Все стихи Михаила Светлова

Иосифу Уткину Четырем лошадям На фронтоне Большого театра — Он задаст им овса, Он им крикнет веселое «тпру!». Мы догнали ту женщину! Как тебя звать? Клеопатра? Приходи, дорогая, Я калитку тебе отопру. Покажу я тебе и колодец, И ясень любимый, Познакомлю с друзьями, К родителям в гости сведу. Посмотри на меня — Никакого на мне псевдонима, Весь я тут — У своих земляков на виду. В самом дальнем краю Никогда я их не позабуду, Пусть в моих сновиденьях Оно повторится стократ — Это мирное поле, Где трудятся близкие люди И журавль лениво бредет, Как скучающий аристократ. Я тебе расскажу Все свои сокровенные чувства, Что люблю, что читаю, Что мечтаю в дороге найти. Я хочу подышать Возле теплого тела искусства, Я в квартиру таланта Хочу как хозяин войти. Мне б запеть под оркестр Только что сочиненную песню, Удивительно скромную девушку Вдруг полюбить, Погибать, как бессмертный солдат В героической пьесе, И мучительно думать в трагедии: «Быть иль не быть?» Быть красивому дому И дворику на пепелище! Быть ребенку счастливым, И матери радостной быть! На измученной нашей планете, Отроду нищей, Никому оскорбленным И униженным больше не быть! И не бог поручил, И не сам я надумал такое, Это старого старше, Это так повелось искони, Чтобы прошлое наше Не оставалось в покое, Чтоб артист и художник Вторгались в грядущие дни. Я — как поле ржаное, Которое вот-вот поспеет, Я — как Скорая помощь, Которая вот-вот успеет,— Беспокойство большое Одолевает меня, Тянет к людям Коммуны И к людям вчерашнего дня. По кавказским долинам Идет голодающий Горький, Пушкин ранен смертельно, Ломоносову нужно помочь!.. Вот зачем я тебя Догоняю на славной четверке, Что мерещится мне В деревенскую долгую ночь!

Было так - легенды говорят - Миллиарды лет тому назад: Гром был мальчиком такого-то села, Молния девчонкою была. Кто мог знать - когда и почему Ей сверкать и грохотать ему? Честь науке - ей дано уменье Выводить нас из недоуменья. Гром и Молния назначили свиданье (Дата встречи - тайна мирозданья). Мир любви пред ним и перед ней, Только все значительно крупней. Грандиозная сияла высь, У крылечка мамонты паслись, Рыбаков артель себе на завтрак Дружно потрошит ихтиозавра. Грандиозная течет вода, Грандиозно все, да вот беда: Соловьи не пели за рекой (Не было же мелочи такой). Над влюбленными идут века. Рановато их женить пока... Сквозь круговорот времен домчась, Наступил желанный свадьбы час. Пили кто знаком и незнаком, Гости были явно под хмельком. Даже тихая обычно зорька Всех шумней кричит фальцетом:- Горько! Гром сидит задумчиво: как быть? Может, надо тише говорить? Молния стесняется - она, Может, недостаточно скромна? - Пьем за новобрачных! За и за!- Так возникла первая гроза. Молния блестит, грохочет гром. Миллиарды лет они вдвоем... Пусть любовь в космическом пространстве О земном напомнит постоянстве! Дорогая женщина и мать, Ты сверкай, я буду грохотать!

К застенчивым девушкам, Жадным и юным, Сегодня всю ночь Приближались кошмаром Гнедой жеребец Под высоким драгуном, Роскошная лошадь Под пышным гусаром... Совсем как живые, Всю ночь неустанно Являлись волшебные Штабс-капитаны, И самых красивых В начале второго Избрали, ласкали И нежили вдовы. Звенели всю ночь Сладострастные шпоры, Мелькали во сне Молодые майоры, И долго в плену Обнимающих ручек Барахтался Неотразимый поручик... Спокоен рассвет Довоенного мира. В тревоге заснул Городок благочинный, Мечтая Бойцам предоставить квартиры И женщин им дать Соответственно чину,- Чтоб трясся казак От любви и от спирта, Чтоб старый полковник Не выглядел хмуро... Уезды дрожат От солдатского флирта Тяжелой походкой Военных амуров. Большая дорога Военной удачи! Здесь множество Женщин красивых бежало, Армейцам любовь Отдавая без сдачи, Без слез, без истерик, Без писем, без жалоб. По этой дороге, От Волги до Буга, Мы тоже шагали, Мы шли задыхаясь,- Горячие чувства И верность подругам На время походов Мы сдали в цейхгауз. К застенчивым девушкам, В полночь счастливым, Всю ночь приближались Кошмаром косматым Гнедой жеребец Под высоким начдивом, Роскошная лошадь Под стройным комбатом. Я тоже не ангел,- Я тоже частенько У двери красавицы Шпорами тенькал, Усы запуская И закручивал лихо, Пускаясь в любовную Неразбериху. Нам жены простили Измены в походах. Уютом встречают нас Отпуск и отдых. Чего же, друзья, Мы склонились устало С тяжелым раздумьем Над легким бокалом? Большая дорога Манит издалече, Зовет к приключеньям Сторонка чужая, Веселые вдовы Выходят навстречу, Печальные женщины Нас провожают... Но смрадный осадок На долгие сроки, Но стыд, как пощечина, Ляжет на щеки. Простите нам, жены! Прости нам, эпоха, Гусарских традиций Проклятую похоть!

В каждой щелочке, В каждом узоре Жизнь богата и многогранна. Всюду — даже среди инфузорий Лилипуты И великаны. После каждой своей потери Жизнь становится полноценней — Так индейцы Ушли из прерий, Так суфлеры Сползли со сцены... Но сквозь тонкую оболочку Исторической перспективы Пробивается эта строчка Мною выдуманным мотивом. Но в глазах твоих, дорогая, Отражается наша эра Промелькнувшим в зрачке Трамваем, Красным галстуком Пионера.

Мне грустную повесть крупье рассказал: - В понте - девятка, банк проиграл! - Крупье, обождите! Я ставлю в ответ Когда-то написанный Скверный сонет. Грустная повесть Несется опять: - Банк проиграл, В понте - пять! Здесь мелочью Выиграть много нельзя. Ну что же. Я песней Рискую, друзья! Заплавали люстры В веселом огне, И песня дрожит На зеленом сукне... Столпились, взволнованы. Смотрят: давно Не видело пыток Таких казино. И только спокойный Крупье говорит: - Игра продолжается, Банк недокрыт! Игрок приподнялся, Знакомый такой... Так вот где мы встретились, Мой дорогой! Ты спасся от пули Моей и опять Пришел, недостреленный, В карты играть... В накуренном зале Стоит тишина... - Выиграл банк! Получите сполна! Заплавали люстры В веселом огне, И песня встает И подходит ко мне: - Я так волновалась, Мой дорогой!- Она говорит И уходит со мной... На улице тишь. В ожиданье зари Шпалерами Строятся фонари. Уже рассветает, Но небо в ответ Поставило сотню Последних планет. Оно проиграет: Не может оно Хорошею песней Рискнуть в казино.

Поворачивали дула В синем холоде штыков, И звезда на нас взглянула Из-за дымных облаков. Наши кони шли понуро, Слабо чуя повода. Я сказал ему:- Меркурий Называется звезда. Перед боем больно тускло Свет свой синий звезды льют... И спросил он: - А по-русски Как Меркурия зовут? Он сурово ждал ответа; И ушла за облака Иностранная планета, Испугалась мужика. Тихо, тихо... Редко, редко Донесется скрип телег. Мы с утра ушли в разведку, Степь и травы - наш ночлег. Тихо, тихо... Мелко, мелко Полночь брызнула свинцом,- Мы попали в перестрелку, Мы отсюда не уйдем. Я сказал ему чуть слышно: - Нам не выдержать огня. Поворачивай-ка дышло, Поворачивай коня. Как мы шли в ночную сырость, Как бежали мы сквозь тьму - Мы не скажем командиру, Не расскажем никому. Он взглянул из-под папахи, Он ответил: - Наплевать! Мы не зайцы, чтобы в страхе От охотника бежать. Как я встану перед миром, Как он взглянет на меня, Как скажу я командиру, Что бежал из-под огня? Лучше я, ночной порою Погибая на седле, Буду счастлив под землею, Чем несчастен на земле. Полночь пулями стучала, Смерть в полуночи брела, Пуля в лоб ему попала, Пуля в грудь мою вошла. Ночь звенела стременами, Волочились повода, И Меркурий плыл над нами, Иностранная звезда.

Между глыбами снега - насыпь, А по насыпи - рельс линии... В небе дремлющем сумрак синий, Да мерцающих звезд чуть видна сыпь. Заяц вымыл свой ранний наряд И привстал на задние лапочки Посмотреть, как в небе заря Разбегается красной шапочкой. Дальний лязг застучал угрозой, Вниз по насыпи заяц прыжком, Увидал: за отцом-паровозом Стая вагончиков поспешает гуськом. Зазвенели стальные рельсы, Захрипел тяжело гудок... - Осмелься И стань поперек! ...А там, где прошли вихри, Прижавшись тесно друг к другу, Рассказывал заяц зайчихе Про вьюгу.

