Все стихи Антона Дельвига

Что Илличевский не в Сибири, С шампанским кажет нам бокал, Ура, друзья! В его квартире Для нас воскрес лицейский зал. Как песни петь не позабыли Лицейского мы Мудреца, Дай бог, чтоб так же сохранили Мы скотобратские сердца.

Семь лет пролетело, но, дружба, Ты та же у старых друзей: Всё любишь лицейские песни, Всё сердцу твердишь про Лицей. (2) Останься ж век нашей хозяйкой И долго в сей день собирай Друзей, не стареющих сердцем, И им старину вспоминай. Наш милый начальник! ты с нами, Ты любишь и нас, и Лицей, Мы пьем за твое все здоровье, А ты пей за нас, за друзей.

В третий раз, мои друзья, Вам пою куплеты я На пиру лицейском. О, моя, поверьте, тень Огласит сей братский день В царстве Елисейском. Хоть немного было нас, Но застал нас первый час Дружных и веселых. От вина мы не пьяны, Лишь бы не были хмельны От стихов тяжелых. И в четвертый раз, друзья, Воспою охотно я Вам лицейский праздник. Лейся, жженка, через край, Ты ж под голос наш играй, Яковлев-проказник.

(Из Малороссии) А я ужель забыт тобою, Мой брат по музе, мой Орест? Или нельзя снестись мечтою До тех обетованных мест, Где я зовуся чернобривым, Где девы, климатом счастливым Воспитанные в простоте, (Посмейся мне!) не уступают Столичным дамам в красоте, Где взоры их мне обещают Одну веселую любовь, Где для того лишь изменяют, Чтобы пленить собою вновь?— Как их винить?— Сама природа Их баловница на полях; Беспечных мотыльков свобода, Разнообразие в цветах И прелесть голубого свода, В спокойных влитого водах, Лежащих в шумных камышах, И яблонь тихая прохлада, И лунных таинство ночей, Когда любовник в мраке сада Ждет умирание огней, Когда душа его томится И ожиданьем и тоской, И даже ветерка страшится И свиста иволги лесной — Всё манит здесь к изменам, к неге, Всё здесь твердит: "Чета любви! Любовь летит — лови, лови!" Но в тряской, скачущей телеге, Мой друг, приятно ли мечтать? И только мысль: тебя обнять, С тобой делить вино, мечтанья И о былом воспоминанья — Меня в ней может утешать.

Анахорет по принужденью И злой болезни, и врачей, Привык бы я к уединенью, Привык бы к супу из костей, Не дав испортить сожаленью Физиономии своей; Когда бы непонятной силой Очаровательниц иль фей На миг из комнаты моей, И молчаливой, и унылой, Я уносим был каждый день В ваш кабинет, каменам милый. Пусть, как испуганная тень Певца предутреннего пеньем, Послушав вас, взглянув на вас, С немым, с безропотным терпеньем И к небесам с благодареньем Я б улетал к себе тотчас! Я услаждал бы сим мгновеньем Часы медлительного дня, Отнятого у бытия Недугом злым и для меня Приправленного скукой тяжкой.

Вот бедный Дельвиг здесь живет, Не знаем суетою, Бренчит на лире и поет С подругою-мечтою. Пускай невежество гремит Над мудрою главою, Пускай и эгоизм кричит С фортуною слепою,— Один он с леностью живет, Блажен своей судьбою, Век свой о радости поет И незнаком с тоскою. O счастии не говорит, Но счастие с тобою Живет — и будет вечно жить И с леностью святою!

(Из Гете) Блеснет заря, а всё в моем мечтаньи Лишь ты одна, Лишь ты одна, когда поток в молчаньи Сребрит луна. Я зрю тебя, когда летит с дороги И пыль и прах, И с трепетом идет пришлец убогий В глухих лесах. Мне слышится твой голос несравненный И в шуме вод; Под вечер он к дубраве оживленной Меня зовет. Я близ тебя; как не была б далеко, Ты всё ж со мной. Взошла луна. Когда б в сей тьме глубокой Я был с тобой!

В судьбу я верю с юных лет. Ее внушениям покорный, Не выбрал я стези придворной, Не полюбил я эполет (Наряда юности задорной), Но увлечен был мыслью вздорной, Мне объявившей: ты поэт. Всегда в пути моем тяжелом Судьба мне спутницей была, Она мне душу отвела В приюте дружества веселом, Где вас узнал я, где ясней Моя душа заговорила И блеск Гименовых свечей Пророчественно полюбила. Так при уходе зимних дней, Как солнце взглянет взором вешним, Еще до зелени полей Весны певица в крае здешнем Пленяет песнию своей.

У нас, у небольших певцов, Рука и сердце в вечной ссоре: Одно тебе, без лишних слов, Давно бы несколько стихов Сердечных молвило, на горе Моих воинственных врагов; Другая ж лето всё чертила В стихах тяжелых вялый вздор, А между тем и воды с гор И из чернильницы чернила Рок увлекал с толпой часов. О, твой альбом-очарователь! С ним замечтаться я готов. В теченьи стольких вечеров Он, как старинный мой приятель, Мне о былом воспоминал! С ним о тебе я толковал, Его любезный обладатель! И на листках его встречал Черты людей, тобой любимых И у меня в душе хранимых По доброте, по ласкам их И образованному чувству К свободно-сладкому искусству Сестер бессмертно-молодых.

Во имя Феба и харит Я твой альбом благословляю И, по внушенью аонид, Его судьбу предвозвещаю: В нем перескажет дружба вновь Все уверенья, все мечтанья, И без намеренья любовь Свои откроет ожиданья.

С годом двадцать мне прошло! Я пирую, други, с вами, И шампанское в стекло Льется пенными струями. Дай нам, благостный Зевес, Встретить новый век с бокалом! О, тогда с земли без слез, Смерти мирным покрывалом Завернувшись, мы уйдем И за мрачными брегами Встретясь с милыми тенями, Тень Аи себе нальем.

В сей книге, в кипе сей стихов Найдут следы моих мечтаний, Которые, как жизнь блестящих мотыльков, Как сны волшебные младенческих годов, Исчезли — а меня с толпой забот, страданий Оставили бороться одного. Я благодарен вам, о боги! ничего Не нужно для моих умеренных желаний. Я много получил, чтобы в родной стране, Трудяся, счастливой предаться тишине: Спокойствие души, запас воспоминаний И бедный к песням дар, но вами ж данный мне.

Не часто к нам слетает вдохновенье, И краткий миг в душе оно горит; Но этот миг любимец муз ценит, Как мученик с землею разлученье. В друзьях обман, в любви разуверенье И яд во всем, чем сердце дорожит, Забыты им: восторженный пиит Уж прочитал свое предназначенье. И презренный, гонимый от людей, Блуждающий один под небесами, Он говорит с грядущими веками; Он ставит честь превыше всех частей, Он клевете мстит славою своей И делится бессмертием с богами.

(Сновидение) Грустный душою и сердцем больной, я на одр мой недавно Кинулся, плакать хотел — не мог и роптал на бессмертных. Все испытанья, все муки, меня повстречавшие в жизни, Снова, казалось, и вместе на душу, тяжелые, пали. Я утомился, и сон в меня усыпление пролил: Вижу — лежу я на камне, покрытый весь ранами, цепи Руки мои бременят, надо мною стоит и рыдает Юноша светлый, крылатый, созданье творящего Зевса. «Бедный товарищ, терпенье!» — он молвил мне. (Сладость внезапно В грудь мою полилась — и я жадно стал дивного слушать.) «Я твой гений-хранитель! Вижу улыбку укора, Вижу болезненный взгляд твой, страдалец невинный, и плачу. Боги позволили мне в сновиденьи предутреннем ныне Горе с тобой разделить и их оправдать пред тобою. Любят смертных они, и уж радость по воле их ждет вас С мрачной ладьи принять и вести в обитель награды. Но, доколе вы здесь, вы игралище мощного Рока; Властный, законы ужасные пишет он паркам суровым. Эрмий со мною (тебя еще не было) послан был Зевсом Миг возвестить, когда им выпрясть нить твоей жизни. Вняли веленью они и к делу руки простерли. Я подошел к ним, каждую собственным именем назвал, Низко главу наклонил и молил, всех вместе и розно, Ровно нить сию прясть иль в начале ее перерезать. Нет! и просьбы, и слезы были напрасны! Дико Песню запели они, и в перстах вретено закружилось».

Со мною мать прощалася (С полком я шел в далекий край); Весь день лила родимая Потоки слез горючие, А вечером свела меня К сестре своей кудеснице. В дверь стукнула, нет отклика, А за дверью шелохнулось; Еще стучит, огонь секут; В окно глядим, там светится. Вот в третий раз стучит, кричит: «Ты скажешься ль, откликнешься ль, Отопрешься ль?» — Нет отзыва! Мы час стоим, другой стоим: А за дверью огонь горит, Дрова трещат, котлы кипят, Ворчат, поют нерусское. Но полночь бьет, все смолкнуло, Все смолкнуло, погаснуло! Мы ждать-пождать, дверь скрыпнула, Идет, поет кудесница: «Туман, туман! В тумане свет! То, дитятко, звезда твоя! Туман тебе: немилый край; Туманный свет: туманно жить. Молись, молись! туман пройдет, Туман пройдет, звезда блеснет, Звезда блеснет приветнее, Приветнее, прилучнее!» Ах, с той поры в краю чужом Давным-давно я ведаю Тоску-печаль, злодейку-грусть; Злодейка-грусть в душе живет. Так, старая кудесница, Туман, туман — немилый край! В нем тошно жить мне, молодцу! Но та звезда, та ль звездочка, Свети иль нет, мне дела нет! В краю чужом у молодца Другие есть две звездочки Приветные, прилучные — Глаза ль моей красавицы!

