, Едва не смытую житейскою волной. Еще не вижу вас, но в час предназначенья, Когда злой жизни дань всю до конца отдам, Вы въявь откроете обитель примиренья И путь покажете к немеркнущим звездам.

Он был старик давно больной и хилый; Дивились все — как долго мог он жить... Но почему же с этою могилой Меня не может время помирить? Не скрыл он в землю дар безумных песен; Он все сказал, что дух ему велел,— Что ж для меня не стал он бестелесен И взор его в душе не побледнел?.. Здесь тайна есть... Мне слышатся призывы И скорбный стон с дрожащею мольбой... Непримиримое вздыхает сиротливо, И одинокое горюет над собой.

Мчи меня, память, крылом нестареющим В милую сердцу страну. Вижу ее на пожарище тлеющем В сумраке зимнем одну. Горькой тоскою душа разрывается, Жизни там две сожжены, Новое что-то вдали начинается Вместо погибшей весны. Далее, память! Крылом тиховеющим Образ навей мне иной... Вижу ее на лугу зеленеющем Светлою летней порой. Солнце играет над дикою Тосною, Берег отвесный высок... Вижу знакомые старые сосны я, Белый сыпучий песок... Память, довольно! Вся скорбь пережитая Вновь овладела душой, Словно те прежние слезы пролитые Льются воскресшей волной.

Панмонголизм! Хоть слово дико, Но мне ласкает слух оно, Как бы предвестием великой Судьбины божией полно. Когда в растленной Византии Остыл божественный алтарь И отреклися от Мессии Иерей и князь, народ и царь,- Тогда он поднял от Востока Народ безвестный и чужой, И под орудьем тяжким рока Во прах склонился Рим второй. Судьбою павшей Византии Мы научиться не хотим, И всё твердят льстецы России: Ты - третий Рим, ты - третий Рим. Пусть так! Орудий божьей кары Запас еще не истощен. Готовит новые удары Рой пробудившихся племен. От вод малайских до Алтая Вожди с восточных островов У стен поникшего Китая Собрали тьмы своих полков. Как саранча, неисчислимы И ненасытны, как она, Нездешней силою хранимы, Идут на север племена. О Русь! забудь былую славу: Орел двухглавый сокрушен, И желтым детям на забаву Даны клочки твоих знамен. Смирится в трепете и страхе, Кто мог завет любви забыть... И Третий Рим лежит во прахе, А уж четвертому не быть.

1 Горизонты вертикальные В шоколадных небесах, Как мечты полузеркальные В лавровишневых лесах. Призрак льдины огнедышащей В ярком сумраке погас, И стоит меня не слышащий Гиацинтовый пегас. Мандрагоры имманентные Зашуршали в камышах, А шершаво-декадентные Вирши в вянущих ушах. 2 Над зеленым холмом, Над холмом зеленым, Нам влюбленным вдвоем, Нам вдвоем влюбленным Светит в полдень звезда, Она в полдень светит, Хоть никто никогда Той звезды не заметит. Но волнистый туман, Но туман волнистый, Из лучистых он стран, Из страны лучистой, Он скользит между туч, Над сухой волною, Неподвижно летуч И с двойной луною. 3 На небесах горят паникадила, А снизу - тьма. Ходила ты к нему иль не ходила? Скажи сама! Но не дразни гиену подозренья, Мышей тоски! Не то смотри, как леопарды мщенья Острят клыки! И не зови сову благоразумья Ты в эту ночь! Ослы терпенья и слоны раздумья Бежали прочь. Своей судьбы родила крокодила Ты здесь сама. Пусть в небесах горят паникадила,- В могиле - тьма.

А. А. Фету¹ От кого это теплое южное море Знает горькие песни холодных морей?.. И под небом другим, с неизбежностью споря, Та же тень всё стоит над мечтою моей. Иль ей мало созвучных рыданий пучины, Что из тесного сердца ей хочется слез, Слез чужих, чьей-нибудь бескорыстной кручины Над могилой безумно отвергнутых грез... Чем помочь обманувшей, обманутой доле? Как задачу судьбы за другого решить? Кто мне скажет? Но сердце томится от боли И чужого крушенья не может забыть. Брызги жизни сливались в алмазные грезы, А теперь лишь блеснет лучезарная сеть,— Жемчуг песен твоих расплывается в слезы, Чтобы вместе с пучиной роптать и скорбеть. Эту песню одну знает южное море, Как и бурные волны холодных морей — Про чужое, далекое, мертвое горе, Что, как тень, неразлучно с душою моей.