Ангелы, придуманные мной, Снова посетили шар земной. Сразу сократились расстоянья, Сразу прекратились расставанья, И в семействе объявился вдруг Без вести пропавший политрук. Будто кто его водой живою Окропил на фронтовом пути, Чтоб жене его не быть вдовою, Сиротою сыну не расти. Я — противник горя и разлуки, Любящий товарищей своих,— Протянул ему на помощь руки: — Оставайся, дорогой, в живых! И теперь сидит он между нами — Каждому наука и пример,— Трижды награжденный орденами, Без вести пропавший офицер. Он сидит спокойно и серьезно, Не скрывая счастья своего. Тихо и почти религиозно Родственники смотрят на него. Дело было просто: в чистом поле Он лежит один. Темным-темно. От потери крови и от боли Он сознание теряет, но С музыкой солдаты смерть встречают. И когда им надо умирать, Ангелов успешно обучают На губных гармониках играть. (Мы, признаться, хитрые немного,— Умудряемся в последний час, Абсолютно отрицая бога, Ангелов оставить про запас.) Никакого нам не надо рая! Только надо, чтоб пришел тот век, Где бы жил и рос, не умирая, Благородных мыслей человек. Только надо, чтобы поколенью Мы сказали нужные слова Сказкою, строкой стихотворенья, Всем своим запасом волшебства. Чтобы самой трудною порою Кладь казалась легче на плечах... Но вернемся к нашему герою, Мы сегодня у него в гостях. Он платил за все ценою крови, Он пришел к родным, он спит с женой, И парят над ним у изголовья Ангелы, придуманные мной...

Вон там, в скучающих полях, Сошлась и не уйдет земля, И небо в черный час над городами Выбросило звездную рекламу, И только изредка вдали Завод огнями шевелит. Он должен, хмурый и угрюмый, Вести полей такую уйму, И жалуется мне обычно, Что тяжело, но что привычно; И впереди полей - его обоза - Дымит его труба, словно труба паровоза, И вспомнилось мне: бежит паровоз от погони И сорок вагонов гонит, И пусть бы их было не сорок, а сто, а более ста, Паровоз бы бежал, Паровоз бы спешил, Паровоз бы устал, но бежал. Так и ты, завод! Наяву и во сне Гонишь в дождь и в снег, Гонишь в ночь и в день Беспрестанный состав деревень.

Все ювелирные магазины - они твои. Все дни рожденья, все именины - они твои. Все устремления молодежи - они твои. И смех, и радость, и песни тоже - они твои. И всех счастливых влюбленных губы - они твои И всех военных оркестров трубы - они твои. Весь этот город, все эти зданья - они твои. Вся горечь жизни и все страданья - они мои. Уже светает. Уже порхает стрижей семья. Не затихает, Не отдыхает любовь моя.

Девушка от общества вдали Проживала на краю земли, Выдумкой, как воздухом, дышала, Выдумке моей дышать мешала. На краю земли она жила, На краю земли — я повторяю... Жалко только, что земля кругла И что нет ей ни конца, ни краю...

Там, где небо встретилось с землей, Горизонт родился молодой. Я бегу, желанием гоним. Горизонт отходит. Я за ним. Вон он за горой, a вот - за морем. Ладно, ладно, мы еще поспорим! Я и погоне этой не устану, Мне здоровья своего не жаль, Будь я проклят, если не достану Эту убегающую даль! Все деревья заберу оттуда, Где живет непойманное чудо, Всех зверей мгновенно приручу... Это будет, если я хочу! Я пущусь на хитрость, на обман, Сбоку подкрадусь... Но как обидно - На пути моем встает туман, И опять мне ничего не видно. Я взнуздал отличного коня - Горизонт уходит от меня. Я перескочил в автомобиль - Горизонта нет, а только пыль. Я купил билет на самолет. Он теперь, наверно, не уйдет! Ровно, преданно гудят моторы. Горизонта нет, но есть просторы! Есть поля, готовые для хлеба, Есть еще не узнанное небо, Есть желание! И будь благословенна Этой каждой дали перемена!.. Горизонт мой! Ты опять далек? Ну еще, еще, еще рывок! Как преступник среди бела дня, Горизонт уходит от меня! Горизонт мой... Я ищу твой след, Я ловлю обманчивый изгиб. Может быть, тебя и вовсе нет? Может быть, ты на войне погиб? Мы - мои товарищи и я - Открываем новые края. С горечью я чувствую теперь, Сколько было на пути потерь! И пускай поднялись обелиски Пад людьми, погибшими в пути,- Все далекое ты сделай близким, Чтоб опять к далекому идти!

На большом перекрестке трамвайной сверкающей линии, Где кондуктор, спеша, проверяет билеты, Ванька Синий В первый раз увидал Лизавету, Ванька Синий, больной, изнуренный венерик. Всеми крохами чувств своих грязных безумно влюбился... Лизавета ушла в чьи-то жадно раскрытые двери. С Лизаветою Ванька простился. Там, где линии рельс загибаются вправо куда-то, Ванька Синий попался, забравшись в чужие карманы. Будет Ванька теперь щеголять в арестантском халате, Будет плакаться пьяный... Выйдет ночью с парнями гулять Лизавета, Милым полную грудь подставляя, Там, где юркий кондуктор, спеша, проверяет билеты, Где уходят направо трамваи...

Я не знаю, где граница Между Севером и Югом, Я не знаю, где граница Меж товарищем и другом. Мы с тобою шлялись долго, Бились дружно, жили наспех. Отвоевывали Волгу, Лавой двигались на Каспии. И, бывало, кашу сваришь (Я - знаток горячей пищи), Пригласишь тебя: - Товарищ, Помоги поесть, дружище! Протекло над нашим домом Много лет и много дней, Выросло над нашим домом Много новых этажей. Это много, это слишком: Ты опять передо мной - И дружище, и братишка, И товарищ дорогой!.. Я не знаю, где граница Между пламенем и дымом, Я не знаю, где граница Меж подругой и любимой... Мы с тобою лишь недавно Повстречались - и теперь Закрываем наши ставни, Запираем нашу дверь. Сквозь полуночную дрему Надвигается покой, Мы вдвоем остались дома, Мой товарищ дорогой! Я тебе не для причуды Стих и молодость мою Вынимаю из-под спуда, Не жалея, отдаю. Люди злым меня прозвали, Видишь - я совсем другой, Дорогая моя Валя, Мой товарищ дорогой! Есть в районе Шепетовки Пограничный старый бор - Только люди И винтовки, Только руки И затвор. Утро тихо серебрится... Где, родная, голос твой? На единственной границе Я бессменный часовой. Скоро ль встретимся - не знаю. В эти злые времена Ведь любовь, моя родная,- Только отпуск для меня. Посмотри: Сквозь муть ночную Дым от выстрелов клубится... Десять дней тебя целую, Десять лет служу границе... Собираются отряды... Эй, друзья! Смелее, братцы!.. Будь же смелой - Стань же рядом, Чтобы нам не расставаться!

Мы ехали шагом, Мы мчались в боях, И "Яблочко"-песню Держали в зубах. Ах, песенку эту Доныне хранит Трава молодая - Степной малахит. Но песню иную О дальней земле Возил мой приятель С собою в седле. Он пел, озирая Родные края: "Гренада, Гренада, Гренада моя!" Он песенку эту Твердил наизусть... Откуда у хлопца Испанская грусть? Ответь, Александровск, И, Харьков, ответь: Давно ль по-испански Вы начали петь? Скажи мне, Украйна, Не в этой ли ржи Тараса Шевченко Папаха лежит? Откуда ж, приятель, Песня твоя: "Гренада, Гренада, Гренада моя"? Он медлит с ответом, Мечтатель-хохол: - Братишка! Гренаду Я в книге нашел. Красивое имя, Высокая честь - Гренадская волость В Испании есть! Я хату покинул, Пошел воевать, Чтоб землю в Гренаде Крестьянам отдать. Прощайте, родные, Прощайте, друзья - "Гренада, Гренада, Гренада моя!" Мы мчались, мечтая Постичь поскорей Грамматику боя - Язык батарей. Восход подымался И падал опять, И лошадь устала Степями скакать. Но "Яблочко"-песню Играл эскадрон Смычками страданий На скрипках времен... Где же, приятель, Песня твоя: "Гренада, Гренада, Гренада моя"? Пробитое тело Наземь сползло, Товарищ впервые Оставил седло. Я видел: над трупом Склонилась луна, И мертвые губы Шепнули "Грена..." Да. В дальнюю область, В заоблачный плес Ушел мой приятель И песню унес. С тех пор не слыхали Родные края: "Гренада, Гренада, Гренада моя!" Отряд не заметил Потери бойца, И "Яблочко"-песню Допел до конца. Лишь по небу тихо Сползла погодя На бархат заката Слезинка дождя... Новые песни Придумала жизнь... Не надо, ребята, О песне тужить. Не надо, не надо, Не надо, друзья... Гренада, Гренада, Гренада моя!

Гудками ревут, Буферами бряцают Вошедшие в ночь поезда; И смотрит на землю, И тихо мерцает От нечего делать звезда. Мосты и тоннели, Холмы ц отроги, Равнины и солончаки... И поезд проходит, И профиль дороги Колеблет его позвонки. В грязи по колено, Готовый к морозам, Высоких столбов эскадрон Нам вслед посылает За азбукой Морзе Фарфоровых чашечек звон. К рассвету со всех четырех сторон Пение птиц, и солнечный звон, И шелест мокрых акаций. Солнце вовсю освещает район Сплошной коллективизации. И сразу в размеренный скрип колес Врывается хриплым шумом овес, Он солнце себе намотал на ус, Земля хороша и крепка на вкус! Пшеница бушует На тысячи га От Днепропетровска До Кременчуга, Колосья сошлись И, склоняясь упруго, Как звери, Обнюхивают друг друга. ________ Республика вышла к полям от застав И, зерна в колосьях своих сосчитав, Берет меня тихо За правую руку, Чтоб пульс мой считать По высокому стуку. Клонится, к осени отяжелев, Республики нашей Густой посев... Людям идти И песням цвести На откровенном Ее пути!