Други, пусть года несутся, О годах не нам тужить! Не всегда и грозди вьются! Так скорей и пить, и жить! Громкий смех над докторами! При плесканьи полных чаш Верьте мне, Игея с нами, Сам Лиэй целитель наш! Светлый Мозель восхищенье Изливает в нашу кровь! Пейте ж с ним вы мук забвенье И болтливую любовь. Выпили? Еще! Веселье Пышет розой по щекам, И беспечное похмелье Уж манит Эрота к нам.

За далью туманной, За дикой горой Стоит над рекой Мой домик простой; Для знати жеманной Он замкнут ключом, Но горенку в нем Отвел я веселью, Мечтам и безделью. Они берегут Мой скромный приют, Дана им свобода — В кустах огорода, На злаке лугов И древних дубов В тени молчаливой, Где, струйкой игривой Сверкая, бежит, Бежит и журчит Ручей пограничный,— С заботой привычной Порхать и летать И песнею сладкой В мой домик украдкой Друзей прикликать.

(Идиллия) Е. А. Баратынскому Вечер осенний сходил на Аркадию.- Юноши, старцы, Резвые дети и девы прекрасные, с раннего утра Жавшие сок виноградный из гроздий златых, благовонных, Все собралися вокруг двух старцев, друзей знаменитых. Славны вы были, друзья Палемон и Дамет! счастливцы! Знали про вас и в Сицилии дальней, средь моря цветущей; Там, на пастушьих боях хорошо искусившийся в песнях, Часто противников дерзких сражал неответным вопросом: Кто Палемона с Даметом славнее по дружбе примерной? Кто их славнее по чудному дару испытывать вина? Так и теперь перед ними, под тенью ветвистых платанов, В чашах резных и глубоких вино молодое стояло, Брали они по порядку каждую чашу - и молча К свету смотрели на цвет, обоняли и думали долго, Пили, и суд непреложный вместе вину изрекали: Это пить молодое, а это на долгие годы Впрок положить, чтобы внуки, когда соизволит Кронион Век их счастливо продлить, под старость, за трапезой шумной Пивши, хвалилися им, рассказам пришельца внимая. Только ж над винами суд два старца, два друга скончали, Вакх, языков разрешитель, сидел уж близ них и, незримый, К дружеской тихой беседе настроил седого Дамета: "Друг Палемон,- с улыбкою старец промолвил,- дай руку! Вспомни, старик, еще я говаривал, юношей бывши: Здесь проходчиво всё, одна не проходчива дружба! Что же, слово мое не сбылось ли? как думаешь, милый? Что, кроме дружбы, в душе сохранил ты? - но я не жалею, Вот Геркулес! не жалею о том, что прошло; твоей дружбой Сердце довольно вполне, и веду я не к этому слово. Нет, но хочу я - кто знает?- мы стары! хочу я, быть может Ныне впоследнее, всё рассказать, что от самого детства В сердце ношу, о чем много говаривал, небо за что я Рано и поздно молил, Палемон, о чем буду с тобою Часто беседовать даже за Стиксом и Летой туманной. Как мне счастливым не быть, Палемона другом имея? Матери наши, как мы, друг друга с детства любили, Вместе познали любовь к двум юношам милым и дружным, Вместе плоды понесли Гименея; друг другу, младые, Новые тайны вверяя, священный обет положили: Если боги мольбы их услышат, пошлют одной дочерь, Сына другой, то сердца их, невинных, невинной любовью Крепко связать и молить Гименея и бога Эрота, Да уподобят их жизнь двум источникам, вместе текущим, Иль виноградной лозе и сошке прямой и высокой. Верной опорою служит одна, украшеньем другая; Если ж две дочери или два сына родятся, весь пламень Дружбы своей перелить в их младые, невинные души. Мы родилися: нами матери часто менялись, Каждая сына другой сладкомлечною грудью питала; Впили мы дружбу, и первое, что лишь запомнил я,- ты был; С первым чувством во мне развилася любовь к Палемону. Выросли мы - и в жизни много опытов тяжких Боги на нас посылали, мы дружбою всё усладили. Скор и пылок я смолоду был, меня всё поражало, Всё увлекало; ты кроток, тих и с терпеньем чудесным, Свойственным только богам, милосердым к Япетовым детям. Часто тебя оскорблял я,- смиренно сносил ты, мне даже, Мне не давая заметить, что я поразил твое сердце. Помню, как ныне, прощенья просил я и плакал, ты ж, друг мой, Вдвое рыдал моего, и, крепко меня обнимая, Ты виноватым казался, не я.- Вот каков ты душою! Ежели все меня любят, любят меня по тебе же: Ты сокрывал мои слабости; малое доброе дело Ты выставлял и хвалил; ты был всё для меня, и с тобою Долгая жизнь пролетела, как вечер веселый в рассказах. Счастлив я был! не боюсь умереть! предчувствует сердце - Мы ненадолго расстанемся: скоро мы будем, обнявшись, Вместе гулять по садам Елисейским, и, с новою тенью Встретясь, мы спросим: "Что на земле? всё так ли, как прежде? Други так ли там любят, как в старые годы любили?" Что же услышим в ответ: по-старому родина наша С новой весною цветет и под осень плодами пестреет, Но друзей уже нет, подобных бывалым; нередко Слушал я, старцы, за полною чашей веселые речи: "Это вино дорогое!- Его молодое хвалили Славные други, Дамет с Палемоном; прошли, пролетели Те времена! хоть ищи, не найдешь здесь людей, им подобных, Славных и дружбой, и даром чудесным испытывать вина".

Люблю я задумываться, Внимая свирели, Но слаще мне вслушиваться В воздушные трели Весеннего жаворонка! С какою он сладостию Зарю величает! Томлением, радостию Мне душу стесняет Больную, измученную! Весною раскованная Земля оживает. И, им очарованная, Сильнее пылает Любовью живительною. Как ловит растерзанная Душа его звуки! И, сладко утешенная, На миг забыв муки, На небо не жалуется!

Воспламенить вас — труд напрасный, Узнал по опыту я сам; Вас боги создали прекрасной — Хвала и честь за то богам. Но вместе с прелестью опасной Они холодность дали вам. Я таю в грусти сладострастной, А вы, назло моим мечтам, Улыбкой платите неясной Любви моей простым мольбам.

За что, за что ты отравила Неисцелимо жизнь мою? Ты как дитя мне говорила: "Верь сердцу, я тебя люблю!" И мне ль не верить? Я так много, Так долго с пламенной душой Страдал, гонимый жизнью строгой, Далекий от семьи родной. Мне ль хладным быть к любви прекрасной? О, я давно нуждался в ней! Уж помнил я, как сон неясный, И ласки матери моей. И много ль жертв мне нужно было? Будь непорочна, я просил, Чтоб вечно я душой унылой Тебя без ропота любил.

Други, други! радость Нам дана судьбой — Пейте жизни сладость Полною струей. Прочь от нас печали, Прочь толпа забот! Юных увенчали Бахус и Эрот. Пусть трещат морозы, Ветр свистит в окно — Нам напомнит розы С Мозеля вино. Нас любовь лелеет, Нас в младые дни, Как весна, согреет Поцелуй любви.

Es kann schon nicht immer so bleiben* (Посвящена Баратынскому и Коншину) Ничто не бессмертно, не прочно Под вечно изменной луной, И всё расцветает и вянет, Рождённое бедной землей. И прежде нас много веселых, Любило и пить и любить: Нехудо гулякам усопшим Веселья бокал посвятить. И после нас много веселых, Полюбят любовь и вино, И в честь нам напенят бокалы, Любившим и пившим давно. Теперь мы доверчиво, дружно И тесно за чашей сидим. О дружба, да вечно пылаем Огнем мы бессмертным твоим! * Так не может всегда продолжаться (нем.)

Некогда Титир и Зоя, под тенью двух юных платанов, Первые чувства познали любви и, полные счастья, Острым кремнем на коре сих дерев имена начертали: Титир - Зои, а Титира - Зоя, богу Эроту Шумных свидетелей страсти своей посвятивши. Под старость К двум заветным платанам они прибрели и видят Чудо: пни их, друг к другу склонясь, именами срослися. Нимфы дерев сих, тайною силой имен сочетавшись, Ныне в древе двойном вожделеньем на путника веют; Ныне в тени их могила, в могиле той Титир и Зоя.

Могу ль забыть то сладкое мгновенье, Когда я вами жил и видел только вас, И вальса в бешеном круженье Завидовал свободе дерзких глаз? Я весь тогда желал оборотиться в зренье, Я умолял: «Постой, веселое мгновенье! Пускай я не спущу с прекрасной вечно глаз, Пусть так забвение крылом покроет нас!»

Как? житель гордых Альп, над бурями парящий, Кто кроет солнца лик развернутым крылом, Услыша под скалой ехидны свист шипящий, Раздвинул когти врозь и оставляет гром? Тебе ль, младой вещун, любимец Аполлона, На лиру звучную потоком слезы лить, Дрожать пред завистью и, под косою Крона Склоняся, дар небес в безвестности укрыть? Нет, Пушкин, рок певцов — бессмертье, не забвенье, Пускай Армениус, ученьем напыщен, В архивах роется и пишет рассужденье, Пусть в академиях почетный будет член, Но он глупец — и с ним умрут его творенья! Ему ли быть твоих гонителем даров? Брось на него ты взор, взор грозного презренья, И в малый сонм вступи божественных певцов. И радостно тебе за Стиксом грянут лиры, Когда отяготишь собою ты молву! И я, простой певец Либера и Темиры, Пред Фебом преклоня молящую главу, С благоговением ему возжгу куренье И воспою: «Хвала, кто с нежною душой, Тобою посвящен, о Феб, на песнопенье, За гением своим прямой идет стезей!» Что зависть перед ним, ползущая змеею, Когда с богами он пирует в небесах? С гремящей лирою, с любовью молодою Он Крона быстрого и не узрит в мечтах. Но невзначай к нему в обитель постучится Затейливый Эрот младенческой рукой, Хор смехов и харит в приют певца слетится, И слава с громкою трубой.