Под чуждой властью знойной вьюги, Виденья прежние забыв, Я вновь таинственной подруги Услышал гаснущий призыв. И с криком ужаса и боли, Железом схваченный орел - Затрепетал мой дух в неволе И сеть порвал, и ввысь ушел. И на заоблачной вершине Пред морем пламенных чудес Во всесияющей святыне Он загорелся и исчез.

Басня В одной стране помещик-полигам Имел пятнадцать жен, которые ужасно Друг с другом ссорились и поднимали гам. Все средства он употреблял напрасно, Чтоб в разум их привесть, но наконец прекрасный Вдруг способ изобрел: Взяв пчельника Антипа, Он в сад его привел И говорит: «Вот липа! И не одна,— здесь много лип; Вон розан там — а тут, гляди, Антип!— Сколь много сладостных жасминов и сиреней. Сбирать свой мед без всяких затруднений Здесь пчелы, думаю, могли б... Итак, Антип, скажу я толком: Я буду чрезвычайно рад, Когда внушишь своим ты пчелкам, Чтобы они в прекрасный этот сад За взятками с цветов летели». Антип от старости ходил уж еле-еле, Но все-таки на пчельник поспешил (Хоть пчельник сам, на пчельнике он жил). И пчелам там не без труда внушил Помещика прекрасную идею; А тот немедленно лакею Велел весь мед собрать И, разложив в пятнадцать чаш, подать Пятнадцати супругам, Которые в тот день чуть не дрались друг с другом. Наш Полигам мечтал, что мед, Быть может, ссоры их уймет; Но жены хоть не бросили ругаться, Однако же от меду отказаться Из них не захотела ни одна. ______ Мораль сей басни не совсем ясна, Но, может быть, читатель, в час досуга Прочтя ее, постигнет вдруг, Что для него одна супруга Приятней множества супруг.

Не жди ты песен стройных и прекрасных, У темной осени цветов ты не проси! Не знал я дней сияющих и ясных, А сколько призраков недвижных и безгласных Покинуто на сумрачном пути. Таков закон: всё лучшее в тумане, А близкое иль больно, иль смешно. Не миновать нам двойственной сей грани: Из смеха звонкого и из глухих рыданий Созвучие вселенной создано. Звучи же смех свободною волною, Негодования не стоят наши дни. Ты, муза бедная, над смутною стезею Явись хоть раз с улыбкой молодою И злую жизнь насмешкою незлою Хотя на миг один угомони.

Потому ль, что сердцу надо Жить одним, одно любя, Потому ль, что нет отрады Не отдавшему себя; Оттого ли, что судьбою Наши сблизились пути, И с тобой, с тобой одною Мог я счастие найти,— Оттого ли, потому ли,— Но в тебе, в тебе одной Безвозвратно потонули Сердце, жизнь и разум мой.

(Из Гафиза, подражание Лермонтову¹) Мне жарко потому, что я тебя люблю! Хоть знаю, что вконец себя я погублю, Но тем не менее как свечка я горю. Как свечка я горю и таю, как она! А ты? Ты в ледяной покров облечена, Как льдина горная, губительно-ясна, Не внемлешь ты отчаянной мольбе... Мне жарко потому, что холодно тебе! Князь Э. Гелиотропов

Природа с красоты своей Покрова снять не позволяет, И ты машинами не вынудишь у ней, Чего твой дух не угадает.

Когда душа твоя в одном увидит свете Ложь с правдой, с благом зло, И обоймет весь мир в одном любви привете, Что есть и что прошло; Когда узнаешь ты блаженство примиренья; Когда твой ум поймет, Что только в призраке ребяческого мненья И ложь, и зло живет,— Тогда наступит час — последний час творенья... Твой свет одним лучом Рассеет целый мир туманного виденья В тяжелом сне земном: Преграды рушатся, расплавлены оковы Божественным огнем, И утро вечное восходит к жизни новой Во всех, и все в Одном.

Угнетаемый насилием Черни дикой и тупой, Он питался сухожилием И яичной скорлупой. Из кулей рогожных мантию Он себе соорудил И всецело в некромантию Ум и сердце погрузил. Со стихиями надзвездными Он в сношение вступал, Проводил он дни над безднами И в болотах ночевал. А когда порой в селение Он задумчиво входил, Всех собак в недоумение Образ дивный приводил. Но, органами правительства Быв без вида обретен, Тотчас он на место жительства По этапу водворен.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . Пусть осень ранняя смеется надо мною, Пусть серебрит мороз мне темя и виски,— С весенним трепетом стою перед тобою, Исполнен радости и молодой тоски. И с милым образом не хочется расстаться, Довольно мне борьбы, стремлений и потерь. Всю жизнь, с которою так тягостно считаться, Какой-то сказкою считаю я теперь.