Они улеглись у костра своего, Бессильно раскинув тела, И пуля, пройдя сквозь висок одного, В затылок другому вошла. Их руки, обнявшие пулемет, Который они стерегли, Ни вьюга, ни снег, превратившийся в лед, Никак оторвать не могли. Тогда к мертвецам подошел офицер И грубо их за руки взял, Он, взглядом своим проверяя прицел, Отдать пулемет приказал. Но мертвые лица не сводит испуг, И радость уснула на них... И холодно стало третьему вдруг От жуткого счастья двоих.

Песня Век наш короток, да долги ночи, Хлопотливы и быстры дни, Наработаешься - ночью хочется Ласку теплую и грудь рабочую Ночью хочется соединить. Поработаешь, и делать нечего, Молодую не сдержишь прыть... Оттого-то люблю я вечером, Напирая на эти плечи вот, Люблю я вечером поговорить. Разговоры считать подите-ка, Сосчитайте-ка говорунов... Тут и девушки и политика, В разговоре веселом вытекут И политика и любовь... Сердце мячиком тревожно прыгает До двенадцати. А потом Баловство я из мыслей выгоню И засяду за теплой книгою - "Капитала" последний том. Небо глянет зажженным месяцем - Бабьим цветом пестрит бульвар... Я - подальше. Я до лестницы, Где у клуба гуртом разместится Комсомольская братва.

День сегодня был короткий, Тучи в сумерки уплыли, Солнце тихою походкой Подошло к своей могиле. Вот, неслышно вырастая Перед жадными глазами, Ночь большая, ночь густая Приближается к Рязани. Шевелится над осокой Месяц бледно-желтоватый, На крюке звезды высокой Он повесился когда-то. И, согнувшись в ожиданье Чьей-то помощи напрасной, От начала мирозданья До сих пор висит, несчастный... Далеко в пространствах поздних Этой ночью вспомнят снова Атлантические звезды Иностранца молодого. Ах, недаром, не напрасно Звездам сверху показалось, Что еще тогда ужасно Голова на нем качалась... Ночь пойдет обходом зорким, Все окинет черным взглядом, Обернется над Нью-Йорком И заснет над Ленинградом. Город, шумно встретив отдых, Веселился в час прощальный... На пиру среди веселых Есть всегда один печальный. И когда родное тело Приняла земля сырая, Над пивной не потускнела Краска желто-голубая. Но родную душу эту Вспомнят нежными словами Там, где новые поэты Зашумели головами. * См. Есенин

Выдумкой моей пресыщена, Ах,— над чем задумалась еще бы ты?! Может, выдумать тебе слона, Чтобы был он маленький, без хобота, Чтобы он добычею степной Боязливо вышел на дорогу,— Я тогда предстану пред тобой Сразу увеличенный намного!

Живого или мертвого, Жди меня двадцать четвертого, Двадцать третьего, двадцать пятого - Виноватого, невиноватого. Как природа любит живая, Ты люби меня не уставая... Называй меня так, как хочешь: Или соколом, или зябликом. Ведь приплыл я к тебе корабликом - Неизвестно, днем или ночью. У кораблика в тесном трюме Жмутся ящики воспоминаний И теснятся бочки раздумий, Узнаваний, неузнаваний... Лишь в тебе одной узнаю Дорогую судьбу свою.

Чубатый Тарас Никого не щадил... Я слышу Полуночным часом, Сквозь двери: - Андрий! Я тебя породил!..- Доносится голос Тараса. Прекрасная панна Тиха и бледна, Распущены косы густые, И падает наземь, Как в бурю сосна, Пробитое тело Андрия... Полтавская полночь Над миром встает... Он бродит по саду свирепо, Он против России Неверный поход Задумал - изменник Мазепа. В тесной темнице Сидит Кочубей И мыслит всю ночь о побеге, И в час его казни С постели своей Поднялся Евгений Онегин: - Печорин! Мне страшно! Всюду темно! Мне кажется, старый мой друг, Пока Достоевский сидит в казино, Раскольников глушит старух!.. Звезды уходят, За темным окном Поднялся рассвет из тумана... Толчком паровоза, Крутым колесом Убита Каренина Анна... Товарищи классики! Бросьте чудить! Что это вы, в самом деле, Героев своих Порешили убить На рельсах, В петле, На дуэли?.. Я сам собираюсь Роман написать - Большущий! И с первой страницы Героев начну Ремеслу обучать И сам помаленьку учиться. И если, не в силах Отбросить невроз, Герой заскучает порою,- Я сам лучше кинусь Под паровоз, Чем брошу на рельсы героя. И если в гробу Мне придется лежать,- Я знаю: Печальной толпою На кладбище гроб мой Пойдут провожать Спасенные мною герои. Прохожий застынет И спросит тепло: - Кто это умер, приятель? - Герои ответят: - Умер Светлов! Он был настоящий писатель!

Пальма на море глядит, Ловит солнечные пятна... У черкешенки в груди Две волны из моря спрятаны. Эти волны моряка, Знаю, к вечеру погубят... С неба сброшенный закат Опрокинулся на губы. Пальма жалобно гудит, Пальмы жалоба близка нам... У черкешенки в груди Волны пляшут ураганом. Горы дрогнули на миг, Лаской месяца согреты... Подойди и обними Пролетарского поэта. За станком и у сохи Мои песни страстью славятся... Почитай мои стихи, Полюби меня, красавица. Там, где сотни городов К небу трубами подвешены, В криках раненых гудков Я слыхал тебя, черкешенка. У заводов впереди От свинца чуть не погиб я... Две волны сменились зыбью У черкешенки в груди.

Черный крест на груди итальянца, Ни резьбы, ни узора, ни глянца,- Небогатым семейством хранимый И единственным сыном носимый... Молодой уроженец Неаполя! Что оставил в России ты на поле? Почему ты не мог быть счастливым Над родным знаменитым заливом? Я, убивший тебя под Моздоком, Так мечтал о вулкане далеком! Как я грезил на волжском приволье Хоть разок прокатиться в гондоле! Но ведь я не пришел с пистолетом Отнимать итальянское лето, Но ведь пули мои не свистели Над священной землей Рафаэля! Здесь я выстрелил! Здесь, где родился, Где собой и друзьями гордился, Где былины о наших народах Никогда не звучат в переводах. Разве среднего Дона излучина Иностранным ученым изучена? Нашу землю - Россию, Расею - Разве ты распахал и засеял? Нет! Тебя привезли в эшелоне Для захвата далеких колоний, Чтобы крест из ларца из фамильного Вырастал до размеров могильного... Я не дам свою родину вывезти За простор чужеземных морей! Я стреляю - и нет справедливости Справедливее пули моей! Никогда ты здесь не жил и не был!.. Но разбросано в снежных полях Итальянское синее небо, Застекленное в мертвых глазах...

Она открывала Свой новый комод, Словно Америку — Тихо, торжественно... Пузатые ящики Смотрят вперед, Покрытые доверху Лаком божественным... Она в самый нижний Положит белье, Потом безделушки, Картонки, гребенки — И муж с восхищеньем Смотрел на нее — Милиционер С выраженьем ребенка... Неловкая полночь В подвал упадет Извозчичьим гулом, Звездою бессонной... Ей снится: Она из комода берет Себе кое-что И супругу — кальсоны... Вставай с петухами, Под утро ложись, Работай, стирай, Прополаскивай годы,— Зато ее мысли, Зато ее жизнь, Как мыло, Стекают по лону комода... Широкую Никелевую кровать И шкаф наш высокий Жена обожает. Он только мешает мне Жить и дышать, Он только Мне комнату загромождает... Она ж открывала Свой новый комод, Словно Америку — Тихо, торжественно... Пузатые ящики Смотрят вперед, Покрытые доверху Лаком божественным.

1 Трубы, солнцем сожженные, Хрипло дымят в закат. Думаешь: легко Джону У станка? Льет завод расплавленный камень... Видишь: молот - и ему лень... Где же Джону с двумя руками По двенадцать часов в день? 2 Джон в восемнадцать лет Первый бунтарь в заводе... Забастовочный комитет Сегодня митинг проводит. Мутно-свинцовую грязь Трубы устали выбрасывать, Сегодня в заводе праздник Пролетарский, Классовый. 3 Крылья зарев машут вдалеке, Осторожный выстрел эхом пойман, А у Васьки в сжатом кулаке Пять смертей затиснуты в обойму. В темный час ленивая изба Красный флаг напялила с опаской... От идущей нечисти избавь, Революция антихристова, Ваську! Под папахой мокнет черный чуб, Бьется взгляд, простреленный навылет. Сумерки, прилипшие к плечу, Вместе с Васькой думу затаили. Стынет день в замерзшей синеве, Пляшет дружно хоровод снежинок, Да читает окровавленный завет Ветер - непослушный инок. 4 Джоном получен приказ Собрать молодежь завода... Каменной шее станка Джон свои руки отдал. Джона года Ждали машины... Если надо, душу отдаст В порядке партийной дисциплины. 5 Месяц в небе задумчив и строг. Стелет синий ковер на порог, У порога месяц прочел Незнакомое: "Комсомол". Ветер гладит и чешет сосну, Хорошо бы сосне соснуть... Чью-то грусть сберегла тишина... Хорошо бы Ваське узнать, Хорошо бы винтовку с плеч, Под лучи голубые лечь. 6 Джон и Васька вдвоем идут... В небе, на туче прохожей, Пятигранную стелет звезду Коминтерн Молодежи...