(Из Геснера) Еще в начале мая Тебе, Амур жестокий! Я жертвенник поставил В домашнем огороде И розами и миртом Обвил его, украсил. Не каждое ли утро С тех пор венок душистый Носил тебе, как жертву? А было все напрасно! Уж сыплются метели По обнаженным ветвям,- Она ж ко мне сурова, Как и в начале мая.

Сядем, любезный Дион, под сенью развесистой рощи, Где прохлажденный в тени, сверкая, стремится источник, Там позабудем на время заботы мирские и Вакху Вечера час посвятим. Мальчик, наполни фиал фалернским вином искрометным! В честь вечно юному Вакху осушим мы дно золотое; В чаше, обвитой венком, принеси дары щедрой Помоны,- Вкусны, румяны плоды. Тщетно юность спешит удержать престарелого Хрона, Просит, молит его - не внимая, он далее мчится; Маленький только Эрот смеется, поет и, седого За руку взявши, бежит. Что нам в жизни сей краткой за тщетною славой гоняться, Вечно в трудах только жить, не видеть веселий до гроба? Боги для счастия нам и веселия дни даровали, Для наслаждений любви. Пой, в хороводе девиц белогрудых, песни веселью, Прыгай под звонкую флейту; сплетяся руками, кружися, И твоя жизнь протечет, как быстро в зеленой долине Скачет и вьется ручей. Друг, за лавровый венок не кланяйся гордым пританам. Пусть за слепою богиней Лициний гоняется вечно, Пусть и обнимет ее. Фортуна косы всеразящей Не отвратит от главы. Что нам богатства искать? им счастья себе не прикупим: Всех на одной ладие, и бедного Ира и Креза, В мрачное царство Плутона, чрез волны ужасного Стикса Старый Харон отвезет. Сядем, любезный Дион, под сенью развесистой рощи, Где прохлажденный в тени, сверкая, стремится источник, Там позабудем на время заботы мирские и Вакху Вечера час посвятим.

Я редко пел, но весело, друзья! Моя душа свободно разливалась. О Царский сад, тебя ль забуду я? Твоей красой волшебной оживлялась Проказница фантазия моя, И со струной струна перекликалась, В согласный звон сливаясь под рукой,- И вы, друзья, любили голос мой. Вам песни в дар от сельского поэта! Любите их за то хоть, что мои. Бог весть куда умчитесь в шуме света Все вы, друзья, все радости мои! И, может быть, мечты моей Лилета Там будет мне мучением любви; А дар певца, лишь вам в пустыне милый, Как василек, не доцветет унылый.

Ты в Петербурге, ты со мной, В объятьях друга и поэта! Опять прошедшего мы лета, О трубадур веселый мой, Забавы, игры воскресили; Опять нас ветвями покрыли Густые рощи островов И приняла на шумны волны Нева и братьев и певцов. Опять веселья, жизни полный, Я счастлив радостью друзей; Земли и неба житель вольный И тихой жизнию довольный, С беспечной музою моей Друзьям пою: любовь, похмелье И хлопотливое безделье Удалых рыцарей стола, За коим шалость и веселье, Под звон блестящего стекла, Поют, бокалы осушают И громким смехом заглушают Часов однообразный бой. Часы бегут своей чредой! Удел глупца иль Гераклита, Безумно воя, их считать. Смешно бы, кажется, кричать (Когда златым вином налита, Обходит чаша вкруг столов И свежим запахом плодов Нас манят полные корзины), Что всё у бабушки Судьбины В сей краткой жизни на счету, Что старая то наслажденье, То в списке вычеркнет мечту, Прогонит радость; огорченье Шлет с скукой и с болезнью нам, Поссорит, разлучит нас с милой; Перенесем, глядишь — а там Она грозит нам и могилой. Пусть плачут и томят себя, Часов считают бой унылый! Мы ж время измерять, друзья, По налитым бокалам станем — Когда вам петь престану я, Когда мы пить вино устанем, Да и его уж не найдем, Тогда на утро мельком взглянем И спать до вечера пойдем. О, твой певец не ищет славы! Он счастья ищет в жизни сей, Свою любовь, свои забавы Поет для избранных друзей И никому не подражает. Пускай Орестов уверяет, Наш антикварий, наш мудрец, Почерпнувший свои познанья В мадам Жанлис, что твой певец И спит и пьет из подражанья; Пусть житель Острова, где вам, О музы вечно молодые, Желая счастия сынам, Вверяет юношей Россия, Пусть он, с священных сих брегов, Невежа злой и своевольный И глупостью своей довольный, Мою поносит к вам любовь: Для них я не потрачу слов — Клянусь надеждами моими, Я оценил сих мудрецов — И если б я был равен с ними, То горько б укорял богов.

За то ль, Евгений, я Гораций, Что пьяный, в миртовом венке, Пою вино, любовь и граций, Как он, от шума вдалеке, И что друзей люблю — старинных, А жриц Венеры — молодых; Нет, лиру высоко настроя, Не в силах с музою моей Я славить бранный лавр героя Иль мирные дела судей — Мне крыльев не дано орлиных С отверстым поприщем для них. К тому ж напрасно муза ищет Теперь героев и судей! Домон бичом отважно хлыщет По стройному хребту коней, А Клит в объятиях Цирцеи Завялою душою спит. Кого ж мне до вершин Парнаса, Возвыся громкий глас, возвесть? Иль за ухо втащить Мидаса И смех в бессмертных произвесть? Вернее в храме Цитереи, Где сын ее нам всем грозит, Благоуханной головою Поникнув, Лидии младой Приятно нежить слух игрою, Воспеть беспечность и покой, И сладострастия томленье, И пламенный восторг любви, Покинуть гордые желанья, В венок свой лавров не вплетать И в час веселого мечтанья Тихонько Флакку подражать В науке дивной, в наслажденьи И с ним забавы петь свои.

(В Сибирь) Я благотворности труда Еще, мой друг, не постигаю! Лениться, говорят, беда,— А я в беде сей утопаю И, пробудившись, забываю, О чем заботился вчера. Мне иногда твердят: «Пора Сдавить стихи твои станками, Они раскупятся друзьями, Друзья им прокричат: ура! Веселые за полной чашей. Тогда, сударь, от славы вашей, Или от вашего вина Заговорит вся сторона От Бельта до Сибири скучной, Куда с запиской своеручной Пошлете другу толстый том». Всё хорошо, но я не в том Свое блаженство полагаю: За стих не ссорюся с умом, А рифму к рифме приплетаю, Лениво глядя за пером. Напишет мне — я прочитаю! Я прочитаю их друзьям: Люблю внимать я похвалам, Когда их похвалы достоин. И я слыхал, худой тот воин, Кто быть не думает вождем! Так мыслю я, меж тем пером Мешая истину с мечтами, Почти забыл, что мы с тобой Привыкли говорить сердцами,— Забыл, что друг далекий мой, Прочтя мою систему лени, Но неизвестный о друзьях, По почте мне отправит пени Наместо неясных уверений, Что он и в дальних тех странах Своих друзей не забывает, Где мир, дряхлеющий во льдах, Красою дикой поражает; Что, как мелькнувшая весна Там оживляет всё творенье, Так о друзьях мечта одна Его приводит в восхищенье, Его уносит в светлый край Златых надежд, воспоминаний, Где нет забот, где нет страданий И слова грозного: прощай! Будь счастлив, друг! не забывай Веселых дней очарованья И резвых спутников твоих! Вот непритворные желанья Далекому от круга их, От круга радости веселой, Где дружба нас и сын Семелы Привыкли часто собирать, Где можно все заботы света С мундиром, с фраком скидавать, Без лести похвалить поэта И обо всем потолковать.

Лилета, пусть ветер свистит и кверху метелица вьется; Внимая боренью стихий, и в бурю мы счастливы будем, И в бурю мы можем любить! ты знаешь, во мрачном Хаосе Родился прекрасный Эрот. V ужасном волненье морей, когда громы сражались с громами, И тьма устремлялась на тьму, и белая пена кипела,— Явилась богиня любви, в коральной плывя колеснице, И волны пред ней улеглись. И мы, под защитой богов, потопим в веселии время. Бушуйте, о чада зимы, осыпайтеся, желтые листья! Но мы еще только цветем, но мы еще жить начинаем В объятиях неясных любви. И радостно сбросим с себя мы юности красну одежду, И старости тихой дадим дрожащую руку с клюкою, И скажем: о старость, веди наслаждаться любовью в том мире, Уж мы насладилися здесь.

Мальчик, солнце встретить должно С торжеством в конце пиров! Принеси же осторожно И скорей из погребов В кубках длинных и тяжелых, Как любила старина, Наших прадедов веселых Пережившего вина. Не забудь края златые Плющем, розами увить! Весело в года седые Чашей молодости пить, Весело хоть на мгновенье, Бахусом наполнив грудь, Обмануть воображенье И в былое заглянуть.