По поводу элегии «Сельское кладбище»¹ Посвящается П. В. Жуковскому Не там, где заковал недвижною бронею Широкую Неву береговой гранит, Иль где высокий Кремль над пестрою Москвою, Свидетель старых бурь, умолкнувший, стоит, А там, среди берез и сосен неизменных, Что в сумраке земном на небеса глядят, Где праотцы села в гробах уединенных², Крестами венчаны, сном утомленных спят,— Там на закате дня, осеннею порою, Она, волшебница, явилася на свет, И принял лес ее опавшею листвою, И тихо шелестил печальный свой привет. И песни строгие к укромной колыбели Неслись из-за моря, с туманных островов, Но, прилетевши к ней, они так нежно пели Над вещей тишиной родительских гробов. На сельском кладбище явилась ты недаром, О гений сладостный земли моей родной! Хоть радугой мечты, хоть юной страсти жаром Пленяла после ты,— но первым лучшим даром Останется та грусть, что на кладбище старом Тебе навеял Бог осеннею порой.

Озеро плещет волной беспокойною, Словно как в море растущий прибой, Рвется к чему-то стихия нестройная, Спорит о чем-то с враждебной судьбой. Знать, не по сердцу оковы гранитные! Только в безмерном отраден покой. Снятся былые века первобытные, Хочется снова царить над землей. Бейся, волнуйся, невольница дикая! Вечный позор добровольным рабам. Сбудется сон твой, стихия великая, Будет простор всем свободным волнам.

Израиля ведя стезей чудесной, Господь зараз два дива сотворил: Отверз уста ослице бессловесной И говорить пророку запретил. Далекое грядущее таилось В сих чудесах первоначальных дней, И ныне казнь Моаба совершилась, Увы! над бедной родиной моей. Гонима, Русь, ты беспощадным роком, Хотя за грех иной, чем Билеам, Заграждены уста твоим пророкам И слово вольное дано твоим ослам.

И вечером, и утром рано, И днем, и полночью глухой, В жару, в мороз, средь урагана — Я всё качаю головой! То потупляю взор свой в землю, То с неба не свожу очей, То шелесту деревьев внемлю — Гадаю о судьбе своей. Какую мне избрать дорогу? Кого любить, чего искать? Идти ли в храм — молиться богу, Иль в лес — прохожих убивать? Князь Э. Гелиотропов

Повернуло к лету божье око, На земле ж всё злей и злей морозы... Вы со мною холодны жестоко, Но я чую, чую запах розы. Я в пророки возведен врагами, На смех это дали мне прозванье, Но пророк правдивый я пред вами, И свершится скоро предсказанье. Я пророчу,— слушайте, дриада! Снег растает, и минует холод, И земля воскреснет, солнцу рада, И проснется лес, как прежде молод. Я пророчу,— это между нами,— Что гулять вы будете по саду И впивать и носом, и глазами Майской ночи светлую отраду.

А. П. Саломону Двадцатый год — веселье и тревоги Делить вдвоем велел нам вышний рок. Ужель теперь для остальной дороги Житейский нас разъединит поток? Заключены в темнице мира тленной И дань платя царящей суете, Свободны мы в божнице сокровенной Не изменять возвышенной мечте. Пусть гибнет все, что правды не выносит, Но сохраним же вечности залог,— Того, что дух бессмертный тайно просит, Что явно обещал бессмертный Бог.

Старую песню мне сердце поет, Старые сны предо мной воскресают, Где-то далёко цветы расцветают, Голос волшебный звучит и зовет. Чудная сказка жива предо мной, В сказку ту снова я верю невольно... Сердцу так сладко, и сердцу так больно. На душу веет нездешней весной.

Баллада Двенадцать лет граф Адальберт фон Крани Вестей не шлет; Быть может, труп его на поле брани Уже гниет?.. Графиня Юлия тоскует в божьем храме, Как тень бледна; Но вдруг взглянула грустными очами — И смущена. Кругом весь храм в лучах зари пылает, Блестит алтарь; Священник тихо мессу совершает, С ним пономарь. Графини взгляд весьма обеспокоен Пономарем: Он так хорош, и стан его так строен Под стихарем... Обедня кончена, и панихида спета; Они — вдвоем, И их уносит графская карета К графине в дом. Вошли. Он мрачен, не промолвит слова. К нему она: «Скажи, зачем ты так глядишь сурово? Я смущена... Я женщина без разума и воли, А враг силен... Граф Адальберт уж не вернется боле...» — «Верррнулся он! Он беззаконной отомстит супруге!» Долой стихарь! Пред нею рыцарь в шлеме и кольчуге,— Не пономарь. «Узнай, я граф, — граф Адальберт фон Крани; Чтоб испытать, Верна ль ты мне, бежал я с поля брани — Верст тысяч пять...» Она: «Ах, милый, как ты изменился В двенадцать лет! Зачем, зачем ты раньше не открылся?» Он ей в ответ: «Молчи! Служить я обречен без срока В пономарях...» Сказал. Исчез. Потрясена глубоко, Она в слезах... Прошли года. Граф в храме честно служит Два раза в день; Графиня Юлия всё по супруге тужит, Бледна как тень,— Но не о том, что сгиб он в поле брани, А лишь о том, Что сделался граф Адальберт фон Крани Пономарем.