М. Голодному и А. Ясному Меня не пугает Высокая дрожь Пришедшего дня И ушедших волнений,- Я вместе с тобою Несусь, молодежь, Перил не держась, Не считая ступеней. Короткий размах В ширину и в длину - Мы в щепки разносим Старинные фрески, Улыбкой кривою На солнце сверкнув, Улыбкой кривою, Как саблей турецкой... Мы в сумерках синих На красный парад Несем темно-серый Буденновский шлем, А Подлость и Трусость, Как сестры, стоят, Навек исключенные Из ЛКСМ. Простите, товарищ! Я врать не умею - Я тоже билета Уже не имею, Я трусом не числюсь, Но с Трусостью рядом Я тоже стою В стороне от парада. Кому это нужно? Зачем я пою? Меня всё равно Комсомольцы не слышат, Меня всё равно Не узнают в бою, Меня оттолкнут И в мещане запишут... Неправда! Я тот же поэт-часовой, Мое исключенье Совсем не опасно, Меня восстановят - Клянусь головой!.. Не правда ль, братишки, Голодный и Ясный? Вы помните грохот Двадцатого года? Вы слышите запах Военной погоды? Сквозь дым наша тройка Носилась бегом, На нас дребезжали Бубенчики бомб. И молодость наша - Веселый ямщик - Меня погоняла Со свистом и пеньем. С тех пор я сквозь годы Носиться привык, Перил не держась, Не считая ступеней... Обмотки сползали, Болтались винтовки... (Рассеянность милая, Славное время!) Вы помните первую Командировку С тяжелою кладью Стихотворений? Москва издалека, И путь незаметный, Бумажка с печатью И с визой губкома, С мандатами длинными Вместо билетов, В столицу, На съезд Пролетарских поэтов. Мне мать на дорогу Яиц принесла, Кусок пирога И масла осьмушку, Чтоб легкой, как пух, Мне дорога была, Она притащила Большую подушку. Мы молча уселись, Дрожа с непривычки, Готовясь к дороге, Дороги не зная... И мать моя долго Бежала за бричкой, Она задыхалась, Меня догоняя... С тех пор каждый раз, Обернувшись назад, Я вижу Заплаканные глаза. - Ты здорово, милая, Утомлена, Ты умираешь, Меня не догнав. Забудем родителей, Нежность забудем,- Опять над полками Встает атака, Веселые ядра Бегут из орудий, Высокий прожектор Выходит из мрака. Он бродит по кладбищам, Разгоряченный, Считая убитых, Скользя над живыми, И город проснулся Отрядами ЧОНа, Вздохнул шелестящими Мостовыми... Я снова тебя, Комсомол, узнаю, Беглец, позабывший Назад возвратиться, Бессонный бродяга, Веселый в бою, Застенчивый чуточку Перед партийцем. Забудем атаки, О прошлом забудем. Друзья! Начинается новое дело, Глухая труба Наступающих буден Призывно над городом Загудела. Рассвет подымается, Сонных будя, За окнами утренний Галочий митинг. Веселые толпы Бессонных бродяг Храпят По студенческим общежитьям. Большая дорога За ними лежит, Их ждет Дорога большая Домами, Несущими этажи, К празднику Первого мая... Тесный приют, Худая кровать, Запачканные Обои И книги, Которые нужно взять, Взять - по привычке - С бою. Теплый народ! Хороший народ! Каждый из нас - Гений. Мы - по привычке - Идем вперед, Без отступлений! Меня не пугает Высокая дрожь Пришедшего дня И ушедших волнений... Я вместе с тобою Несусь, молодежь, Перил не держась, Не считая ступеней...

Мы шли под грохот канонады, Мы смерти смотрели в лицо, Вперед продвигались отряды Спартаковцев, смелых бойцов. Средь нас был юный барабанщик. В атаках он шел впереди С веселым другом-барабаном, С огнем большевистским в груди. Однажды ночью на привале Он песню веселую пел, Но, пулей вражеской сраженный, Пропеть до конца не успел. С улыбкой юный барабанщик На землю сырую упал, И смолк наш юный барабанщик, Его барабан замолчал. Промчались годы боевые, Окончен наш славный поход. Погиб наш юный барабанщик, Но песня о нем не умрет.

Тяжкий полуденный зной Встал над восставшей страной; Кровью песок обагрив, Движется раненый риф. К вечеру солнце зайдет, Двинутся рифы вперед, Словно густые пласты Спрятанной темноты. Вышли проклятые сроки; Жаждой свободы томим, К освобожденью Марокко Выведет Абд эль Керим. Годы тяжелого груза Выросли в каменный пласт. Кто подчинится французам, Волю испанцам продаст? Горло до боли сжала Вражеская ладонь. Рифы не любят жалоб, Рифы полюбят огонь. Пальмы верхушки нагнули, Кровью встревожен песок. В ночь восьмого июля Рифы назначили срок. Пальмы верхушки нагнули, Словно завидя самум. В ночь восьмого июля Рифы возьмут Уэндсмун. Ночь никогда доселе Черной такой не была. В черную ночь под шрапнелью Черные шли тела. Прошлую ночь отступили, Кровью песок обагрив. В жаркий песок, как в могилу, Лег не один риф. Ночь. Выручай сегодня! Видишь, навстречу тебе Голову каждый поднял И отдает борьбе. Движемся новым походом. Но, подчиняясь свинцу, Черным полкам не отдал Крепость свою француз. И, обнажая раны, Пушкам наперевес Грозные аэропланы Молча сошли с небес. Пусть проиграли сраженье - Мертвые снова зовут. Первые пораженья К новым победам ведут. Скоро настанут сроки, И разнесет призыв В освобожденном Марокко Освобожденный риф.

Мне неможется на рассвете, Мне б увидеть начало дня... Хорошо, что живут на свете Люди, любящие меня. Как всегда, я иду к рассвету, И, не очень уж горячи, Освещают мою планету Добросовестные лучи. И какая сегодня дата, Для того чтоб явилась вновь Похороненная когда-то, Неродившаяся любовь? Не зовут меня больше в драку,— Я — в запасе, я — просто так, Будто пальцы идут в атаку, Не собравшиеся в кулак. Тяжело мне в спокойном кресле. Старость, вспомнить мне помоги,— Неужели они воскресли, Уничтоженные враги? Неужели их сила тупая Уничтожит мой светлый край? Я-то, ладно, не засыпаю, Ты, страна моя, не засыпай! В этой бешеной круговерти Я дорогу свою нашел, Не меняюсь я, и к бессмертью Я на цыпочках подошел.

Голодному и Ясному Задыхались, спеша, на ходу мы, Холод глянул в глаза Октябрю, Когда каждый из нас подумал: "Дай-ка вместе полюбим зарю!" Вышла осень гулять за ворота, Постучалась и к нам в окно, А у нас под блузой работал И стучал торопливый станок. Вбились выстрелы скачущим боем В убегающий пульс станка... Мы пришли окровавить зарею Засыпанный снегом закат. Мы долго, мы долго стучали В закрытую дверь Октября... Скоро с пристани Завтра отчалим Четверо - мы и Заря.

Очень толстый Секретарь ячейки Жаловался мне на полноту: — Мне, мой друг, Уже невмоготу По Донбассу мчаться на линейке. Каждый вправе Мне задать вопрос, Что, как смерть, Для коммуниста страшен: «Где воспитывался? Где ты рос? Гильдией какою был украшен? Ты не с нами, Ты не наш на вид! Ты чужой нам, Судя по приметам...» Между тем, клянусь, В моей крови Ничего купеческого нету. Молоток отца Еще гремит, Подбивая конские копыта, Я ж грозой Свинцовою умыт, Школою буденновской Воспитан. Бронепоезд в ночь Меня качал... В дождь, И в снег, И в ливень я начал Делать большевистскую погоду С девятьсот семнадцатого года. А теперь, Линейкою пыля, Весь в поту, Не ведая покоя, Я кричу земле: «Угля! Угля!» Я ей внутренности Рву киркою. Ты простую истину пойми, Что с добычей Все не так уж просто, Чтоб процент С шестидесяти семи Нам поднять — И непременно до ста!.. Дисциплиной Сжав материки, По земле идут большевики, И земля у них спросить боится: В ту ли сторону она вертится? Ветер пылью Покрывает путь И шумит у старых берегов, Пафосом Накачивая грудь, Выдувая рифму из стихов. Он солому сдул С разбитых крыш Старой николаевской России. Он стучит По крышам небоскребов. Он шатает Эйфелеву башню, Он опрокинул Все представленья Об устойчивости капитализма... А у нас — Ударные года, Быстрота Неутомимых рук, Электричества Гудящая струя, Неба и земли взаимопомощь... Скоро ночь, А Горловка не спит: По земным артериям глубоким Бродят коммунисты и шахтеры Повышать земли температуру Убыстренным пульсом вагонеток. Ветер пылью Покрывает путь, Обдувая нас Со всех сторон... Мы идем, Не замедляя шага, И вожди, простые, как друзья, Руки нам на плечи положили...

Нет! Жизнь моя не стала ржавой, Не оскудело бытие... Поэзия — моя держава, Я вечный подданный ее. Не только в строчках воспаленных Я дань эпохе приношу,— Пишу для будущих влюбленных И для расставшихся пишу. О, сколько мной уже забыто, Пока я шел издалека! Уже на юности прибита Мемориальная доска. Но все ж дела не так уж плохи, Но я читателю знаком — Шагал я долго по эпохе И в обуви и босиком. Отдался я судьбе на милость, Накапливал свои дела, Но вот Поэзия явилась, Меня за шиворот взяла, Взяла и выбросила в гущу Людей, что мне всегда сродни: — Ты объясни, что — день грядущий, Что — день прошедший,— объясни! Ни от кого не обособясь, Себя друзьями окружай. Садись, мой миленький, в автобус И с населеньем поезжай. Ты с ним живи и с ним работай, И подними в грядущий год Людей взаимные заботы До поэтических высот. И станет все тебе понятно, И ты научишься смотреть, И если есть на солнце пятна, Ты попытайся их стереть. Недалеко, у самой двери, Совсем, совсем недалеко, События рычат, как звери. Их укротить не так легко! Желание вошло в привычку — Для взрослых и для детворы Так хочется последней спичкой Зажечь высокие костры! И, жаждою тепла влекомы, К стихотворенью на ночлег Приходят все — и мне знакомый И незнакомый человек. В полярных льдах, в кругу черешен, И в мирной жизни, и в бою Утешить тех, кто не утешен, Зову Поэзию свою. Не постепенно, не в рассрочку Я современникам своим Плачу серебряною строчкой, Но с ободочком золотым... Вставайте над землей, рассветы, Струись над нами, утра свет!.. Гляжу на дальние планеты — Там ни одной березы нет! Мне это деревцо простое Преподнесла природа в дар... Скажите мне,— ну что вам стоит! Что я еще совсем не стар, Что жизнь, несущаяся быстро, Не загнала меня в постель И что Поэзия, как выстрел, Гремела, била точно в цель!