Как птичка резвая, младая, Ты под крылом любви растешь, Мирских забот еще не зная, Вертишься и поешь. Но детство быстро унесется, С ним улетит и твой покой, И сердце у тебя забьется Неведомой тоской. Тщеславие тебя цветами Прилежно будет убирать, И много лет пред зеркалами Придется потерять. Здесь мода всеми помыкает, Чернит, румянит и белит, Веселых плакать заставляет, Печальным петь велит. И ты помчишься за толпою В чертог блестящей суеты И истинной почтешь красою Поддельные цветы. Но знай, что счастие на свете Не в жемчугах, не <в>кружевах, И не в богатом туалете, А в искренних сердцах. Цвети, Темира дорогая, Богиня красотою будь, В столице роскоши блистая, Меня не позабудь!

Сидя на льве, Купидон будил радость могущею лирой, И африканский лев тихо под ним выступал. Их ваятель узрел, ударил о камень — и камень Гения сильной рукой в образе их задышал.

Если мне объявят боги: «Здесь ты горе будешь пить!» Я скажу: «Вы очень строги! Но я всё ж останусь жить». Горько ль мне — я разделяю С милой слезы в тишине! Что ж на небе, я не знаю, Да и знать не нужно мне! Мне великую науку Дед мой доктор завещал: «Дружбою,— он пишет,— скуку И печаль я исцелял; От любви лечил несчастной Состаревшимся вином; Вообще же безопасно Все лечить несчастья — сном».

Я вечером с трубкой сидел у окна; Печально глядела в окошко луна; Я слышал: потоки шумели вдали; Я видел: на холмы туманы легли. В душе замутилось, я дико вздрогнул: Я прошлое живо душой вспомянул! В серебряном блеске вечерних лучей Явилась мне Лила, веселье очей. Как прежде, шепнула коварная мне: «Быть вечно твоею клянуся луне». Как прежде, за тучи луна уплыла, И нас разлучила неверная мгла. Из трубки я выдул сгоревший табак. Вздохнул и на брови надвинул колпак.

Что есть любовь? Несвязный сон. Сцепление очарований! И ты в объятиях мечтаний То издаешь унылый стон, То дремлешь в сладком упоенье, Кидаешь руки за мечтой И оставляешь сновиденье С больной, тяжелой головой.

Я ль от старого бежала, В полночь травы собирала, Травы с росами мешала, Все о воле чаровала. Птичке волю, сердцу волю! Скоро ль буду я вдовою?.. Дайте, дайте погуляю, Как та рыбка по Дунаю, Как та рыбка с окунями, Я, молодка, с молодцами, Как та рыбка со плотвою, Я с прилукой-красотою!

Дитятей часто я сердился, Игрушки, няньку бил; Еще весь гнев не проходил, Как я стыдился. Того уж нет! и я влюбился, Томленьем грудь полна! Бывало, взглянет лишь Она — И я стыдился. Того уж нет! вот я женился На ветреной вдове; Гляжу — рога на голове! Я застыдился. Того уж нет! теперь явился В собранье с париком. Что ж?— громкий смех над стариком. Тут я взбесился.

Когда я в хижине моей Согрет под стеганым халатом Не только графов и князей - Султана не признаю братом! Гляжу с улыбкою в окно: Вот мой ручей, мои посевы, Из гроздий брызжет тут вино, Там птиц домашних полны хлевы, В воде глядится тучный вол, Подруг протяжно призывая,- Все это в праздничный мой стол Жена украсит молодая. А вы, моих беспечных лет, Товарищи в весельи, в горе, Когда я просто был поэт И света не пускался в море - Хоть на груди теперь иной Считает ордена от скуки, Усядьтесь без чинов со мной, К бокалам протяните руки, Старинны песни запоем, Украдем крылья у веселья, Поговорим о том, о сем, Красноречивые с похмелья! Признайтесь, что блажен поэт В своем родительском владенье! Хоть на ландкарте не найдет Под градусами в протяженье Там свой овин, здесь огород, В ряду с Афинами иль Спартой, Зато никто их не возьмет Счастливо выдернутой картой.

С благоговейною душой Поэт, упавши на колены, И фимиамом и мольбой Вас призывает, о камены, В свой домик низкий и простой! Придите, девы, воскресить В нем прежний пламень вдохновений И лиру к звукам пробудить: Друг ваш и друг его Евгений Да будет глас ее хвалить. Когда ж весна до вечных льдов Прогонит вьюги и морозы — На ваш алтарь, красу цветов, Положит первые он розы При пенье радостных стихов.

Бедные мы! что наш ум?- сквозь туман озаряющий факел Бурей гонимый наш челн по морю бедствий и слез; Счастие наше в неведеньи жалком, в мечтах и безумстве: Свечку хватает дитя, юноша ищет любви.

Муза вчера мне, певец, принесла закоцитную новость: В темный недавно Айдес тень славянина пришла; Там, окруженная сонмом теней любопытных, пропела (Слушал и древний Омер) песнь Илиады твоей. Старец наш, к персям вожатого-юноши сладко приникнув, Вскрикнул: «Вот слава моя, вот чего веки я ждал!»

Младой певец, дорогою прекрасной Тебе идти к парнасским высотам, Тебе венок (поверь моим словам) Плетет Амур с каменей сладкогласной. От ранних лет я пламень не напрасный Храню в душе, благодаря богам, Я им влеком к возвышенным певцам С какою-то любовию пристрастной. Я Пушкина младенцем полюбил, С ним разделял и грусть и наслажденье, И первый я его услышал пенье И за себя богов благословил, Певца Пиров я с музой подружил — И славой их горжусь в вознагражденье. * См. Языков.

(Сельская элегия) Я знал ее: она была душою Прелестней своего прекрасного лица. Умом живым, мечтательной тоскою, Как бы предчувствием столь раннего конца, Любовию к родным и к нам желаньем счастья, Всем милая, она несчастлива была, И, как весенний цвет, расцветший в дни ненастья, Она внезапно отцвела. И кто ж? любовь ей сердце отравила! Она неверного пришельца полюбила: На миг ее пленяся красотой, Он кинулся в объятия другой И навсегда ушел из нашего селенья. Что, что ужаснее любви без разделенья, Простой, доверчивой любви! Несчастная, в душе страдания свои Сокрыла, их самой сестре не поверяла, И грусть безмолвная и жаждущая слез, Как червь цветочный, поедала Ее красу и цвет ланитных роз! Как часто гроб она отцовский посещала! Как часто, видел я, она сидела там С улыбкой, без слезы роптанья на реснице, Как восседит Терпенье на гробнице И улыбается бедам.

Д е в а Юноша милый! на миг ты в наши игры вмешался! Розе подобный красой, как Филомела, ты пел, Сколько любовь потеряла в тебе поцелуев и песень, Сколько желаний и ласк новых, прекрасных, как ты. Р о з а Дева, не плачь! я на прахе его в красоте расцветаю. Сладость он жизни вкусив, горечь оставил другим; Ах! и любовь бы изменою душу певца отравила! Счастлив, кто прожил, как он, век соловьиный и мой! * См. также Д.Веневитинов.

Державин¹ умер! чуть факел погасший дымится, о Пушкин²! О Пушкин, нет уж великого! Музы над прахом рыдают! Их кудри упали развитые в беспорядке на груди, Их персты по лирам не движутся, голос в устах исчезает! Амура забыли печальные, с цепью цветочною скрылся Oн в диком кустарнике, слезы катятся по длинным ресницам, Забросил он лук и в молчаньи стрелу об колено ломает; Мохнатой ногой растоптал свирель семиствольную бог Пан. Венчан осокою ручей убежал от повергнутой урны, Где Бахус на тигре, с толпою вакханок и древним Силеном, Иссечен на мраморе — тина льется из мраморный урны,— И на руку нимфа склонясь печально плескает струею! Державин умер! чуть факел погасший дымится, о Пушкин! О Пушкин, нет уж великого! Музы над прахом рыдают! Веселье в Олимпе, Вулкан хромоногий подносит бессмертным Амврозию, нектар подносит Зевсов прелестный любимец. И каждый бессмертный вкушает с амврозией сладостный нектар, И, отворотясь, улыбается Марсу Венера. И вижу В восторге я вас, полубоги России. Шумящей толпою, На копья склонясь, ожиданье на челах, в безмолвьи стоите. И вот повернул седовласый Хрон часы, вот пресекли Суровые парки священную нить — и восхитил к Олимпу Святого певца Аполлон при сладостной песне бессмертных: «Державин, Державин! хвала возвышенным поэтам! восстаньте, Бессмертные, угостите бессмертного; юная Геба, Омой его очи водою кастальскою! вы, о хариты, Кружитесь, пляшите под лиру Державина! Долго не зрели Небесные утешенья земли и Олимпа, святого пиита». И Пиндар узнал себе равного, Флакк — философа-брата И Анакреон нацедил ему в кубок пылающий нектар. Веселье в Олимпе! Державин поет героев России. Державин умер! чуть факел погасший дымится, о Пушкин! О Пушкин, нет уж великого! Музы над прахом рыдают. Вот прах вещуна, вот лира висит на ветвях кипариса, При самом рожденьи певец получил ее в дар от Эрмия. Сам Эрмий уперся ногой натянуть на круг черепахи Гремящие струны — и только в часы небесных восторгов Державин дерзал рассыпать по ней окрыленные персты. Кто ж ныне посмеет владеть его громкою лирой? Кто, Пушкин?! Кто пламенный, избранный Зевсом еще в колыбели, счастливец, В порыве прекрасной души ее свежим венком увенчает? Молися каменам! и я за друга молю вас, камены! Любите младого певца, охраняйте невинное сердце, Зажгите возвышенный ум, окрыляйте юные персты! Но и в старости грустной пускай он приятно на лире, Гремящей сперва, ударяя — уснет с исчезающим звоном!