Там, где семьей столпились ивы И пробивается ручей, По дну оврага торопливо, Запел последний соловей. Что это? Радость обновленья, Иль безнадежное прости?.. А вдалеке неслось движенье И гул железного пути. И небо высилось ночное С невозмутимостью святой И над любовию земною, И над земною суетой...

Там, под липой, у решетки, Мне назначено свиданье. Я иду как агнец кроткий, Обреченный на закланье. Всё как прежде: по высотам Звезды старые моргают, И в кустах по старым нотам Соловьи концерт играют. Я порядка не нарушу... Но имей же состраданье! Не томи мою ты душу, Отпусти на покаянье!

Тесно сердце — я вижу — твое для меня, А разбить его было б мне жалко. Хоть бы искру, хоть искру живого огня, Ты холодная, злая русалка! А покинуть тебя и забыть мне невмочь: Мир тогда потеряет все краски И замолкнут навек в эту черную ночь Все безумные песни и сказки.

Трепетали и таяли звуки И в безбрежную даль убегали; Стихли сердца тревожного муки, Потонув в беспредметной печали! Эти звуки с собой уносили Далеко все земные виденья И рыдали, и тихо просили, И замолкли в тоскливом волненье. Ликовали знакомые звуки, Возвращаясь из сумрачной дали. За томленье минутной разлуки Сколько счастья они обещали! И, нежданные вести встречая, Сердце в светлые грезы оделось И, на райский призыв отвечая, Чистым пламенем ярко зарделось.

Когда резцу послушный камень Предстанет в ясной красоте И вдохновенья мощный пламень Даст жизнь и плоть своей мечте, У заповедного предела Не мни, что подвиг совершен, И от божественного тела Не жди любви, Пигмалион! Нужна ей новая победа: Скала над бездною висит, Зовет в смятенье Андромеда Тебя, Персей, тебя, Алкид! Крылатый конь к пучине прянул, И щит зеркальный вознесен, И опрокинут — в бездну канул Себя увидевший дракон. Но незримый враг восстанет, В рог победный не зови — Скоро, скоро тризной станет Праздник счастья и любви. Гаснут радостные клики, Скорбь и мрак и слезы вновь... Эвридики, Эвридики Не спасла твоя любовь. Но воспрянь! Душой недужной Не склоняйся пред судьбой, Беззащитный, безоружный, Смерть зови на смертный бой! И на сумрачном пороге, В сонме плачущих теней Очарованные боги Узнают тебя, Орфей! Волны песни всепобедной Потрясли Аида свод, И владыка смерти бледной Эвридику отдает.

Дождались меня белые ночи Над простором густых островов... Снова смотрят знакомые очи, И мелькает былое без слов. В царство времени всё я не верю, Силу сердца еще берегу, Роковую не скрою потерю, Но сказать «навсегда» — не могу. При мерцании долгом заката, Пред минутной дремотою дня, Что погиб его свет без возврата, В эту ночь не уверишь меня.

У царицы моей есть высокий дворец, О семи он столбах золотых, У царицы моей семигранный венец, В нем без счету камней дорогих. И в зеленом саду у царицы моей Роз и лилий краса расцвела, И в прозрачной волне серебристый ручей Ловит отблеск кудрей и чела. Но не слышит царица, что шепчет ручей, На цветы и не взглянет она: Ей туманит печаль свет лазурных очей, И мечта ее скорби полна. Она видит: далёко, в полночном краю, Средь морозных туманов и вьюг, С злою силою тьмы в одиночном бою Гибнет ею покинутый друг. И бросает она свой алмазный венец, Оставляет чертог золотой И к неверному другу,- нежданный пришлец, Благодатной стучится рукой. И над мрачной зимой молодая весна - Вся сияя, склонилась над ним И покрыла его, тихой ласки полна, Лучезарным покровом своим. И низринуты темные силы во прах, Чистым пламенем весь он горит, И с любовию вечной в лазурных очах Тихо другу она говорит: "Знаю, воля твоя волн морских не верней: Ты мне верность клялся сохранить, Клятве ты изменил,- но изменой своей Мог ли сердце мое изменить?"