Мы с тобою, родная, Устали как будто,— Отдохнем же минуту Перед новой верстой. Я уверен, родная: В такую минуту О таланте своем Догадался Толстой. Ты ведь помнишь его? Сумасшедший старик! Он ласкал тебя сморщенной, Дряблой рукою. Ты в немом сладострастье Кусала язык Перед старцем влюбленным, Под лаской мужскою. Может, я ошибаюсь, Может быть, ты ни разу Не являлась нагою К тому старику. Может, Пушкин¹ с тобою Проскакал по Кавказу, Пролетел, простирая Тропу, как строку... Нет, родная, я прав! И Толстой и другие Подарили тебе Свой талант и тепло. Я ведь видел, как ты Пронеслась по России, Сбросив Бунина², Скинув седло. А теперь подо мною Влюбленно и пылко Ты качаешь боками, Твой огонь не погас... Так вперед же, вперед, Дорогая кобылка, Дорогая лошадка Пегас!

Солнце на ночь отдано в починку, Дню на отдых уходить пора... У машин сегодня вечеринка, Почитай, до самого утра. Ночь впотьмах за крышею стеклянной Остановит искры на бегу... Знаю: домны весело и пьяно Будут пить расплавленный чугун, Будут звезды облачных видений За трубой высокой ожидать... Завтра рваный телеграф оденет Отработанные за ночь провода. И когда за колокольней дальней Утомленный выглянет восток, Про любовь шалунье-наковальне Нашепнет проказник-молоток. Небеса зальются медной речью, Разбросав по лужицам огни, На дворе, где май широкоплечий Отливает солнечные дни.

Ночью, в полчаса второго, Загудел над крышей провод, И я понял: отслужив года, Ожидают смерти провода. Кровь пошла не скоро и не грея, Нервы снова вызвали тоску: Если электричество стареет, Сколько в юности моей секунд? Сколько времени еще осталось Мне брести до станции Усталость? В строимый огромный дом Я боюсь явиться стариком. Я боюсь, что за пространством будней, На веселом празднике машин Под руку старуху подадут мне, Скажут: на тебе - пляши. И еще меня гнетет забота: Далеко не кончена работа. И еще берет меня тоска: Устает, работая, рука. Каждый день меня иному учит И никак не может научить... Тяжело мне, как навозной куче, Только кучей удобренья быть. И она бы иногда хотела Выпрямиться круглым телом И под ласковым взглядом дня Хоть бы раз перестать вонять. Вся земля ей будто бы чужая, Близких нет, она - ко мне: Я сумею с нею наравне Стариться во славу урожая.

Мечется голубь сизый — Мало ему тепла... Новгород, Суздаль, Сызрань Осень заволокла. Тянется по косогорам Осени влажный след... Осень степей, которым Миллион с хвостиком лет. Тащится колымага Грустными лошадьми... Осень, в зданье рейхстага Хлопающая дверьми. Руки закинув за спину, Вброд перейдя реку, Осень — глуха и заспанна Бродит по материку. Плачется спозаранку Вдоль глухих пустырей Осень тевтонов и франков, Осень богатырей... Давайте, товарищи, дружно Песню споем одну Про осень, которую нужно Приветствовать, Как весну! Много на улицу выйдет народа В такое хорошее время года!

Я нынешней ночью Не спал до рассвета, Я слышал - проснулись Военные ветры. Я слышал - с рассветом Девятая рота Стучала, стучала, Стучала в ворота. За тонкой стеною Соседи храпели, Они не слыхали, Как ветры скрипели. Рассвет подымался, Тяжелый и серый, Стояли усталые Милиционеры, Пятнистые кошки По каменным зданьям К хвостатым любовникам Шли на свиданье. На улице тихой, Большой и безлюдной, Вздымался рассвет Государственных будней. И, радуясь мирной Такой обстановке, На теплых постелях Проснулись торговки. Но крепче и крепче Упрямая рота Стучала, стучала, Стучала в ворота. Я рад, что, как рота, Не спал в эту ночь, Я рад, что хоть песней Могу ей помочь. Крепчает обида, молчит, И внезапно Походные трубы Затрубят на Запад. Крепчает обида. Товарищ, пора бы, Чтоб песня взлетела От штаба до штаба! Советские пули Дождутся полета... Товарищ начальник, Откройте ворота! Туда, где бригада Поставит пикеты,- Пустите поэта! И песню поэта! Знакомые тучи! Как вы живете? Кому вы намерены Нынче грозить? Сегодня на мой Пиджачок из шевьота Упали две капли Военной грозы.

С первого пожатия руки Как переменилось все на свете! Обручи катают старики, Ревматизмом мучаются дети, По Севану ходят поезда, В светлый полдень зажигают свечи, Рыбам опротивела вода, Я люблю тебя как сумасшедший.

Чтоб ты не страдала от пыли дорожной, Чтоб ветер твой след не закрыл,— Любимую, на руки взяв осторожно, На облако я усадил. Когда я промчуся, ветра обгоняя, Когда я пришпорю коня, Ты с облака, сверху нагнись, дорогая, И посмотри на меня!.. Я другом ей не был, я мужем ей не был, Я только ходил по следам,— Сегодня я отдал ей целое небо, А завтра всю землю отдам!

Плыву, плыву в тумане, Плыву в кругу ночей. Британия, Британия, Владычица морей. Вокруг земного шара Британская вода, Стоят у Гибралтара Английские суда. Неисчислимы рейсы, Широкий путь открыт,— У берега твой крейсер На Индию глядит, Ты в Африке оставила Следы от якорей, Британия, Британия, Владычица морей! Но берегись, Британия! В морях плывет беда, Волнуется у берега Китайская вода. И что ты будешь делать, Отечество мое? Ведь пароход на суше Не годен под жилье! Закрой глаза от света Китайских фонарей, Британия, Британия, Владычица морей! Где плыл корсар на шхуне Плыву в кругу ночей. Погасло полполунье Над родиной моей. Мамаша! Дело скверно, Твоя вода бурлит, Закрытая таверна На берегу грустит. Ты опускаешь цепи Последних якорей, Британия, Британия, Владычица морей! Давай-ка побеседуем: В какие дни, когда Поила нас как следует Британская вода? Привязанные к мачтам, Мы плыли по морям, Нас Англия, как мачеха, Кидала по волнам. Так сохни же под солнцем, Под блеском лучей, Последняя лужа Британских морей!

Н. Асееву Ночь стоит у взорванного моста, Конница запуталась во мгле... Парень, презирающий удобства, Умирает на седой земле. Тёплая полтавская погода Стынет на запёкшихся губах, Звёзды девятнадцатого года Потухают в молодых глазах. Он ещё вздохнёт, застонет еле, Повернётся на бок и умрёт, И к нему в простреленной шинели Тихая пехота подойдёт. Юношу стального поколенья Похоронят посреди дорог, Чтоб в Москве ещё живущий Ленин На него рассчитывать не мог, Чтобы шла по далям живописным Молодость в единственном числе... Девушки ночами пишут письма, Почтальоны ходят по земле.

Каховка, Каховка - родная винтовка, Горячая пуля, лети! Иркутск и Варшава, Орел и Каховка - Этапы большого пути. Гремела атака и пули звенели, И ровно строчил пулемет... И девушка наша приходит в шинели, Горящей Каховкой идет... Под солнцем горячим, под ночью слепою Немало пришлось нам пройти Мы - мирные люди, но наш бронепоезд Стоит на запасном пути! Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались, Как нас обнимала гроза? Тогда нам обоим сквозь дым улыбались Ее голубые глаза... Так вспомним же юность свою боевую, Так выпьем за наши дела, За нашу страну, за Каховку родную, Где девушка наша жила... Под солнцем горячим, под ночью слепою Немало пришлось нам пройти Мы - мирные люди, но наш бронепоезд Стоит на запасном пути!