Ни рыжая брада, ни радость старых лет, Ни дряхлая твоя супруга, Ни кони не спасли от тяжкого недуга... И Агафона нет! Потух, как от копыт огонь во мраке ночи, Как ржанье звучное усталого коня!.. О небо! со слезой к тебе подъемлю очи И, бренный, не могу не вопросить тебя: Ужель не вечно нам вожжами править можно И счастие в вине напрасно находить? Иль лучшим кучерам жить в мире лучшем должно, А нам с худыми быть!.. Увы! не будешь ты потряхивать вожжею; Не будешь лошадей бить плетию своею; И, усом шевеля, по-русски их бранить; Уже не станешь ты и по воду ходить! Глас молодецкий не прольется, И путник от тебя уж не зажмет ушей, И при сияньи фонарей Уж глас форейтора тебе не отзовется, И ах! Кузьминишна сквозь слез не улыбнется! Умолкло все с тобой! Кухарки слезы льют, Супруга, конюхи венки из сена вьют, Глася отшедшему к покою: "Когда ты умер - черт с тобою!"

Перст указует на даль, на главе развилися крылья, Дышит свободою грудь; с легкостью дивною он, В землю ударя крылатой ногой, кидается в воздух... Миг - и умчится! Таков полный восторга певец.

Не осенний частый дождичек Брызжет, брызжет сквозь туман: Слезы горькие льет молодец На свой бархатный кафтан. "Полно, брат молодец! Ты ведь не девица: Пей, тоска пройдет; Пей, пей, тоска пройдет!" "Не тоска, друзья-товарищи, В грудь запала глубоко, Дни веселия, дни радости Отлетели далеко". "Полно, брат молодец! Ты ведь не девица: Пей, тоска пройдет; Пей, пей, тоска пройдет!" "И как русский любит родину, Так люблю я вспоминать Дни веселия, дни радости, Как пришлось мне горевать". "Полно, брат молодец! Ты ведь не девица: Пей, тоска пройдет; Пей, пей, тоска пройдет!"

Когда земля отдаст плоды Трудов зимы, весны и лета, И, желтой мантией одета, Везде печальные следы Являет роскоши минувшей, Подобно радости мелькнувшей Быстрее молнии небес; Когда вершиной черный лес, Шумя, качает над туманом И, запоздалый, с океаном Усталый борется пловец, Тебе, Нептун, дает обеты, Чтоб не испить с струею Леты Отрады горестных сердец.— Я на коне скачу ретивом И по горам и по полям, И вихрем веселюсь игривым, Который мчится по степям, Из-под копыт с листом и прахом; И селянин его, со страхом Под вечер торопясь домой, Бродящей тенью почитает, Которую Харон седой В Аидов дом не пропускает; Ее протяжный слышен вой, Он погребенья умоляет.

Зачем на меня ты и глупость, и злобу, Плетнев, вызываешь нескромной хвалой? К чему величаешь любовью бессмертных Простого певца? Так, были мгновенья ниспосланы Фебом: Я плавал в восторгах, я небом дышал! Я пел — и мне хором, веселые, вторить Любили друзья. Я пел — но в то время роскошная младость Мне жизнь озаряла волшебным лучом: Я веровал в счастье, я жаждал любови, Я славой горел! И опыт суровый смирил обольщенья, Мой взор прояснился; но скрылись мечты, За ними и счастье, и прелесть любови, И славы призрак. Как слушал Лаертид, привязанный к мачте, Волшебные песни Скиллийских сирен И тщетно к ним рвался — упрямые верви Держали его,— Так я, твоей лирой печально пленяясь, Вотще порываюсь к святым высотам, Знакомым бывало, и в робкие струны Напрасно звучу. Напрасно у неба прошу вдохновений: Мне путь на родную страну возбранен, И глас мой подобен унылому гласу Жестоким стрелком Подстреленной птицы, когда завывают Осенние ветры и к теплым странам Веселою стаей при кликах несутся Подруги ее.

Мне минуло шестнадцать лет, Но сердце было в воле; Я думала: весь белый свет - Наш бор, поток и поле. К нам юноша пришел в село: Кто он? отколь? не знаю - Но все меня к нему влекло, Все мне твердило: знаю! Его кудрявые власы Вкруг шеи обвивались, Как мак сияет от росы, Сияли, рассыпались. И взоры пламенны его Мне что-то изъясняли; Мы не сказали ничего, Но уж друг друга знали. Куда пойду - и он за мной. На долгую ль разлуку? Не знаю! только он с тоской Безмолвно жал мне руку. "Что хочешь ты?- спросила я,- Скажи, пастух унылый". И с жаром обнял он меня И тихо назвал милой. И мне б тогда его обнять! Но рук не поднимала, На перси потупила взгляд, Краснела, трепетала. Ни слова не сказала я; За что ж ему сердиться? Зачем покинул он меня? И скоро ль возвратится?

Ты переводчик, я читатель, Ты усыпитель - я зеватель.

«Дедушка!- девицы Раз мне говорили.- Нет ли небылицы Иль старинной были?» - «Как не быть!- уныло Красным отвечал я.- Сердце вас любило, Так чего не знал я! Было время! где вы, Годы золотые? Как пленяли девы В ваши дни былые! Уж они - старушки; Но от них, порою, Много на подушки Слез пролито мною. Душу волновали Их уста и очи, По огню бежали Дни мои и ночи». - «Дедушка,- толпою Девицы вскричали,- Жаль нам, а тобою Бабушки играли! Как не стыдно! злые Вот над кем шутили! Нет, мы не такие, Мы б тебя любили!» - «Вы б любили? Сказки! Веры мне неймется! И на наши ласки Дедушка смеется».

Наяву и в сладком сне Всё мечтаетесь вы мне: Кудри, кудри шелковые, Юных персей красота, Прелесть - очи и уста, И лобзания живые. И я в раннюю зарю Темным кудрям говорю: Кудри, кудри, что вы вьетесь? Мне уж вами не играть, Мне уж вас не целовать, Вы другому достаетесь. И я утром золотым Молвлю персям молодым: Пух лебяжий, негой страстной Не дыши по старине - Уж не быть счастливым мне На груди моей прекрасной. Я твержу по вечерам Светлым взорам и устам: Замолчите, замолчите! С лютой долей я знаком, О веселом, о былом Вы с душой не говорите! Ночью сплю ли я, не сплю - Все устами вас ловлю, Сердцу сладкие лобзанья! Сердце бьется, сердце ждет,- Но уж милая нейдет В час условленный свиданья.

Блажен, о юноша! кто, подражая мне, Не любит рассылать себя по всем журналам, Кто час любовников пропустит в сладком сне И круг простых друзей предпочитает балам. Когда неистовый влетит к нему Свистов, Он часто по делам из комнаты выходит. Ему ж нет времени писать дурных стихов, Когда за книгой день, с супругой ночь проводит. Зато, взгляните, он как дуб высок и прям. Что вялый перед ним угодник дам и моды? Цвет полных яблоков разлился по щекам, Благоразумен, свеж он и в преклонны годы. А ты, слепой глупец, иль новый философ! О, верь мне, и в очках повеса всё як повеса. Что будет из тебя под сединой власов, Когда устанешь ты скакать средь экосеса? Скажи, куда уйдешь от скуки и жены, Жены, которая за всякую морщину Ее румяных щек бранится на тебя?— Пример достойнейший и дочери, и сыну! Что усладит, скажи, без веры старика? Что память доброго в прошедшем сохранила? Что совесть... ты молчишь! беднее червяка, Тебе постыла жизнь, тебя страшит могила!

Однажды бог, восстав от сна, Курил сигару у окна И, чтоб заняться чем от скуки, Трубу взял в творческие руки; Глядит и видит вдалеке: Земля вертится в уголке. "Чтоб для нее я двинул ногу, Черт побери меня, ей-богу!" "О человеки всех цветов!- Сказал, зевая, Саваоф.- Мне самому смотреть забавно, Как вами управляю славно. Но бесит лишь меня одно: Я дал вам девок и вино, А вы, безмозглые пигмеи, Колотите друг друга в шеи И славите потом меня Под гром картечного огня. Я не люблю войны тревогу, Черт побери меня, ей-богу! Меж вами карлики-цари Себе воздвигли алтари, И думают они, буффоны, Что я надел на них короны И право дал душить людей. Я в том не виноват, ей-ей! Но я уйму их понемногу, Черт побери меня, ей-богу! Попы мне честь воздать хотят, Мне ладан под носом курят, Страшат вас светопреставленьем И ада грозного мученьем. Не слушайте вы их вранья, Отец всем добрым детям я; По смерти муки не страшитесь, Любите, пейте, веселитесь... Но с вами я заговорюсь... Прощайте! Гладкого боюсь! Коль в рай ему я дам дорогу, Черт побери меня, ей-богу!"

Долго на сердце хранит он глубокие чувства и мысли: Мнится, с нами, людьми, их он не хочет делить! Изредка - так ли, по воле ль небесной - вдруг запоет он,- Боги! в песнях его - счастье, и жизнь, и любовь, Всё, как в вине вековом, початом для гостя родного, Чувства ласкают равно: цвет, благовонье и вкус.

Что до богов? Пускай они Судьбами управляют мира! Но я, когда со мною лира, За светлы области эфира Я не отдам златые дни И с сладострастными ночами. Пред небом тщетными мольбами Я не унижуся, нет, нет! В самом себе блажен поэт. Всегда, везде его душа Найдет прямое сладострастье! Ему ль расслабнуть в неге, в счастье? Нет! взгляньте: в бурное ненастье, Стихий свободою дыша, Сквозь дождь он город пробегает, И сельский Аквилон играет На древних дикостью скалах В его измокших волосах! Познайте! Хоть под звук цепей Он усыплялся б в колыбели, А вкруг преступники гремели Развратной радостию в хмели,— И тут бы он мечте своей Дал возвышенное стремленье, И тут бы грозное презренье Пророку грянуло в ответ, И выше б Рока был Поэт.