Уходишь ты, и сердце в час разлуки Уж не звучит желаньем и мольбой; Утомлено годами долгой муки, Ненужной лжи, отчаянья и скуки, Оно сдалось и смолкло пред судьбой. И как среди песков степи безводной Белеет ряд покинутых гробов, Так в памяти моей найдут покой холодный Гробницы светлых грез моей любви бесплодной, Невыраженных чувств, невысказанных слов. И если некогда над этими гробами Нежданно прозвучит призывный голос твой, Лишь отзвук каменный застывшими волнами О той пустыне, что лежит меж нами, Тебе пошлет ответ холодный и немой.

Хоть мы навек незримыми цепями Прикованы к нездешним берегам, Но и в цепях должны свершить мы сами Тот круг, что боги очертили нам. Всё, что на волю высшую согласно, Своею волей чуждую творит, И под личиной вещества бесстрастной Везде огонь божественный горит.

Что роком суждено, того не отражу я Бессильной, детской волею своей. Покинут и один, в чужой земле брожу я, С тоской по небу родины моей. Звезда моя вдали сияет одиноко. В волшебный край лучи ее манят... Но неприступен этот край далекий, Пути к нему не радость мне сулят. Прости ж — и лишь одно последнее желанье, Последний вздох души моей больной: О, если б я за горькое страданье, Что суждено мне волей роковой, Тебе мог дать златые дни и годы, Тебе мог дать все лучшие цветы, Чтоб в новом мире света и свободы От злобной жизни отдохнула ты! Чтоб смутных снов тяжелые виденья Бежали все от солнечных лучей, Чтоб на всемирный праздник возрожденья Явилась ты всех чище и светлей.

Что сталось вдруг с тобой? В твоих глазах чудесных Откуда принесла ты этот дивный свет? Быть может, он зажжен и не в лучах небесных, Но на земле, у нас, такого тоже нет... На что ты так глядишь? Что слушаешь так жадно, Не видя никого и целый мир забыв? О чем мечтаешь ты то грустно, то отрадно? Куда тебя унес неведомый призыв? Но миг — и свет угас!— привычно Вступаешь снова ты в начатый разговор,— И, будто огонек далекий, равнодушно Едва мерцает нам твой потускневший взор.

Шум далекий водопада Раздается через лес, Веет тихая отрада Из-за сумрачных небес. Только белый свод воздушный, Только белый сон земли... Сердце смолкнуло послушно, Все тревоги отошли. Неподвижная отрада, Все слилось как бы во сне... Шум далекий водопада Раздается в тишине.

Ведь был же ты, о Тертий, в Палестине, И море Мертвое ты зрел, о епитроп, Но над судьбами древней мерзостыни¹ Не размышлял твой многохитрый лоб. И поддержать содомскую идею Стремишься ты на берегах Невы... Беги, безумец, прочь! Беги, беги скорее, Не обращай преступной головы. Огнем и жупелом внезапно опаленный, Уже к теням в шеол содомский князь летит, Тебя ж, о епитроп, боюсь, что не в соленый, А в пресный столб суд божий превратит.

Владимир Соловьев Лежит на месте этом. Сперва был философ. А ныне стал шкелетом. Иным любезен быв, Он многим был и враг; Но, без ума любив, Сам ввергнулся в овраг Он душу потерял, Не говоря о теле: Ее диавол взял, Его ж собаки съели. Прохожий! Научись из этого примера, Сколь пагубна любовь и сколь полезна вера.

Я добился свободы желанной, Что манила вдали словно клад,- Отчего же с тоскою нежданной, Отчего я свободе не рад? Ноет сердце, и падают руки, Все так тускло и глухо вокруг С рокового мгновенья разлуки, Мой жестокий, мой сладостный друг.

Я озарен осеннею улыбкой — Она милей, чем яркий смех небес. Из-за толпы бесформенной и зыбкой Мелькает луч,— и вдруг опять исчез. Плачь, осень, плачь,— твои отрадны слезы! Дрожащий лес, рыданья к небу шли! Реви, о буря, все свои угрозы, Чтоб истощить их на груди земли! Владычица земли, небес и моря! Ты мне слышна сквозь этот мрачный стон, И вот твой взор, с враждебной мглою споря, Вдруг озарил прозревший небосклон.