Пробивается в тучах Зимы седина, Опрокинутся скоро На землю снега,— Хорошо нам сидеть За бутылкой вина И закусывать Мирным куском пирога. Пей, товарищ Орлов, Председатель Чека. Пусть нахмурилось небо, Тревогу тая,— Эти звезды разбиты Ударом штыка, Эта ночь беспощадна, Как подпись твоя. Пей, товарищ Орлов! Пей за новый поход! Скоро выпрыгнут кони Отчаянных дней. Приговор прозвучал, Мандолина поет, И труба, как палач, Наклонилась над ней. Льется полночь в окно, Льется песня с вином, И, десятую рюмку Беря на прицел, О веселой теплушке, О пути боевом Заместитель заведующего Запел. Он чуть-чуть захмелел — Командир в пиджаке: Потолком, подоконником Тучи плывут, Не чернила, а кровь Запеклась на штыке, Пулемет застучал — Боевой «ундервуд»... Не уздечка звенит По бокам мундштука, Не осколки снарядов По стеклам стучат,— Это пьют, Ударяя бокал о бокал, За здоровье комдива Комбриг и комбат... Вдохновенные годы Знамена несли, Десять красных пожаров Горят позади, Десять лет — десять бомб Разорвались вдали, Десять грузных осколков Застряли в груди... Расскажи мне, пожалуйста, Мой дорогой, Мой застенчивый друг, Расскажи мне о том, Как пылала Полтава, Как трясся Джанкой, Как Саратов крестился Последним крестом. Ты прошел сквозь огонь — Полководец огня, Дождь тушил Воспаленные щеки твои... Расскажи мне, как падали Тучи, звеня О штыки, О колеса, О шпоры твои... Если снова Тифозные ночи придут, Ты помчишься, Жестокие шпоры вонзив,— Ты, кто руки свои Положил на Бахмут, Эти темные шахты благословив... Ну, а ты мне расскажешь, Товарищ комбриг, Как гремела «Аврора» По царским дверям И ночной Петроград, Как пылающий бриг, Проносился с Колумбом По русским степям; Как мосты и заставы Окутывал дым Полыхающих Красногвардейских костров, Как без хлеба сидел, Как страдал без воды Разоруженный Полк юнкеров... Приговор прозвучал, Мандолина поет, И труба, как палач, Наклонилась над ней... Выпьем, что ли, друзья, За семнадцатый год, За оружие наше, За наших коней!..

Когда исполнится двадцать шесть, Стараясь спокойным быть, Ты смотришь назад, ты годы свои Называешь по именам. Еще не настал Обеденный час, До ужина так далеко! Каким это образом, черт возьми, Получается двадцать шесть?.. Потом, как порядочный человек, Ты в руку берешь портфель — Серьезен, как бог, Ты идешь исполнять Обязанности свои. И, схвачен работой, Ты узнаёшь, Как много людей и дел, И молнией вдаль Уносит обед, И ужин давно остыл. И ты возвращаешься домой В египетской темноте. Звезды баюкают не спеша Ночных извозчиков сон. Торговцы, Не спящие никогда, На рынок уже спешат... И ты удивляешься, как дитя, Молодости своей. Ты у витрины На миг встаешь И смотришь в зеркальный мир: Ты молод! Ты снова годы свои Называешь по именам. И ты называешь все двадцать шесть! И каждый из них — комиссар, И каждого Убивают в упор, И жизнь моя как Баку! И кровь моя Высоко-высоко Из скважины сердца бьет, И кровь мою Везут поезда Цистернами по стране. Как «скорая помощь», Стране моей Автомобильный бег. Я молод, друзья! Это кровь моя В движенье приводит их. Она увеличивает быстроту Тяжелых бронепоездов, Чтоб после Тяжелым осадком лечь На дно деревенских ламп. Я молод, друзья! Это кровь моя Шумит по моей стране, Она над моей, Над твоей головой Проносит аэроплан... И я на скамье Погружаюсь в сон, В небесно-радостный сон, Вокруг меня Стоят сторожа, Как ангелы у дверей. Мимо меня, Не видя меня, Первый бежит трамвай: Увы, к сожаленью, Друзья мои, Нефть ему не нужна. И я направляю Свой путь домой — Часок-другой доспать, И жизнь с поздравленьем Приходит ко мне На следующий день. Я рад ее видеть Везде и всегда, Я дьявольски молод! Но Мне все же В следующем году Исполнится двадцать семь.

Опять подымают Свой пламенный зов На башне старинной Двенадцать часов. И ветер по шляху Взмахнул и застыл, Где гетман Хмельницкий Бойцов схоронил. Легенды проснулись За старой стеной, Заснул заключенный, И спит часовой. Молчат перекрестки, Дороги темны, Над миром решеток — Ни звезд, ни луны. Для тех, кто не стерпит, Для бунтовщиков В свободной республике Много замков. Для тех, чья свобода В крови не застыла, Палач приготовил Веревку и мыло. За тех, кто справляет Свой суд над тобой,— За них голосуй Посиневшей рукой, Чтоб раны твои Зацвели, загнивая, Чтоб славилась Польша От края до края... По камерам снова Тюремщик зовет,— Пылающий полдень Над Польшей встает. Свинцовые тучи Над Польшей плывут... Кто робок и тих,— Голосуйте за кнут! К идущей вечерне Звонарь зазвонил, И вечер кровавый Над Польшей застыл. Тревожные тени Встают на полях,— Восстаньями бредит Измученный шлях. Приблизится полночь И время придет — Пожары подымут Свой огненный взлет. О муках ночных И о пытках рассвета,— Проклятая Польша!— Ты вспомнишь об этом. Пожар распускает Кровавые ленты... Мы выберем смелость В твои президенты... Над тюрьмами бродит Тяжелая мгла. Свирепая полночь На Польшу легла...

Джэн! Дорогая! Ты хмуришь свой крохотный лоб, Ты задумалась, Джэн, Не о нашем ли грустном побеге? Говорят, приближается Новый потоп, Нам пора позаботиться О ковчеге. Видишь — Мир заливает водой и огнем, Приближается ночь, Неизвестностью черной пугая... Вот он — Ноев ковчег. Войдем, Отдохнем, Поплывем, Дорогая! Нет ни рек, ни озер. Вся земля — Как сплошной океан, И над ней небеса — Как проклятие... И как расплата... Все безмолвно вокруг. Только глухо стучит барабан, И орудия бьют С укрепленного Арарата. Нас не пустят туда — Там для избранных Крепость и дом, Но и эту твердыню Десница времен поразила. Кто-то бросился вниз... Видишь, Джэн,— Это новый Содом Покидают пророки Финансовой буржуазии. Детский трупик, Качаясь, Синеет на черной волне,— Это маленький Линдберг, Плывущий путями потопа. Он с Гудзона плывет, Он синеет на черной волне По затопленным картам Америки и Европы. Мир встает перед нами Пустыней, Огромной и голой. Никто не спасется, И никто не спасет! Побежденный пространством, Измученный голубь Пулеметную ленту, Зажатую в клюве, Несет. Сорок раз... Сорок дней и ночей... Сорок лет Мне исполнилось, Джэн. Сорок лет... Я старею. Ни хлеба... Ни славы... Чем помог мне, Скажи, Юридический факультет? Чем поможет закон Безработному доктору права? Хоть бы новый потоп Затопил этот мир в самом деле! Но холодный Нью-Йорк Поднимает свои этажи... Где мы денег достанем На следующей неделе? Чем это кончится, Джэн, Дорогая, Скажи!

Призрак бродит по Европе, Он заходит в каждый дом, Он толкает, Он торопит: «Просыпайся! Встань! Идем!» По Европе призрак бродит, По заброшенным путям, Он приходит, Он уходит, Он бредет по деревням. Ветер бьется под кудлатой, Под астральной бородой, Пахнет ландышем и мятой, Дышит классовой борьбой. По Европе бродит призрак, Что-то в бороду ворчит, Он к романтикам капризным, Как хозяйственник, стучит. Мир шатается под взглядом Воспаленных, гнойных глаз... Он хозяйственным бригадам Дал рифмованный приказ. Он порою неурочной Заглянул ко мне домой, И спешит Дальневосточной Отнести подарок мой. Он идет сквозь лес дремучий И бормочет все одно: «Мчатся тучи, вьются тучи, Петушок пропел давно!» Соучастник, соглядатай — Ночь безумеет сама, Он при Энгельсе когда-то, Он давно сошел с ума. Он давно в дорогу вышел, И звучит, как торжество, И звучит, как разум высший, Сумасшествие его.

Человек обещал Проводам молодым: - Мы дадим вам работу И песню дадим!- И за дело свое Телеграф принялся, Вдоль высоких столбов Телеграммы неся. Телеграфному проводу Выхода нет - Он поет и работает, Словно поэт... Я бы тоже, как провод, Ворону качал, Я бы пел, Я б рассказывал. Я б не молчал, Но сплошным наказаньем Сквозь ветер, сквозь тьму Телеграммы бегут По хребту моему: "Он встает из развалин - Нанкин, залитый кровью..." "Папа, мама волнуются, Сообщите здоровье..." Я бегу, обгоняя И конных и пеших... "Вы напрасно волнуетесь..." - Отвечает депеша. Время! Дай мне как следует Вытянуть провод, Чтоб недаром поэтом Меня называли, Чтоб молчать, когда Лидочка Отвечает: "Здорова!", Чтоб гудеть, когда Нанкин Встает из развалин...

Пусть погиб мой герой. Только песня доныне жива. Пусть напев в ней другой И другие, конечно, слова. Но в бессонное сердце Стучатся все так же упрямо И надежда Анголы, И черная боль Алабамы. Не нарушила юность Своих благородных традиций, И за песнею песня В стране моей снова родится. В песнях молодость наша! Над нею не властвуют годы. И мечтают мальчишки О счастье далеких народов. Пусть же крепнет содружество Смелых. И в песне доносится пусть И кубинское мужество, И испанская грусть. * См. Гренада

Барабана тугой удар Будит утренние туманы,- Это скачет Жанна д'Арк К осажденному Орлеану. Двух бокалов влюбленный звон Тушит музыка менуэта,- Это празднует Трианон День Марии-Антуанетты. В двадцать пять небольших свечей Электрическая лампадка,- Ты склонилась, сестры родней, Над исписанною тетрадкой... Громкий колокол с гулом труб Начинают "святое" дело: Жанна д'Арк отдает костру Молодое тугое тело. Палача не охватит дрожь (Кровь людей не меняет цвета),- Гильотины веселый нож Ищет шею Антуанетты. Ночь за звезды ушла, а ты Не устала,- под переплетом Так покорно легли листы Завоеванного зачета. Ляг, укройся, и сон придет, Не томися минуты лишней. Видишь: звезды, сойдя с высот, По домам разошлись неслышно. Ветер форточку отворил, Не задев остального зданья, Он хотел разглядеть твои Подошедшие воспоминанья. Наши девушки, ремешком Подпоясывая шинели, С песней падали под ножом, На высоких кострах горели. Так же колокол ровно бил, Затихая у барабана... В каждом братстве больших могил Похоронена наша Жанна. Мягким голосом сон зовет. Ты откликнулась, ты уснула. Платье серенькое твое Неподвижно на спинке стула.