Кто, как лебедь цветущей Авзонии, Осененный и миртом и лаврами, Майской ночью при хоре порхающих, В сладких грезах отвился от матери,- Тот в советах не мудрствует; на стены Побежденных знамена не вешает; Столб кормами судов неприятельских Он не красит пред храмом Ареевым; Флот, с несчетным богатством Америки, С тяжким золотом, купленным кровию, Не взмущает двукраты экватора Для него кораблями бегущими. Но с младенчества он обучается Воспевать красоты поднебесные, И ланиты его от приветствия Удивленной толпы горят пламенем. И Паллада туманное облако Рассевает от взоров,- и в юности Он уж видит священную истину И порок, исподлобья взирающий! Пушкин! Он и в лесах не укроется; Лира выдаст его громким пением, И от смертных восхитит бессмертного Аполлон на Олимп торжествующий.

Протекших дней очарованья, Мне вас душе не возвратить! В любви узнав одни страданья, Она утратила желанья И вновь не просится любить. К ней сны младые не забродят, Опять с надеждой не мирят, В странах волшебных с ней не ходят, Веселых песен не заводят И сладких слов не говорят. Ее один удел печальный: Года бесчувственно провесть И в край, для горестных не дальный, Под глас молитвы погребальной, Одни молитвы перенесть.

Роза ль ты, розочка, роза душистая! Всем ты, красавица, роза цветок! Вейся, плетися с лилеей и ландышем, Вейся, плетися в мой пышный венок. Нынче я встречу красавицу девицу, Нынче я встречу пастушку мою: «Здравствуй: красавица, красная девица!» Ах!.. и промолвлюся, молвлю: люблю! Вдруг зарумянится красная девица, Вспыхнет младая, как роза цветок. Взглянь в ручеечек, пастушка стыдливая, Взглянь: пред тобою ничто мой венок!

Друзья, друзья! я Нестор между вами, По опыту веселый человек; Я пью давно; пил с вашими отцами В златые дни, в Екатеринин век. И в нас душа кипела в ваши леты, Как вы, за честь мы проливали кровь, Вино, войну нам славили поэты, Нам сладко пел Мелецкий про любовь! Не кончен пир - а гости разошлися, Допировать один остался я. И что ж? ко мне вы, други, собралися, Весельчаков бывалых сыновья! Гляжу на вас: их лица с их улыбкой, И тот же спор про жизнь и про вино; И мнится мне, я полагал ошибкой, Что и любовь забыта мной давно.

Не говори: любовь пройдет, О том забыть твой друг желает; В ее он вечность уповает, Ей в жертву счастье отдает. Зачем гасить душе моей Едва блеснувшие желанья? Хоть миг позволь мне без роптанья Предаться нежности твоей. За что страдать? Что мне в любви Досталось от небес жестоких Без горьких слез, без ран глубоких, Без утомительной тоски? Любви дни краткие даны, Но мне не зреть ее остылой; Я с ней умру, как звук унылый Внезапно порванной струны.

Одинок месяц плыл, зыбляся в тумане, Одинок воздыхал витязь на кургане. Свежих трав не щипал конь его унылый, "Конь мой, конь, верный конь, понесемся к милой! Не к добру грудь моя тяжко воздыхает, Не к добру сердце мне что-то предвещает; Не к добру без еды ты стоишь унылый! Конь мой, конь, верный конь, понесемся к милой!" Конь вздрогнул, и сильней витязь возмутился, В милый край, в страшный край как стрела пустился. Ночь прошла, все светло: виден храм с дубровой, Конь заржал, конь взвился над могилой новой.

Прекрасный день, счастливый день: И солнце, и любовь! С нагих полей сбежала тень - Светлеет сердце вновь. Проснитесь, рощи и поля; Пусть жизнью все кипит: Она моя, она моя! Мне сердце говорит. Что, вьешься, ласточка, к окну, Что, вольная, поешь? Иль ты щебечешь про весну И с ней любовь зовешь? Но не ко мне,- и без тебя В певце любовь горит: Она моя, она моя! Мне сердце говорит.

"Сегодня я с вами пирую, друзья, Веселье нам песни заводит, А завтра, быть может, там буду и я, Откуда никто не приходит!" - Я так беззаботным друзьям говорил Давно,- но от самого детства Печаль в беспокойном я сердце таил Предвестьем грядущего бедства. Друзья мне смеялись и, свежий венец На кудри мои надевая, "Стыдись,- восклицали,- мечтатель-певец! Изменит ли жизнь молодая!" Война запылала, к родным знаменам Друзья как на пир полетели; Я с ними - но жребьи, враждебные нам, Мне с ними расстаться велели. В бездействии тяжком я думой следил Их битвы, предтечи победы; Их славою часто я первый живил Родителей грустных беседы. Года пролетали, я часто в слезах Был черной повязкой украшен... Брань стихла, где ж други? лежат на полях, Близ ими разрушенных башен. С тех пор я печально сижу на пирах, Где все мне твердит про былое; Дрожи моя чаша в ослабших руках: Мне тяжко веселье чужое.

Только узнал я тебя - И трепетом сладким впервые Сердце забилось во мне. Сжала ты руку мою - И жизнь и все радости жизни В жертву тебе я принес. Ты мне сказала "люблю" - И чистая радость слетела В мрачную душу мою. Молча гляжу на тебя,- Нет слова все муки, всё счастье Выразить страсти моей. Каждую светлую мысль, Высокое каждое чувство Ты зарождаешь в душе.

Ах ты, ночь ли, Ноченька! Ах ты, ночь ли, Бурная! Отчего ты С вечера До глубокой Полночи Не блистаешь Звездами, Не сияешь Месяцем? Всё темнеешь Тучами? И с тобой, знать, Ноченька, Как со мною, Молодцем, Грусть-злодейка Сведалась! Как заляжет, Лютая, Там глубоко На сердце - Позабудешь Девицам Усмехаться, Кланяться; Позабудешь С вечера До глубокой Полночи, Припевая, Тешиться Хороводной Пляскою! Нет, взрыдаешь, Всплачешься, И, безродный Молодец, На постелю Жесткую, Как в могилу, Кинешься!

Голова ль моя, головушка, Голова ли молодецкая, Что болишь ты, что ты клонишься Ко груди, к плечу могучему? Ты не то была, удалая, В прежни годы, в дни разгульные, В русых кудрях, в красоте твоей, В той ли шапке, шапке бархатной, Соболями отороченной. Днем ли в те поры я выеду, В очи солнце - ты не хмуришься; В темном лесе в ночь ненастную Ты найдешь тропу заглохшую; Красна ль девица приглянется - И без слов ей все повыскажешь; Повстречаются ль недобрые - Только взглянут и вспокаются. Что ж теперь ты думу думаешь, Думу крепкую, тяжелую? Иль ты с сердцем перемолвилась, Иль одно вы с ним задумали? Иль прилука молодецкая Ни из сердца, ни с ума нейдет? Уж не вырваться из клеточки Певчей птичке конопляночке, Знать, и вам не видеть более Прежней воли с прежней радостью.

И я выйду ль на крылечко, На крылечко погулять, И я стану у колечка О любезном горевать; Как у этого ль колечка Он впоследнее стоял И печальное словечко Мне, прощаючись, сказал: "За турецкой за границей, В басурманской стороне По тебе лишь по девице Слезы лить досталось мне..." . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Как за реченькой слободушка стоит, По слободке той дороженька бежит, Путь-дорожка широка, да не длинна, Разбегается в две стороны она: Как налево - на кладбище к мертвецам, А направо - к закавказским молодцам Грустно было провожать мне, молодой, Двух родимых и по той, и по другой: Обручальника по левой проводя, С плачем матерью землей покрыла я; А налетный друг уехал по другой, На прощанье мне кивнувши головой.

Как у нас ли на кровельке, Как у нас ли на крашеной, Собиралися пташечки, Мелки пташечки, ласточки, Щебетали, чиликали, Несобравшихся кликали: "Вы слетайтесь, не медлите, В путь-дороженьку пустимся! Красны дни миновалися, Вдоволь мы наигралися, Здесь не ждать же вам гибели От мороза трескучего!" Государь ты мой, батюшка, Государыня матушка! Меня суженый сватает, Меня ряженый сватает; Поспешите, не мешкайте, Меня поезду выдайтe, С хлебом-солию, с образом, С красотой проходящею! Мне не век вековать у вас, Не сидеть же все девицей Без любви и без радости До ворчуньи до старости.

Пела, пела пташечка И затихла; Знало сердце радости И забыло. Что, певунья пташечка, Замолчала? Как ты, сердце, сведалось С черным горем? Ах! убили пташечку Злые вьюги; Погубили молодца Злые толки! Полететь бы пташечке К синю морю; Убежать бы молодцу В лес дремучий! На море валы шумят, А не вьюги, В лесе звери лютые, Да не люди!

По небу Тучи громовые ходят; По полю Пули турецкие свищут. Молодцу ль Грома и пули бояться? Что же он Голову клонит да плачет? Бедному Жаль не себя, горемыки, Жаль ему Душечки красной девицы! Девушку Грозный отец принуждает, Красную Жалобно матушка молит: "Дитятко! Выдь за богатого замуж! Милое, Верь, и не вспомнишь солдата!"

Сиротинушка девушка, Полюби меня, молодца, Полюбя, приголубливай, Мои кудри расчесывай. Хорошо цветку на поле, Любо пташечке на небе,- Сиротинушке девушке Веселей того с молодцем. У меня в дому волюшка, От беды оборонушка, Что от дождичка кровелька, От жары дневной ставенки, От лихой же разлучницы, От лукавой указчицы На воротах замок висит, В подворотенку пес глядит.