Вытерла заплаканное личико, Ситцевое платьице взяла, Вышла — и, как птичка-невеличка, В басенку, как в башенку, пошла. И теперь мне постоянно снится, Будто ты из басенки ушла, Будто я женат был на синице, Что когда-то море подожгла.

Г. Ножницкому 1 Тухнет тающих туч седина, Ночь приходит, убогая странница, Бесконечной лентой луна По чугунным рельсам тянется. Выйди, маленький, стань у колес И в бегущем огне каруселься, Если вдруг захотел паровоз Притянуть горизонт рельсами. Только сумерок тихий пляс, Только шепоты вечера раннего... Выйди с рельсами в поздний час Серебристую песню вызванивать. Под колесами день умрет, И доверчиво встретит вечер, И запляшет колес хоровод В убегающей четкой речи. Стой и слушай, как рельсы звенят. И смотри, как бегут колеса, Как большие снопы огня Вяжет ночь в золотые косы. Молчи, и гляди, и жди, И, к шпалам приникнув крепче, Всё слушай, как пар гудит, Как вечер про рельсы шепчет. 2 Пусть с неба туманные слезы На грудь железную капают,- Сегодня больному паровозу В депо починили лапу. Свирепо воткнет гудки В низко нависшие тучи. Сегодня машиниста замучают Клокочущие паровики. Запертый шумит огонь, Чугунная поет свирель, Сегодня железный конь Сорвется с натянутых рельс. Громыхая, промчится мимо Уснувших в ночи огней, Кидая пригоршни дыма На пестрый подол полей. Стоит и фыркает в небо, И сумерки жмутся у ног, И дико свободы требует Запертый в клетку гудок. Миг... и, покорный сигналу, Сдвинет трубу набекрень И помчится по серым шпалам Догонять уходящий день. 3 Кинув вожжи в скучающий вечер, Бронированная лошадка мчится, Взметнулись рельсам навстречу Деревни большими птицами. Поднял посиневшие руки Вечер над селами взмытыми, По рельсам чугунные стуки Отбивают стальные копыта. Бежит и клокочет пламя В стальном нахлобученном ранце, Пока не заржет гудками Прямо в ухо испуганной станции. И снова и снова помчится Туда, где, вспорхнув на рассвете, Солнце огненной птицей Бронированную лошадку встретит. 4 Утро тихо пришло с окраины Лечь на бронь паровоза сердитого, Подслушать, какие тайны У трубы ветер выпытывал. Расцвечен зарею восток, Бежит паровоз и зябко Кидает сердитый гудок На церковь в буденновской шапке. Гудка пересвист напевный Петуху пересилить невмочь. Бесшумно ушла из деревни Убогая странница - ночь. Лети, и бушуй, и осмелься В час пробудившихся снов Обнимать любимые рельсы В аллее телеграфных столбов. Смотри, как восток горит Под тяжестью неба тяжелого, И первым лучам зари Подставь свою русую голову.

Много милого и простого Есть у города Ростова, Два проспекта «пути пройденного» - Ворошилова и Буденного. Неспокойная и бедовая, Днем и ночью шумит Садовая, Переулки стоят тихи, В них читают весь день стихи, И по этому только судя — Симпатичные это люди. В этой славной земле родится Много лозунгов и традиций. Вот плакат наклонился близко: «Торопись! Открыта подписка! Кто силен и кто духом молод — Подпишись на газету «Молот»!» Тише, сердце и шаг мой, тише — Предо мною висят афиши: «Начинается в полвосьмого Вечер Шолохова и Светлова!» Слово техники, связь живая — По Ростову идут трамваи, Пролегла их судьба косая От Садовой и до «Аксая», И катаются ростовчане От Ростова к Нахичевани. В этом городе славных былей Очень мало автомобилей, Очень мало бюрократизма, Очень много социализма... Много милого и простого Есть у города Ростова, Есть там девушка по имени — Бэла. Ну, да это — другое дело... Фонари здесь горят кострами Воспаленными вечерами, Будто снова перед походом, Город бредит двадцатым годом, Город кажется возбужденным, Омываемый тихим Доном...

Хаты слепо щурятся в закат, Спят дороги в беспробудной лени... Под иконой крашеный плакат С Иисусом спорит о спасеньи. Что же, Русь, раскрытые зрачки Позастыли в бесконечной грусти? Во саду ль твоем большевики Поломали звончатые гусли? Иль из серой, пасмурной избы Новый, светлый Муромец не вышел? Иль петух кровавый позабыл Запалить твои сухие крыши? Помню паленой соломы хруст, Помню: красный по деревне бегал, Разбудив дремавшую под снегом, Засидевшуюся в девках Русь. А потом испуганная лень Вкралась вновь в задымленные хаты. Видно, красный на родном селе Засидевшуюся в девках не сосватал. По сожженным пням издалека Шел мужик все так же помаленьку... Те же хаты, та же деревенька Так же слепо щурились в закат. Белеют босые дорожки, Сверкает солнце на крестах... В твоих заплатанных окошках, О Русь, все та же слепота. Но вспышки зарев кто-то спрятал В свою родную полосу, И пред горланящим плакатом Смолкает бледный Иисус. И верю, Русь, Октябрьской ночью Стопой разбуженных дорог Придет к свободе в лапоточках Все тот же русский мужичок. И красной лентой разбежится Огонь по кровлям серых хат... И не закрестится в закат Рука в щербленой рукавице. Слышит Русь, на корточки присев, Новых гуслей звончатый напев И бредет дорожкой незнакомой, Опоясана декретом Совнаркома. Выезжает рысью на поля Новый, светлый Муромец Илья, Звонко цокают железные подковы... К серым хатам светлый держит слово. Звезды тихо сумерками льют И молчат, заслушавшись Илью. Новых дней кровавые поверья Слышат хаты... Верят и не верят... Так же слепо щурятся в закат Окна серых утомленных хат, Но рокочут звончатые гусли Над тревожно слушающей Русью.

Каждый год и цветет И отцветает миндаль... Миллиарды людей На планете успели истлеть... Что о мертвых жалеть нам! Мне мертвых нисколько не жаль! Пожалейте меня! Мне еще предстоит умереть!

Выпал за окнами первый снежок, Блекнет закат, догорая... Музыка входит: — Здравствуй, дружок! — Здравствуй, моя дорогая!— Гости съезжаются, Много гостей. Входят, румяны с мороза. Рифмы вбегают. В передней моей Глухо закашляла Проза... Вечер в разгаре, Полночь близка. Льется вино. По ошибке Музыка громко читает рассказ, Рифма играет на скрипке. Вдруг замолкают. В двери мои Слышится стук осторожный. Голос доносится: — Можно войти?— Я отвечаю: — Можно!— Парень смущенно у двери стоит (Шутка ли — столько народу!). — Я к тебе завтра зайду,— говорит,— Я к тебе так, мимоходом...— Гостю навстречу: — Приятель, здоров! Выпей, согрейся с мороза. Знакомьтесь: Рабфаковец Ваня Жезлов — Музыка, Живопись, Проза...— Пробки защелкали, Льется вино, Музыка шепчет в истоме: — Ваня! Я Мишу просила давно С вами меня познакомить.— Парень, подвыпивши, смотрит смелей. — Мы ведь знакомы немножко — Вы проезжали деревней моей, Сидя на венской гармошке. Голос гармоники трудно забыть, Вы мне приснитесь, бывало... — Что вы! Оставьте! Не может быть! Я и не подозревала!..— Наша пирушка кипит до утра, Музыка пляшет беспечно... Гости встают. — Расходиться пора. Ты нас проводишь, конечно?— Вышли и песни поем в тишине, И на веселых прохожих Смотрит серьезный милиционер И улыбается тоже.

Ольге Берггольц Ближе к следующему столетью, Даже времени вопреки, Все же ползаем по планете Мы — советские старики. Не застрявший в пути калека, Не начала века старик, А старик середины века, Ох, бахвалиться как привык: — Мы построили эти зданья, Речка счастья от нас течет, Отдыхающие страданья Здесь живут на казенный счет. Что сказали врачи — не важно! Пусть здоровье беречь велят... Старый мир! Берегись отважных Нестареющих дьяволят!.. Тихий сумрак опочивален — Он к рукам нас не приберет... Но, признаться, весьма печален Этих возрастов круговорот. Нет! Мы жаловаться не станем, Но любовь нам не машет вслед — Уменьшаются с расстояньем Все косынки ушедших лет. И, прошедшее вспоминая Все болезненней и острей, Я не то что прошу, родная, Я приказываю: не старей! И, по-старчески живописен, Завяжу я морщин жгуты, Я надену десятки лысин, Только будь молодою ты! Неизменно мое решенье, Громко времени повелю — Не подвергнется разрушенью, Что любил я и что люблю! Не нарочно, не по ошибке, Не в начале и не в конце Не замерзнет ручей улыбки На весеннем твоем лице! Кровь нисколько не отстучала, Я с течением лет узнал Утверждающее начало, Отрицающее финал. Как мы людям необходимы! Как мы каждой душе близки!.. Мы с рожденья непобедимы, Мы — советские старики!