Скучно, девушки, весною жить одной: Не с кем сладко побеседовать младой. Сиротинушка, на всей земле одна, Подгорюнясь ли присядешь у окна - Под окошком все так весело глядит, И мне душу то веселие томит. То веселье - не веселье, а любовь, От любви той замирает в сердце кровь. И я выду во широкие поля - С них ли негой так и веет на тебя; Свежий запах каждой травки полевой Вреден девице весеннею порой, Хочешь с кем-то этим запахом дышать И другим устам его передавать; Белой груди чем-то сладким тяжело, Голубым очам при солнце не светло. Больно, больно безнадежной тосковать! И я кинусь на тесовую кровать, К изголовью правой щечкою прижмусь И горючими слезами обольюсь. Как при солнце летом дождик пошумит, Травку вспрыснет, но ее не освежит, Так и слезы не свежат меня младой; Скучно, девушки, весною жить одной!

Соловей мой, соловей, Голосистый соловей! Ты куда, куда летишь, Где всю ночку пропоешь? Кто-то бедная, как я, Ночь прослушает тебя, Не смыкаючи очей, Утопаючи в слезах? Ты лети, мой соловей, Хоть за тридевять земель, Хоть за синие моря, На чужие берега; Побывай во всех странах, В деревнях и в городах: Не найти тебе нигде Горемышнее меня. У меня ли у младой Дорог жемчуг на груди, У меня ли у младой Жар-колечко на руке, У меня ли у младой В сердце маленький дружок. В день осенний на груди Крупный жемчуг потускнел, В зимню ночку на руке Распаялося кольцо, А как нынешней весной Разлюбил меня милой.

Что, красотка молодая, Что ты, светик, плачешь? Что головушку, вздыхая, К белой ручке клонишь? Или словом, или взором Я тебя обидел? Иль нескромным разговором Ввел при людях в краску? Нет, лежит тоска иная У тебя на сердце! Нет, кручинушку другую Ты вложила в мысли! Ты не хочешь, не желаешь Молодцу открыться, Ты боишься милу другу Заповедать тайну! Не слыхали ль злые люди Наших разговоров? Не спросили ль злые люди У отца родного; Не спросили ль сопостаты У твоей родимой: "Чей у ней на ручке перстень? Чья в повязке лента? Лента, ленточка цветная, С золотой каймою; Перстень с чернью расписною, С чистым изумрудом?" Не томи, открой причину Слез твоих горючих! Перелей в мое ты сердце Всю тоску-кручину, Перелей тоску-кручину Сладким поцелуем: Мы вдвоем тоску-кручину Легче растоскуем.

Я вечор в саду, младешенька, гуляла, И я белую капусту поливала, Со правой руки колечко потеряла; Залилася я горючими слезами, И за это меня матушка бранила: "Стыдно плакать об колечке!- говорила,- Я куплю тебе колечко золотое, Я куплю тебе колечко с изумрудом". - Нет, нет, матушка, не надо никакого! То колечко было друга дорогого; Милый друг дал мне его на память. Любовь милого дороже изумруда, Любовь милого дороже всего света.

(При посылке книги "Воспоминание об Испании", соч. Булгарина) В Испании Амур не чужестранец, Он там не гость, но родственник и свой, Под кастаньет с веселой красотой Поет романс и пляшет, как испанец. Его огнем в щеках блестит румянец, Пылает грудь, сверкает взор живой, Горят уста испанки молодой; И веет мирт, и дышит померанец. Но он и к нам, всесильный, не суров, И к северу мы зрим его вниманье: Не он ли дал очам твоим блистанье, Устам - коралл, жемчужный ряд зубов, И в кудри свил сей мягкий шелк власов, И всю тебя одел в очарованье!

Сладкие слезы первой любви, как росы, вы иссохли! - Нет! на бессмертных цветах в светлом раю мы блестим!

Мы не смерти боимся, но с телом расстаться нам жалко: Так не с охотою мы старый сменяем халат.

Смерть, души успокоенье! Наяву или во сне С милой жизнью разлученье Объявить слетишь ко мне? Днем ли, ночью ли задуешь Бренный пламенник ты мой И в обмен его даруешь Мне твой светоч неземной? Утром вечного союза Ты со мной не заключай! По утрам со мною муза, С ней пишу я - не мешай! И к обеду не зову я: Что пугать друзей моих; Их люблю, как есть люблю я Иль как свой счастливый стих. Вечер тоже отдан мною Музам, Вакху и друзьям, Но ночною тишиною Съединиться можно нам: На одре один в молчанье О любви тоскую я, И в напрасном ожиданье Протекает ночь моя.

Златых кудрей приятная небрежность, Небесных глаз мечтательный привет, Звук сладкий уст при слове даже нет Во мне родят любовь и безнадежность. На то ли мне послали боги нежность, Чтоб изнемог я в раннем цвете лет? Но я готов, я выпью чашу бед: Мне не страшна грядущего безбрежность! Не возвратить уже покоя вновь, Я позабыл свободной жизни сладость. Душа горит, но смолкла в сердце радость, Во мне кипит и холодеет кровь: Печаль ли ты, веселье ль ты, любовь? На смерть иль жизнь тебе я вверил младость?

Я плыл один с прекрасною в гондоле, Я не сводил с нее моих очей; Я говорил в раздумье сладком с ней Лишь о любви, лишь о моей неволе. Брега цвели, пестрело жатвой поле, С лугов бежал лепечущий ручей, Все нежилось.- Почто ж в душе моей Не радости, унынья было боле? Что мне шептал ревнивый сердца глас? Чего еще душе моей страшиться? Иль всем моим надеждам не свершиться? Иль и любовь польстила мне на час? И мой удел, не осушая глаз, Как сей поток, с роптанием сокрыться?

Мрак распростерся везде.— И я под крылами Морфея, Скукой вчера отягчен, усыпился и грезил: Будто б муза ко мне на облаке алом слетела, И благодать воцарилась в бедной хате пиита. С благоговеньем взирал на прелестны богинины взоры, Руку простер я возжечь фимиам, но рука онемела, Как от волшебной главы злой Медузы, сын пропасти лютой. «Феб!— я воскликнул,— почто я последней лишаюся силы? Что отвергаешь мои тебе приносимые жертвы? Или назначил мне рок вовеки не быть твоим сыном?» — «Нет!— мне сказала тогда богиня, со пламенным взором,— Ты преступаешь закон — и в неге Морфею предался. Спишь — и твоя на стене пребывает в безмолвии лира! Спишь — и фантазии луч остается тобой не обделан! Встань, отряси от очей последню дремоту, и лирой Превознеси ты тот день, который увидел рожденье, Славой увенчался век еще младого пиита. Да воспоется тобою Вильгельма счастливая участь!» Я встрепенулся, восстал и на лире гремящей Вильгельму Песнь вопил: «О любимец пресветлого Феба, ты счастлив! Музы лелеют тебя и лирою слух твой пленяют! Ты не рожден быть со мною на степени равной Фортуны — Нет! твой удел с Алцеем и Пиндаром равен пребудет, Лирой, как древний Орфей, поколеблешь ты камни и горы! Парки, прядите вы жизнь Вильгельмову многие лета! Дайте, чтоб бедный пиит его славу бессмертну увидел!»

Там, где Семеновский полк, в пятой роте, в домике низком, Жил поэт Баратынский с Дельвигом, тоже поэтом. Тихо жили они, за квартиру платили не много, В лавочку были должны, дома обедали редко. Часто, когда покрывалось небо осеннею тучей, Шли они в дождик пешком, в панталонах трикотовых тонких, Руки спрятав в карман (перчаток они не имели!), Шли и твердили, шутя: "Какое в россиянах чувство!"

Твой друг ушел, презрев земные дни, Но ты его, он молит, вспомяни. С одним тобой он сердцем говорил, И ты один его не отравил. Он не познал науки чудной жить: Всех обнимать, всех тешить и хвалить, Чтоб каждого удобней подстеречь И в грудь ловчей воткнуть холодный меч. Но он не мог людей и пренебречь: Меж ними ты, старик отец и мать.

Блажен, кто за рубеж наследственных полей Ногою не шагнет, мечтой не унесется; Кто с доброй совестью и с милою своей Как весело заснет, так весело проснется; Кто молоко от стад, хлеб с нивы золотой И мягкую волну с своих овец сбирает, И для кого свой дуб в огне горит зимой, И сон прохладою в день летний навевает. Спокойно целый век проводит он в трудах, Полета быстрого часов не примечая, И смерть к нему придет с улыбкой на устах, Как лучших, новых дней пророчица благая. Так жизнь и Дельвигу тихонько провести. Умру - и скоро все забудут о поэте! Что нужды? Я блажен, я мог себе найти В безвестности покой и счастие в Лилете!

Здесь фиалка на лугах С зеленью пестреет, В свежих Флоры волосах На венке краснеет. Юноша, весна пройдет, И фиалка опадет. Розой, дева, украшай Груди молодые, Другу милому венчай Кудри золотые. Скоро лету пролететь, Розе скоро не алеть. Под фиалкою журчит Здесь ручей сребристый, С ранним днем ее живит Он струею чистой. Но от солнечных лучей Летом высохнет ручей. Тут, за розовым кустом, Пастушок с пастушкой, И Амур, грозя перстом: «Тут пастух с пастушкой! Не пугайте!— говорит,— Миг — и осень прилетит!» Там фиалку, наклонясь, Девица срывает, Зефир, в волосы вплетясь Локоном играет,— Юноша! краса летит, Деву старость посетит. Кто фиалку с розой пел В радостны досуги И всегда любить умел Вас, мои подруги,— Скоро молодой певец Набредет на свой конец!

Смертный, гонимый людьми и судьбой! расставаяся с миром, Злобу людей и судьбы сердцем прости и забудь. К солнцу впоследнее взор обрати, как Руссо, и утешься: В тернах заснувшие здесь, в миртах пробудятся там.

Славы громкой в ожиданьи Много я терплю, Но стихов моих собранье Всё хранить люблю. Мне шепнули сновиденья: «Закажи ларец, Спрячь туда свои творенья И залей в свинец! Пусть лежат! чрез многи лета, Знай, придет пора, И четыре факультета Им вскричат: «ура!» Жду и верю в исполненье! Пролетят века, И падет на их творенье Времени рука. Пышный город опустеет, Где я был забвен, И река позеленеет Меж упадших стен. Суеверие духами Башни населит, И с упадшими дворцами Ветр заговорит. Но напрасно сожаленье! Здесь всему черед! И лапландцев просвещенье Весело блеснет. К нам ученые толпою С полюса придут И счастливою судьбою Мой ларец найдут. В Афинее осторожно Свиток разверня, Весь прочтут и сколь возможно Вознесут меня: «Вот Дион, о, сам Гораций Подражал ему! А Лилета дело Граций, Образец уму!» Сколько прений появится: Где, когда я жил, Был ли слеп, иль мне родиться Зрячим бог судил? Кто был Лидий, где Темира С Дафною цвела, Из чего моя и лира Сделана была? Други, други, обнимите С радости меня, Вы ж, зоилы, трепещите,— Помните, кто я.

(Горацианская ода) Мне ль под оковами Гимена Все видеть то же и одно? Мое блаженство - перемена, Я дев меняю, как вино. Темира, Дафна и Лилета Давно, как сон, забыты мной, И их для памяти поэта Хранит лишь стих удачный мой. Чем с девой робкой и стыдливой Случайно быть наедине, Дрожать и миг любви счастливой Ловить в ее притворном сне - Не слаще ли прелестной Фани Послушным быть учеником, Платить любви беспечно дани И оживлять восторги сном?

Скрой меня, бурная ночь! Заметай следы мои, вьюга, Ветер холодный, бушуй вкруг хаты Лилеты прекрасной, Месяц, свети — не свети, а дорогу, наверно, любовник К робкой подруге найдет. Тихо дверь отворись! О Лилета, твой милый с тобою, Нежной, лилейной рукой ты к сердцу его прижимаешь; Что же с перстом на устах, боязливая, смотришь на друга? Или твой Аргус не спит? Бог-утешитель, Морфей, будь хранителем тайн Амура! Сны, готовые нас разлучить до скучного утра, Роем тяжелым скорей опуститесь на хладное ложе Аргуса милой моей. Нам ли страшиться любви! Счастливец, мои поцелуи Сладко ее усыпят под шумом порывистым ветра; Тихо пробудит ее с предвестницей юного утра Пламенный мой поцелуй!

Хлоя старика седого Захотела осмеять И шепнула: «Я драгого Под окошком буду ждать». Вот уж ночь; через долину, То за холмом, то в кустах, Хлоя видит старичину С длинной лестницей в руках. Тихо крадется к окошку, Ставит лестницу — и вмиг, Протянув сухую ножку, К милой полетел старик. Близок к месту дорогому, На щеке дрожит слеза. Хлоя зеркало седому Прямо сунула в глаза. И любовник спотыкнулся, Вниз со страха соскочил, Побежал, не оглянулся И забыл, зачем ходил. Хлоя поутру спросила: «Что же, милый, не бывал? Уж не я ль тебя просила И не ты ли обещал?» Зубы в зубы ударяя, Он со страхом отвечал: «Домовой меня, родная, У окна перепугал...» Хоть не рад, но должно, деды, Вас тихонько побранить! Взгляньте в зеркало — вы седы, Вам ли к девушкам ходить?

(И. А. Б....ому) Мы еще молоды, Лидий! вкруг шеи кудри виются; Рдеют, как яблоко, щеки, и свежие губы алеют В быстрые дни молодых поцелуев. Но скоро ль, не скоро ль, Все ж мы, пастух, состареемся; все ж подурнеем, а Дафна, Эта шалунья, насмешница, вдруг подрастет и, как роза, Вешним утром расцветшая, нас ослепит красотою. Поздно тогда к ней ласкаться, поздно и тщетно. Вертушка Вряд поцелует седых - и, локтем подругу толкая, Скажет с насмешкою: "Взглянь, вот бабушкин милый любовник! Как же щеки румяны, как густы волнистые кудри! Голос его соловьиный, а взор его прямо орлиный!" - Смейся,- мы скажем ей,- смейся! И мы насмехались, бывало! Здесь проходчиво все - одна непроходчива дружба! "Здравствуй, здравствуй, Филинт! Давно мы с тобой не видались! Век не забуду я дня, который тебя возвратил мне, Мой добродетельный старец! Милый друг, твои кудри Старость не скупо осыпала снегом! Приди же к Цефизу; Здесь отдохни под прохладою теней: тебя ожидают Сочный в саду виноград и плодами румяная груша!" Так Цефиз говорил с младенчества милому другу, Старца обнял, затвор отшатнул и ввел его в садик. C груши одной Филинт плоды вкушал и хвалил их, И Цефиз ему весело молвил: "Приятель, отныне Дерево это твое; а я от холодной метели Буду прилежно его укутывать теплой соломой: Пусть оно для тебя и цветет и плодом богатеет!" Но - не Филинту оно и цвело, и плодом богатело: В ту же осень он умер. Цефиз молил жизнедавца Так же мирно уснуть, хоть и бедным, но добрым. Под грушей Старца он схоронил и холм увенчал кипарисом. Часто слыхал он, когда простирала луна от деревьев Влажные, долгие тени, священное листьев шептанье; Часто из гроба таинственный глас исходил - казалось, Был благодарности глас он. И небо давало Цефизу Много с тех пор и груш благовонных, и гроздий прозрачных.

Вместе с няней фантазия тешит игрушкой младенцев, Даже во сне их уста сладкой улыбкой живит; Вместе с любовницей юношу мучит, маня непрестанно В лучший и лучший мир, новой и новой красой; Мужа степенного лавром иль веткой дубовой прельщает, Бедному ж старцу она тщетным ничем не блестит! Нет! на земле опустевшей кажет печальную урну С прахом потерянных благ, с надписью: в небе найдешь.

Когда, душа, просилась ты Погибнуть иль любить, Когда желанья и мечты К тебе теснились жить, Когда еще я не пил слез Из чаши бытия,- Зачем тогда, в венке из роз, К теням не отбыл я! Зачем вы начертались так На памяти моей, Единый молодости знак, Вы, песни прошлых дней! Я горько долы и леса И милый взгляд забыл,- Зачем же ваши голоса Мне слух мой сохранил! Не возвратите счастья мне, Хоть дышит в вас оно! С ним в промелькнувшей старине Простился я давно. Не нарушайте ж, я молю, Вы сна души моей И слова страшного "люблю" Не повторяйте ей!

За мрачными, Стигийскими брегами, Где в тишине Элизиум цветет, Минувшие певцы гремят струнами, Их шумный глас минувшее поет. Толпой века в молчании над ними, Облокотясь друг на друга рукой, Внимают песнь и челами седыми Кивают, бег воспоминая свой. И изредка веками сонм почтенный На мрачный брег за Эрмием грядет — И с торжеством в Элизиум священный Тень Гения отцветшего ведет. Их песнь гремит: «Проклят, проклят богами, Кто посрамил стихами муз собор!» О, горе! он чугунными цепями, Как Прометей, прикован к темю гор; Вран зависти льет хлад в него крылами И сердце рвет, и фурий грозный взор Разит его: «Проклят, проклят богами!» С шипеньем змей их раздается хор. — О юноша с невинною душою, Палладою и Фебом озарен, Почто ступил ты дерзкою ногою За Кипрою, мечтами ослеплен? Почто, певец, когда к тебе стучалась Прелестница вечернею порой И тихо грудь под дымкой колебалась, И взор светлел притворною слезой, Ты позабыл твой жребий возвышенный И пренебрег душевной чистотой, И, потушив в груди огонь священный, Ты Бахуса манил к себе рукой. И Бассарей с кистями винограда К тебе пришел, шатаясь на ногах. С улыбкой рек: «Вот бедствиям отрада, Люби и пей на дружеских пирах». Ты в руки ковш — он выжал сок шипящий, И Грация закрылася рукой, И от тебя мечтаний рой блестящий Умчался вслед невинности златой. И твой удел у Пинда пресмыкаться, Не будешь к нам ты Фебом приобщен! Блажен, кто мог с невинностью пробраться Чрез этот мир, возвышенным пленен.

Поэт надутый Клит Навеки заклялся со мною говорить. О Клит возлюбленный! смягчися, умоляю: Я без твоих стихов бессонницей страдаю!

Хоть над поэмою и долго ты корпишь, Красот ей не придашь и не умалишь!— Браня — всем кажется, ее ты хвалишь; Хваля — ее бранишь.

Так певал без принужденья, Как на ветке соловей, Я живые впечатленья Полной юности моей. Счастлив другом, милой девы Всё искал душою я. И любви моей напевы Долго кликали тебя.

Жизнью земною играла она, как младенец игрушкой. Скоро разбила ее: верно, утешилась там.

(Экспромт) Прохожий! здесь лежит философ-человек, Он проспал целый век, Чтоб доказать, как прав был Соломон, Сказав: «Всё суета! всё сон!»