Пришел в сосновую Славуту - И с соснами наедине, И сосны жалуются мне И разговаривают будто. И говор их похож на стон, И стон похож на человечий... Вот обошли со всех сторон И жалобный разносят звон, Чтоб я их лес не изувечил. "Ах, слишком грубо, слишком часто По стволам топор поет, И, может, скоро, может, через год На челюсти пилы зубастой Сосновый сок оскомину набьет. И страшно мне, сосне одной, Когда сосновый посвист реже, Когда вот тут же нож стальной Мою товарку рядом режет. И хочется тогда в борьбе Перескочить свою вершину (Как и тебе, Когда тоска нахлынет)". И несется стон в сосновой чаще, И разносится в лесную глубь: "Приходи к нам, человек, почаще, Только не води с собой пилу!" Я слушал. Полдень был в огне, И медленно текли минуты, И сосны жаловались мне И разговаривали будто. И эта новая сосновая кручина Дала тревогой сердцу знать... За твою высокую вершину Я б хотел тебя помиловать, сосна! Но слыхала ль ты, как стоны тоже Паровоз по рельсам разносил? Он спешил, он был встревожен, И хрипел, и не хватало сил. Надрываясь, выворачивал суставы, Был так жалобен бессильный визг колес, И я видел - срочного состава Не возьмет голодный паровоз. Две сосны стояли на откосе, И топор по соснам застучал, Чтобы, сыт пахучим мясом сосен, Паровоз прошел по трупам шпал. И пока он не позвал меня трубой, Не заманивает криками колесными, Я люблю разговаривать сам с собой, А еще больше - с соснами.

Время нынче такое: человек не на месте, И земля уж, как видно, не та под ногами. Люди с богом когда-то работали вместе, А потом отказались: мол, справимся сами. Дорогая старушка! Побеседовать не с кем вам. Как поэт, вы от массы прохожих оторваны... Это очень опасно - в полдень по Невскому Путешествие с правой на левую сторону... В старости люди бывают скупее - Вас трамвай бы за мелочь довез без труда, Он везет на Васильевский за семь копеек, А за десять копеек - черт знает куда! Я стихи свои нынче переделываю заново, Мне в редакции дали за них мелочишку. Вот вам деньги. Возьмите, Марья Ивановна! Семь копеек - проезд, про запасец - излишки... Товарищ! Певец наступлений и пушек, Ваятель красный человеческих статуй, Прости меня! - я жалею старушек, Но это - единственный мой надостаток.

Пусть людям состариться всем суждено, С научной точки зрения,- Но мы ведь студенты, и мы всё равно Бессмертное поколение. И мы убеждаемся вновь и вновь, Что сердце вечно пламенно, На дружбу великую и на любовь Сдадим мы, друзья, экзамены. Мы взяли у родины столько тепла, Клянемся всегда любить ее. Грядущее близко - заря светла В студенческом общежитии. Клянемся, товарищи, ни на момент Не знать в труде усталости. И с нежностью скажем мы слово "студент" В самой глубокой старости.

Товарищ устал стоять... Полуторная кровать По-женски его зовет Подушечною горою. Его, как бревно, несет Семейный круговорот, Политика твердых цен Волнует умы героев. Участник военных сцен Командирован в центр На рынке вертеть сукном И шерстью распоряжаться,- Он мне до ногтей знаком - Иванушка-военком, Послушный партийный сын Уездного града Гжатска. Роскошны его усы; Серебряные часы Получены благодаря Его боевым заслугам; От Муромца-богатыря До личного секретаря, От Енисея аж До самого до Буга - Таков боевой багаж, Таков богатырский стаж Отца четырех детей - Семейного человека. Он прожил немало дней - Становится все скучней, Хлопок ему надоел, И шерсть под его опекой. Он сделал немало дел, Немало за всех радел, А жизнь, между тем, течет Медлительней и спокойней. Его, как бревно, несет Семейный круговорот... Скучает в Брянских лесах О нем Соловей-разбойник...

1. ПОЕЗД Он гремит пассажирами и багажом, В полустанках тревожа звонки. И в пути вспоминают Оставленных жен Ревнивые проводники. Он грохочет... А полночь легла позади На зелено-оранжевый хвост. Машинист с кочегаром Летят впереди Лилипутами огненных верст. Это старость, Сквозь ночь беспощадно гоня, Приказала не спать, не дышать, Чтобы вновь кочергой, Золотой от огня, Воспаленную юность мешать. Чтобы вспомнить расцвет Увядающих губ, Чтобы молодость вспомнить на миг... Так стоит напряженно, Так смотрит на труп Застреливший жену проводник. 2. ВЕТЕР Сквозь лес простирая Придушенный крик, Вприсядку минуя равнины, Проносится ветер, Смешной, как старик, Танцующий на именинах. Невежда и плут — Он скатился в овраг, Траву разрывая на части, Он землю копает: Он ищет, дурак, Свое идиотское счастье. Не пафос работы, Не риск грабежа, А скучное, нудное дело: Проклятая должность — Свистеть и бежать — Порядком ему надоела. Он хочет сквозь ночь Пронести торжество Не робким и не благочинным, Он ропщет... И я понимаю его По многим, по тайным причинам. 3. ПОЕЗД И ВЕТЕР Через голубые рубежи, Через северный холодный пояс Ветер вслед за поездом бежит, Думая, что погоняет поезд. Через Бологое в Ленинград, Дуя в вентиляторы ретиво, Он бежит за поездом,— Он рад Собственной инициативе. Он обманут, Он трудится зря. Он ненужен, но доволен зверски, На себя ответственность беря За доставку поездов курьерских. Он боится время потерять, И гудит, И носится по крыше... Так не станемте ж его разуверять Пусть гудит, Чтоб не было затишья...

Будет потомками петься Формула Наших Времен: Корень квадратный из сердца, Помноженного На миллион. И цифры соединятся, И пальцы Вопьются в ладонь... На что ни разделишь 13 — Получится дробь... И огонь! Сказкой для внука, для сына Ты станешь, Канун Октября. Пред нами встает годовщина, Тринадцатой Домной Горя. И ходом, По-прежнему полным, Жерлами Жадно дыша, «Аврора» проходит По волнам, Металлом горячим шурша. И топок Недремлющий ропот, И стук Миллионов сердец... Товарищ! Пред нами Европа Встает, словно Зимний дворец. И Запад встает удивленный — Он счастлив, Он выслушать рад Размеренный марш Обороны И песню Ударных бригад. Споем же о нашей отваге, О том, Как, пройдя сквозь бои, Тяжелую землю варягов Взвалили на плечи свои. О песне, Что пела винтовка, О пламенной песне огня, И в лад нам Споет забастовка, Немецким Металлом Звеня. И цифры соединятся, И пальцы Вопьются в ладонь... На что ни разделишь 13 Получится дробь... И огонь!..

Первая пуля Попала в ногу, Но я, представьте, не был взволнован,— Я был совершенно спокоен... Ей-богу! Честное слово!.. То ли бог, то ли черт мне помог? До сих пор Я понять не могу — Для меня это тайна. Пуля вторая Летела в упор И в меня не попала Чисто случайно... Нам, калекам-бойцам, Только жрать, только спать, Только радость одна, Что друзей вспоминать. Жаркой кровью своей Поперхнувшись па миг, Третьей пулей сражен, Пал братишка комбриг. Он стоял, чудачок, У врага на виду, Он упал на траву Головой бесшабашной... О четвертой пуле Я речь поведу, О четвертой — О самой тяжелой и страшной. Эта пуля вошла В мою главную жилу И бежит, Отнимая последнюю силу. Я всю ночь провожу На бессонной постели,— Эта пуля без отдыху Шляется в теле. Приложи только руку — И нащупаешь ты Мгновенную выпуклость быстроты. Приложи только ухо — И услышь, недвижим, Как свистит эта пуля По жилам моим. Ты мне жилу разрежь, если нож твой остер, Чтобы пулю добыть и запрятать в затвор, Потому что в степях поднимается дым, И свинец еще будет необходим!

Я в жизни ни разу не был в таверне, Я не пил с матросами крепкого виски, Я в жизни ни разу не буду, наверно, Скакать на коне по степям аравийским. Мне робкой рукой не натягивать парус, Веслом не взмахнуть, не кружить в урагане,- Атлантика любит соленого парня С обветренной грудью, с кривыми ногами... Стеной за бортами льдины сожмутся, Мы будем блуждать по огромному полю,- Так будет, когда мне позволит Амундсен Увидеть хоть издали Северный полюс. Я, может, не скоро свой берег покину, А так хорошо бы под натиском бури, До косточек зная свою Украину, Тропической ночью на вахте дежурить. В черниговском поле, над сонною рощей Подобные ночи еще не спускались,- Чтоб по небу звезды бродили на ощупь И в темноте на луну натыкались... В двенадцать у нас запирают ворота, Я мчал по Фонтанке, смешавшись с толпою, И все мне казалось: за поворотом Усатые тигры прошли к водопою.

Я годы учился недаром, Недаром свинец рассыпал - Одним дальнобойным ударом Я в дальнюю мачту попал... На компасе верном бесстрастно Отмечены Север и Юг. Летучий Голландец напрасно Хватает спасательный круг. Порядочно песенок спето, Я молодость прожил одну,- Посудину старую эту Пущу непременно ко дну... Холодное небо угрюмей С рассветом легло на моря, Вода набирается в трюме. Шатается шхуна моя... Тумана холодная примесь... И вот на морское стекло, Как старый испорченный примус, Неясное солнце взошло. На звон пробужденных трамваев, На зов ежедневных забот Жена капитана, зевая, Домашней хозяйкой встает. Я нежусь в рассветном угаре, В разливе ночного тепла, За окнами на тротуаре Сугубая суша легла. И где я найду человека, Кто б мокрою песней хлестал,- Друзья одноглазого Джека Мертвы, распростерлись у скал. И все ж я доволен судьбою, И все ж я не гнусь от обид, И все же моею рукою Летучий Голландец убит.